А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

«Нет, – подумала Тереса, – Альберто не будет военным, он будет инженером. Только мне придется ждать его еще пять лет, это очень долго. А если он потом не захочет на мне жениться, я буду уже старая, и никто меня не полюбит». В другие дни недели здесь почти никого не было. Когда в полдень она проходила мимо пустующих столов и книжных киосков, ей попадались на глаза одни чистильщики сапог да стремительные продавцы газет. Она тоже торопилась сесть в трамвай, чтобы наскоро пообедать и вовремя вернуться в контору. Но по субботам она не так спешила, медленно брела по запруженному тротуару, глядя перед собой и втайне радуясь – ей было приятно слышать комплименты, приятно сознавать, что сегодня после обеда не надо возвращаться на работу. А вот несколько лет назад субботний день был для нее самым неприятным. Мать ворчала и ругалась больше обычного, потому что отец не возвращался домой до поздней ночи. Он врывался в дом, словно ураган, насквозь пропитанный спиртом и злобой. Сверкая глазами, размахивая кулачищами и оглашая дом раскатами брани, он метался, точно зверь в железной клетке, проклинал свою нищету, опрокидывал стулья и стучал в двери кулаками, пока не валился в изнеможении на пол и не утихал. Тогда она помогала матери раздеть его и укрыть: он был слишком тяжелый, чтобы одной поднять его и уложить в постель. Бывало, отец возвращался не один. Мать яростно бросалась на незнакомку, стараясь своими худыми руками расцарапать ей лицо. Отец сажал Тересу к себе на колени и говорил, трясясь от возбуждения: «Смотри, дочка, это поинтереснее японской борьбы». Так продолжалось до тех пор, пока одна из женщин не рассекла матери бровь бутылкой, – мать пришлось отвезти в амбулаторию. С тех пор она стала терпеливой и тихой. Когда отец возвращался домой с бабой, она только пожимала плечами, брала Тересу за руку и уходила с ней из дому. Они отправлялись в Бельявисту к тете и возвращались только в понедельник утром. В доме стоял отвратительный запах, повсюду валялись пустые бутылки, отец спал как убитый, уткнувшись лицом в лужу блевотины, во сне ругал богачей и жаловался на несправедливость. «Он был хороший, – подумала Тереса, – он всю неделю работал как лошадь. А пил, чтобы забыть о своей нищете. Но он любил меня и никогда бы не бросил». Трамвай Лима – Чоррильос проходил мимо красного фасада тюрьмы, мимо беловатой громады Дворца правосудия, и вдруг глазам открывался свежий, зеленый парк: большие деревья, раскачивающиеся на ветру ветки, неподвижные зеркала прудов, вьющиеся дорожки, обсаженные цветами, а посредине зеленого травяного ковра – волшебный замок с ослепительно белыми стенами, статуями, решетками и красивыми дверными молотками. «И мама тоже не была плохая, – подумала Тереса. – Только ей пришлось много выстрадать». Когда отец умер в больнице после долгой агонии, мать привела ее к дверям тетиного дома, обняла и сказала: «Не звони, пока я не уйду. Хватит с меня, намучилась. Теперь буду жить для себя, и да простит меня Бог. Тетя тебе поможет». Трамвай подходил ближе к дому, чем экспресс, но от трамвайной остановки до дому ей надо было проходить дворами, а там было много косматых, оборванных мужчин, и они говорили бесстыдные слова, а иногда пытались схватить за руку. На этот раз к ней никто не приставал. Она встретила только двух женщин и собаку: все трое, окруженные роем мух, усердно рылись в мусорных ящиках. Дворы словно опустели. «Надо прибрать до обеда, – подумала она. – Чтобы вечер был свободный». Она была уже в Линсе, среди низких и ветхих домишек.
С угла своего дома Тереса увидела впереди, на расстоянии полуквартала, силуэт человека в темной форме и белом кепи; рядом на краю тротуара стоял кожаный чемодан. Ее поразило, что человек стоит неподвижно, как манекен, – все равно как солдаты у Правительственного Дворца. Только те статные – в высоких сапогах и хвостатых касках, стоят, выгнув грудь и гордо подняв голову, а у Альберто голова поникла, плечи опущены и вид какой-то потрепанный. Тереса помахала ему рукой, но он ее не заметил. «Форма ему очень к лицу, – подумала Тереса. – А пуговицы-то как блестят. Похож на этих, из военно-морского». Она была уже в нескольких шагах, когда Альберто поднял голову. Тереса улыбнулась, и он протянул ей руку. «Что это с ним?» – подумала Тереса. Альберто нельзя было узнать, он постарел, лоб прорезала глубокая морщина, глаза провалились, скулы выперли – казалось, вот-вот прорвут тонкую, бледную кожу. Взгляд дикий, блуждающий; губы белые.
