Кто ж это?
Суп кипел. Тетка, по-видимому, о нем забыла. Она повернулась к двери и ждала ответа, неподвижно, терпеливо, не поправляя волос.
– Кто тебя пригласил? – повторила она и стала быстро обмахиваться картоном.
– Один мальчик. Он на углу живет, – сказала Тереса, опуская метлу на пол.
– На каком еще углу?
– В кирпичном доме. Ну, в двухэтажном. Его фамилия Арана.
– Фамилия такая?
– Да.
– Это что, который в форме ходит? – не отставала тетка.
– Да. Он в военном училище. Их отпускают по субботам. Он в шесть часов ко мне придет.
Тетка подошла к Тересе, тараща и без того выпученные глаза.
– Они люди приличные, – сказала она. – Одеваются шикарно. Машину имеют.
– Да, – сказала Тереса. – Голубую.
– Ты каталась на ихней машине? – забеспокоилась тетка.
– Нет. Я с этим мальчиком только один раз говорила. Две недели назад. Он должен был прийти в то воскресенье, а его не пустили. Он прислал мне письмо.
Вдруг тетка резко обернулась и кинулась в кухню. Огонь погас, но суп еще кипел.
– Лет тебе не так мало, – сказала тетка, возобновив борьбу с непокорной прядью. – А все дура дурой. Вот ослепну, и помрем с голоду. Ты его держи, парня-то. Это тебе подвезло, что он тебя приметил. Я в твои годы уже с брюхом ходила. И зачем мне Господь детей посылал, не пойму. Всех забрал.
– Да, тетя, – сказала Тереса.
Подметая, она смотрела вбок и видела свои серые туфли на высоких каблуках. Они были грязные, поношенные. А вдруг Арана поведет ее в хорошее кино?
– Он что, военный? – спросила тетка.
– Нет. Он учится. У них такая же самая школа, только начальство военное.
– Школа? – рассердилась женщина – А я-то думала, приличного подцепила. Конечно, тебе что, хоть тут разорвись, хоть тут лопни, тебе что с гуся вода…
Альберто поправлял галстук. Неужели это он в зеркале? Свежевыбритое лицо, аккуратные, еще мокрые волосы, белая рубашка, светлый галстук, платочек в верхнем кармане. Неужели вот этот чистенький, с иголочки одетый пижон – он сам, Альберто?
– Ты красивый, – сказала мать из комнаты. И печально прибавила: – В отца…
Альберто вышел из ванной. Наклонился, поцеловал мать. Она подставила ему лоб. Какая она хрупкая, маленькая – ему до плеча! И волосы почти седые… «Перестала красить, – подумал он. – Теперь она выглядит куда старше».
– Это он! – сказала мать.
И действительно, в ту же секунду зазвенел звонок. «Не открывай», – сказала мать, когда Альберто шагнул к дверям, но не двинулась с места.
– Здравствуй, папа, – сказал Альберто.
Отец был невысокий, плотный, лысеющий, в безупречном синем костюме. Целуя его щеку, Альберто услышал резкий запах духов. Отец улыбнулся, похлопал его по спине, окинул взглядом комнату. Мать стояла в коридоре, у ванной, в смиренной позе: голова опущена, глаза прикрыты, руки сложены под фартуком, и шея немножко вытянута, как у жертвы под топором палача.
– Здравствуй, Кармела.
– Зачем ты пришел? – еле слышно сказала мать, не меняя позы.
Ничуть не смутившись, отец запер дверь, бросил на кресло кожаный портфель, сел, непринужденно улыбаясь, и жестом пригласил Альберто сесть рядом. Альберто взглянул на мать; она не шевельнулась.
– Кармела, – весело сказал отец, – иди сюда, детка, поговорим. Ничего, Альберто уже взрослый.
Альберто стало приятно. Отец выглядел моложе матери, здоровее, крепче. И в жестах его, и во взгляде, и в голосе была какая-то неуемная живость. Может, он просто счастлив?
– Нам не о чем говорить, – сказала мать. – Не о чем.
– Ну, ну, – сказал отец. – Мы ведь культурные люди. Обсудим спокойненько…
– Ты мерзавец! – крикнула мать и сразу изменилась: сжались кулаки, побагровело лицо, мгновенно утратившее кротость, вспыхнули глаза. – Вон отсюда! Это мой дом, я за него плачу.
Отец шутливо зажал уши. Альберто взглянул на часы. Мать уже плакала, трясясь и всхлипывая. Она не утирала слез, и в мокрых бороздках на ее щеках был виден светлый пушок.
– Кармела, – сказал отец, – успокойся. Я не хочу скандалов. Дальше так идти не может, это глупо. Переберись из этой халупы, найми прислугу, живи по-человечески. Ты не имеешь права опускаться. Подумай о сыне.
– Вон отсюда, – взвизгнула мать. – Это порядочный дом! Не таскай сюда грязь! Иди к своим шлюхам. Мы не хотим тебя знать! Оставь свои деньги при себе! Я сама сумею дать сыну образование.
