Стоит ли рисковать?
Теперь Минако почти сочувствует семитерранам. Она не понимает, чем руководствуется Надеждина, но ее поступок в любом случае опрометчив и глуп.
Под конец принцессу изумил сам Флорес.
Рё-сан позволил себе сдержанное возмущение, но старый король с улыбкой объяснил, что семья Иноуэ, давние и преданные сотрудники, слишком дороги ему, чтобы подвергать опасности не только их жизни, но и честь. Таким образом, под началом Флореса оказалась разведка Терадзавы, часть боевых отрядов «Независимости» – радикалы, неподконтрольные никому, кроме своих полубезумных вождей – и агенты Особого отдела Минколоний Земли.
Люди со специальными сертификатами, с ограничением в правах.
Официальные смертники Центра. Расходный материал.
И при этом Флорес, этот расчетливый, разумный, рассудочный человек отправился на смертельно опасную операцию лично.
«То, что мы сделаем, – сказал он перед отбытием, – ничего не решит. Просто не даст кому-то решить за нас». В этот момент он напоминал фанатика, а не наемного убийцу с холодной кровью…
– Идем, милая, – повторяет отец. Его голос всегда ласков, когда он обращается к дочери, он всегда полон любви, когда смотрит на нее, но сейчас такая необычайная нежность звучит в словах, что Минако замирает в растерянности.
– Мы возвращаемся домой, – объясняет Терадзава, не дожидаясь вопроса.
– Домой… – удивленно шепчет Минако. Что отец называет домом? Разве есть у них дом кроме Фурусато, ожерелья чудесных зеленых островов, подобных каплям, упавшим с божественного копья?
– На Дикий Порт? – предполагает она, и встречает нестерпимо ясный взор отрекшегося короля.
– Нет, Ми-тян, – отвечает он. Улыбка нисходит на тонкие губы, – на Древнюю Землю.
– Но…
…даже после Второй космической, когда Терадзава двинул свои войска в помощь флоту Земли, когда он нарушил законы Порта, нарушил нейтралитет пиратской планеты ради выгоды собственной расы – даже после этого он не получил права жить на Земле. Он, пожалуй, добился бы возможности жить там не под своим именем, но не пожелал. На Земле он не смог бы приобрести архипелага и установить на том свои порядки. Кроме того, поселиться на Земле означало отдать себя в руки дорогого врага Чарли, а на такое Терадзава никак не мог пойти.
Но сейчас – Чарльз Айлэнд мертв… а местер Флорес держит в перекрестье прицела уральского триумвира.
– Теперь, – мягко говорит Сигэру, – Древняя Земля ничего не знает о моих преступлениях. Мы поедем в Осаку, Ми-тян, в Киото, увидим Фудзи и Токийский залив. Это последнее, что я хочу сделать в жизни.
– Ты бросаешь Флореса?
– Разумеется. Он знает, что я так поступлю. Он сводит собственные счеты. Не думай больше об этом гайдзине, Ми-тян. Он закончился для нас, как и Фурусато, как и Терра, как вся прошлая жизнь. Идем, милая. Корабль ждет.
Эмиз Флорес стреляет.
Долго.
Гораздо дольше, чем нужно.
До тех пор, пока от чемоданчика с лекарствами не остаются только клочья, разлетевшиеся по земле; темная влага раствора быстро испаряется под жарким солнцем.
Бабушка стоит невредимая, только пальцы чуть оцарапаны: ручку чемоданчика выбило из них.
– Как же вы умирать будете? – потрясенно говорит Алентипална, ища глазами чужие глаза; в ее чертах недоумение и жалость. – Ведь вы же столько зла сделали…
– А вот это вы зря, местра корректор, – Эмиз торжествует. – Хочу предупредить. Если мои люди начнут умирать по необъяснимым причинам – немедленно по вполне объяснимым причинам начнут умирать ваши дети. Идите внутрь. Они ждут. У меня еще есть патроны, вы же не хотите оставить малышей на произвол судьбы?..
Алентипална покорно идет за ним.
