Американцы, англичане и даже западные голландцы продолжали освобождать свои острова и колонии, никак не реагируя на попытки японцев изобрести какое-нибудь оружие или философскую теорию, которые если не переломили бы ход войны, то хотя бы отодвинули неизбежный конец. Более того, бывшие «союзники» наверняка надеялись, что Советский Союз совершит ошибку, ввязавшись в планируемые ими пока только в качестве тактических упражнений грандиозные десантные операции на собственно японские острова – со всегда существующим риском потерпеть поражение. И даже в случае успеха – попасть в буквально рабскую зависимость от контролирующих Восточное и Охотское моря оперативных соединений американского и британского флотов, способных при малейшем обострении политической ситуации отрезать и так перерастянутые магистрали снабжения простой морской блокадой.
Но Сталин ошибки не совершил, и предложение Советского Союза о заключении перемирия при условии удовлетворения его законных требований было теперь принято японцами практически без колебаний: никакая оскорбленная гордость не имела значения, когда речь шла о выживании избранной небом нации перед угрозой вторжения не знающих жалости варваров. «Волосатых варваров», как говорили в Азии.
Почему американцы не помешали их десантным операциям тогда, в сорок пятом? Тихоокеанский флот, Северная Тихоокеанская флотилия – все это было им то, что называется, «на один зуб», давая адмиралам и экипажам боевых кораблей США больше возможность отличиться, чем подвергая их могущественные оперативные соединения хоть сколько-нибудь заметному риску. Действительно надеялись на то, что Василевский и Юмашев Адмирал И. С. Юмашев являлся в годы войны командующим советским Тихоокеанским флотом. В 1950-1951 годах – военно-морской министр.

увязнут в десантах на Вакканай, Кусиро и Муроран, теряя высадочные средства и обученную морскую пехоту?
Или на самом деле не решились начать новую войну через два-три месяца после окончания предыдущей с таким результатом, который они едва только начинали осознавать – причем в этот раз на не имевшем для Советского Союза почти никакого военного значения театре? Конечно, не имевшем, тогда – сейчас-то дело совсем другое... То есть не решаясь на это по совершенно ясным и логичным причинам. Что, надо признать, всегда было их сильной стороной.
Да, логика – оружие мощное, и надо двигаться именно от этого, просто продумывая один за другим шаг многоходовых военных, политических и военно-политических комбинаций. Глядишь, и то, что он сможет предугадать, окажется хоть сколько-нибудь похоже на то, что случится через месяц, два или три. Тогда будет уже весна...
– Весна была, – неожиданно громко сказали где-то за спиной, и генерал, хлопнув от удивления губами, грузно развернулся на своем сиденье. – ...как раз начало апреля. Все цветет и пахнет. Гречиха поднимается – знаешь, какой от нее дух?
– Нет, даже не видел никогда. Я с севера и на севере воевал, в родных краях. У нас не растет...
Разговаривающие не повышали голосов, и то, что он их услышал, генерала и поразило, и позабавило: иди речь о каком-то другом времени года, он пропустил бы эти негромкие слова мимо ушей. Он верил в совпадения – да и случившееся было просто мелочью. Но все-таки Разуваев задержался взглядом на скорчившихся, локтями в колени, фигурах двух достаточно молодых еще офицеров – дожидаясь, когда те почувствуют его взгляд и поднимут глаза.
– Дух такой, что сердце захватывает. И красота – глаз не отвести. И по этой красоте – траками. «Крш-ш-ш... Крш-ш-ш...»
Незнакомый офицер негромко, но вполне узнаваемо изобразил звук, который мог издавать немецкий танковый двигатель, работающий на максимальных оборотах, и только до сих пор плавающий по телу горячий коньяк удержал генерал-лейтенанта от того, чтобы не передернуть плечами. Слишком уж похоже вышло у рассказчика.
– Семьсот метров, потом пятьсот... Два десятка «четверок» Имеется в виду немецкий средний танк «Pz.IV».

и пара штурмовых орудий, цепью, с пехотой – ну, ты помнишь, как они ходили.
– Помню, – глухо подтвердил второй офицер, и генерал сам кивнул. Он тоже помнил.
