Продолжая улыбаться, щурясь от морозного ветра, Алексей вышел из стиснутой осыпающимися щебеночными холмами лощины на пригорок, с которого открывался вид на гавань. Ветер ударил ему в ноги, подкинув кверху короткие полы бушлата – как Алексей называл выданную ему еще в Пекине утепленную матерчатую куртку. Ему пришлось на мгновение зажмуриться, чтобы дать проскочить порыву пахнущего льдом воздуха, ощупывающего стянутое гримасой лицо. Открыв глаза, Алексей поморгал, расталкивая ресницами налипшие на них снежинки, и поискал взглядом «Вымпел № 4» на том месте, откуда он вышел в море сегодняшней ночью. Там корабля не оказалось, и несколько следующих заполненных надеждой секунд Алексей шарил глазами по закоулкам несложного лабиринта причалов, мостков и отдельных вбитых в дно свай, надеясь увидеть простой серый силуэт кунгаса.
Минуту спустя, расстегнув одну из пуговиц, он засунул правую руку под куртку и начал массировать себе грудь, одновременно спускаясь вниз по тропке и размышляя, кого из стоящих на причале одиноких, сгорбленных от холода матросов, можно будет послать за переводчиком пъяй-чанг Ли, то есть командиром взвода Ли, туда, откуда он сам сейчас пришел. Шагая, уже вынув руку из-под шинели, чтобы не дать корейцам заметить то, как он растирает свою кожу, Алексей вернул себе суровое и уверенное выражение лица и еще успел подумать, что передовая военно-морская база ВМС КНА Соганг, конечно же, почти ничего не представляла из себя даже вчера. Но сегодня, лишь несколько часов спустя, все стало еще хуже. Минный заградитель не вернулся. И, скорее всего, не вернется уже никогда.

Узел 3.1
4-5 февраля 1953 года

Летчики 913-го истребительного авиаполка сидели на обрубках бревен вокруг угасающего костра, негромко и расслабленно переговариваясь между собой. Было уже около девяти вечера, но погода сегодня оказалась на редкость мягкая – три или четыре градуса мороза, и в двух метрах от огня было уже не холодно.
Олег обратил внимание, что вокруг него собралась сплошная молодежь: ни одного комэска и ни одного старшего офицера из штаба полка рядом не оказалось. Максимум – командиры звеньев. Трепались о боях, о ходе то угасающей, то снова вспыхивающей войны. Переваривали беспочвенные, по мнению большинства, слухи о том, что корпусу в течение ближайшего месяца якобы обещали добавить еще одну готовящуюся в Китае истребительную авиадивизию, пусть даже двухполкового состава. Впрочем, их заслуженному 64-му истребительному авиакорпусу, воюющему третий год то одной, то двумя, то тремя дивизиями с несколькими отдельными полками, обещали это уже давно – по крайней мере, с тех пор, как на китайские аэродромы Мукден и Аньшань прибыл их полк. С конца января полк был уже в «первой линии», перебазировавшись на Аньдун.
На самом деле количество действующих самолетов прямо ограничивалось пропускной способностью маньчжурских аэродромов, поэтому к таким разговорам летчики более или менее привыкли и вели их уже почти спокойно. Истребительному авиакорпусу, в состав которого входили их дивизия и их полк, ставилась достаточно ограниченная задача: добиться тактического господства в воздухе на сравнительно узком участке, включающем юг Китая и север территории КНДР. А заставить врагов обратить на себя серьезное, на пределе напряжения сил, внимание можно было и тремя полностью развернутыми авиадивизиями. Тем более что их прямо поддерживали четыре китайские и одна корейская авиадивизии со своими десятью полками. Начавшие оказывать хоть сколько-нибудь заметное влияние на ход воздушной войны лишь в течение самых последних месяцев, они так и не стали корпусу «братьями но оружию», и отношение к ним было «разное» – как разными были и задачи, и командование.
Сидящие рядом с Олегом два молодых офицера обратились к нему с каким-то несложным вопросом о береговой черте, и начальнику штурманской службы полка пришлось отвлечься от пляски языков огня над рассыпающимися уже в отдельные угли поленьями, перечисляя впечатавшиеся ему в память ориентиры на сотню километров к югу от линии фронта, куда корпусу все равно никогда не придется летать. Подобрав с земли палку полуметровой длины, он поерзал на своем отрезке бревна и начал чертить на очистившемся от инея теплом пятачке земли перед собой контуры отдельных островков с их невообразимыми названиями.