– Ты живешь, как нищая, – сказал отец. – Где твое достоинство? Я хочу тебя обеспечить. Что ты уперлась, черт побери?
– Альберто! – отчаянно крикнула мать. – Он меня оскорбляет! Мало ему, что он меня ославил на всю Лиму! Он хочет моей смерти. Помоги же мне!
– Папа, не надо… – без особого пыла сказал Альберто. – Не ссорьтесь…
– Молчи, – сказал отец. Теперь он смотрел торжественно и строго. – Молод еще. Когда-нибудь поймешь. Не так все просто в жизни.
Альберто стало смешно. Он как-то видел отца в центре с очень красивой блондинкой. Отец его тоже видел, но отвел взгляд. А вечером зашел к нему в комнату и, глядя так же, как сейчас, сказал те же самые слова.
– Я хочу предложить тебе выход, – говорил отец. – Послушай меня минутку.
Мать снова стояла перед ними олицетворением скорби. Однако Альберто заметил, что из-под ресниц она зорко следит за отцом.
– Тебя беспокоят условности, – сказал отец. – Я тебя понимаю, общепринятую форму надо уважать.
– Циник! – крикнула мать и снова сжалась.
– Детка, не перебивай меня. Если хочешь, давай жить вместе. Снимем приличный дом тут, в Мирафлоресе. Поселимся снова на Диего Ферре или на улице Святого Антония – в общем, где хочешь. Конечно, я требую абсолютной свободы. Я хочу распоряжаться своей жизнью. – Он говорил негромко, ровно, a в глазах его, к удивлению Альберто, прыгали чертики. – И давай без сцен. В конце концов, мы не плебеи.
Теперь мать рыдала в голос, восклицая: «Развратник!», «Мерзавец!», «Грязный тип!» Альберто сказал:
– Прости, папа. Мне надо уйти по делу. Можно? Отец не сразу понял, потом улыбнулся и кивнул.
– Иди, сынок, – сказал он. – А я попробую убедить маму. Так будет лучше всего. Ты не волнуйся. Учись как следует, у тебя большое будущее. Если хорошо кончишь, я пошлю тебя в Штаты.
– О будущем моего сына я позабочусь сама! – вопила мать.
Альберто поцеловал родителей и быстро закрыл за собой дверь.
Тетка отдыхала в комнате. Тереса вымыла тарелки, взяла полотенце, мыло и на цыпочках вышла из дому. Рядом стоял узкий дом с желтоватыми стенами. Она поскреблась у двери. Ей открыла веселая тощая девица.
– Здравствуй, Tepe.
– Здравствуй, Роса. Можно, я помоюсь?
– Идем.
Они прошли по темному коридору. На стенах висели фотографии киноактеров и футболистов, вырезанные из газет.
– Этого видела? – сказала Роса. – Сегодня подарили. Гленн Форд. Ты смотрела с ним картины?
– Нет, – сказала Тереса. – Надо сходить.
Они вошли в столовую. Родители Росы молча ели. У одного стула не было спинки; на нем сидела женщина. Мужчина, оторвавшись от газеты, взглянул на Тересу.
– Тересита, – сказал он и встал.
– Здравствуйте.
Мужчина – пожилой, пузатый, кривоногий и сонный – улыбнулся и протянул руку к Тересиной щеке. Тереса отступила, рука повисла в воздухе.
– Я хотела помыться, сеньора, – сказала Тереса. – Можно?
– Да, – сухо сказала женщина. – Один соль. Принесла?
Тереса разжала руку. Монета не блестела – она была тусклая, неживая, захватанная.
– Ты там побыстрей, – сказала женщина. – Воды мало.
Ванна была темная, в метр величиной. На полу лежала склизкая, старая доска. Из стены, не очень высоко, торчал кран, выполнявший функции душа. Тереса заперла дверь и повесила на ручку полотенце, стараясь прикрыть замочную скважину. Потом разделась. Она была тоненькая, стройная, очень смуглая. Тереса открыла кран; потекла холодная вода. Намыливаясь, она услышала крик: «А ну, пошел отсюда, старый козел!», потом – удаляющиеся мужские шаги и гул ссоры. Она оделась и вышла. Мужчина сидел за столом; увидев ее, он подмигнул. Женщина скривилась.
– Наследила на полу… – буркнула она.
– Я пошла, – сказала Тереса. – Большое вам спасибо, сеньора.
– Пока, Тересита, – сказал мужчина. – Приходи когда хочешь.
Роса проводила ее до дверей. В коридоре Тереса ей шепнула:
– Росита! Дай мне, пожалуйста, синюю ленту. Которую ты в субботу надевала. Я сегодня принесу.
Роса кивнула и приложила палец к губам. Потом исчезла во тьме коридора и вскоре вернулась, осторожно ступая.