У нее остается только один способ сберечь две сотни жизней. Позволить невинным и беззащитным дождаться помощи.
Она не колеблется.
Кажется, здесь все осталось таким же, как считанные часы назад. Выглядывает из-за колонны Баба-Яга, трепещут под потолком хвосты и крылья деревянных птиц счастья. Журчит вода в игрушечном водопаде, окна светлы, и белое дерево кружева кажется льном. На столах неубранная посуда. Волшебную Бабушку вновь встречают глаза, полные надежды.
Если несколько сотен человек уверенно считают тебя всесильной…
Тень у стены чуть колышется, переминается с ноги на ногу.
Немного одаль стоит еще одна тень.
И еще.
Люди в маскировочных плащах – безликие, безмолвные, похожие на привидения, но стократ страшнее. Их много. Зачем все они делают это? Кто они?..
Неважно.
Черной Птице легче петь смерть, чем жизнь. Человеческий организм уязвим. Пусть рядом нет энергетика, пусть усталость накатывает тяжкой волной, но куратор Райского Сада сумела бы сделать так, чтобы ни один злобный призрак не смог надавить на спуск.
Ни один?
Она не знает, сколько их здесь.
Зато знает, сколько заложников.
Остается лишь ожидание.
«Простите, ребята, – мысленно шепчет Алентипална, проходя меж столами; кто-то подвигается, освобождая для нее край скамьи, – простите меня, Элик, Ваня. Вы же все можете, я знаю. Я жду. Я верю». На ней белый халат Стеллы Ароян, неновый, не очень чистый, и на кармане нарисован оранжевым маркером кривоватый робкий цветок. Кто-то из пациентов решил сделать подарок ласковой тете-доктору…
Молчание.
Дети устали сидеть, им давно пора прилечь, по режиму уже на исходе тихий час. Многие дремлют, прикорнув на столах, кто-то уселся на пол, как хорошо, что он теплый…
Столовая «Ласкового берега» никогда не бывает так полна. Часто, особенно зимой, здесь не ест вообще никто, всё разносят по палатам. Многие из ребят здесь впервые. Из-за ее визита. Ради крошечного шанса на исцеление, ускользающей возможности чуда.
Мысль приносит с собой отчаяние, и Алентипална прогоняет ее.
Одна из теней ставит перед ней дешевый видеощит. Кажется, Эмиз не оставит заложницу в покое. Алентипална отодвигает щит в сторону. Мерзко быть рядом даже с изображением этого человека.
Покачиваются в вышине деревянные птицы.
– Как самочувствие, местра Надеждина? Мой браслетник предлагает перевод. У вас говорящая фамилия. Умрете последней?..
Алентипална подавляет вздох.
– Сколько вам заплатили?
– Будь речь о деньгах, я не согласился бы ни за какие.
– Тогда – зачем вы это делаете, местер Эмиз?
– Честно? Я просто хочу увидеть, как вы умрете.
Он произносит это, счастливо улыбаясь. Как подобает человеку, который вот-вот увидит исполнение своей мечты.
Бабушка застывает. Мечутся мысли – за что, зачем, почему?.. У нее есть враги, потому что она входит в Высокую тройку Седьмой Терры: враги Урала, которые могут желать смерти триумвира. Но как, чем, когда она сумела заслужить личную ненависть?!
– Местра Надеждина, – Эмиз говорит со вкусом, смакуя звучание русской фамилии. – Алентипална. Сверхполноценница. Корректор. Я даже готов получить вашу лебединую песню, знаете? Смерть Юриста Сандерса была поучительна, но вряд ли со мной случится что-то страшнее. Вам не интересно, о чем я? Хорошо. Вы очень любите своих сверхполноценных детей, местра Надеждина, и должны помнить, как погибла девочка с милым кодом «Гюрза».
– Айгерим Иксанова. На Земле. При неудачной посадке лайнера «Яджнасена».