– Тебя только что выпустили? – спросила Тереса, вглядываясь в его лицо. – Я думала, ты будешь к вечеру.
Альберто не ответил. Он поднял на нее усталые, пустые глаза.
– Тебе идет военная форма,– тихо сказала Тереса.
– Мне она не нравится, – сказал он и чуть заметно улыбнулся. – Как прихожу домой, сразу снимаю. А сегодня я еще не был дома.
Он еле шевелил губами, и голос у него был невыразительный, тусклый.
– Что случилось? – спросила Тереса. – Почему ты такой? Ты нездоров? Скажи мне, Альберто.
– Нет, – сказал Альберто, отводя глаза – Я здоров. Просто не хочу идти домой. Мне хотелось тебя повидать. – Он провел рукой по лбу, и морщина разгладилась, но только на секунду. – Я не знаю, что мне делать.
Тереса ждала, чуть подавшись вперед, и с нежностью глядела на него, чтобы он скорее все объяснил, но Альберто снова сомкнул губы и медленно сжал кулаки. Она вдруг встревожилась. Что сказать, что сделать, чтобы он поделился с ней? Как ободрить его? Что он подумает? Сердце у нее сильно забилось. Он помедлила еще немного. Потом шагнула к нему и взяла его за руку.
– Пойдем ко мне, – сказала она. – Пообедаешь с нами.
– Пообедаю? – растерянно сказал Альберто и опять провел рукой по лбу. – Нет, не надо беспокоить тетю. Я где-нибудь тут поем, а потом зайду к тебе.
– Идем, идем, – настойчиво повторяла она, поднимая чемодан. – Брось ломаться. Никого ты не будешь беспокоить. Идем.
Альберто пошел за ней. У дверей она остановилась, отпустила его руку и проговорила шепотом: «Не люблю, когда ты такой грустный». Его взгляд, казалось, смягчился, лицо осветилось благодарной улыбкой и приблизилось к ней. Они быстро поцеловались. Тереса постучала. Тетя не узнала Альберто, ее глазки недоверчиво обшарили военную форму и, дойдя до лица, просветлели. Жирная физиономия расплылась в улыбке. Она вытерла подолом руку и протянула ему, разразившись целым потоком приветствий.
– Здравствуйте, здравствуйте, сеньор Альберто! Как я рада. Проходите, проходите. Очень рада вас видеть. А я и не узнала вас в такой красивой форме. Думаю, кто бы это, и никак не могу узнать, подслеповата стала: кухня глаза портит, да и старость пришла. Проходите, сеньор Альберто, очень рада вас видеть.
Как только они вошли в комнату, Тереса обернулась к тете:
– Альберто пообедает сегодня с нами.
– А? – перепугалась тетя. – Что?
– Он с нами пообедает, – повторила Тереса.
Она взглядом умоляла тетю не удивляться так и поскорей согласиться. Но тетя никак не могла выйти из оцепенения: глаза у нее выскочили из орбит, нижняя губа отвисла, лоб собрался морщинами; она была точно в экстазе. Наконец она пришла в себя, кисло поморщилась и сказала Тересе:
– Поди сюда, – повернулась и, раскачивая, точно верблюд, свое тяжелое тело, ушла в кухню.
Тереса пошла за ней, задернула занавеску и быстро приложила палец к губам. Но это было лишнее – тетя молчала, только смотрела на нее с яростью, потрясая кулаками перед ее лицом. Тереса зашептала:
– Метис даст тебе в долг до вторника. Молчи, а то он услышит. Я все потом объясню. Ему необходимо остаться с нами. Не сердись, пожалуйста, тетя, иди, я уверена, тебе дадут в долг.
– Идиотка! – завопила тетя, но тут же понизила голос и приложила палец к губам. – Идиотка, – шепнула она. – С ума сошла. Ты что, хочешь меня убить? Он уж сколько лет не дает мне в долг. Мы же ему должны, я не могу ему показаться на глаза, идиотка.
– Упроси его, – сказала Тереса. – Сделай что-нибудь.
– Идиотка! – крикнула тетя и опять понизила голос: – У нас почти ничего нет. Ты что, хочешь угостить его одним супом? У нас даже хлеба нет.
– Ну ладно, тетя, – настаивала Тереса. – Ради Бога.
И, не дожидаясь ответа, вернулась в комнату. Альберто сидел неподвижно. Он поставил на пол чемодан и положил на него кепи. Тереса села рядом. Она обратила внимание на его волосы: они были грязные, взъерошенные. Занавеска раздвинулась, и появилась тетя. На ее лице, багровом от гнева, красовалась деланная улыбка.
