Взял из Костиной простреленной сумки карты и фотографии, пошел - а снегу по пояс - по территории, где были мины, оставшиеся от немцев. Подвезло, - вижу, у леса след человека - значит, безопасно. Пошел по этому следу, уже не так проваливаешься, а дальше санный след, и я уже не стал проваливаться.
Только вхожу на край деревни - идут три бойца. Я им сказал: «Необходимо спасти летчика, идемте со мной, его не вытащить». Они: «Вы сами весь в крови! Идите в этот дом, а мы без вас пойдем его вытаскивать».
Там, в этом доме, в Падриле была зенитная точка, командиру ее, сержанту, я сказал: «Захвати санки!» Он взял санки, прикрепил к лыжам и с двумя бойцами вслед за первыми тремя пошел. Я стал звонить по телефону в Шум, Макарову, тогда еще старшему лейтенанту. Звоню, вижу: к месту аварии на посадку пошел наш самолет (это были лейтенант Никитин и штурман Мацулевич, которые все видели с аэродрома). В том же домике, где телефон, я разделся - мокрый был, просушился, бойцы моим индивидуальным пакетом перевязали раны на руке и на спине - осколочные от снаряда ранения были. Сержант: «У вас унты пробиты и комбинезон!..» Но эти осколки проходом прошли, тела не задели… Портсигар разбит, ремень пробит - в жилетке металл застрял…
Привезли Семенова, - он уже мертвым был, ему в голову попало, и всю шею и весь бок залепило осколками…
Приехали на машине к моему домику старший лейтенант, ныне капитан, Хомяков с военврачом третьего ранга Кораблевой из Сорок пятого бао. Врач меня снова перебинтовала Привезли в санчасть, оперировали, из руки осколок сразу вынули, а из спины нельзя было: «уперся в позвоночник», - сказал хирург. Оставили временно, а на тридцать пятый день он сам вышел…
Самолет Никитина забрал почту, поврежденную, и в тот же день доставил по назначению.
- Да! - подавив вздох, произнес Мацулевич, порывисто встал, подошел к патефону, поставил иглу на виток, пустил ее…
Штраусовский вальс прорвал воцарившуюся в избе тишину. Все молча и терпеливо, не шелохнувшись, выслушали вальс. Игла выскочила на эбонитовый центр пластинки, взвизгнула. Мацулевич снова встал, скинул мембрану с пластинки и, обращаясь к ветке черемухи, склонившейся над окном и распространяющей пряный запах, сказал:
- А что можно сделать на невооруженной учебной машине при встрече с двумя «мессершмиттами»?..
У-2 и два «мессершмитта»
- Что можно сделать на невооруженной учебной машине при встрече с двумя «мессершмиттами»? Гроб? Ничего подобного! - прервав общую долгую паузу, раздумчиво сказал Иван Семенович Миронов. - Прежде всего как это так: невооруженная? Конечно, ни бомбить врага, ни сражаться с его истребителями нам не положено и по штату. Наше дело доставить срочный пакет, сбросить радиостанцию или продукты части, действующей во вражеском тылу, или вот бережно перенести по воздуху какого-нибудь командира, чье донесение может быть передано только из уст в уста… А все прочее, происходящее на воде, в воздухе или на суше, нас не касается, вернее, мы сами не должны касаться его… А вооружение наше - камуфляж, птичья изворотливость и спокойствие. Так?
- Так! - согласился лейтенант Мацулевич. - А только скажи, было у тебя спокойствие, когда ты с елкой в плоскостях на аэродром приехал? Мы смотрим снизу, не понимаем, что за диво, что за машина такая?
- У меня? - засмеялся Миронов - Это-то я знаю сам, а вот у пилота моего тогдашнего, у лейтенанта Кобешевидзе, спокойствие было. Понимаешь, когда мы наскочили на одинокую елку, верхушка ее отлетела, низ остался стоять на земле, а середина так и поехала, стоя между двумя плоскостями; я думаю: «Ну, гробанулись!», - на сорок пять градусов вправо повернуло нас, крепко рубанул Гриша эту елку плоскостью! Повернулись мы вокруг нее…
… На этот раз я было не поверил Миронову. Но он не шутил, он тут же, очень деловито, вырисовал в моей полевой тетради и эту елку и самолет, а точность его рассказа мне подтвердили другие летчики.