– Заказ Центра. Исполнением руководил Юрист. Изрядный ублюдок был, и вполне заслужил то, что получил от вашей змейки Айгерим. Знаете, что именно? Он отправился на Третью Терру и там связался с каким-то типом из браконьеров, имевшим непролеченный СПИД. Пустяк, конечно, но тот тип слишком долго возился с квазицитами, и вирус мутировал. Уникальный штамм. Полностью резистентный. Сандерс подыхал десять лет. Его вряд ли утешило то, что тогдашнего главу Центра, который заплатил ему за Гюрзу, скоро разбил паралич.
Алентипалне трудно следить за словами Эмиза. Она размышляет, когда будет штурм. Должно быть, спецназ уже здесь. Или нет? Кажется, что прошли часы, но если судить здраво – минуты…
Здесь десятки вооруженных людей и десятки мобильных мин.
– О чем вы думаете? – Лицо Эмиза на щите приближается. Тон его доверителен. – О ваших воспитанниках? Не беспокойтесь. Как только они появятся, я разрешу вам переговорить с ними. Вы сообщите, что в тело каждого из моих людей вживлен чип, отслеживающий состояние здоровья. Если оно у кого-то внезапно резко ухудшится, кто-нибудь обязательно постреляет, и не в воздух. Попытки вывести из строя мины-пауки вызовут либо их детонацию, либо, опять-таки, прицельную стрельбу.
– Почему вы это делаете? – безнадежно спрашивает Алентипална.
– С вашего разрешения, я продолжу мысль. Простите, но я так давно ждал возможности обратиться непосредственно к вам! Итак, я согласен даже на судьбу Сандерса. Но у меня есть основания подозревать, что я ее избегну. – Эмиз набирает в грудь воздуха, он выглядит все более нервозно. – Я не убью вас. Я хорошо информирован. Я знаю, чем Черная Птица отличается от Белой, и знаю, что будет с тем, кто убьет Черную Птицу. Но я знаю, что вы за человек… Волшебная Бабушка. Вы умрете сами, и мысли ваши в эту минуту будут только о том, как спасти детей. Не о том, какого наказания я заслуживаю.
– Вы не убережетесь.
– Мне все равно.
– Почему?
Эмиз сияет. Он ждал этого вопроса. Алентипална думает, что сейчас будет новый долгий монолог, во время которого она сможет отвлечься.
Она с трудом различает даже лицо человека на щите, не говоря уже об окружающем. Смотрят ли на нее, перешептываются ли… живы ли те, кто рядом с ней… нет, живы, иначе не было бы так тяжело. Как будто многотонная плита опускается на темя. Легкие отказываются принимать кислород. Тело деревенеет. Нестерпимо болят глаза: должно быть, сосуды лопаются. Не перепугать бы малышей красными глазищами…
Волшебная Бабушка поет жизнь.
Непрерывно.
С той минуты, как вошла сюда.
Без регулярного приема медикаментов больные синдромом Мура существовать не способны. Время приема давно позади. У кого-то раньше, у кого-то позже, но у всех детей в зале должен начаться приступ.
До сих пор не случилось ни одного.
Эмиз говорит. Быстро, очень быстро, он явно хочет успеть выговориться, пока она может его слышать. И местра Надеждина слушает. В чем-то он помогает ей сейчас, этот безумный и несчастный человек: силой оттягивает на себя внимание. Она понимает, что происходит с ним. Эмиз слишком долго ждал, все это время внутри него копилось напряжение, словно закручивающаяся пружина, которая теперь раскручивается все стремительней. Его психика подобна отпущенной тетиве лука. Это окончится для него плохо в любом случае. Но высока вероятность, что он все же успеет совершить задуманное…
Он хорошо подготовился.
Ее силы тают. Но Алентипална одна из золотой четверки, и если сейчас на секунду, на одну-единственную секунду забыть о детях, отпустить в небо яростную Черную Птицу, которой несравнимо легче петь смерть, чем жизнь… на одну секунду – и учащенный без того пульс террориста станет еще чаще, и еще, и еще, и сердце его разорвется.
На одну секунду забыть о детях.
И все.
Все окажется бессмысленно.
