Прежде чем выбрать место для перехода, я долго наблюдал на болоте за насыщенностью артиллерийско-минометного огня немцев, за пулеметно-ружейным огнем, за ракетами, прислушивался к шумам. Установил, что справа и слева от меня опасности гораздо больше, а посередине, передо мной - затишье. Поэтому и выбрал для моей цели самую середину глубокого болота - это место немцы, видимо, считали непроходимым.
Вернулся в штаб горнострелковой бригады, вызвал по телефону своих разведчиков. С ними приехали капитаны Ибрагимов, Григорьев и командир второй роты старший лейтенант Кит Николаевич Черепивский. Собрались мы все в штабе горнострелковой бригады, а вечером 7 мая группа отправилась к переднему краю для перехода в тыл. 8 мая, вечером, вышли к болоту, до переднего края капитан Ибрагимов и старший лейтенант Черепивский сопровождали группу. Там они попрощались с нами.
Мы двинулись. Одеты были в шинели, а следовало бы одеться в куртки. Некоторые из нас шли в порванных сапогах, даже в ботинках, и это, конечно, неправильно. Люди все шли хорошие - и всегда люди хорошие, все всегда зависит or командира: если он не боится, то и люди идут! А в шинелях шли - на основании приказа о сдаче зимнего обмундирования. Но шапки теплые были. Вооружены: десять автоматов и одна бесшумка, у всех гранаты - по три ручных малых и по одной противотанковой. У меня парабеллум и у старшего сержанта Воронцова, моего помощника, сухари, сахар. У меня и у политрука Запашного - масло. Индивидуальные пакеты - у всех. Патроны - по два диска. Семь компасов, четыре карты. Водки не было - нет приказа.
Вышли мы ночью из болота Малуксинский мох на немецкий передний край, дошли до дороги. На дороге - две подводы с ящиками, три лошади цугом: одна впереди, две парой - сзади. На подводах - немцы. Пропустили мы их, метрах в тридцати от нас. Дальше, за дорогой - еще одна дорога, а по ней - еще две подводы с ящиками. Пропустили. Немцы шумно разговаривали. Немцы вообще по одному на подводах не ездят, всегда по два-три человека. Боятся. Они даже оправляться от места работы или от блиндажа не отходят, - тут же. Ходят - свистят, поют: наша земля пятки им жжет!
За второй дорогой - оборонительные сооружения, без людей. Завал метров пятьсот, проволочное заграждение. Траншеи, дзоты, блиндажи и котлованы для установки артиллерии. Но - пусто и тихо: людей нет. Прошли мы полкилометра, залезая в воду по грудь, вода холодная, как иголками колет! Когда выходим, становишься на колени, поднимаешь ногу высоко и выливаешь воду из сапога.
С рассветом остановились в лесу, разожгли костер. Надо уметь раскладывать: нужны сухие ветки, но не гнилые и помельче; будет гореть хорошо и не будет дыма, днем за тридцать метров не видно огня в лесу, огонь сливается с дневным светом, а дыма почти совсем нет… Разделись, обсушились, выставив двух часовых, они сменялись через каждые тридцать минут. Сварили в котелках суп, кашу, поели и легли спать до вечера. Слышали только шум на дороге - машины, подводы. Вечером, когда двинулись в путь услышали сигналы отбоя.
В ночь на девятое мая видим железную дорогу, и к ней подходит дорога на стланях. Людей нет. Только справа слышна команда «хальт» - пост остановил какую-то подводу. Перешли мы дорогу. Все время - вода, лес. Наткнулись на шалаши, в них наши убитые бойцы, ржавые винтовки, лежат тут с осени. Трупы - цельные и сгоревшие. Целые сапоги. Товарищ Воронцов сменил свои сапоги. Сумка из-под рации, - осмотрели, бросили. Антенна, приборы, запасное питание, плащ-палатки, гражданская куртка с каракулевым воротником… Но везде все заминировано, поэтому пошли дальше. Привал, спали и с зарею двинулись дальше. Наткнулись на строительство дороги, а перед тем наш путь пересекла река Мга. Я приказал форсировать. Зиновьев: «Тут по горло!» Я: «Откуда ты знаешь? Ты пробовал?» И посмотрел на него со злостью, - так он с берега прыгнул сразу и - по горло. И - обратно. И пошли мы вправо, вдоль берега - до дороги. Немецкие саперы работали, строили ее. Одеты по форме, все бриты, стрижены, в куртках. Офицеров мы не видели, но дружно работают, слышны команды, очень шумят.