… - Летели мы в тот раз в Шоссейное из Любани, на бреющем полете - метров десять, пятнадцать над болотом. В августе это было…
- В июле это было! - перебил Горлов. - Когда немцы занимали Любань, уже заняли. А наш аэродром в трех километрах был, мы кто на автомашинах утекать стали - в Поречье, к Рыбинской железной дороге, а кто - на самолетах, впрочем, задания выполняя…
В Поречье дней восемь стояли мы, - вмешался Мацулевич. - Сорок восьмая армия драпала, а мы дожили до того, что немецкие мотоциклисты уже в Поречье, а мы еще и самолеты - на аэродроме, а технический состав и прочее на другом конце деревни. Мы ушли вечером, а самолеты уже в четыре часа утра перелетели. И мы с Поречья на Назию, Путилово, Шум - пешком. В Шуме остановились…
- В августе это было! - спокойно утвердил Миронов, - К Любани немцы подошли двадцать шестого августа, а вы, лейтенант Горлов, хоть и поправляете меня, а память, извините, у вас неважная… Так вот, сделав разворот на сорок пять градусов, самолет полетел дальше. А Кобешевидзе после удара только усмехнулся и - в трубку мне: «Ваня! Хорошая у нас теперь маскировка?» Я ему: «Гриша, попилотируй как следует, - отвалятся плоскости, так надо садиться, не отвалятся - полетим на аэродром!» Ну, и прилетели, только с перкалием продырявленным да с тремя поломанными нервюрами. Летели, конечно, с креном, но зато «хорошая маскировка»!.. А помните, чей-то чужой У-2 прилетел к нам однажды в Шум с двумя отрезанными плоскостями?
- При мне это было! - заговорил штурман второго звена Репин, до этого не вмешивавшийся в общую беседу. - Это ему отрезали зенитки противника. Прилетел, сделал нормальную посадку. А когда летел, мы смотрели: что такое за самолет? И летчика, представьте себе, не ранило. А почту, находившуюся в горгроте, в пух разбило!..
А вот тут Миронов, конечно, шутит. С двумя отрезанными плоскостями - не прилетают, а гибнут сразу. Но никто и не подумал здесь понимать Миронова буквально, - оторваны были, вероятно, только концы плоскостей. Мне, однако, не хочется прерывать рассказчика, уж очень жива и интересна наша беседа.
Я приглядываюсь к штурману Мурзинского Репину - загорелому, сероглазому, красивому парню, с правильными чертами лица. Небольшого роста, торопливый в движениях, он всегда держится скромно, старается услужить товарищам: то папиросы принесет, то сходит на кухню за чайником. Сейчас он сидит в защитной гимнастерке с голубыми петлицами, в синей суконной пилотке и курит - больше всех курит…
- Что такое горгрот? - спрашиваю его.
- Часть фюзеляжа за кабиной, - отвечает Репин и обращается к Шувалову, только несколько дней назад переведенному в эскадрилью связи. - Слушай, Шувалов! Миронову уже надоело об этом рассказывать, я тебе расскажу о нем. Можно, Иван Семенович?
- Давай! - миролюбиво соглашается Миронов.
- Летел он с капитаном Макаровым! - торопливо заговаривает Репин. - Сергеем Михайловичем. Сам спокойный, а Макаров еще в десять раз спокойней его. Пакет срочный, доставка из Янина в Плеханово немедленная. Октябрь. Число, если не ошибаюсь, двадцать второе. Десять утра. Погода пасмурная, облачность - метров четыреста. Только пересекли озеро, видят: сзади два самолета. В низких облаках их чуть видно. Сначала думали: «миги»…
Я еще говорю Макарову, - кладет ладонь на плечо Репину Миронов, - смотри, нас «миги» сопровождать будут. А эти, так сказать, «миги» вдруг разворачиваются да заходят с хвоста…
- И ты крикнул ему, - не удерживается Репин: - «Сережа! Не наши!» А он тебе: «Ну давай тогда пристегнемся ремнями!» И спокойно подпускает «мессеров» на триста метров, с этой дистанции те обычно начинают стрелять… Затем сразу - резкий поворот влево со скольжением на плоскость и пикированием метров до четырех над болотом. «Мессеры - сто девятые» с ярко накрашенными крестами, тарахтя пулеметными очередями, пронеслись мимо один за другим: на таком ходу им «не успеть» задержаться… Что ты сказал тогда, Миронов?
- Я сказал в трубку: «Вот так «миги»!» А Макаров - я даже удивился тогда - повернулся ко мне и смеется!
- Он такой. Ему все нипочем! - продолжает Репин. - «Мессеры» стали заходит в лоб. Для лучшего маневра Макаров набрал высоту до стапятидесяти метров и пошел на таран - для обмана. Только сблизились на дистанцию огня, Макаров ласточкой вниз: резкий разворот, скольжение на крыло и пике. И опять «мессеры» мимо, с длинными очередями…
- Неприятно! - замечает Миронов. - Мы даже головы наклоняли! Макаров опять смеется, кружа на болотной прогалинке между лесом: «Ваня, не задело тебя?» - «Нет, а тебя?» - «И меня - нет! Давай еще раз, смотри - снова заходят!..»