Поэтому Эмиз говорит, и Алентипална слушает его. Ожидание в полной тишине, под сотнями молитвенных взоров не было бы тяжелей, чем внимание безумцу, но не представить, чем тогда она заняла бы рациональную часть сознания. Невозможно петь, если думаешь только о том, что надо петь.
– Я сделал все, что мог, – говорит он. – Я много чего мог, местра корректор! Я и не думал, что заработаю столько, сколько заплатил. Новые методики лечения появляются и появляются, вы в курсе, я уверен, и каждая дороже предыдущей. Синдром Мура! Меня трясет от этого слова. И от вида трясет. Меня тошнит от мыслей о статистических вероятностях и о вас. Вы одна сплошная статистическая вероятность.
Алентипална осторожно потирает опущенные веки. Ее движение странным образом ввергает Эмиза в истерию.
– Я не житель колонии, черт бы их все побрал! У меня индикарта Древней Земли! Моя жена провела вне Земли три недели, этого оказалось достаточно, чтобы попасть в статистику. Заболеваний. Синдромом. Мура. Это должен был быть не я! не мой сын! Какая-то тварь спела песенку, поменяла судьбу на судьбу, тварь с Седьмой Терры, слышите меня, местра триумвир?! Чей-то ублюдок на Урале родился здоровым, потому что мой сын умер в муках!
«Это глупо», – думает Алентипална, но возражать сейчас – еще глупее.
– Я только потом это понял, – шипит Эмиз. – А тогда я только знал, что вы умеете лечить. Так, что и следов почти не остается. Я заплатил, заплатил, чтобы моего мальчика перевели в больницу, куда должны были приехать по обмену опытом ваши врачи. Я только потом понял, что это были за врачи. Вы слышите меня?! Они приехали. Прошли, раздали игрушки. И уехали. И у восьми из тридцати началась положительная динамика. Она началась – и их родителям прислали приглашения на жительство. Я только потом понял, что все это значило.
Он улыбается. Биопластиковая маска на лице делает гримасу еще страшнее, чем есть.
– Мой сын не был сверхполноценником, – Эмиз смеется. – Его не стали спасать.
«Вы не правы, – мысленно отвечает Алентипална. – Вы все это выдумали». Она ничего не собирается говорить, но не ответить невозможно. Больно слышать ужасное, несправедливое обвинение.
Элия бы сказал: «будь это возможно, существуй какая-то связь между синдромами внешних территорий и сверхполноценностью, так и следовало бы поступать». Тогда медикам Эрэс действительно приходилось бы делать выбор в пользу будущих коллег. Спасти всех невозможно, и как выбирать иначе? По алфавиту?
Связи нет.
Это радует.
– Скажите, – мягко, задумчиво спрашивает Эмиз, – скажите, Алентипална… я знаю, что ваши собственные дети не унаследовали ваших способностей. Если бы один из них оказался болен, вы не помогли бы ему? в обход правил?
Против воли, на миг в чертах Бабушки мелькает сочувствие. Но ее лицо быстро ожесточается снова.
– Подумайте о другом, местер Эмиз. Из-за таких, как вы, наши лучшие специалисты вынуждены работать в государственной безопасности вместо того, чтобы лечить детей.
Он ухмыляется.
– Не взывайте к моей совести. Мир нечестен, почему я должен быть честнее мира? Вы же понимаете, что все решено. Мой сын умер. А теперь ни гроша не стоит жизнь каждого долбаного сверхчеловека в этом здании. И мне приятно это осознавать.
– Хотите честности? – голос Алентипалны дрожит. – Если бы это был Райский Сад, вы бы уже… стали полностью безопасны. Это больница! И здесь нет сверхполноценников, кроме меня. Если вам нужна моя жизнь – убейте. За что умрут безвинные дети?
– А это уже неважно, – лениво отвечает Эмиз, отводя глаза. – И неинтересно. Благодарю, что выслушали, мне это было необходимо. Как-никак, есть вероятность, что я выслушаю вашу лебединую песнь. Так что имеет место некий паритет… Прощайте. Знаете, осуществив давнюю мечту, чувствуешь некое опустошение… впрочем, прощайте. Вы мне больше не нужны.