Тут эпизод с Обухшвецом - отстал, оправлялся. Бойцы; «Он сдался в плен!» Это было неверно, он просто отстал, не выполнил приказания. Я стал «чистить» всех, что не передали приказания по цепи. И когда тот явился: «Где был? Почему отстал?» Молчит. Я крепко дал ему. Он: «Знаю, товарищ лейтенант, что виноват». И дальше: «Простите меня, товарищ лейтенант!» А знаю его: боец хороший. Ну, оставит без внимания. Саперы ушли, бросив работу в семь часов вечера. И мы перешли дорогу, пошли дальше, заночевали в лесу.
На рассвете десятого мая-костер. Потом приблизились к железной дороге, выслали разведку: где удобней пройти, где ближе лес подходит, где нет насыпи? Подошли сами. Наблюдаем из лесной опушки за поездами. Видели товарные поезда - паровозы наши, вагоны и наши и немецкие. На их платформах высокие борты и немецкие надписи. Поезда составлены с предосторожностью: впереди - целая колонна пустых вагонов. У одного поезда, например, восемнадцать платформ, затем - паровоз, затем - пассажирский вагон и товарные пульмановские вагоны. Порожняк шел на Мгу от станции Новая Малукса. Шесть поездов таких прошло. Мы слышали, наши самолеты такую давали - бомбили Мгу! Немецких самолетов даже и не видно было.
Перешли мы железную дорогу, вода - по глотку, как заползли в болото, - и купаемся по пояс. Тина, сапоги полные, тяжело, еле ногу вытаскиваем… Привал и отдых до шести вечера. Костер. Под вечер, около восьми часов, вышли к дороге Карбусель - Турышкино, разведали ее: где лучше сделать засаду? Потом провели подготовительные работы для засады - натаскали веток к дороге, замаскировались, договорились, как действовать: группа прикрытия - по двое с двух сторон; группа захвата - семь человек; всем кричать «хальт!» и всем подниматься, включая группу прикрытия. Стрелять только в крайности.
Ждем часа два - никакого движения. Потом один велосипедист со стороны Карбусели едет. Я поднимаюсь из-за кустов: «Хальт!» Немец - это был оберротмистр - стал и посмотрел в мою сторону. Тут сбоку: «Хальт!», со всех сторон: «Хальт!..» Он было за пистолет, но испугался и - назад, бежать по дороге. Очень крепко бежал, длинные ноги, особенно испугался автоматов. Отбежал метров сто двадцать, мы все сразу из десяти автоматов - огонь, и как сноп он свалился от дороги в канаву. Тут немцы из леса стрельбу: винтовки, автоматы поблизости, прямо перед ним. Мы наскоро осмотрели карманы, захватили документы, портфель, шинель и убежали в лес. И уволокли было с собою велосипед, да потом бросили.
В двух километрах от дороги сделали на ночь привал, все проверили. Покушали то, что нашли у него: две пачки печенья, тридцать три штуки шоколадных конфет, плитку шоколаду. Раскурили пять пачек сигар, запечатанных в каких-то пакетиках-конвертах, и - спать, выставив часовых. Ночью - бомбежка Мги.
Утром одиннадцатого мая - путь к дороге Малукса - Пушечная гора, по гористой местности. Напоролись на артиллерийскую батарею. Шли по азимугу примерно на восток, приблизились к просеке-дорожке. Когда подошли и я высунулся, как раз - семь лошадей верховых и на них пять всадников, солдат. В пяти метрах! Я рукой подал знак: «ложись», и все легли в болото, и немцы не заметили, хоть лесок не густой, - разговаривали, не смотрели по сторонам. А за ними - артиллерия, конница. Проход невозможен. Выхода нет: слева - незачем, впереди - просека, едут… Все же взял на юг, в болото, по горло, чуть не утопая, отошли, и- опять по азимуту на восток. И- к дороге, на выход! Слыхали близко стрельбу, кто-то крепко храпел; метров пятьдесят не дошли до блиндажей, где они были, а храпевший остался от нас в четырех шагах. Приняли правей, пошли на юг к Малуксе - на выход. Увидели вторую линию немецкой обороны, пустые блиндажи, завал, минное поле. Рассматриваешь, идешь, - поле зимнее, мины почти сверху! Прошли его, дошли до боевого охранения.
Немец нам вслед бросил ракету. И тут напоролись мы вплотную на группу немцев. Красноармеец Мосолов шел первым, они хотели его схватить, но увидели других наших, убежали, подняли тревогу, стали бросать белые ракеты, но мы ушли в лес, в болото Малуксинский мох. Когда мы залегли, красноармеец Голубов, стоя возле дерева, заснул, упал. Растолкали его, пошли дальше. Голубов в болоте спал на ходу, ушел в глубину болота, стал тонуть, закричал: «Братцы, спасите!» Вытащили! И по болоту - к нашему взводу автоматчиков…
Там нас ждал командир роты Черепивский, поцеловался со всеми, сказал, что нас считали погибшими: судя по донесению дивизионной разведки, за нами погнались пятнадцать фашистских автоматчиков и закрыли здесь обратный проход.