- И так, понимаете, - перебив Миронова, обращается ко мне Репин, - Макаров с Иваном Семеновичем до трех раз, пока не нырнули в глубокий овраг реки Лавы, у Городища, завиляли по оврагу, и «мессеры» их потеряли из виду… Ну, и полетели на аэродром… Так?
- Точно рассказал! - улыбается Миронов. - Так и было. В пути я Макарова спрашиваю: «Неужели никакого ощущения, что смеялся так?» А Макаров отвечает: «Подожди, когда домой прилетим, тогда, наверное, будет и «ощущение»!..» Ну, и в самом деле, когда стали в Плеханове машину осматривать - шестнадцать пробоин в хвостовом оперении, две - в фюзеляже, между кабинами штурмана и пилота - одна и за кабиной штурмана - одна, в десяти сантиметрах от спины. Была перебита одна стойка разрывной пулей. Сдали мы пакеты, получили новые и пошли обратно в Ленинград… Кто скажет, что мы не выиграли бой? А тут кто-то доказывал: невооруженная!
- Наше дело пакет доставить! - обратился Репин ко мне. - Задание выполнить! И не было случая, чтобы мы не выполнили его!
- Ну, это, положим! - степенно возразил Миронов. - Не надо, дорогой Репин, преувеличивать! Бывает, и не выполняем задания…
- А когда это было? - горячо воскликнул Репин. - Не знаю такого случая, если, конечно, возвращались живыми!
- А я знаю, - хладнокровно произнес Миронов. - Было и со мной такое, а как видите, я живой. И уж позвольте, напоследок я про этот случай напомню вам.
Все охотно согласились послушать, и вот что «напоследок» рассказал Миронов:
- Девятнадцатого декабря мы получили задание вылететь парой из Янина в Выстав, в распоряжение начальника штаба Пятьдесят четвертой армии генерал-майора Сухомлина. На одной машине вылетели Николай Фролович Никитин, тогда еще младший лейтенант, и я. На второй - младший лейтенант Константин Андреевич Семенов и вот сидящий здесь с нами Александр Семенович Борисовец… В Выставе нашему экипажу - Никитину и мне - было передано приказание лететь одним самолетом в район деревни Гороховец, где должна была находиться дивизия Грибова, произвести там посадку. Задание у нас было устное: узнать, что делает эта дивизия, имеет ли связь со стрелковой дивизией Крюкова, дать им указание, чтобы стянули в одно место все радиостанции и чтобы начальники штабов от раций не отходили, потому что штаб армии сделает попытку с ними связаться. Ну, и привезти от этих дивизий обстановку…
Летя туда, мы встретили колонну пехоты. Не долетев десяти - пятнадцати километров до Гороховца, увидели внизу другую колонну, двигавшуюся в направлении к Гороховцу. Мы шли на высоте пятьдесят - шестьдесят метров. Заметив нас, колонна сразу залегла в снег, зарылась. Мы с Никитиным подумали: а не противник ли это? Или, может быть, наши от испуга спрятались? Погода была морозная, ясная, была середина дня (мы вылетели из Выстава в тринадцать тридцать), и наши опознавательные знаки пехота отлично видела, и странно нам показалось: что за стремление к скрытности, если свои?.. Чуть дальше на дороге мы увидели двух громадных лосей, один не изволил подняться, второй поднялся, повертел рогами, как бы признав в нас друзей. Мы шли своим курсом…
Подходя к Гороховцу, мы увидели вокруг деревни землянки и окопы, а в самой деревне - движение людей. Чтобы сесть поближе к деревне, мы решили пройти сначала над ней, сделав круг, высмотреть площадку. Только начали делать разворот, из всех землянок по нас - пулеметный и ружейный огонь. Одна из разрывных пуль попала в бензинный бак, сделала дыру с ладонь, к счастью, в верхней его половине - бензин не потек, потому что часть бензина уже выработалась, дыра пришлась выше его уровня.
Ну, такая встреча, понимаете сами… Конечно, мы решили, что это не наши, рванулись к лесу. Лететь, пока хватит бензина! Летим, ругаемся, что нам дают неточные сведения. Все же благополучно добрались до Выстава, произнесли там несколько не очень любезных слов.