– На, – сказала она, хитро поглядывая на подругу. – Зачем тебе? Куда ты идешь?
– У меня свидание, – сказала Тереса. – Меня мальчик пригласил в кино.
Глаза у нее блестели. Кажется, она радовалась.
Мелкий дождик шевелил листья на Камфарной. Альберто зашел в угловой магазин, купил пачку сигарет и направился к проспекту Ларко. Проносились машины, яркие капоты последних моделей выделялись в сереньком воздухе. Народу было много. Он засмотрелся на высокую, гибкую девицу в черных брючках. Автобус-экспресс все не шел. Рядом смеялись два паренька. Он узнал их не сразу, покраснел, буркнул «привет»; они кинулись к нему.
– Куда ты провалился? – спросил один, в спортивном костюме и с петушиным хохолком. – Нет тебя и нет!
– Мы уж думали, ты переехал, – сказал другой, низенький, жирный, в мокасинах и пестрых носках. – Сто лет тебя не видели!
– Я теперь живу на Камфарной, – сказал Альберто. – А вообще-то я в интернате, в военном училище. Нас только по субботам отпускают.
– В военном училище? – сказал петушок. – За что это тебя? Вот жуть!
– Да нет, ничего. Привыкнуть можно.
Подошел переполненный экспресс. Они стояли, держась за поручни. Альберто думал о тех, с кем он ездит вместе по субботам в автобусах и в трамваях, – запах грязи и пота, галстуки кричащих расцветок… А тут, в экспрессе, куда ни глянь – чистые рубашки, приличные лица, улыбки.
– А где ж твоя машина? – спросил Альберто.
– Машина? – сказал толстый. – Это отцовская. Он мне больше не дает. Я ее грохнул.
– Ты что, не знаешь? – заволновался петух. – Не слыхал про гонки на Набережной?
– Нет, не слыхал.
– Где ты живешь? Наш Мексиканец – будь здоров! – затараторил и заулыбался петух. – Они поспорили с этим психом Хулио, ну с Французской, помнишь?… Поспорили, значит, кто кого обгонит на Набережной. Дождь, понимаешь, а им хоть бы что. Я, конечно, с ними, за второго пилота. Психа сцапали, а мы – ничего, удрали. С вечеринки ехали, сам понимаешь…
– И грохнулись? – спросил Альберто.
– Это потом, в Акотонго. Ему вздумалось попетлять. Напоролся на столб. Видишь, тут шрам? А ему – хоть бы что! Везет… Нет на свете справедливости!
Мексиканец блаженно улыбался.
– Молодец, – сказал Альберто. – Как там у нас вообще?
– Порядок, – сказал Мексиканец. – Мы теперь по будним дням не собираемся, у девчонок экзамены. Времена меняются. Их всюду с нами пускают – и в кино, и на танцы. Цивилизуются старушки. Богач теперь с Эленой.
– Ты с Эленой? – спросил Альберто.
– Завтра месяц, – сказал Богач и покраснел.
– Ее с тобой пускают?
– А как же! Сама мамаша к завтраку приглашает. Ой, да ты ж за ней бегал!
– Я? – сказал Альберто. – Вот еще!
– Бегал, бегал! – настаивал Богач. – Еще как с ума сходил. Помнишь, мы тебя учили танцевать? Ну, у Эмилио. Показывали, как ей объясниться.
– Да, было времечко! – сказал Мексиканец.
– Рассказывай, – сказал Альберто. – Врешь ты все.
– Эй, вы! – сказал Богач, вглядываясь в глубь экспресса. – А я чего увидел!
Он протолкался к задним местам. Мексиканец и Альберто последовали за ним. Девушка, чуя опасность, уставилась на мелькающие деревья бульвара. Она была хорошенькая, кругленькая; носик ее трепетал, как у кролика, и стекло запотело.
– Привет, душечка! – пропел Богач.
– Не лезь к моей девочке, – сказал Мексиканец. – В морду схлопочешь.
– И пожалуйста, – сказал Богач. – Я готов за нее умереть. – Он театрально распростер руки. – Я ее люблю.
Оба заржали. Девушка смотрела на деревья.
– Не слушай его, – сказал Мексиканец. – Он хам. Извинись перед дамой.
– Ты прав, – сказал Богач. – Я хам, но я искренне каюсь. Прости меня! Скажи, что ты меня простила, или я не отвечаю за себя!
– Бессердечная! – вскричал Мексиканец. Альберто тоже глядел в окно; листва была мокрая, мостовая блестела. Поток машин несся навстречу за деревьями бульвара. Разноцветные здания Оррантии остались позади. Теперь дома были серые, низенькие.
– Никакого стыда! – сказала пожилая женщина. – Оставьте девочку в покое!
Ребята хохотали. Девушка на секунду оторвалась от улицы и метнула по сторонам быстрый, беличий взгляд. Улыбка сверкнула и исчезла.