– Даже не запоминайте, ребята, – посоветовал он. – Незачем. Разве что для собственного удовольствия. Вернетесь домой, переженитесь окончательно, выйдете в запас по возрасту лет через двадцать, тогда будете внукам байки травить: «Лечу я, значит, от Суньхуньвчаня в Цинь Дзинь Мэй, и тут мне эскадрилья «Сапогов» Редко употреблявшееся прозвище американских истребителей F-86 «Ссйбр» и некоторых советских частях, воевавших в Корее (за форму киля); также «горбатые» (за выпуклый фонарь) или «зебры» (иногда употреблялось зенитчиками)

прямо в лоб от солнца! My, я им как дал!..»
Молодежь шутке доброжелательно посмеялась – пошутить в полку вполне любили. Но все же ему в очередной раз стало немножко неловко. При том, что 90 процентов командного состава в корпусе была из фронтовиков, это поколение строевых летчиков оказалось уже совершенно другим. В самых дружеских в разговорах с ними Олег регулярно чувствовал какую-то неуютную натянутость, и даже шутки у него получались глуповатыми. Хотелось бы верить, что это ему только кажется. Да и странно такое, если глядеть со стороны: с капитанами и старшими лейтенантами, сидящими вокруг него, он ходит в бой так же, как ходил в бой с десятками других молодых ребят в однопросветных погонах на своей первой войне. По при всем при том ощущение не проходило – даже если его прогонять, упираясь всеми мышцами. Возможно, это вызывалось не только тем, что Олег был каким-то другим, но и тем, что он в полку являлся относительно новым человеком. Бывший штурман полка капитан Костенко (вспоминаемый в полку почти исключительно как «КостЭнко») ушел «на повышение» – «инспектором-летчиком по технике пилотирования и теории полета» их же 32-й истребительной авиадивизии, после чего Олега, тогда служившего в другом полку, прислали на его место – штурманом 913-го ИАПа под командованием майора Марченко. За прошедшие недели перезнакомиться и с летчиками своего полка, и с летчиками 535-го, базирующегося на этот же аэродром, Олег успел, а вот подружиться – пока нет.
«Ночников», 351-й ИАП.он почти не знал – но тем в любом случае было не до общения: этот полк уже готовился к возвращению домой. При разговоре с почти любым комэском дивизии подполковник Лисицын чувствовал себя совершенно свободно, едва поглядев в его глаза, где сразу же отражалась «наваринская» планка медали «За Победу над Германией», – даже при том, что львиная доля этих офицеров застала максимум последний год войны. Но действительно отвоевавших Отечественную в 32-й ИАДе было немного: сформированная в 1943 году, дивизия всю войну провела на авиабазах Дальнего Востока, и, лишь перевооружившись на «Ла-7», примяла участие в войне с Японией. Старшее поколение еще было ему как-то близко, но с молодежью, рядовыми летчиками, общение почему-то не получалось, и это его почти пугало.
– Товарищ подполковник...
Молодой старший лейтенант, сидящий прямо напротив Лисицына, взмахнул рукой, отгоняя лезущий ему в лицо кусочек пепла, поднятый из костра вместе с искрами порывом холодного ветра.
– Расскажите про море, пожалуйста. Про поход.
– Да поздно уже, ребята.
Скорее всего, кто-то просто додумал навеянную его шуткой мысль о навигации над морем до конца и теперь желал продолжения. Это Олегу не понравилось: повод был недостаточно важный, чтобы вызвать его на откровенность, а уж то, что он думал про море на самом деле, рассказывать даже армейским летчикам было совсем непедагогично.
– Ну, товарищ подполковник!.. – это протянул уже другой летун, тоже в звании старшего лейтенанта, которого никак нельзя было назвать «парнем» – это был полностью сформировавшийся мужик, на той войне давно считавшийся бы «стариком». Странно, но хотя в Корее, на этой войне, полк воевал уже больше полугода, в отношении этих летчиков такого ощущения не возникало до сих пор.
– Да что вам, ребята, сказать...
Олег сунул суковатую палку в костер и с хрустом поворошил засыпанные пеплом угли, так, что во все стороны полетели сине-белые искры. Молчал он долго – почти полную минуту. Его не торопили.