Через некоторое время приезжает за нами на машине майор из штаба армии, везет на доклад к генерал-майору Сухомлину. Мы докладываем, что задание не выполнено, так как при попытке сесть нас обстреляли немцы. Сухомлин крепко жмет руки: «Я рад, что вы вернулись! Мы уже установили связь, в Гороховце не дивизия Грибова, а немцы!» Вызвал адъютанта: «Вот этих летчиков как следует накормить и доставить обратно в Выстав!»
Через несколько дней мы в газетах читаем, что стрелковые дивизии Грибова и Крюкова зашли в тыл врага и при разгроме немцев в районе совхоза «Красный Октябрь» и Войбокалы нанесли им крепкий удар… Вот вам и вся история. А ты, Репин, утверждаешь, что не бывает у нас невыполнения заданий!.. На войне чего только не бывает!…
Последние три дня с летчиками
31 мая. Вечер. Шум
Погода великолепная, жаркая, летняя. Луга и леса вокруг зелены яркой свежей зеленью.
За те несколько дней, что я здесь, летчики-истребители 159-го полка сбили около десятка фашистских самолетов, а сами не потеряли ни одного. Я был свидетелем нескольких воздушных боев, происходивших над моей головой, и восхищался мастерством наших соколов…
И опять вечер в избе у летчиков. Танцевали с девушками, пели. Борисовец заводил патефон, потом я читал стихи Маяковского.
А сейчас Борисовец о чем-то задумался, сидит у окна, подчеркнуто опрятный, с накрахмаленным воротничком под воротом своей синей гимнастерки, с тремя кубарями на защитных петлицах. Он сегодня отправляется в госпиталь - нога не дает ему покоя. Остальные все ушли на аэродром: Померанцев, слетав ночью дважды в Ленинград и обратно, поспав с шести утра до трех дня, опять летит в Малую Вишеру. Туда же летит и Мурзинский, оба - без штурманов, потому что везут радиоаппаратуру. Миронов, летавший ночью с Померанцевым и не спавший весь день, ушел провожать в воздух товарищей.
Скучно без газет, их сегодня почему-то нет. По радио - сообщение Информбюро о девяноста тысячах немцев и пятистах немецких танках, уничтоженных на Харьковском направлении, и о пяти тысячах убитых, семидесяти тысячах пропавших без вести бойцах Красной Армии и о четырехстах потерянных нами танках. Какие масштабы событий, происходящих там! Но в чем их суть, пока разобраться трудно!..
1 июня. 5 часов дня. Шум
Вчера в десять вечера, после дождя, я пошел на аэродром по мокрой траве. Прошел его весь. Когда подходил к нему, поднялись три У-2: один ленинградский - к себе в Ленинград, а два наших - в Малую Вишеру.
Я пересек с угла на угол весь аэродром, долго искал замаскированное место стоянки самолетов связи, - была уже белая ночь, над аэродромом поднялась дымка. Из туч вынырнул один У-2, сел, долго рулил к своему укрытию. Это в Оломну летали Шувалов с Мацулевичем, их дожидался Миронов. Все вместе мы зашли в бао, потом побрели домой, отмахиваясь ветками от нещадно кусавших комаров и обсуждая полет Шувалова, происходивший в трудных метеорологических условиях.
Старшему лейтенанту Алексею Тихоновичу Шувалову действительно даже в мелочах «не везет». А уж в крупном…
Было у него шесть братьев и две сестры. Их судьбы: один брат маленьким погиб, упав из окна. В детском возрасте умерли другой его брат и сестра. Третий брат, пятнадцатилетний Женя, умер от голода в Ленинграде, едва окончив школу. Четвертый - в марте из Омской военной школы отправился на фронт и пропал без вести. Еще один брат был командиром роты в 7-й бригаде морской пехоты, прислал письмо, что трижды ходил в атаку, штурмуя Пушкин, и невредим. А затем вестей не стало. На письменный запрос командование ответило: либо погиб, либо тяжело ранен, вестей нет. Последний брат, командир-зенитчик, воевал, тяжело ранен, лежал много месяцев, сейчас инвалид второй группы, где-то на Кавказе. Отец и мать умерли давно. Жена и ребенок бежали из Луги, бросили все, уехали куда-то под Чухлому, - вероятно, попали под бомбежку, потому что вестей с осени нет.
И осталась у Алексея Шувалова только сестра, работает в Ленинграде фрезеровщицей на заводе, - счастье будет, если не умрет с голоду.
Сам Шувалов в крайней степени истощения лежал в Ленинграде в больнице тридцать восемь дней, оправился, попросился летать, устроили на У-2, потому что на другие самолеты не годился - и сердце уже не то, и воспаление среднего уха было.