– С удовольствием, сеньора, – сказал Мексиканец и обернулся к девушке. – Простите нас великодушно, сеньорита.
– Мне выходить, – сказал Альберто и протянул им руку. – Пока.
– Пошли с нами, – сказал Мексиканец. – Мы в кино. И для тебя девочка есть. Подходящая.
– Не могу, – сказал Альберто. – У меня свидание.
– В Линсе? – хихикнул Богач. – Желаем удачи! Не пропадай, заходи. Все тебя вспоминают.
«Так я и знал. Некрасивая», – подумал он, как только увидел ее на первой ступеньке. И быстро сказал:
– Здравствуйте. Тереса дома?
– Это я.
– У меня к вам порученье от Араны. От Рикардо Араны.
– Входите, – сдержанно сказала девушка. – Садитесь.
Альберто осторожно сел на край стула. Не сломается? В просвет занавески он видел кусочек кровати и большие темные женские ноги. Девушка стояла рядом с ним.
– Арана не мог прийти, – сказал Альберто. – Не повезло – без увольнительной оставили. Он мне сказал, что у вас свидание, и просил за него извиниться.
– Без увольнительной? – разочарованно сказала Тереса. Ее волосы были подвязаны синей лентой.
«Интересно, целовались они?» – подумал Альберто.
– Бывает, – сказал он. – Не повезло. Он придет в ту субботу.
– Кто там? – спросил ворчливый голос. Ноги исчезли. И почти сразу над занавеской показалось жирное лицо.
Альберто встал.
– Это приятель Араны, – сказала Тереса. – Его зовут…
Альберто назвался и почувствовал в своей руке жирную, потную ладонь, студенистую, как медуза. Жеманно улыбаясь, женщина затараторила. В бурном потоке ее речи мелькали формулы вежливости, которых он не слышал с детства, карикатурные штампы, преувеличенно-пышные эпитеты, почтительные обращения, бесчисленные вопросы.
– Сидите, сидите, – тараторила женщина, неуклюже, как бегемот, сгибая жирное тело. – Не стесняйтесь, будьте как дома, мы люди бедные, но честные, да, зарабатываю на хлеб, бьюсь, можно сказать, в поте лица, я, знаете, портниха, Тересе дала образование, я ей тетя, она, бедняжечка, сирота, представьте себе, буквально всем мне обязана, сидите, сидите, сеньор дон Альберто.
– Арану оставили без увольнительной, – сказала Тереса, стараясь не смотреть на тетю и Альберто. – Сеньор пришел по его поручению.
«Сеньор?» – подумал Альберто. Он постарался поймать ее взгляд, но теперь она смотрела в пол. Женщина выпрямилась и распростерла руки. Улыбка исчезла, но еще улыбались скулы, широкий нос, свиные глазки, полузакрытые мешками век.
– Бедненький, – говорила она. – А матери-то каково, у меня тоже детки были, я знаю, что такое материнские слезы, всех Господь прибрал, вам этого не понять; в ту субботу, значит, придет; вот она, жизнь-то, а вам, молодым, лучше про такое и не думать; вот что вы мне скажите, куда вы поведете Тереситу?
– Тетя, – сказала Тереса, и губа ее дернулась. – Он зашел передать поручение. Он совсем не…
– Вы обо мне не беспокойтесь, – великодушно, смиренно, понимающе говорила тетка. – Молодым без нас-то лучше, сама была молодая, а вот и старость пришла, да, жизнь, она это… и вас припечет, плохо старым-то, вот слепну…
– Тетя, – снова сказала девушка. – Пожалуйста…
– Если разрешите, – сказал Альберто, – мы можем пойти в кино. Если вы не против.
Девушка опять смотрела в пол. Она молчала и не знала, куда девать руки.
– Приведите ее пораньше, – сказала тетка. – Молодым поздно гулять нельзя, дон Альберто. – Она обернулась к Тересе. – Иди-ка сюда. С вашего разрешения, сеньор…
Она взяла Тересу за руку и повела в другую комнату. Слова долетали до него плохо, точно их уносил ветер, – он разбирал каждое в отдельности, но связи не находил. С грехом пополам он понял, что Тереса не хочет идти, а тетка, не отвечая ей прямо, набрасывает крупными мазками портрет Альберто, вернее – некоего идеального существа, богатого, красивого, шикарного, – словом, мужчины что надо.
Занавеска приподнялась. Альберто улыбался. Тереса сжимала руки: она была смущена и недовольна еще больше, чем раньше.
– Идите, – сказала тетка. – Она у меня воспитанная. Я ее не со всяким пущу. Не поверите, она очень работящая, даром что тощенькая.
Тереса пошла к дверям и пропустила его вперед. Дождик перестал, но пахло сыростью, и скользко блестел асфальт. Альберто пошел с краю тротуара. Вынул сигареты, закурил. Взглянул на Тересу искоса. Она ступала неуверенно, мелкими шагами и смотрела вперед. Молча дошли они до угла. Тереса остановилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Суп кипел. Тетка, по-видимому, о нем забыла. Она повернулась к двери и ждала ответа, неподвижно, терпеливо, не поправляя волос.