– Все время усталость, – наконец сказал он. Медленно, с напряжением в голосе. – Усталость каждую минуту. Тренировались – гордились. Нас лучших выбрали, оторвали от фронта, от войны. Натаскивали от пуза, не жалея бензина, патронов, моторесурса. Вдалбливали в наши головы все, с чем мы можем столкнуться: «Барракуды», «Хеллкеты», «Сифайры»... А вот того, как это будет страшно...
Олег помолчал, вперив неподвижный взгляд в снова разгоревшееся пятно костра. Вот точно так же они сидели с ребятами в Крыму, на «Утесе», где натаскивали авиагруппу. Только тогда он был младшим.
– Вот так же и мы сидели тогда вокруг костра, – негромким голосом вслед за своей мыслью произнес он вслух. – В Крыму, когда нас готовили... Амет-Хан слева, Мишка Бочкарев справа, командир напротив. Мы ничего тогда не боялись, ребята... Даже после первого боя ничего не боялись. После второго. Тридцать с лишним машин на один наш «Як» поменять – я про такое разве что в центральной прессе читал. Не зря именно нас готовили, значит... На меня за день два «Хеллкета» записали, оба над чужой палубой – я вам рассказывал уже. А вот потом... Настоящий океан не ревет. Он рычит и стонет. Даже когда волн почти нет, – все равно в ушах как будто непрерывный крик стоит. И все время ждешь, ждешь...
Ждешь торпеды в борт, ждешь, что чужие мачты из-за горизонта выплывут, – линкоры, крейсера. Те, для кого твое умение не значит ничего. Да и моряки это тоже, по-моему, понимали, в конце особенно... Нас по всем законам должны были поймать и утопить – и то, что этого так и не случилось, в такое всех недоумение, что ли, вогнало... Потом, когда дошли до родных вод, поднялись над эскадрой, посмотрели на нее сверху вниз, и такое, знаете, чувство за сердце схватило! И как мы уцелели? А ведь ждали все время. Каждый день, каждый час этого похода сидишь, вцепившись во что-то, и ждешь. Ждешь, когда тревогу для нас объявят, чтобы хотя бы на равных быть. Когда ребята разведчика прямо над нашими головами завалили, нам уже все, в общем, ясно было. Переодевались в чистое, награды привинчивали, прощались друг с другом, с моряками...
Олег снова замолчал и молчал так еще долго, вспоминая.
– Нас два Лисицына на «Чапаеве» было, – наконец сказал он. – Да и у моряков наверняка тоже кто-нибудь, – простая мне от родителей фамилия досталась, чего уж там. Я и капитан Лисицын из моей же 5-й эскадрильи. Он не вернулся. Никто не видел, как его сбили – но в нашей эскадрилье вообще мало кто остался... Мишку вот англичанин сбил на моих глазах...
– А вы, товарищ подполковник? – спросили сбоку. Голос неожиданно оказался почти мальчишеский, но Олег даже не поднял голову, чтобы посмотреть, у кого он так сорвался.
– А я его, – произнес он равнодушно. – И до него. И после него. Там такое творилось – не считали, не смотрели, кто валится. Самолет тряхнуло, – смотришь, цел. Пригнешься только к прицелу – и работаешь. Хаос. В наушниках вой, мат, крик... Кто-то стонет, и голос знакомый. Если прислушаться, то можно узнать, но ты себе просто команду даешь – не слушать. Работаешь... «Барракуда», «Файрфлай», два «Авенджера». Это то, что мне по пленкам фотопулеметов подтвердили. За один бой. Если кто и повалился еще, то на группу записали, но это уже вряд ли, как я сейчас понимаю. А вообще, – Олег поднял голову, но ни тон, ни выражение его лица не изменились, – до сих пор неизвестно окончательно, сколько мы там наколотили. Англичане засекретили результаты того боя вусмерть. Мы только по своим и видели: одно пустое место за столом, другое, третье...