– Я скоро вернусь, сеньор Альберто. Сию минуточку. Видите ли, я должна ненадолго выйти по делу. – Она метнула на Тересу яростный взгляд. – А ты иди на кухню – посмотри за плитой. – И вышла, хлопнув дверью.
– Что с тобой случилось в ту субботу? – спросила Тереса. – Почему ты не пришел?
– Умер Арана, – сказал Альберто. – Его похоронили во вторник.
– Как? – сказала она. – Арана, который живет на углу? Он умер? Не может быть. Ты хочешь сказать, Рикардо Арана?
– Его отпевали в училище, – сказал Альберто. Голос его звучал равнодушно, разве что чуть-чуть устало; взгляд опять блуждал где-то далеко. – Его не отдали родным. Это случилось в прошлую субботу, на учениях. Мы практиковались в стрельбе. Ему прострелили голову.
– Правда, я… – сказала Тереса, когда он замолчал; она смутилась. – Я почти не знала его. А все-таки очень жалко. Это ужасно! – Она положила руку ему на плечо. – Вы были с ним из одного взвода? Поэтому ты такой грустный?
– Отчасти – да, – медленно проговорил он. – Он был моим другом. И кроме того…
– Но почему ты так изменился? – сказала Тереса. – Случилось что-нибудь еще? – Она подошла к нему и поцеловала его в щеку. Альберто не шелохнулся, и она, зардевшись, выпрямилась.
– По-твоему, этого мало? – сказал Альберто. – По-твоему, ничего, что он умер?… А я даже и не поговорил с ним. Он считал меня своим другом, а я… По-твоему, это ничего?
– Почему ты говоришь со мной так? – сказала Тереса. – Скажи правду, Альберто. За что ты обиделся на меня? Может быть, тебе про меня что-нибудь сказали?
– А тебе наплевать, что умер Арана? – сказал он, повышая голос. – Ты же слышишь, я говорю об Аране! Почему ты думаешь о чем-то другом? Ты только о себе думаешь и… – Он остановился; когда он стал кричать, глаза Тересы наполнились слезами, губы задрожали. – Извини… я не то говорю. Я не хотел тебя обидеть. За эти дни произошло очень многое, нервы у меня взвинчены. Пожалуйста, не плачь, Тересита.
Он привлек ее к себе. Тереса положила голову ему на плечо, и они посидели так немного. Потом Альберто поцеловал ее в щеку, в глаза и в губы.
– Конечно, мне очень жаль его, – сказала Тереса. – Бедняжка. Но у тебя было такое озабоченное лицо, и я испугалась, думала, ты сердишься на меня за что-то. А когда ты закричал, это было ужасно, я никогда тебя таким не видела. Если б ты только знал, какие у тебя были глаза!
– Тереса, – сказал он, – я хочу тебе кое в чем признаться.
– В чем? – сказала она, щеки ее загорелись, она радостно улыбнулась. – Говори, я хочу все знать о тебе.
На его угрюмом лице появилась робкая, виноватая улыбка.
– Ну что? – сказала она. – Говори, Альберто.
– Я очень тебя люблю, – сказал он.
Дверь открылась, и они быстро отпрянули друг от друга; кожаный чемодан упал, кепи покатилось по полу, и Альберто нагнулся за ним. Тетя лицемерно улыбалась. В руках у нее был сверток. Пока готовили обед, Тереса посылала Альберто за тетиной спиной воздушные поцелуи. Потом говорили о погоде, о наступающем лете и о фильмах. Только за обедом Тереса рассказала тете о смерти Араны. Та принялась громко обсуждать несчастье, несколько раз перекрестилась, выразила соболезнование родителям, особенно бедной матери, и высказала мысль, что Бог, неизвестно почему, всегда посылает самые тяжелые несчастья лучшим семьям. Она даже собралась поплакать, но ограничилась тем, что потерла сухие глаза и несколько раз чихнула. Когда закончился обед, Альберто объявил, что должен идти. В дверях Тереса опять спросила его:
– Ты правда на меня не обиделся?
– Нет, честное слово. За что мне на тебя обижаться? Только, может быть, мы не скоро увидимся. Ты пиши мне в училище каждую неделю. Потом я тебе все объясню.
Позже, когда Альберто уже скрылся, Тереса засомневалась. Что означало это предупреждение? Почему он так внезапно ушел? И тут она догадалась: «Он любит другую и не решился мне сказать, потому что я оставила его обедать».