– Кто тебя пригласил? – повторила она и стала быстро обмахиваться картоном.
– Один мальчик. Он на углу живет, – сказала Тереса, опуская метлу на пол.
– На каком еще углу?
– В кирпичном доме. Ну, в двухэтажном. Его фамилия Арана.
– Фамилия такая?
– Да.
– Это что, который в форме ходит? – не отставала тетка.
– Да. Он в военном училище. Их отпускают по субботам. Он в шесть часов ко мне придет.
Тетка подошла к Тересе, тараща и без того выпученные глаза.
– Они люди приличные, – сказала она. – Одеваются шикарно. Машину имеют.
– Да, – сказала Тереса. – Голубую.
– Ты каталась на ихней машине? – забеспокоилась тетка.
– Нет. Я с этим мальчиком только один раз говорила. Две недели назад. Он должен был прийти в то воскресенье, а его не пустили. Он прислал мне письмо.
Вдруг тетка резко обернулась и кинулась в кухню. Огонь погас, но суп еще кипел.
– Лет тебе не так мало, – сказала тетка, возобновив борьбу с непокорной прядью. – А все дура дурой. Вот ослепну, и помрем с голоду. Ты его держи, парня-то. Это тебе подвезло, что он тебя приметил. Я в твои годы уже с брюхом ходила. И зачем мне Господь детей посылал, не пойму. Всех забрал.
– Да, тетя, – сказала Тереса.
Подметая, она смотрела вбок и видела свои серые туфли на высоких каблуках. Они были грязные, поношенные. А вдруг Арана поведет ее в хорошее кино?
– Он что, военный? – спросила тетка.
– Нет. Он учится. У них такая же самая школа, только начальство военное.
– Школа? – рассердилась женщина – А я-то думала, приличного подцепила. Конечно, тебе что, хоть тут разорвись, хоть тут лопни, тебе что с гуся вода…
Альберто поправлял галстук. Неужели это он в зеркале? Свежевыбритое лицо, аккуратные, еще мокрые волосы, белая рубашка, светлый галстук, платочек в верхнем кармане. Неужели вот этот чистенький, с иголочки одетый пижон – он сам, Альберто?
– Ты красивый, – сказала мать из комнаты. И печально прибавила: – В отца…
Альберто вышел из ванной. Наклонился, поцеловал мать. Она подставила ему лоб. Какая она хрупкая, маленькая – ему до плеча! И волосы почти седые… «Перестала красить, – подумал он. – Теперь она выглядит куда старше».
– Это он! – сказала мать.
И действительно, в ту же секунду зазвенел звонок. «Не открывай», – сказала мать, когда Альберто шагнул к дверям, но не двинулась с места.
– Здравствуй, папа, – сказал Альберто.
Отец был невысокий, плотный, лысеющий, в безупречном синем костюме. Целуя его щеку, Альберто услышал резкий запах духов. Отец улыбнулся, похлопал его по спине, окинул взглядом комнату. Мать стояла в коридоре, у ванной, в смиренной позе: голова опущена, глаза прикрыты, руки сложены под фартуком, и шея немножко вытянута, как у жертвы под топором палача.
– Здравствуй, Кармела.
– Зачем ты пришел? – еле слышно сказала мать, не меняя позы.
Ничуть не смутившись, отец запер дверь, бросил на кресло кожаный портфель, сел, непринужденно улыбаясь, и жестом пригласил Альберто сесть рядом. Альберто взглянул на мать; она не шевельнулась.
– Кармела, – весело сказал отец, – иди сюда, детка, поговорим. Ничего, Альберто уже взрослый.
Альберто стало приятно. Отец выглядел моложе матери, здоровее, крепче. И в жестах его, и во взгляде, и в голосе была какая-то неуемная живость. Может, он просто счастлив?
– Нам не о чем говорить, – сказала мать. – Не о чем.
– Ну, ну, – сказал отец. – Мы ведь культурные люди. Обсудим спокойненько…
– Ты мерзавец! – крикнула мать и сразу изменилась: сжались кулаки, побагровело лицо, мгновенно утратившее кротость, вспыхнули глаза. – Вон отсюда! Это мой дом, я за него плачу.
Отец шутливо зажал уши. Альберто взглянул на часы. Мать уже плакала, трясясь и всхлипывая. Она не утирала слез, и в мокрых бороздках на ее щеках был виден светлый пушок.
– Кармела, – сказал отец, – успокойся. Я не хочу скандалов. Дальше так идти не может, это глупо. Переберись из этой халупы, найми прислугу, живи по-человечески. Ты не имеешь права опускаться. Подумай о сыне.
– Вон отсюда, – взвизгнула мать. – Это порядочный дом! Не таскай сюда грязь! Иди к своим шлюхам. Мы не хотим тебя знать! Оставь свои деньги при себе! Я сама сумею дать сыну образование.