Нас кормили, нам дали отдых. Мы обсушились, пошли в штаб бригады, откуда позвонили в отряд, и за нами немедленно выслали машину. Мы сели, поехали. На перекрестке, у Восьмого поселка нас атаковал «хейнкель - сто тринадцать». Мы с ходу, с машины, открыли групповой автоматный огонь, и «хейнкель» «пикнул» прямо в землю, в лес - взметнулись огонь и дым. Вообще весело было, а тут еще веселее! Приехал сюда, здесь - подполковник Милеев и наш капитан Ибрагимов. Я доложил, сдал документы, шинель, портфель, все подробности рассказал. Нам сюда же, в машину-штаб, подали обед с водкой. Пообедали, выпили. И потом баня - уже была подготовлена. Помещение чистое, хороший стол, постели, пища, музыка - патефон, гармошка, струнный оркестр!.. Подполковник приказал всем спать, дал пять суток на отдых - ни работ, ни занятий. Вот отдыхаем сейчас. Нас, по совокупности с прежними делами, отмечают, представили к правительственным наградам - всем медали, а меня - к ордену.
Коротко результаты разведки: определили дислокацию немецкой дивизии, захватили документы, среди них - приказ о том, что наступления русских здесь не ожидается. Все целы, благополучны, здоровы. Готовимся к дальнейшей работе.
О самолете, который мы подбили, есть подтверждение от начальника химслужбы сто двенадцатого инженерного батальона (он ехал с нами в машине) и от наблюдателей поста ВНОС - с вышки…
… Лейтенант Наум Пресс, глядя вдаль будто подернутыми болотной тиной глазами, рассказал мне и другие эпизоды из своей практики - о лыжном рейде, зимой, в район Шапки - Тосно, когда, заложив мины на дороге, восемь разведчиков взорвали немецких пехотинцев, порезали линии связи, определили систему огневых точек противника. Рассказал о рейде в немецкий тыл, за Веняголово, когда 13 апреля десять разведчиков захватили в боевой схватке обер-ефрейтора штабной роты 5-й немецкой горнострелковой дивизии («Горной козы») Генриха Ерл, - ходил тогда Пресс со старшим сержантом Медведевым, с бойцом Обухшвецом и с другими людьми.
Когда Пресс заговорил с пленником по-немецки, этот немец очень обрадовался и заявил: «Хэр лейтенант, дайте слово, что меня не расстреляют, я завтра же сниму свою форму, надену вашу и пойду с вами в немецкий тыл!» И затем прикидывался, как это обычно делают пленные фрицы, чуть ли не коммунистом. Доставленный в штаб 1-й отдельной горнострелковой бригады, он дал очень ценные показания.
Пресс говорил и о других рейдах - по заданию 294-й стрелковой дивизии и по заданиям других частей, которым нужно было найти проходы в линии немецкой обороны, разведать систему огневых точек противника и лишить его связи, добыть «языка» или документы…
Взвод пишет письма
… Подходит неуклюжий, огромный, удивительно добросердечный политрук Запашный с пачкою писем, протягивает их мне, просит помочь разобраться в них.
Читаю письмо председателя колхоза «Верный стрелок», приславшего бойцам в подарок пять ящиков, весом каждый по двадцать килограммов: масло, печенье, колбасы, сало. Это - подарок колхозников к колхозниц Новосибирской области. Председатель колхоза Чернов пишет очень безграмотно, но от души. Ответное письмо начинается так:
«Колхозникам и колхозницам, детям и старикам колхоза «Верный стрелок», Николаевского сельсовета, Татарского района Новосибирской области, от бойцов, командиров и политработников Разведотряда.
Дорогие наши отцы, матери и жены, братья и сестры, сыновья и дочери!!!
Скоро исполнится 11 месяцев, как кровопийца Гитлер по-разбойничьи вероломно напал на нашу страну. Он рассчитывал…»
… Письмо большое, на нескольких страницах. В нем говорится о необъятных богатствах нашей Родины, о планах Гитлера, о закалке наших бойцов, их смелости, боевом мастерстве, об их стремлениях, их ненависти к фашистам…
«… Мы твердо помним нашу священную задачу: «… Всей Красной Армии - добиться того, чтобы 1942 год стал годом окончательного разгрома немецко-фашистских войск и освобождения советской земли от гитлеровских мерзавцев».
В письме много всяческих пожеланий, а подписано оно командиром подразделения лейтенантом Прессом и всем личным составом взвода. Сочинял это письмо Запашный.