Экран гаснет.
Алентипална не сразу осознает это.
Она долго сидит, оцепенев, не в силах думать даже о штурме, который может начаться, должен начаться, о том, что ее обязательно вызволят, очень скоро… Мыслей нет.
– Бабушка, – шепчет кто-то прямо ей в ухо, и она вздрагивает от щекотки. – Возьмите, а? – чья-то лапка вкладывает ей в руку носовой платок. – У вас кровка тече-ет…
– Спасибо, милый…
– Вы не умирайте, пожалуйста, – просит владелец платка. – Вы же Волшебная Бабушка, правда? Вам нельзя.
Солнце осторожно отмахивается от седой медички, которая пытается смазать чем-то ссадину на его скуле. Под глазом у Полетаева наливается фонарь. Сухонькая рука доктора упорно тянется вверх: она едва достает. Доносится: «да на мне как на собаке…»
Кайман стоит неподалеку изваянием.
Кхин разобрался с коллегой-энергетиком по-свойски. Ксенолог-психиатр Ценкович ограничился парой фраз, сработавших значительно суровей удара правой. Полетаеву еще предстоит осознать, что значит «отстранены от работы на неопределенный срок», он сейчас думает о другом. В отличие от Этцера.
Обиженная Флейта не смотрит на них. Она обижается четыре раза в неделю по графику, и это-то не страшно… Мучает больше абсурдность наказания, чем его тяжесть. Отстранены? Сейчас? Именно сейчас, когда, по логике вещей, необходимы?
Синий Птиц, прямой, строгий, заледенелый под пламенным летним небом, ждет у края аллеи.
Над парком кружат армейские «крысы».
Час назад казалось, что с террористами налаживается контакт. Браслетник главного врача включили, вышли на общую связь лечебницы, потребовали официальное лицо для переговоров. Это прозвучало странно, учитывая, кто находился в числе заложников, но сам собой последовал вывод, что беседовать хотят с представителем правительства Земли-2. Миссию взял на себя местер Лауреску; попросил обозначить требования, уверяя – сделают все возможное. Нельзя ли – нет, не выпустить заложников, только разрешить оказать им медицинскую помощь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Теперь Минако почти сочувствует семитерранам. Она не понимает, чем руководствуется Надеждина, но ее поступок в любом случае опрометчив и глуп.
Под конец принцессу изумил сам Флорес.
Рё-сан позволил себе сдержанное возмущение, но старый король с улыбкой объяснил, что семья Иноуэ, давние и преданные сотрудники, слишком дороги ему, чтобы подвергать опасности не только их жизни, но и честь. Таким образом, под началом Флореса оказалась разведка Терадзавы, часть боевых отрядов «Независимости» – радикалы, неподконтрольные никому, кроме своих полубезумных вождей – и агенты Особого отдела Минколоний Земли.
Люди со специальными сертификатами, с ограничением в правах.
Официальные смертники Центра. Расходный материал.
И при этом Флорес, этот расчетливый, разумный, рассудочный человек отправился на смертельно опасную операцию лично.
«То, что мы сделаем, – сказал он перед отбытием, – ничего не решит. Просто не даст кому-то решить за нас». В этот момент он напоминал фанатика, а не наемного убийцу с холодной кровью…
– Идем, милая, – повторяет отец. Его голос всегда ласков, когда он обращается к дочери, он всегда полон любви, когда смотрит на нее, но сейчас такая необычайная нежность звучит в словах, что Минако замирает в растерянности.
– Мы возвращаемся домой, – объясняет Терадзава, не дожидаясь вопроса.
– Домой… – удивленно шепчет Минако. Что отец называет домом? Разве есть у них дом кроме Фурусато, ожерелья чудесных зеленых островов, подобных каплям, упавшим с божественного копья?
– На Дикий Порт? – предполагает она, и встречает нестерпимо ясный взор отрекшегося короля.
– Нет, Ми-тян, – отвечает он. Улыбка нисходит на тонкие губы, – на Древнюю Землю.