– Наводчик аж скулит в панораму, до чего у него руки чешутся. Расчет согнулся на карачках, кто молится, кто матерится тихонько. Один парень у меня был, лет семнадцати всего, не больше, – обнимает свой снаряд и плачет, ей-богу: «сомнут, сомнут»... Но с места не двигается: как все, так и он. А я стою оцепеневший, с трубкой в руке, и на гречиху смотрю – какая она красивая. Хотя и мне ясно, что сомнут, чего уж там...
– Отбились? – так же глухо, тусклым голосом поинтересовался второй, и рассказчик мотнул головой, так и не приподняв ее и продолжая глядеть куда-то перед собой и одновременно – вовнутрь себя.
– Нет. Смяли. Мы выстрела четыре всего дали, когда нас накрыло. Расчет в клочья, ноги – в клочья. Справа и слева орудия еще раза по два или три выстрелили, и все. Ну, попали куда-то, что-то горит, и тут «Четверка» влезает на нашу огневую и сечет пулеметами всех, кто еще был живой. Минуту он на нас истратил и дальше пошел. Я один на огневой жив остался, и как немцы пробежали через нас, так даже пулю на меня не стали расходовать. За что им спасибо, конечно – Говоривший осекся и закашлялся. Генерал, только-только приспособившийся вычленять его голос из рычания самолетных двигателей и неслышного бубнения десятка других голосов, почти перестал что-то слышать.
– ...двадцать минут – и все кончено. Ни одна собака не ушла, – различил он через десяток секунд. – Все, кто нас давил, все там и остались. Полковнику Героя дали – заслуженно, конечно. Может, ты помнишь ту историю – громко ведь было.
Генерал-лейтенант Разуваев даже не затруднился прислушаться к ответу. Вряд ли это было настолько громко, чтобы услышать о произошедшей несложной истории на другом фронте. Понятное, обычное на войне дело: пустили врагу кровь хорошо поставленным ударом в лоб, дали передавить выставленные на прямую наводку пушки одной или двух противотанковых батарей и приданных им пехотинцев, а когда немцы пошли вперед, поймали их в «огневой мешок», задействовав сразу все, что заботливо приготовил им ИПТАП Истребителыю-противотанковый артиллерийский полк.

или даже противотанковая бригада того безымянного полковника.
Обычное, как было уже сказано, дело. И даже двадцать танков – это по меркам той войны не так уж много. Если их на самом деле было не десять. Хотя, может, и двадцать – чего уж теперь преувеличивать, когда столько лет прошло...
Так и не став дожидаться, когда незнакомый офицер-артиллерист поднимет на него свои глаза, главный военный советник при Корейской Народной Армии попытался сконцентрироваться на своих прежних мыслях, но они почему-то ускользали, не давая даже сформулировать задачу перед самим собой. Помучавшись с минуту или две, Разуваев разозлился и на себя, и на отвлекших его офицеров. Он удержался от того, чтобы не обернуться и не сорвать на них злость только из-за возникшего у него внезапно странного ощущения, что упустил что-то важное. Машинально огладив себя по карманам шинели, генерал-лейтенант склонил голову набок, прислушиваясь к неясным и вызывающим неудобство ощущениям. Что-то только что сказанное? Почему?
Двое сидящих сзади обменивались какими-то маловразумительными, обрывочными комментариями о эвакогоспиталях, перевязках и восстановительных отпусках – судя по тому, что перечисляли они их во множественном числе, битыми волками явно были оба.
– Повезло, что весной... – снова сказал сзади тот же артиллерист. – Кто летом воевал, из тех у нас почти никого не осталось. Знаешь же, как оно бывает. Да и вообще, в противотанковых лучше или ранней весной воевать, или поздней осенью. Чтобы грязи побольше и дождей. Тогда танкам двигаться тяжелее и хоть как-то можно угадать, куда они пойдут и куда повернут.
«Весна», – подумал генерал-лейтенант про себя. Что-то в этом все же было. Атомное оружие как средство пробить линию фронта окажется в Корее малоэффективным. Точнее – эффективным не до такой степени, чтобы окупить использование драгоценных, до сих пор считанных зарядов не в Европе, и не по территории Советского Союза, а по укрепрайоиам корейских коммунистов, заполненным плохо вооруженными и одетыми, но не собирающимися сдаваться или отступать крестьянами-добровольцами, замотанными обрывками трофейной колючей проволоки и усыпанными почти ничего не стоящими самодельными минами.