И если в финскую войну, работая при штабе в авиации связи, сделал благополучно больше пятисот вылетов, то теперь при первом же вылете при взлете разбил самолет (заглох мотор), пролежал в госпитале двое суток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Только вхожу на край деревни - идут три бойца. Я им сказал: «Необходимо спасти летчика, идемте со мной, его не вытащить». Они: «Вы сами весь в крови! Идите в этот дом, а мы без вас пойдем его вытаскивать».
Там, в этом доме, в Падриле была зенитная точка, командиру ее, сержанту, я сказал: «Захвати санки!» Он взял санки, прикрепил к лыжам и с двумя бойцами вслед за первыми тремя пошел. Я стал звонить по телефону в Шум, Макарову, тогда еще старшему лейтенанту. Звоню, вижу: к месту аварии на посадку пошел наш самолет (это были лейтенант Никитин и штурман Мацулевич, которые все видели с аэродрома). В том же домике, где телефон, я разделся - мокрый был, просушился, бойцы моим индивидуальным пакетом перевязали раны на руке и на спине - осколочные от снаряда ранения были. Сержант: «У вас унты пробиты и комбинезон!..» Но эти осколки проходом прошли, тела не задели… Портсигар разбит, ремень пробит - в жилетке металл застрял…
Привезли Семенова, - он уже мертвым был, ему в голову попало, и всю шею и весь бок залепило осколками…
Приехали на машине к моему домику старший лейтенант, ныне капитан, Хомяков с военврачом третьего ранга Кораблевой из Сорок пятого бао. Врач меня снова перебинтовала Привезли в санчасть, оперировали, из руки осколок сразу вынули, а из спины нельзя было: «уперся в позвоночник», - сказал хирург. Оставили временно, а на тридцать пятый день он сам вышел…
Самолет Никитина забрал почту, поврежденную, и в тот же день доставил по назначению.
- Да! - подавив вздох, произнес Мацулевич, порывисто встал, подошел к патефону, поставил иглу на виток, пустил ее…
Штраусовский вальс прорвал воцарившуюся в избе тишину. Все молча и терпеливо, не шелохнувшись, выслушали вальс. Игла выскочила на эбонитовый центр пластинки, взвизгнула. Мацулевич снова встал, скинул мембрану с пластинки и, обращаясь к ветке черемухи, склонившейся над окном и распространяющей пряный запах, сказал:
- А что можно сделать на невооруженной учебной машине при встрече с двумя «мессершмиттами»?..
У-2 и два «мессершмитта»
- Что можно сделать на невооруженной учебной машине при встрече с двумя «мессершмиттами»? Гроб? Ничего подобного! - прервав общую долгую паузу, раздумчиво сказал Иван Семенович Миронов. - Прежде всего как это так: невооруженная? Конечно, ни бомбить врага, ни сражаться с его истребителями нам не положено и по штату. Наше дело доставить срочный пакет, сбросить радиостанцию или продукты части, действующей во вражеском тылу, или вот бережно перенести по воздуху какого-нибудь командира, чье донесение может быть передано только из уст в уста… А все прочее, происходящее на воде, в воздухе или на суше, нас не касается, вернее, мы сами не должны касаться его… А вооружение наше - камуфляж, птичья изворотливость и спокойствие. Так?
- Так! - согласился лейтенант Мацулевич. - А только скажи, было у тебя спокойствие, когда ты с елкой в плоскостях на аэродром приехал? Мы смотрим снизу, не понимаем, что за диво, что за машина такая?
- У меня? - засмеялся Миронов - Это-то я знаю сам, а вот у пилота моего тогдашнего, у лейтенанта Кобешевидзе, спокойствие было. Понимаешь, когда мы наскочили на одинокую елку, верхушка ее отлетела, низ остался стоять на земле, а середина так и поехала, стоя между двумя плоскостями; я думаю: «Ну, гробанулись!», - на сорок пять градусов вправо повернуло нас, крепко рубанул Гриша эту елку плоскостью! Повернулись мы вокруг нее…
… На этот раз я было не поверил Миронову. Но он не шутил, он тут же, очень деловито, вырисовал в моей полевой тетради и эту елку и самолет, а точность его рассказа мне подтвердили другие летчики.