– Но…
…даже после Второй космической, когда Терадзава двинул свои войска в помощь флоту Земли, когда он нарушил законы Порта, нарушил нейтралитет пиратской планеты ради выгоды собственной расы – даже после этого он не получил права жить на Земле. Он, пожалуй, добился бы возможности жить там не под своим именем, но не пожелал. На Земле он не смог бы приобрести архипелага и установить на том свои порядки. Кроме того, поселиться на Земле означало отдать себя в руки дорогого врага Чарли, а на такое Терадзава никак не мог пойти.
Но сейчас – Чарльз Айлэнд мертв… а местер Флорес держит в перекрестье прицела уральского триумвира.
– Теперь, – мягко говорит Сигэру, – Древняя Земля ничего не знает о моих преступлениях. Мы поедем в Осаку, Ми-тян, в Киото, увидим Фудзи и Токийский залив. Это последнее, что я хочу сделать в жизни.
– Ты бросаешь Флореса?
– Разумеется. Он знает, что я так поступлю. Он сводит собственные счеты. Не думай больше об этом гайдзине, Ми-тян. Он закончился для нас, как и Фурусато, как и Терра, как вся прошлая жизнь. Идем, милая. Корабль ждет.
Эмиз Флорес стреляет.
Долго.
Гораздо дольше, чем нужно.
До тех пор, пока от чемоданчика с лекарствами не остаются только клочья, разлетевшиеся по земле; темная влага раствора быстро испаряется под жарким солнцем.
Бабушка стоит невредимая, только пальцы чуть оцарапаны: ручку чемоданчика выбило из них.
– Как же вы умирать будете? – потрясенно говорит Алентипална, ища глазами чужие глаза; в ее чертах недоумение и жалость. – Ведь вы же столько зла сделали…
– А вот это вы зря, местра корректор, – Эмиз торжествует. – Хочу предупредить. Если мои люди начнут умирать по необъяснимым причинам – немедленно по вполне объяснимым причинам начнут умирать ваши дети. Идите внутрь. Они ждут. У меня еще есть патроны, вы же не хотите оставить малышей на произвол судьбы?..
Алентипална покорно идет за ним.
У нее остается только один способ сберечь две сотни жизней. Позволить невинным и беззащитным дождаться помощи.
Она не колеблется.
Кажется, здесь все осталось таким же, как считанные часы назад. Выглядывает из-за колонны Баба-Яга, трепещут под потолком хвосты и крылья деревянных птиц счастья. Журчит вода в игрушечном водопаде, окна светлы, и белое дерево кружева кажется льном. На столах неубранная посуда. Волшебную Бабушку вновь встречают глаза, полные надежды.
Если несколько сотен человек уверенно считают тебя всесильной…
Тень у стены чуть колышется, переминается с ноги на ногу.
Немного одаль стоит еще одна тень.
И еще.
Люди в маскировочных плащах – безликие, безмолвные, похожие на привидения, но стократ страшнее. Их много. Зачем все они делают это? Кто они?..
Неважно.
Черной Птице легче петь смерть, чем жизнь. Человеческий организм уязвим. Пусть рядом нет энергетика, пусть усталость накатывает тяжкой волной, но куратор Райского Сада сумела бы сделать так, чтобы ни один злобный призрак не смог надавить на спуск.
Ни один?
Она не знает, сколько их здесь.
Зато знает, сколько заложников.
Остается лишь ожидание.
«Простите, ребята, – мысленно шепчет Алентипална, проходя меж столами; кто-то подвигается, освобождая для нее край скамьи, – простите меня, Элик, Ваня. Вы же все можете, я знаю. Я жду. Я верю». На ней белый халат Стеллы Ароян, неновый, не очень чистый, и на кармане нарисован оранжевым маркером кривоватый робкий цветок. Кто-то из пациентов решил сделать подарок ласковой тете-доктору…
Молчание.