Значит, вероятнее химическое: это и дешево, и достаточно эффективно в условиях горного ландшафта. За исключением нескольких тысяч переданных им противогазов, средств защиты от химического оружия ни у северокорейцев, ни у китайских добровольцев до сих пор практически нет. Американцы об этом прекрасно осведомлены, поскольку применяли некоторые разновидности химического оружия уже несколько десятков раз – хотя всегда лишь в микроскопических масштабах.
Впрочем, было и одно исключение: май 1951 года, город Нампхо, почти 1400 пораженных... И это не пропаганда – нескольких погибших и пострадавших от «Кларка II и «Кларка I», то есть дифенилцианарсина и дифенилхлорарсина, генерал видел собственными глазами, и увиденное отлично запомнилось ему – на всю жизнь. Более того, за последний год, а в особенности последние полгода, американские, британские и лисынмановские войска буквально накачиваются офицерами, специалистами, оборудованием и техникой, имеющими отношение к химзащите. Излишне, на его взгляд, многочисленные батальоны химических минометов армии США теперь переформированы в батальоны тяжелых пехотных минометов – это вроде бы аргумент «против». Но если разведка КНА не врет, то их не только вывели из подчинения химического корпуса, но и перевооружили – или по крайней мере начали перевооружать. Новый американский 107-миллиметровый миномет «М30» явно лучше устаревшего уже «М2»: он способен вести огонь точнее, дальше, и вообще является отличным оружием непосредственной огневой поддержки пехоты. И, между прочим, способным использовать химические боеприпасы, кои у американцев имеются в изобилии.
Если же снова вернуться к переформированию и перевооружению американских химических частей в Корее, то все это случилось какие-то считанные месяцы назад. Значит, следующий виток войны все-таки будет химическим? Но как совершенно верно подсказал ему тот сидящий позади капитан, иссеченный осколками снарядов давно сожженных и переплавленных германских танков, до весны еще достаточно далеко, а в зимнее время, тем более в такие суровые зимы, какие бывают в Корее, химическое оружие даже в «зимней рецептуре» не слишком-то эффективно, если сравнивать с теплым сезоном.
Правда, здесь была уже чистая органическая химия, в которой генерал никогда особо не разбирался, предпочитая полагаться на слова специалистов. Но в Пхеньяне у него был кто-то, кто разбирался в химии и боевых отравляющих веществах... Какой-то майор или подполковник медицинской службы – эдакий Добрыня Никитич, выше его на полголовы, с плечами, с трудом помещавшимися в ремни портупеи, и с забавной такой еврейской или польской фамилией. Кто-то из команды полковника Крылова Старший военный советник при начальнике тыла КНА.

– Гдынский или Гдынковский, кажется. Значит, это вопрос к нему.
С кряхтением засунув руку под отворот шинели, генерал выудил из теплого кармана блокнот и карандаш, криво записав на чистой странице: «Гдынковский – вызвать сразу». Размышляя, он начал рисовать на свободной части листка примитивную карикатуру на создавшуюся ситуацию: условный американский президент взвешивает на весах атомный заряд. Хотя с логикой у главвоенсоветника все было в порядке, но его мысли раз за разом сводились к одному и тому же. Покрывая фон рисунка кривоватыми вопросительными знаками, генерал Разуваев продолжал думать о том, что на роль третьего после Хиросимы и Кокуры города, подходящего как мишень для американской атомной (все равно – урановой или плутониевой) бомбы, Пхеньян подходит отлично. У него подходящая застройка, в нем до сих пор, даже после всех бомбардировок и обстрелов, осталось что-то из промышленных предприятий и учреждений важного оборонного значения. В нем, в конце концов, все еще живет немало людей – а уничтожение гражданского населения в порядке истребления мобилизационных и трудовых ресурсов, да и просто как средство морального подавления воли корейских товарищей к борьбе, с самого начала было одной из приоритетных задач вражеской авиации.