… - Летели мы в тот раз в Шоссейное из Любани, на бреющем полете - метров десять, пятнадцать над болотом. В августе это было…
- В июле это было! - перебил Горлов. - Когда немцы занимали Любань, уже заняли. А наш аэродром в трех километрах был, мы кто на автомашинах утекать стали - в Поречье, к Рыбинской железной дороге, а кто - на самолетах, впрочем, задания выполняя…
В Поречье дней восемь стояли мы, - вмешался Мацулевич. - Сорок восьмая армия драпала, а мы дожили до того, что немецкие мотоциклисты уже в Поречье, а мы еще и самолеты - на аэродроме, а технический состав и прочее на другом конце деревни. Мы ушли вечером, а самолеты уже в четыре часа утра перелетели. И мы с Поречья на Назию, Путилово, Шум - пешком. В Шуме остановились…
- В августе это было! - спокойно утвердил Миронов, - К Любани немцы подошли двадцать шестого августа, а вы, лейтенант Горлов, хоть и поправляете меня, а память, извините, у вас неважная… Так вот, сделав разворот на сорок пять градусов, самолет полетел дальше. А Кобешевидзе после удара только усмехнулся и - в трубку мне: «Ваня! Хорошая у нас теперь маскировка?» Я ему: «Гриша, попилотируй как следует, - отвалятся плоскости, так надо садиться, не отвалятся - полетим на аэродром!» Ну, и прилетели, только с перкалием продырявленным да с тремя поломанными нервюрами. Летели, конечно, с креном, но зато «хорошая маскировка»!.. А помните, чей-то чужой У-2 прилетел к нам однажды в Шум с двумя отрезанными плоскостями?
- При мне это было! - заговорил штурман второго звена Репин, до этого не вмешивавшийся в общую беседу. - Это ему отрезали зенитки противника. Прилетел, сделал нормальную посадку. А когда летел, мы смотрели: что такое за самолет? И летчика, представьте себе, не ранило. А почту, находившуюся в горгроте, в пух разбило!..
А вот тут Миронов, конечно, шутит. С двумя отрезанными плоскостями - не прилетают, а гибнут сразу. Но никто и не подумал здесь понимать Миронова буквально, - оторваны были, вероятно, только концы плоскостей. Мне, однако, не хочется прерывать рассказчика, уж очень жива и интересна наша беседа.
Я приглядываюсь к штурману Мурзинского Репину - загорелому, сероглазому, красивому парню, с правильными чертами лица. Небольшого роста, торопливый в движениях, он всегда держится скромно, старается услужить товарищам: то папиросы принесет, то сходит на кухню за чайником. Сейчас он сидит в защитной гимнастерке с голубыми петлицами, в синей суконной пилотке и курит - больше всех курит…
- Что такое горгрот? - спрашиваю его.
- Часть фюзеляжа за кабиной, - отвечает Репин и обращается к Шувалову, только несколько дней назад переведенному в эскадрилью связи. - Слушай, Шувалов! Миронову уже надоело об этом рассказывать, я тебе расскажу о нем. Можно, Иван Семенович?
- Давай! - миролюбиво соглашается Миронов.
- Летел он с капитаном Макаровым! - торопливо заговаривает Репин. - Сергеем Михайловичем. Сам спокойный, а Макаров еще в десять раз спокойней его. Пакет срочный, доставка из Янина в Плеханово немедленная. Октябрь. Число, если не ошибаюсь, двадцать второе. Десять утра. Погода пасмурная, облачность - метров четыреста. Только пересекли озеро, видят: сзади два самолета. В низких облаках их чуть видно. Сначала думали: «миги»…
Я еще говорю Макарову, - кладет ладонь на плечо Репину Миронов, - смотри, нас «миги» сопровождать будут. А эти, так сказать, «миги» вдруг разворачиваются да заходят с хвоста…
- И ты крикнул ему, - не удерживается Репин: - «Сережа! Не наши!» А он тебе: «Ну давай тогда пристегнемся ремнями!» И спокойно подпускает «мессеров» на триста метров, с этой дистанции те обычно начинают стрелять… Затем сразу - резкий поворот влево со скольжением на плоскость и пикированием метров до четырех над болотом. «Мессеры - сто девятые» с ярко накрашенными крестами, тарахтя пулеметными очередями, пронеслись мимо один за другим: на таком ходу им «не успеть» задержаться… Что ты сказал тогда, Миронов?
- Я сказал в трубку: «Вот так «миги»!» А Макаров - я даже удивился тогда - повернулся ко мне и смеется!
- Он такой. Ему все нипочем! - продолжает Репин. - «Мессеры» стали заходит в лоб. Для лучшего маневра Макаров набрал высоту до стапятидесяти метров и пошел на таран - для обмана. Только сблизились на дистанцию огня, Макаров ласточкой вниз: резкий разворот, скольжение на крыло и пике. И опять «мессеры» мимо, с длинными очередями…
- Неприятно! - замечает Миронов. - Мы даже головы наклоняли! Макаров опять смеется, кружа на болотной прогалинке между лесом: «Ваня, не задело тебя?» - «Нет, а тебя?» - «И меня - нет! Давай еще раз, смотри - снова заходят!..»