Олег снова сунул царапающую снег палку в костер, и она зашипела, выплеснув в прозрачный воздух столбик белого пара. Он был подполковником в тридцать один год – в военной авиации это не такая уж редкость, но в полковом сейфе лежала принадлежащая ему «Золотая Звезда», а любой нормальный военный, открыв рот, смотрел на невероятный для «вэвээсника», выдающий его с головой орден Ушакова на груди. Однако при всем этом Олег Лисицын понимал, что тот поход изменил его навсегда. Он никогда не сможет стать прежним. И не хочет. Молодежь молчала, сидя вокруг него. Кто-то глядел в угасающий огонь, кто-то вздыхал своим собственным мыслям или воспоминаниям. Потом, пережив паузу, ребята начали негромко переговариваться. В воздухе висело какое-то странное чувство, и на опустившего в плечи голову подполковника почему-то не смотрел ни один человек. Они все были боевыми летчиками, и на почти каждого сидящего здесь пацана или молодого мужика, как он прекрасно знал, приходились сотни часов налета на реактивных боевых машинах. А также как минимум по три десятка боевых вылетов во враждебном, не прощающем ошибок небе, а то и воздушных боев. У многих на счету имелись сбитые, и по всем законам войны они давно уже были «стариками» – бывалыми, опытными, умелыми и уверенными в себе пилотами, которых им так не хватало на фронте в сорок втором и сорок третьем... И все же он опять подумал, что эти ребята принадлежат к совершенно другому поколению. Пять лет разницы – ерунда, как лишний просвет на погонах, если не понимать и не осознавать такое нутром, как осознает это он.
Он не сказал ребятам всего, как не мог сказать это до конца самому себе. У него, у закаленного и злого бойца, тряслись пальцы, когда он вспоминал некоторые детали того боя и случившегося за ним, дошедшие уже позже, потом. Гибель в этом бою однофамильца, второго Лисицына, как будто выбила из Олега кусок души. Они никогда не были особо близкими друзьями, но это неожиданно, непонятно даже для него самого воспринялось так, будто его навечно оставшийся 23-летним старший брат второй раз сгорел в своем «МиГе» – и теперь уже на его глазах. А ведь то, как сбили немногословного, вечно улыбающегося одними глазами капитана, пилота отмеченного косым белым кольцом «Яка» их 5-й эскадрильи, с нарисованной на борту карикатурной фигуркой шахматного коня, не видел тогда действительно никто.
Страшным было даже не количество опустевших к концу этого чудовищного дня мест в столовой летного состава. Самым страшным, как Олег понял позже, было то, что кто-то из них еще вполне мог быть жив, по крайней мере, несколько часов. Но разворачивать для поисков не вернувшихся считавшую к этому дню каждую тонну мазута эскадру было бы самоубийством, как самоубийством было бы выпускать в воздух уцелевшие «КОРы», хотя бы теоретически способные сесть на воду гидросамолеты «Советского Союза» и «Кронштадта». Ожидая второй волны англичан, в ангаре «Чапаева» с отчаянной скоростью перевооружали и заправляли истребители, вокруг наверняка еще шныряли последние недобитые ими одиночки, которых сторожила барражирующая на последних каплях горючего сборная восьмерка Кожедуба и Султана. Операторы последнего работоспособного радиолокатора эскадры вели одновременно десятки целей, и еще больше усложнять причудливую желто-коричневую картину их примитивных разверток означало бы поставить под удар все достигнутое. Достигнутое такой страшной ценой, что она, эта цена, не оставляла выбора.
Тех из не вернувшихся на родную палубу пилотов-истребителей «Чапаева», кому удалось сесть на воду или пережить прыжок с парашютом, не искали. Их имена навсегда остались неизвестными среди имен тех, кто умер еще в небе или при ударе о волны, спрессованные в бетон скоростью падающих машин. И каждый из уцелевших понимал, что он мог быть среди них. Каждый боевой летчик, попавший в авиагруппу первого советского авианосца, пережил за годы войны многие десятки смертей товарищей, погибавших на его глазах или просто не возвратившихся из боевых вылетов. В большинстве случаев летчики воспринимали это почти спокойно: иначе было просто не выдержать. Но смерть в бесконечном море – сначала от холода, а потом от жажды – сторожившая каждого из них за несколькими сантиметрами бортовой брони хрупкого авианосца или за выкрашенным синим и черным цветами дюралем фюзеляжа палубного «Яка», была все же другой. Такой, что не думать о ней было невозможно даже многие годы спустя. Никогда не завидуйте красивой форме военных моряков. Мало есть на свете таких страшных смертей, какие достаются им...
Утром на подполковника посматривали с разных сторон, мелкими, прячущимися взглядами. В летной столовой было по-обычному шумно, офицеры переговаривались и шутили, работая вилками и запивая завтрак или кофе или, для любителей, местным чаем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69