А вот письмо школьницы:
«Здравствуйте, дорогой боец! Шлю я вам горячий привет и желаю успеха над гитлеровскими бандитами. Бейте фашистскую гадину. Не давайте врагу пощады. Когда разобьете врага, дорогой боец, возвращайтесь с победой домой. Будьте героем! Громите врага, а мы здесь, в тылу, ответим на это учебой. Как получите письмо, пишите ответ. До свидания, с приветом к вам ученица 6 «б» кл. Басалаева Лидия Ивановна. Мой адрес: Вологодская обл., г. Никольск, Средняя школа, 6 «б» кл. Басалаева Лидия Ивановна».
… Над нами летят строем пять «мигов», разворачиваются, уходят обратно. Уже восемь вечера. Бренчит балалайка. Перед тем разливалась гармонь - налево, в палатке взвода. Направо за столом, что прямо на болоте, под открытым небом, бойцы трудолюбиво пишут ответные письма - колхозникам, школьникам, девушкам. Вечер тих, но становится сыро.
Я ужо сижу в палатке Пресса один, он ушел к бойцам взвода. А перед тем как уши, показывал мне свою винтовку-бесшумку, и мы оба стреляли из нее. Она действительно бесшумна: кроме щелканья затвора, нет абсолютно никакого звука. Устройство ее до гениальности просто и остроумно. Патроны к ней - специальные, убойная сила их отличается от убойной силы обыкновенных патронов.
В течение дня то и дело доносилась орудийная стрельба Часто пролетали самолеты. Вот и сейчас - разрывы слышатся неподалеку, и отгул их раскатывается по всему болоту, потрескивают как-то нехотя пулеметы, до немцев тут - рукой подать!
Я перебираю пачку полученных разведотрядом писем, переписываю некоторые из них, составляю ответы, помогая бойцам и этом трудном для них и легком для меня деле.
Вестовой Бакшиев внимательно вглядывается в лицо Пресса, вошедшего в шалаш-палатку и молча присевшего на край нар:
- Что-то вы сегодня, товарищ лейтенант, невеселый?
Пресс молчит. А когда Бакшиев вышел из палатки, рассказывает мне, что получил сегодня второе письмо от матери - она живет на сто рублей в месяц, а хлеб стоит семьсот рублей пуд; живет в Сибири, в землянке. А Пресс до сих пор не оформил денежного аттестата. Сегодня просил у капитана Ибрагимова дать ему машину, съездить в финчасть, во второй эшелон. Капитан машины не дал, а при мне (в отсутствие Пресса) давал кому-то распоряжение съездить в финчасть и выправить аттестаты всем, кто их не имеет. Сейчас, когда я спрашиваю Пресса, знает ли он об этом, он нервно, чуть не заплакав:
- Так я ж просил машину, мне не дали! Странно, но слезы уже на глазах у этого смелого разведчика. Я обещаю ему, если будет задержка с этим делом, оформить его аттестат.
Иду к бойцам, подсаживаюсь. Один за другим они доверчиво протягивают мне письма, полученные от жен, матерей, детей… Вот боец Денисов, Михаил
Никитич, тридцатилетний, здоровый, кладет передо мною на стол фотографию своей жены: простецкое русское лицо, прямой постав головы, большой рот, взгляд уверенный, строгий, точный, темные волосы зачесаны назад. Белый свитер, а поверх свитера - мужского покроя пиджак. Фото для удостоверения. И дает мне прочесть ее письмо из Уфы:
«… Пиши письма и проставляй числа. У нас стоят холода, но Белая вот-вот разольется. Мы будем плавать, я навозила дров и не знаю, куда с ними деваться, нас ведь зальет! Вот и поминаю тебя, был бы ты, Миша, дома, это была бы твоя забота, ну, ничего не поделаешь, раз уж бешеная собака наскочила на нас, то ее нужно немедленно уничтожить… Миша, я выписала досок на лодку, смогу сделать лодку или нет? Миша, с пайком у нас хорошо, не беспокойся обо мне, вот, Миша, я о тебе очень соскучилась, так бы и посмотрела на тебя…»
И дальше - о Дусе, о Вале, о Нюре, о маме, и о Люде, и о маленькой Але, и о Ксене, Марусе, Сене:
«… Я у них была, Сеня - стахановкой. Миша, мама все время поминает тебя, и как только принесут письмо, она все плачет, ведь, Миша, она тебя очень уважает…»
Письмо длинное, полное грамматических ошибок, но такое до глубины русское, душевное, полное заботы и любви! И, прочитав мне свой ответ, Денисов рассказывает потихонечку о себе, о том, как несколько раз ходил в немецкий тыл и… «все это выполняю, - все выполнимые задачи, вот я этого ганса поймал, с ослом когда, - вам лейтенант Пресс рассказывал, - и даже у меня оружие этого ганса, как я его отнял, то, значит, мне его отдали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Вернулся в штаб горнострелковой бригады, вызвал по телефону своих разведчиков. С ними приехали капитаны Ибрагимов, Григорьев и командир второй роты старший лейтенант Кит Николаевич Черепивский. Собрались мы все в штабе горнострелковой бригады, а вечером 7 мая группа отправилась к переднему краю для перехода в тыл. 8 мая, вечером, вышли к болоту, до переднего края капитан Ибрагимов и старший лейтенант Черепивский сопровождали группу. Там они попрощались с нами.