- И так, понимаете, - перебив Миронова, обращается ко мне Репин, - Макаров с Иваном Семеновичем до трех раз, пока не нырнули в глубокий овраг реки Лавы, у Городища, завиляли по оврагу, и «мессеры» их потеряли из виду… Ну, и полетели на аэродром… Так?
- Точно рассказал! - улыбается Миронов. - Так и было. В пути я Макарова спрашиваю: «Неужели никакого ощущения, что смеялся так?» А Макаров отвечает: «Подожди, когда домой прилетим, тогда, наверное, будет и «ощущение»!..» Ну, и в самом деле, когда стали в Плеханове машину осматривать - шестнадцать пробоин в хвостовом оперении, две - в фюзеляже, между кабинами штурмана и пилота - одна и за кабиной штурмана - одна, в десяти сантиметрах от спины. Была перебита одна стойка разрывной пулей. Сдали мы пакеты, получили новые и пошли обратно в Ленинград… Кто скажет, что мы не выиграли бой? А тут кто-то доказывал: невооруженная!
- Наше дело пакет доставить! - обратился Репин ко мне. - Задание выполнить! И не было случая, чтобы мы не выполнили его!
- Ну, это, положим! - степенно возразил Миронов. - Не надо, дорогой Репин, преувеличивать! Бывает, и не выполняем задания…
- А когда это было? - горячо воскликнул Репин. - Не знаю такого случая, если, конечно, возвращались живыми!
- А я знаю, - хладнокровно произнес Миронов. - Было и со мной такое, а как видите, я живой. И уж позвольте, напоследок я про этот случай напомню вам.
Все охотно согласились послушать, и вот что «напоследок» рассказал Миронов:
- Девятнадцатого декабря мы получили задание вылететь парой из Янина в Выстав, в распоряжение начальника штаба Пятьдесят четвертой армии генерал-майора Сухомлина. На одной машине вылетели Николай Фролович Никитин, тогда еще младший лейтенант, и я. На второй - младший лейтенант Константин Андреевич Семенов и вот сидящий здесь с нами Александр Семенович Борисовец… В Выставе нашему экипажу - Никитину и мне - было передано приказание лететь одним самолетом в район деревни Гороховец, где должна была находиться дивизия Грибова, произвести там посадку. Задание у нас было устное: узнать, что делает эта дивизия, имеет ли связь со стрелковой дивизией Крюкова, дать им указание, чтобы стянули в одно место все радиостанции и чтобы начальники штабов от раций не отходили, потому что штаб армии сделает попытку с ними связаться. Ну, и привезти от этих дивизий обстановку…
Летя туда, мы встретили колонну пехоты. Не долетев десяти - пятнадцати километров до Гороховца, увидели внизу другую колонну, двигавшуюся в направлении к Гороховцу. Мы шли на высоте пятьдесят - шестьдесят метров. Заметив нас, колонна сразу залегла в снег, зарылась. Мы с Никитиным подумали: а не противник ли это? Или, может быть, наши от испуга спрятались? Погода была морозная, ясная, была середина дня (мы вылетели из Выстава в тринадцать тридцать), и наши опознавательные знаки пехота отлично видела, и странно нам показалось: что за стремление к скрытности, если свои?.. Чуть дальше на дороге мы увидели двух громадных лосей, один не изволил подняться, второй поднялся, повертел рогами, как бы признав в нас друзей. Мы шли своим курсом…
Подходя к Гороховцу, мы увидели вокруг деревни землянки и окопы, а в самой деревне - движение людей. Чтобы сесть поближе к деревне, мы решили пройти сначала над ней, сделав круг, высмотреть площадку. Только начали делать разворот, из всех землянок по нас - пулеметный и ружейный огонь. Одна из разрывных пуль попала в бензинный бак, сделала дыру с ладонь, к счастью, в верхней его половине - бензин не потек, потому что часть бензина уже выработалась, дыра пришлась выше его уровня.
Ну, такая встреча, понимаете сами… Конечно, мы решили, что это не наши, рванулись к лесу. Лететь, пока хватит бензина! Летим, ругаемся, что нам дают неточные сведения. Все же благополучно добрались до Выстава, произнесли там несколько не очень любезных слов.
Через некоторое время приезжает за нами на машине майор из штаба армии, везет на доклад к генерал-майору Сухомлину. Мы докладываем, что задание не выполнено, так как при попытке сесть нас обстреляли немцы. Сухомлин крепко жмет руки: «Я рад, что вы вернулись! Мы уже установили связь, в Гороховце не дивизия Грибова, а немцы!» Вызвал адъютанта: «Вот этих летчиков как следует накормить и доставить обратно в Выстав!»