– Ты живешь, как нищая, – сказал отец. – Где твое достоинство? Я хочу тебя обеспечить. Что ты уперлась, черт побери?
– Альберто! – отчаянно крикнула мать. – Он меня оскорбляет! Мало ему, что он меня ославил на всю Лиму! Он хочет моей смерти. Помоги же мне!
– Папа, не надо… – без особого пыла сказал Альберто. – Не ссорьтесь…
– Молчи, – сказал отец. Теперь он смотрел торжественно и строго. – Молод еще. Когда-нибудь поймешь. Не так все просто в жизни.
Альберто стало смешно. Он как-то видел отца в центре с очень красивой блондинкой. Отец его тоже видел, но отвел взгляд. А вечером зашел к нему в комнату и, глядя так же, как сейчас, сказал те же самые слова.
– Я хочу предложить тебе выход, – говорил отец. – Послушай меня минутку.
Мать снова стояла перед ними олицетворением скорби. Однако Альберто заметил, что из-под ресниц она зорко следит за отцом.
– Тебя беспокоят условности, – сказал отец. – Я тебя понимаю, общепринятую форму надо уважать.
– Циник! – крикнула мать и снова сжалась.
– Детка, не перебивай меня. Если хочешь, давай жить вместе. Снимем приличный дом тут, в Мирафлоресе. Поселимся снова на Диего Ферре или на улице Святого Антония – в общем, где хочешь. Конечно, я требую абсолютной свободы. Я хочу распоряжаться своей жизнью. – Он говорил негромко, ровно, a в глазах его, к удивлению Альберто, прыгали чертики. – И давай без сцен. В конце концов, мы не плебеи.
Теперь мать рыдала в голос, восклицая: «Развратник!», «Мерзавец!», «Грязный тип!» Альберто сказал:
– Прости, папа. Мне надо уйти по делу. Можно? Отец не сразу понял, потом улыбнулся и кивнул.
– Иди, сынок, – сказал он. – А я попробую убедить маму. Так будет лучше всего. Ты не волнуйся. Учись как следует, у тебя большое будущее. Если хорошо кончишь, я пошлю тебя в Штаты.
– О будущем моего сына я позабочусь сама! – вопила мать.
Альберто поцеловал родителей и быстро закрыл за собой дверь.
Тетка отдыхала в комнате. Тереса вымыла тарелки, взяла полотенце, мыло и на цыпочках вышла из дому. Рядом стоял узкий дом с желтоватыми стенами. Она поскреблась у двери. Ей открыла веселая тощая девица.
– Здравствуй, Tepe.
– Здравствуй, Роса. Можно, я помоюсь?
– Идем.
Они прошли по темному коридору. На стенах висели фотографии киноактеров и футболистов, вырезанные из газет.
– Этого видела? – сказала Роса. – Сегодня подарили. Гленн Форд. Ты смотрела с ним картины?
– Нет, – сказала Тереса. – Надо сходить.
Они вошли в столовую. Родители Росы молча ели. У одного стула не было спинки; на нем сидела женщина. Мужчина, оторвавшись от газеты, взглянул на Тересу.
– Тересита, – сказал он и встал.
– Здравствуйте.
Мужчина – пожилой, пузатый, кривоногий и сонный – улыбнулся и протянул руку к Тересиной щеке. Тереса отступила, рука повисла в воздухе.
– Я хотела помыться, сеньора, – сказала Тереса. – Можно?
– Да, – сухо сказала женщина. – Один соль. Принесла?
Тереса разжала руку. Монета не блестела – она была тусклая, неживая, захватанная.
– Ты там побыстрей, – сказала женщина. – Воды мало.
Ванна была темная, в метр величиной. На полу лежала склизкая, старая доска. Из стены, не очень высоко, торчал кран, выполнявший функции душа. Тереса заперла дверь и повесила на ручку полотенце, стараясь прикрыть замочную скважину. Потом разделась. Она была тоненькая, стройная, очень смуглая. Тереса открыла кран; потекла холодная вода. Намыливаясь, она услышала крик: «А ну, пошел отсюда, старый козел!», потом – удаляющиеся мужские шаги и гул ссоры. Она оделась и вышла. Мужчина сидел за столом; увидев ее, он подмигнул. Женщина скривилась.
– Наследила на полу… – буркнула она.
– Я пошла, – сказала Тереса. – Большое вам спасибо, сеньора.
– Пока, Тересита, – сказал мужчина. – Приходи когда хочешь.
Роса проводила ее до дверей. В коридоре Тереса ей шепнула:
– Росита! Дай мне, пожалуйста, синюю ленту. Которую ты в субботу надевала. Я сегодня принесу.
Роса кивнула и приложила палец к губам. Потом исчезла во тьме коридора и вскоре вернулась, осторожно ступая.