Мы двинулись. Одеты были в шинели, а следовало бы одеться в куртки. Некоторые из нас шли в порванных сапогах, даже в ботинках, и это, конечно, неправильно. Люди все шли хорошие - и всегда люди хорошие, все всегда зависит or командира: если он не боится, то и люди идут! А в шинелях шли - на основании приказа о сдаче зимнего обмундирования. Но шапки теплые были. Вооружены: десять автоматов и одна бесшумка, у всех гранаты - по три ручных малых и по одной противотанковой. У меня парабеллум и у старшего сержанта Воронцова, моего помощника, сухари, сахар. У меня и у политрука Запашного - масло. Индивидуальные пакеты - у всех. Патроны - по два диска. Семь компасов, четыре карты. Водки не было - нет приказа.
Вышли мы ночью из болота Малуксинский мох на немецкий передний край, дошли до дороги. На дороге - две подводы с ящиками, три лошади цугом: одна впереди, две парой - сзади. На подводах - немцы. Пропустили мы их, метрах в тридцати от нас. Дальше, за дорогой - еще одна дорога, а по ней - еще две подводы с ящиками. Пропустили. Немцы шумно разговаривали. Немцы вообще по одному на подводах не ездят, всегда по два-три человека. Боятся. Они даже оправляться от места работы или от блиндажа не отходят, - тут же. Ходят - свистят, поют: наша земля пятки им жжет!
За второй дорогой - оборонительные сооружения, без людей. Завал метров пятьсот, проволочное заграждение. Траншеи, дзоты, блиндажи и котлованы для установки артиллерии. Но - пусто и тихо: людей нет. Прошли мы полкилометра, залезая в воду по грудь, вода холодная, как иголками колет! Когда выходим, становишься на колени, поднимаешь ногу высоко и выливаешь воду из сапога.
С рассветом остановились в лесу, разожгли костер. Надо уметь раскладывать: нужны сухие ветки, но не гнилые и помельче; будет гореть хорошо и не будет дыма, днем за тридцать метров не видно огня в лесу, огонь сливается с дневным светом, а дыма почти совсем нет… Разделись, обсушились, выставив двух часовых, они сменялись через каждые тридцать минут. Сварили в котелках суп, кашу, поели и легли спать до вечера. Слышали только шум на дороге - машины, подводы. Вечером, когда двинулись в путь услышали сигналы отбоя.
В ночь на девятое мая видим железную дорогу, и к ней подходит дорога на стланях. Людей нет. Только справа слышна команда «хальт» - пост остановил какую-то подводу. Перешли мы дорогу. Все время - вода, лес. Наткнулись на шалаши, в них наши убитые бойцы, ржавые винтовки, лежат тут с осени. Трупы - цельные и сгоревшие. Целые сапоги. Товарищ Воронцов сменил свои сапоги. Сумка из-под рации, - осмотрели, бросили. Антенна, приборы, запасное питание, плащ-палатки, гражданская куртка с каракулевым воротником… Но везде все заминировано, поэтому пошли дальше. Привал, спали и с зарею двинулись дальше. Наткнулись на строительство дороги, а перед тем наш путь пересекла река Мга. Я приказал форсировать. Зиновьев: «Тут по горло!» Я: «Откуда ты знаешь? Ты пробовал?» И посмотрел на него со злостью, - так он с берега прыгнул сразу и - по горло. И - обратно. И пошли мы вправо, вдоль берега - до дороги. Немецкие саперы работали, строили ее. Одеты по форме, все бриты, стрижены, в куртках. Офицеров мы не видели, но дружно работают, слышны команды, очень шумят.
Тут эпизод с Обухшвецом - отстал, оправлялся. Бойцы; «Он сдался в плен!» Это было неверно, он просто отстал, не выполнил приказания. Я стал «чистить» всех, что не передали приказания по цепи. И когда тот явился: «Где был? Почему отстал?» Молчит. Я крепко дал ему. Он: «Знаю, товарищ лейтенант, что виноват». И дальше: «Простите меня, товарищ лейтенант!» А знаю его: боец хороший. Ну, оставит без внимания. Саперы ушли, бросив работу в семь часов вечера. И мы перешли дорогу, пошли дальше, заночевали в лесу.