«В первый раз мы пошли на Перлу. Тощий Игерас спросил, что лучше – сесть в автобус или идти пешком. Мы пошли вниз по бульвару Прогресса и говорили о чем угодно, только не о том, что мы собирались делать. Тощий, кажется, совсем не нервничал, наоборот, он был спокойней, чем обычно, и я подумал: он просто хочет подбодрить меня – ведь я себя не помнил от страха. Тощий снял с себя свитер, сказал, что ему жарко. А мне было холодно, всю дорогу дрожал и несколько раз останавливался, чтобы отлить. Когда мы дошли до больницы Каррион, вдруг кто-то выскочил из-за деревьев. Я отскочил в сторону, кричу: „Тощий, легавые!" А это оказался один из тех, вчерашних, что сидели с ним прошлой ночью в баре. Глядел он хмуро – нервничал. Они с Тощим заговорили на своем жаргоне, я не все понял. Мы пошли дальше, а потом Тощий сказал: „Давайте повернем здесь". Мы свернули с мостовой и пошли по полю. Было темно, я то и дело спотыкался. Не доходя до Пальмового проспекта, Тощий сказал: „Сделаем привал и обо всем условимся". Мы сели, и Тощий объяснил мне, что я должен делать. Он сказал, что в доме никого нет и они помогут мне взобраться на крышу. Оттуда мне надо спуститься во внутренний двор и пролезть в дом через маленькое незастекленное окошко. Потом надо открыть одно из окон, выходящих на улицу, вернуться туда, где они сидели, и ждать. Тощий несколько раз повторил все инструкции и особо тщательно объяснил, в каком месте это окошко. Видно, он хорошо знал дом, все мне подробно описал, где что. Я спрашивал его не о том, что нужно делать, а больше о том, что со мной может случиться: „Ты уверен, там никого нет? А что если есть собаки? Что делать, если схватят?" Тощий меня успокаивал. Потом повернулся ко второму и сказал: „Иди, Кулепе". Тот пошел к бульвару, и мы его потеряли из виду. Тогда Тощий спросил меня: „Страшно?" – „Да, – говорю, – есть немного". – „Мне тоже, – отвечает, – не беспокойся. Все мы боимся". Тут раздался свист. Тощий поднялся и сказал: „Пошли. Это значит, поблизости никого нет". Я весь затрясся и говорю ему: „Тощий, лучше я вернусь на Бельявисту". – „Не дури, – говорит, – мы в полчаса все обтяпаем". Дошли до бульвара, а там опять появился Кулепе. „Тихо кругом, как на кладбище, – говорит, – даже кошек не видно". Дом был большой, как дворец, и совсем темный. Мы его обогнули. Тощий Игерас и Кулепе подсадили меня, помогли взобраться на крышу. Тут у меня пропал всякий страх. Мне хотелось только побыстрей все закончить. Я перешел на другой скат и увидел во дворе дерево. Оно, как Тощий и говорил, росло очень близко от стены. Я бесшумно сполз по нему, даже рук не оцарапал. Окошечко было очень маленькое, и я испугался, потому что оно было затянуто проволочной сеткой. „Обманул", – думаю. Нет, сетка вся проржавела, я слегка нажал, она и рассыпалась. Протиснулся я туда, оцарапал себе спину и ноги, уж думал – застряну. Внутри темно, ничего не видно. Я натыкался головой на мебель и стены. В какую комнату ни войду, везде темень, хоть глаз выколи, и окон не видно. Я волновался, на мебель натыкаюсь – грохочу, совсем заблудился. Время идет, а окон все не видно. Тут я наткнулся на стол, а какая-то ваза, что ли, полетела на пол и разбилась. Я чуть не заплакал и вдруг вижу – в углу свет, узкие такие полоски. Я потому, значит, не видел окон, что они были завешены толстыми шторами. Посмотрел в щель, вижу – бульвар, но ни Тощего, ни Кулепе не видно, и я ужас как испугался. „Ну, – думаю, – нагрянула полиция, они удрали, меня одного оставили". Смотрю, смотрю, а их все нет и нет. Вдруг стало мне на все наплевать. „Да ладно, – думаю, – все равно я малолетний, меня только отправят в колонию". Открыл я окно и выпрыгнул на улицу. Спрыгнул, слышу шаги и голос Тощего: „Молодец, парень. Теперь садись на траву и не двигайся". Я побежал, пересек мостовую и лег. Стал думать, что мне делать, если вдруг появятся легавые. Иногда я забывал, где я, будто все это сон, и я лежу в постели, и передо мной появилось Тересино лицо, страшно мне хотелось встретиться с ней и поговорить. Я так размечтался, что не заметил, как вернулись Тощий и Кулепе. Возвращались мы пустырями. Тощий добыл в этом доме много разных вещей. Мы остановились под деревьями напротив больницы. Тощий с Кулепе упаковали все в несколько свертков. Прежде чем войти в город, Кулепе мне сказал: „Ну, ты прошел испытание огнем, приятель". Тощий передал мне несколько свертков, чтобы я их спрятал, отряхнули мы брюки и счистили землю с ботинок. А потом преспокойно направились к площади.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37