Дети устали сидеть, им давно пора прилечь, по режиму уже на исходе тихий час. Многие дремлют, прикорнув на столах, кто-то уселся на пол, как хорошо, что он теплый…
Столовая «Ласкового берега» никогда не бывает так полна. Часто, особенно зимой, здесь не ест вообще никто, всё разносят по палатам. Многие из ребят здесь впервые. Из-за ее визита. Ради крошечного шанса на исцеление, ускользающей возможности чуда.
Мысль приносит с собой отчаяние, и Алентипална прогоняет ее.
Одна из теней ставит перед ней дешевый видеощит. Кажется, Эмиз не оставит заложницу в покое. Алентипална отодвигает щит в сторону. Мерзко быть рядом даже с изображением этого человека.
Покачиваются в вышине деревянные птицы.
– Как самочувствие, местра Надеждина? Мой браслетник предлагает перевод. У вас говорящая фамилия. Умрете последней?..
Алентипална подавляет вздох.
– Сколько вам заплатили?
– Будь речь о деньгах, я не согласился бы ни за какие.
– Тогда – зачем вы это делаете, местер Эмиз?
– Честно? Я просто хочу увидеть, как вы умрете.
Он произносит это, счастливо улыбаясь. Как подобает человеку, который вот-вот увидит исполнение своей мечты.
Бабушка застывает. Мечутся мысли – за что, зачем, почему?.. У нее есть враги, потому что она входит в Высокую тройку Седьмой Терры: враги Урала, которые могут желать смерти триумвира. Но как, чем, когда она сумела заслужить личную ненависть?!
– Местра Надеждина, – Эмиз говорит со вкусом, смакуя звучание русской фамилии. – Алентипална. Сверхполноценница. Корректор. Я даже готов получить вашу лебединую песню, знаете? Смерть Юриста Сандерса была поучительна, но вряд ли со мной случится что-то страшнее. Вам не интересно, о чем я? Хорошо. Вы очень любите своих сверхполноценных детей, местра Надеждина, и должны помнить, как погибла девочка с милым кодом «Гюрза».
– Айгерим Иксанова. На Земле. При неудачной посадке лайнера «Яджнасена».
– Заказ Центра. Исполнением руководил Юрист. Изрядный ублюдок был, и вполне заслужил то, что получил от вашей змейки Айгерим. Знаете, что именно? Он отправился на Третью Терру и там связался с каким-то типом из браконьеров, имевшим непролеченный СПИД. Пустяк, конечно, но тот тип слишком долго возился с квазицитами, и вирус мутировал. Уникальный штамм. Полностью резистентный. Сандерс подыхал десять лет. Его вряд ли утешило то, что тогдашнего главу Центра, который заплатил ему за Гюрзу, скоро разбил паралич.
Алентипалне трудно следить за словами Эмиза. Она размышляет, когда будет штурм. Должно быть, спецназ уже здесь. Или нет? Кажется, что прошли часы, но если судить здраво – минуты…
Здесь десятки вооруженных людей и десятки мобильных мин.
– О чем вы думаете? – Лицо Эмиза на щите приближается. Тон его доверителен. – О ваших воспитанниках? Не беспокойтесь. Как только они появятся, я разрешу вам переговорить с ними. Вы сообщите, что в тело каждого из моих людей вживлен чип, отслеживающий состояние здоровья. Если оно у кого-то внезапно резко ухудшится, кто-нибудь обязательно постреляет, и не в воздух. Попытки вывести из строя мины-пауки вызовут либо их детонацию, либо, опять-таки, прицельную стрельбу.
– Почему вы это делаете? – безнадежно спрашивает Алентипална.
– С вашего разрешения, я продолжу мысль. Простите, но я так давно ждал возможности обратиться непосредственно к вам! Итак, я согласен даже на судьбу Сандерса. Но у меня есть основания подозревать, что я ее избегну. – Эмиз набирает в грудь воздуха, он выглядит все более нервозно. – Я не убью вас. Я хорошо информирован. Я знаю, чем Черная Птица отличается от Белой, и знаю, что будет с тем, кто убьет Черную Птицу. Но я знаю, что вы за человек… Волшебная Бабушка. Вы умрете сами, и мысли ваши в эту минуту будут только о том, как спасти детей. Не о том, какого наказания я заслуживаю.