На рассвете десятого мая-костер. Потом приблизились к железной дороге, выслали разведку: где удобней пройти, где ближе лес подходит, где нет насыпи? Подошли сами. Наблюдаем из лесной опушки за поездами. Видели товарные поезда - паровозы наши, вагоны и наши и немецкие. На их платформах высокие борты и немецкие надписи. Поезда составлены с предосторожностью: впереди - целая колонна пустых вагонов. У одного поезда, например, восемнадцать платформ, затем - паровоз, затем - пассажирский вагон и товарные пульмановские вагоны. Порожняк шел на Мгу от станции Новая Малукса. Шесть поездов таких прошло. Мы слышали, наши самолеты такую давали - бомбили Мгу! Немецких самолетов даже и не видно было.
Перешли мы железную дорогу, вода - по глотку, как заползли в болото, - и купаемся по пояс. Тина, сапоги полные, тяжело, еле ногу вытаскиваем… Привал и отдых до шести вечера. Костер. Под вечер, около восьми часов, вышли к дороге Карбусель - Турышкино, разведали ее: где лучше сделать засаду? Потом провели подготовительные работы для засады - натаскали веток к дороге, замаскировались, договорились, как действовать: группа прикрытия - по двое с двух сторон; группа захвата - семь человек; всем кричать «хальт!» и всем подниматься, включая группу прикрытия. Стрелять только в крайности.
Ждем часа два - никакого движения. Потом один велосипедист со стороны Карбусели едет. Я поднимаюсь из-за кустов: «Хальт!» Немец - это был оберротмистр - стал и посмотрел в мою сторону. Тут сбоку: «Хальт!», со всех сторон: «Хальт!..» Он было за пистолет, но испугался и - назад, бежать по дороге. Очень крепко бежал, длинные ноги, особенно испугался автоматов. Отбежал метров сто двадцать, мы все сразу из десяти автоматов - огонь, и как сноп он свалился от дороги в канаву. Тут немцы из леса стрельбу: винтовки, автоматы поблизости, прямо перед ним. Мы наскоро осмотрели карманы, захватили документы, портфель, шинель и убежали в лес. И уволокли было с собою велосипед, да потом бросили.
В двух километрах от дороги сделали на ночь привал, все проверили. Покушали то, что нашли у него: две пачки печенья, тридцать три штуки шоколадных конфет, плитку шоколаду. Раскурили пять пачек сигар, запечатанных в каких-то пакетиках-конвертах, и - спать, выставив часовых. Ночью - бомбежка Мги.
Утром одиннадцатого мая - путь к дороге Малукса - Пушечная гора, по гористой местности. Напоролись на артиллерийскую батарею. Шли по азимугу примерно на восток, приблизились к просеке-дорожке. Когда подошли и я высунулся, как раз - семь лошадей верховых и на них пять всадников, солдат. В пяти метрах! Я рукой подал знак: «ложись», и все легли в болото, и немцы не заметили, хоть лесок не густой, - разговаривали, не смотрели по сторонам. А за ними - артиллерия, конница. Проход невозможен. Выхода нет: слева - незачем, впереди - просека, едут… Все же взял на юг, в болото, по горло, чуть не утопая, отошли, и- опять по азимуту на восток. И- к дороге, на выход! Слыхали близко стрельбу, кто-то крепко храпел; метров пятьдесят не дошли до блиндажей, где они были, а храпевший остался от нас в четырех шагах. Приняли правей, пошли на юг к Малуксе - на выход. Увидели вторую линию немецкой обороны, пустые блиндажи, завал, минное поле. Рассматриваешь, идешь, - поле зимнее, мины почти сверху! Прошли его, дошли до боевого охранения.
Немец нам вслед бросил ракету. И тут напоролись мы вплотную на группу немцев. Красноармеец Мосолов шел первым, они хотели его схватить, но увидели других наших, убежали, подняли тревогу, стали бросать белые ракеты, но мы ушли в лес, в болото Малуксинский мох. Когда мы залегли, красноармеец Голубов, стоя возле дерева, заснул, упал. Растолкали его, пошли дальше. Голубов в болоте спал на ходу, ушел в глубину болота, стал тонуть, закричал: «Братцы, спасите!» Вытащили! И по болоту - к нашему взводу автоматчиков…
Там нас ждал командир роты Черепивский, поцеловался со всеми, сказал, что нас считали погибшими: судя по донесению дивизионной разведки, за нами погнались пятнадцать фашистских автоматчиков и закрыли здесь обратный проход.