Значит – да, Пхеньян как «Город № 3». Но вот определиться хотя бы с мишенью № 4 генерал уже затруднился. Узел Аньдун-Синыйчжу с его неуязвимым до сих пор железнодорожным мостом или Супундон со стратегической гидроэлектростанцией и карбидным заводом, в не слишком успешных атаках на которые американцы потеряли уже столько машин и пилотов, что 8-10 лет назад их хватило бы снести с лица земли четверть Венгрии или Польши? Вроде бы «да», но все равно – получается слишком дорого. И опять «все равно» напрашиваются Шанхай и Владивосток. А за ними Пекин, Уланхад, Санчахе и Хабаровск. А потом война опять перекидывается в Европу, обломки сотни американских «Сверхкрепостей» устилают секторы ПВО страны, но атомные грибы встают над теми городами, до которых удается дотянуться, и...
Генералу хотелось перекреститься, но в самолете, где на него непрерывно исподтишка смотрели по крайней мере несколько знающих его офицеров, это было невозможно. Еще ему хотелось выругаться и сплюнуть, но и это также было лишним. То, что сотни квадратных километров между Нампхо, Гензаном и Шэньяном зальют ипритом, люизитом и фосгеном, он был готов принять не колеблясь – как бы страшно это ни было. Лишь бы не Москва и не Ленинград. Лишь бы не Самара и не Баку. За гарантию безопасности родной страны, хоть за минимальную, пусть даже за счет любых союзников и друзей, главный военный советник отдал бы дьяволу любую ногу по «выше колена», а то и обе – не колеблясь. Но гарантии того, что эта война не разрастется в очередную полновесную мировую бойню, никто ему дать не мог. Поэтому сдавать американцам корейских и китайских товарищей был нельзя: они – это форпост тех же Москвы и Ленинграда, вынесенный далеко на юго-восток, защищающий их своими телами и телами собственных детей. Этого нельзя забывать.
– Вам что-нибудь нужно, товарищ генерал-лейтенант? – очень вовремя спросил адъютант.
– Да, – не раздумывая, ответил он. – Еще коньяку. Может, тогда усну.
На это надежды было мало. Как и на то, что Пэн Дэ-хуай сумеет сохранить в строю хотя бы четверть личного состава, когда минометы переформированных американских химба-тальонов начнут работать по его переднему краю удушающими ОВ. Фосген тяжелее воздуха. От него не спрятаться в траншеях, галереях и туннелях, которые так умело строят и используют корейские и китайские товарищи, а имеющихся в наличии фильтрующих и изолирующих противогазов на всех не хватит. Если такая война начнется, она будет проиграна сразу и безоговорочно, а разрешение дальневосточной ситуации столь радикальным образом – это чрезвычайно соблазнительно с точки зрения вопроса, кто будет следующим.
– Извините, товарищ генерал-лейтенант, – снова отвлек его адъютант смущенным голосом. – Тот коньяк танкисты допили. Будете дагестанский?
– Давай, – стараясь не раздражаться, генерал взял стакан в руку и выхлебал его в четыре коротких глотка, морщась и мотая головой.
Он снова забыл фамилию медика, здорово понимающего в химическом оружии, и потратил еще секунду, чтобы вытащить ее из того слоя памяти, что был заполнен обрывками вкинутых в него всего-то минут пять назад мыслей. «Гдынковский» – записал он на той же страничке отрывного, почему-то называвшегося у них «марктвеновским» блокнота. И дальше: «Пахнет ли гнилое сено зимой?» В учебниках 1930-1940-х годов запax фосгена действительно cpaвнивался с запахом гнилого сена, в то время как, например, запах люизита – с гнилыми фруктами.


От написанного генералу самому стало смешно, и он зачеркнул строчку широким косым крестом, откинувшись на сиденье так, что меховой воротник сбился в валик и уперся ему в шею.
Все-таки коньяк, французский он был, армянский или дагестанский, давал о себе знать. Уже в полусонном-полупьяном состоянии Разуваев вспомнил еще об одной важной детали, вывезенной им из Москвы, с рабочей встречи с маршалом Василевским Министр вооруженных сил (1949-1950), военный министр (1950-1953).

, проведенной в один из последних дней, до предела заполненных десятками других встреч в отделах штабов и управлений, работающих на восточное направление.
Московская спецкоманда, высланная в его распоряжение «россыпью», несколькими группами по два-три человека, залегендированных под наиболее ходовые должности:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69