– На, – сказала она, хитро поглядывая на подругу. – Зачем тебе? Куда ты идешь?
– У меня свидание, – сказала Тереса. – Меня мальчик пригласил в кино.
Глаза у нее блестели. Кажется, она радовалась.
Мелкий дождик шевелил листья на Камфарной. Альберто зашел в угловой магазин, купил пачку сигарет и направился к проспекту Ларко. Проносились машины, яркие капоты последних моделей выделялись в сереньком воздухе. Народу было много. Он засмотрелся на высокую, гибкую девицу в черных брючках. Автобус-экспресс все не шел. Рядом смеялись два паренька. Он узнал их не сразу, покраснел, буркнул «привет»; они кинулись к нему.
– Куда ты провалился? – спросил один, в спортивном костюме и с петушиным хохолком. – Нет тебя и нет!
– Мы уж думали, ты переехал, – сказал другой, низенький, жирный, в мокасинах и пестрых носках. – Сто лет тебя не видели!
– Я теперь живу на Камфарной, – сказал Альберто. – А вообще-то я в интернате, в военном училище. Нас только по субботам отпускают.
– В военном училище? – сказал петушок. – За что это тебя? Вот жуть!
– Да нет, ничего. Привыкнуть можно.
Подошел переполненный экспресс. Они стояли, держась за поручни. Альберто думал о тех, с кем он ездит вместе по субботам в автобусах и в трамваях, – запах грязи и пота, галстуки кричащих расцветок… А тут, в экспрессе, куда ни глянь – чистые рубашки, приличные лица, улыбки.
– А где ж твоя машина? – спросил Альберто.
– Машина? – сказал толстый. – Это отцовская. Он мне больше не дает. Я ее грохнул.
– Ты что, не знаешь? – заволновался петух. – Не слыхал про гонки на Набережной?
– Нет, не слыхал.
– Где ты живешь? Наш Мексиканец – будь здоров! – затараторил и заулыбался петух. – Они поспорили с этим психом Хулио, ну с Французской, помнишь?… Поспорили, значит, кто кого обгонит на Набережной. Дождь, понимаешь, а им хоть бы что. Я, конечно, с ними, за второго пилота. Психа сцапали, а мы – ничего, удрали. С вечеринки ехали, сам понимаешь…
– И грохнулись? – спросил Альберто.
– Это потом, в Акотонго. Ему вздумалось попетлять. Напоролся на столб. Видишь, тут шрам? А ему – хоть бы что! Везет… Нет на свете справедливости!
Мексиканец блаженно улыбался.
– Молодец, – сказал Альберто. – Как там у нас вообще?
– Порядок, – сказал Мексиканец. – Мы теперь по будним дням не собираемся, у девчонок экзамены. Времена меняются. Их всюду с нами пускают – и в кино, и на танцы. Цивилизуются старушки. Богач теперь с Эленой.
– Ты с Эленой? – спросил Альберто.
– Завтра месяц, – сказал Богач и покраснел.
– Ее с тобой пускают?
– А как же! Сама мамаша к завтраку приглашает. Ой, да ты ж за ней бегал!
– Я? – сказал Альберто. – Вот еще!
– Бегал, бегал! – настаивал Богач. – Еще как с ума сходил. Помнишь, мы тебя учили танцевать? Ну, у Эмилио. Показывали, как ей объясниться.
– Да, было времечко! – сказал Мексиканец.
– Рассказывай, – сказал Альберто. – Врешь ты все.
– Эй, вы! – сказал Богач, вглядываясь в глубь экспресса. – А я чего увидел!
Он протолкался к задним местам. Мексиканец и Альберто последовали за ним. Девушка, чуя опасность, уставилась на мелькающие деревья бульвара. Она была хорошенькая, кругленькая; носик ее трепетал, как у кролика, и стекло запотело.
– Привет, душечка! – пропел Богач.
– Не лезь к моей девочке, – сказал Мексиканец. – В морду схлопочешь.
– И пожалуйста, – сказал Богач. – Я готов за нее умереть. – Он театрально распростер руки. – Я ее люблю.
Оба заржали. Девушка смотрела на деревья.
– Не слушай его, – сказал Мексиканец. – Он хам. Извинись перед дамой.
– Ты прав, – сказал Богач. – Я хам, но я искренне каюсь. Прости меня! Скажи, что ты меня простила, или я не отвечаю за себя!
– Бессердечная! – вскричал Мексиканец. Альберто тоже глядел в окно; листва была мокрая, мостовая блестела. Поток машин несся навстречу за деревьями бульвара. Разноцветные здания Оррантии остались позади. Теперь дома были серые, низенькие.
– Никакого стыда! – сказала пожилая женщина. – Оставьте девочку в покое!
Ребята хохотали. Девушка на секунду оторвалась от улицы и метнула по сторонам быстрый, беличий взгляд. Улыбка сверкнула и исчезла.
– С удовольствием, сеньора, – сказал Мексиканец и обернулся к девушке. – Простите нас великодушно, сеньорита.