Нас кормили, нам дали отдых. Мы обсушились, пошли в штаб бригады, откуда позвонили в отряд, и за нами немедленно выслали машину. Мы сели, поехали. На перекрестке, у Восьмого поселка нас атаковал «хейнкель - сто тринадцать». Мы с ходу, с машины, открыли групповой автоматный огонь, и «хейнкель» «пикнул» прямо в землю, в лес - взметнулись огонь и дым. Вообще весело было, а тут еще веселее! Приехал сюда, здесь - подполковник Милеев и наш капитан Ибрагимов. Я доложил, сдал документы, шинель, портфель, все подробности рассказал. Нам сюда же, в машину-штаб, подали обед с водкой. Пообедали, выпили. И потом баня - уже была подготовлена. Помещение чистое, хороший стол, постели, пища, музыка - патефон, гармошка, струнный оркестр!.. Подполковник приказал всем спать, дал пять суток на отдых - ни работ, ни занятий. Вот отдыхаем сейчас. Нас, по совокупности с прежними делами, отмечают, представили к правительственным наградам - всем медали, а меня - к ордену.
Коротко результаты разведки: определили дислокацию немецкой дивизии, захватили документы, среди них - приказ о том, что наступления русских здесь не ожидается. Все целы, благополучны, здоровы. Готовимся к дальнейшей работе.
О самолете, который мы подбили, есть подтверждение от начальника химслужбы сто двенадцатого инженерного батальона (он ехал с нами в машине) и от наблюдателей поста ВНОС - с вышки…
… Лейтенант Наум Пресс, глядя вдаль будто подернутыми болотной тиной глазами, рассказал мне и другие эпизоды из своей практики - о лыжном рейде, зимой, в район Шапки - Тосно, когда, заложив мины на дороге, восемь разведчиков взорвали немецких пехотинцев, порезали линии связи, определили систему огневых точек противника. Рассказал о рейде в немецкий тыл, за Веняголово, когда 13 апреля десять разведчиков захватили в боевой схватке обер-ефрейтора штабной роты 5-й немецкой горнострелковой дивизии («Горной козы») Генриха Ерл, - ходил тогда Пресс со старшим сержантом Медведевым, с бойцом Обухшвецом и с другими людьми.
Когда Пресс заговорил с пленником по-немецки, этот немец очень обрадовался и заявил: «Хэр лейтенант, дайте слово, что меня не расстреляют, я завтра же сниму свою форму, надену вашу и пойду с вами в немецкий тыл!» И затем прикидывался, как это обычно делают пленные фрицы, чуть ли не коммунистом. Доставленный в штаб 1-й отдельной горнострелковой бригады, он дал очень ценные показания.
Пресс говорил и о других рейдах - по заданию 294-й стрелковой дивизии и по заданиям других частей, которым нужно было найти проходы в линии немецкой обороны, разведать систему огневых точек противника и лишить его связи, добыть «языка» или документы…
Взвод пишет письма
… Подходит неуклюжий, огромный, удивительно добросердечный политрук Запашный с пачкою писем, протягивает их мне, просит помочь разобраться в них.
Читаю письмо председателя колхоза «Верный стрелок», приславшего бойцам в подарок пять ящиков, весом каждый по двадцать килограммов: масло, печенье, колбасы, сало. Это - подарок колхозников к колхозниц Новосибирской области. Председатель колхоза Чернов пишет очень безграмотно, но от души. Ответное письмо начинается так:
«Колхозникам и колхозницам, детям и старикам колхоза «Верный стрелок», Николаевского сельсовета, Татарского района Новосибирской области, от бойцов, командиров и политработников Разведотряда.
Дорогие наши отцы, матери и жены, братья и сестры, сыновья и дочери!!!
Скоро исполнится 11 месяцев, как кровопийца Гитлер по-разбойничьи вероломно напал на нашу страну. Он рассчитывал…»
… Письмо большое, на нескольких страницах. В нем говорится о необъятных богатствах нашей Родины, о планах Гитлера, о закалке наших бойцов, их смелости, боевом мастерстве, об их стремлениях, их ненависти к фашистам…
«… Мы твердо помним нашу священную задачу: «… Всей Красной Армии - добиться того, чтобы 1942 год стал годом окончательного разгрома немецко-фашистских войск и освобождения советской земли от гитлеровских мерзавцев».
В письме много всяческих пожеланий, а подписано оно командиром подразделения лейтенантом Прессом и всем личным составом взвода. Сочинял это письмо Запашный.