Через несколько дней мы в газетах читаем, что стрелковые дивизии Грибова и Крюкова зашли в тыл врага и при разгроме немцев в районе совхоза «Красный Октябрь» и Войбокалы нанесли им крепкий удар… Вот вам и вся история. А ты, Репин, утверждаешь, что не бывает у нас невыполнения заданий!.. На войне чего только не бывает!…
Последние три дня с летчиками
31 мая. Вечер. Шум
Погода великолепная, жаркая, летняя. Луга и леса вокруг зелены яркой свежей зеленью.
За те несколько дней, что я здесь, летчики-истребители 159-го полка сбили около десятка фашистских самолетов, а сами не потеряли ни одного. Я был свидетелем нескольких воздушных боев, происходивших над моей головой, и восхищался мастерством наших соколов…
И опять вечер в избе у летчиков. Танцевали с девушками, пели. Борисовец заводил патефон, потом я читал стихи Маяковского.
А сейчас Борисовец о чем-то задумался, сидит у окна, подчеркнуто опрятный, с накрахмаленным воротничком под воротом своей синей гимнастерки, с тремя кубарями на защитных петлицах. Он сегодня отправляется в госпиталь - нога не дает ему покоя. Остальные все ушли на аэродром: Померанцев, слетав ночью дважды в Ленинград и обратно, поспав с шести утра до трех дня, опять летит в Малую Вишеру. Туда же летит и Мурзинский, оба - без штурманов, потому что везут радиоаппаратуру. Миронов, летавший ночью с Померанцевым и не спавший весь день, ушел провожать в воздух товарищей.
Скучно без газет, их сегодня почему-то нет. По радио - сообщение Информбюро о девяноста тысячах немцев и пятистах немецких танках, уничтоженных на Харьковском направлении, и о пяти тысячах убитых, семидесяти тысячах пропавших без вести бойцах Красной Армии и о четырехстах потерянных нами танках. Какие масштабы событий, происходящих там! Но в чем их суть, пока разобраться трудно!..
1 июня. 5 часов дня. Шум
Вчера в десять вечера, после дождя, я пошел на аэродром по мокрой траве. Прошел его весь. Когда подходил к нему, поднялись три У-2: один ленинградский - к себе в Ленинград, а два наших - в Малую Вишеру.
Я пересек с угла на угол весь аэродром, долго искал замаскированное место стоянки самолетов связи, - была уже белая ночь, над аэродромом поднялась дымка. Из туч вынырнул один У-2, сел, долго рулил к своему укрытию. Это в Оломну летали Шувалов с Мацулевичем, их дожидался Миронов. Все вместе мы зашли в бао, потом побрели домой, отмахиваясь ветками от нещадно кусавших комаров и обсуждая полет Шувалова, происходивший в трудных метеорологических условиях.
Старшему лейтенанту Алексею Тихоновичу Шувалову действительно даже в мелочах «не везет». А уж в крупном…
Было у него шесть братьев и две сестры. Их судьбы: один брат маленьким погиб, упав из окна. В детском возрасте умерли другой его брат и сестра. Третий брат, пятнадцатилетний Женя, умер от голода в Ленинграде, едва окончив школу. Четвертый - в марте из Омской военной школы отправился на фронт и пропал без вести. Еще один брат был командиром роты в 7-й бригаде морской пехоты, прислал письмо, что трижды ходил в атаку, штурмуя Пушкин, и невредим. А затем вестей не стало. На письменный запрос командование ответило: либо погиб, либо тяжело ранен, вестей нет. Последний брат, командир-зенитчик, воевал, тяжело ранен, лежал много месяцев, сейчас инвалид второй группы, где-то на Кавказе. Отец и мать умерли давно. Жена и ребенок бежали из Луги, бросили все, уехали куда-то под Чухлому, - вероятно, попали под бомбежку, потому что вестей с осени нет.
И осталась у Алексея Шувалова только сестра, работает в Ленинграде фрезеровщицей на заводе, - счастье будет, если не умрет с голоду.
Сам Шувалов в крайней степени истощения лежал в Ленинграде в больнице тридцать восемь дней, оправился, попросился летать, устроили на У-2, потому что на другие самолеты не годился - и сердце уже не то, и воспаление среднего уха было.
И если в финскую войну, работая при штабе в авиации связи, сделал благополучно больше пятисот вылетов, то теперь при первом же вылете при взлете разбил самолет (заглох мотор), пролежал в госпитале двое суток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72