– Мне выходить, – сказал Альберто и протянул им руку. – Пока.
– Пошли с нами, – сказал Мексиканец. – Мы в кино. И для тебя девочка есть. Подходящая.
– Не могу, – сказал Альберто. – У меня свидание.
– В Линсе? – хихикнул Богач. – Желаем удачи! Не пропадай, заходи. Все тебя вспоминают.
«Так я и знал. Некрасивая», – подумал он, как только увидел ее на первой ступеньке. И быстро сказал:
– Здравствуйте. Тереса дома?
– Это я.
– У меня к вам порученье от Араны. От Рикардо Араны.
– Входите, – сдержанно сказала девушка. – Садитесь.
Альберто осторожно сел на край стула. Не сломается? В просвет занавески он видел кусочек кровати и большие темные женские ноги. Девушка стояла рядом с ним.
– Арана не мог прийти, – сказал Альберто. – Не повезло – без увольнительной оставили. Он мне сказал, что у вас свидание, и просил за него извиниться.
– Без увольнительной? – разочарованно сказала Тереса. Ее волосы были подвязаны синей лентой.
«Интересно, целовались они?» – подумал Альберто.
– Бывает, – сказал он. – Не повезло. Он придет в ту субботу.
– Кто там? – спросил ворчливый голос. Ноги исчезли. И почти сразу над занавеской показалось жирное лицо.
Альберто встал.
– Это приятель Араны, – сказала Тереса. – Его зовут…
Альберто назвался и почувствовал в своей руке жирную, потную ладонь, студенистую, как медуза. Жеманно улыбаясь, женщина затараторила. В бурном потоке ее речи мелькали формулы вежливости, которых он не слышал с детства, карикатурные штампы, преувеличенно-пышные эпитеты, почтительные обращения, бесчисленные вопросы.
– Сидите, сидите, – тараторила женщина, неуклюже, как бегемот, сгибая жирное тело. – Не стесняйтесь, будьте как дома, мы люди бедные, но честные, да, зарабатываю на хлеб, бьюсь, можно сказать, в поте лица, я, знаете, портниха, Тересе дала образование, я ей тетя, она, бедняжечка, сирота, представьте себе, буквально всем мне обязана, сидите, сидите, сеньор дон Альберто.
– Арану оставили без увольнительной, – сказала Тереса, стараясь не смотреть на тетю и Альберто. – Сеньор пришел по его поручению.
«Сеньор?» – подумал Альберто. Он постарался поймать ее взгляд, но теперь она смотрела в пол. Женщина выпрямилась и распростерла руки. Улыбка исчезла, но еще улыбались скулы, широкий нос, свиные глазки, полузакрытые мешками век.
– Бедненький, – говорила она. – А матери-то каково, у меня тоже детки были, я знаю, что такое материнские слезы, всех Господь прибрал, вам этого не понять; в ту субботу, значит, придет; вот она, жизнь-то, а вам, молодым, лучше про такое и не думать; вот что вы мне скажите, куда вы поведете Тереситу?
– Тетя, – сказала Тереса, и губа ее дернулась. – Он зашел передать поручение. Он совсем не…
– Вы обо мне не беспокойтесь, – великодушно, смиренно, понимающе говорила тетка. – Молодым без нас-то лучше, сама была молодая, а вот и старость пришла, да, жизнь, она это… и вас припечет, плохо старым-то, вот слепну…
– Тетя, – снова сказала девушка. – Пожалуйста…
– Если разрешите, – сказал Альберто, – мы можем пойти в кино. Если вы не против.
Девушка опять смотрела в пол. Она молчала и не знала, куда девать руки.
– Приведите ее пораньше, – сказала тетка. – Молодым поздно гулять нельзя, дон Альберто. – Она обернулась к Тересе. – Иди-ка сюда. С вашего разрешения, сеньор…
Она взяла Тересу за руку и повела в другую комнату. Слова долетали до него плохо, точно их уносил ветер, – он разбирал каждое в отдельности, но связи не находил. С грехом пополам он понял, что Тереса не хочет идти, а тетка, не отвечая ей прямо, набрасывает крупными мазками портрет Альберто, вернее – некоего идеального существа, богатого, красивого, шикарного, – словом, мужчины что надо.
Занавеска приподнялась. Альберто улыбался. Тереса сжимала руки: она была смущена и недовольна еще больше, чем раньше.
– Идите, – сказала тетка. – Она у меня воспитанная. Я ее не со всяким пущу. Не поверите, она очень работящая, даром что тощенькая.
Тереса пошла к дверям и пропустила его вперед. Дождик перестал, но пахло сыростью, и скользко блестел асфальт. Альберто пошел с краю тротуара. Вынул сигареты, закурил. Взглянул на Тересу искоса. Она ступала неуверенно, мелкими шагами и смотрела вперед. Молча дошли они до угла. Тереса остановилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37