А вот письмо школьницы:
«Здравствуйте, дорогой боец! Шлю я вам горячий привет и желаю успеха над гитлеровскими бандитами. Бейте фашистскую гадину. Не давайте врагу пощады. Когда разобьете врага, дорогой боец, возвращайтесь с победой домой. Будьте героем! Громите врага, а мы здесь, в тылу, ответим на это учебой. Как получите письмо, пишите ответ. До свидания, с приветом к вам ученица 6 «б» кл. Басалаева Лидия Ивановна. Мой адрес: Вологодская обл., г. Никольск, Средняя школа, 6 «б» кл. Басалаева Лидия Ивановна».
… Над нами летят строем пять «мигов», разворачиваются, уходят обратно. Уже восемь вечера. Бренчит балалайка. Перед тем разливалась гармонь - налево, в палатке взвода. Направо за столом, что прямо на болоте, под открытым небом, бойцы трудолюбиво пишут ответные письма - колхозникам, школьникам, девушкам. Вечер тих, но становится сыро.
Я ужо сижу в палатке Пресса один, он ушел к бойцам взвода. А перед тем как уши, показывал мне свою винтовку-бесшумку, и мы оба стреляли из нее. Она действительно бесшумна: кроме щелканья затвора, нет абсолютно никакого звука. Устройство ее до гениальности просто и остроумно. Патроны к ней - специальные, убойная сила их отличается от убойной силы обыкновенных патронов.
В течение дня то и дело доносилась орудийная стрельба Часто пролетали самолеты. Вот и сейчас - разрывы слышатся неподалеку, и отгул их раскатывается по всему болоту, потрескивают как-то нехотя пулеметы, до немцев тут - рукой подать!
Я перебираю пачку полученных разведотрядом писем, переписываю некоторые из них, составляю ответы, помогая бойцам и этом трудном для них и легком для меня деле.
Вестовой Бакшиев внимательно вглядывается в лицо Пресса, вошедшего в шалаш-палатку и молча присевшего на край нар:
- Что-то вы сегодня, товарищ лейтенант, невеселый?
Пресс молчит. А когда Бакшиев вышел из палатки, рассказывает мне, что получил сегодня второе письмо от матери - она живет на сто рублей в месяц, а хлеб стоит семьсот рублей пуд; живет в Сибири, в землянке. А Пресс до сих пор не оформил денежного аттестата. Сегодня просил у капитана Ибрагимова дать ему машину, съездить в финчасть, во второй эшелон. Капитан машины не дал, а при мне (в отсутствие Пресса) давал кому-то распоряжение съездить в финчасть и выправить аттестаты всем, кто их не имеет. Сейчас, когда я спрашиваю Пресса, знает ли он об этом, он нервно, чуть не заплакав:
- Так я ж просил машину, мне не дали! Странно, но слезы уже на глазах у этого смелого разведчика. Я обещаю ему, если будет задержка с этим делом, оформить его аттестат.
Иду к бойцам, подсаживаюсь. Один за другим они доверчиво протягивают мне письма, полученные от жен, матерей, детей… Вот боец Денисов, Михаил
Никитич, тридцатилетний, здоровый, кладет передо мною на стол фотографию своей жены: простецкое русское лицо, прямой постав головы, большой рот, взгляд уверенный, строгий, точный, темные волосы зачесаны назад. Белый свитер, а поверх свитера - мужского покроя пиджак. Фото для удостоверения. И дает мне прочесть ее письмо из Уфы:
«… Пиши письма и проставляй числа. У нас стоят холода, но Белая вот-вот разольется. Мы будем плавать, я навозила дров и не знаю, куда с ними деваться, нас ведь зальет! Вот и поминаю тебя, был бы ты, Миша, дома, это была бы твоя забота, ну, ничего не поделаешь, раз уж бешеная собака наскочила на нас, то ее нужно немедленно уничтожить… Миша, я выписала досок на лодку, смогу сделать лодку или нет? Миша, с пайком у нас хорошо, не беспокойся обо мне, вот, Миша, я о тебе очень соскучилась, так бы и посмотрела на тебя…»
И дальше - о Дусе, о Вале, о Нюре, о маме, и о Люде, и о маленькой Але, и о Ксене, Марусе, Сене:
«… Я у них была, Сеня - стахановкой. Миша, мама все время поминает тебя, и как только принесут письмо, она все плачет, ведь, Миша, она тебя очень уважает…»
Письмо длинное, полное грамматических ошибок, но такое до глубины русское, душевное, полное заботы и любви! И, прочитав мне свой ответ, Денисов рассказывает потихонечку о себе, о том, как несколько раз ходил в немецкий тыл и… «все это выполняю, - все выполнимые задачи, вот я этого ганса поймал, с ослом когда, - вам лейтенант Пресс рассказывал, - и даже у меня оружие этого ганса, как я его отнял, то, значит, мне его отдали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72