– Вы не убережетесь.
– Мне все равно.
– Почему?
Эмиз сияет. Он ждал этого вопроса. Алентипална думает, что сейчас будет новый долгий монолог, во время которого она сможет отвлечься.
Она с трудом различает даже лицо человека на щите, не говоря уже об окружающем. Смотрят ли на нее, перешептываются ли… живы ли те, кто рядом с ней… нет, живы, иначе не было бы так тяжело. Как будто многотонная плита опускается на темя. Легкие отказываются принимать кислород. Тело деревенеет. Нестерпимо болят глаза: должно быть, сосуды лопаются. Не перепугать бы малышей красными глазищами…
Волшебная Бабушка поет жизнь.
Непрерывно.
С той минуты, как вошла сюда.
Без регулярного приема медикаментов больные синдромом Мура существовать не способны. Время приема давно позади. У кого-то раньше, у кого-то позже, но у всех детей в зале должен начаться приступ.
До сих пор не случилось ни одного.
Эмиз говорит. Быстро, очень быстро, он явно хочет успеть выговориться, пока она может его слышать. И местра Надеждина слушает. В чем-то он помогает ей сейчас, этот безумный и несчастный человек: силой оттягивает на себя внимание. Она понимает, что происходит с ним. Эмиз слишком долго ждал, все это время внутри него копилось напряжение, словно закручивающаяся пружина, которая теперь раскручивается все стремительней. Его психика подобна отпущенной тетиве лука. Это окончится для него плохо в любом случае. Но высока вероятность, что он все же успеет совершить задуманное…
Он хорошо подготовился.
Ее силы тают. Но Алентипална одна из золотой четверки, и если сейчас на секунду, на одну-единственную секунду забыть о детях, отпустить в небо яростную Черную Птицу, которой несравнимо легче петь смерть, чем жизнь… на одну секунду – и учащенный без того пульс террориста станет еще чаще, и еще, и еще, и сердце его разорвется.
На одну секунду забыть о детях.
И все.
Все окажется бессмысленно.
Поэтому Эмиз говорит, и Алентипална слушает его. Ожидание в полной тишине, под сотнями молитвенных взоров не было бы тяжелей, чем внимание безумцу, но не представить, чем тогда она заняла бы рациональную часть сознания. Невозможно петь, если думаешь только о том, что надо петь.
– Я сделал все, что мог, – говорит он. – Я много чего мог, местра корректор! Я и не думал, что заработаю столько, сколько заплатил. Новые методики лечения появляются и появляются, вы в курсе, я уверен, и каждая дороже предыдущей. Синдром Мура! Меня трясет от этого слова. И от вида трясет. Меня тошнит от мыслей о статистических вероятностях и о вас. Вы одна сплошная статистическая вероятность.
Алентипална осторожно потирает опущенные веки. Ее движение странным образом ввергает Эмиза в истерию.
– Я не житель колонии, черт бы их все побрал! У меня индикарта Древней Земли! Моя жена провела вне Земли три недели, этого оказалось достаточно, чтобы попасть в статистику. Заболеваний. Синдромом. Мура. Это должен был быть не я! не мой сын! Какая-то тварь спела песенку, поменяла судьбу на судьбу, тварь с Седьмой Терры, слышите меня, местра триумвир?! Чей-то ублюдок на Урале родился здоровым, потому что мой сын умер в муках!
«Это глупо», – думает Алентипална, но возражать сейчас – еще глупее.
– Я только потом это понял, – шипит Эмиз. – А тогда я только знал, что вы умеете лечить. Так, что и следов почти не остается. Я заплатил, заплатил, чтобы моего мальчика перевели в больницу, куда должны были приехать по обмену опытом ваши врачи. Я только потом понял, что это были за врачи. Вы слышите меня?! Они приехали. Прошли, раздали игрушки. И уехали. И у восьми из тридцати началась положительная динамика. Она началась – и их родителям прислали приглашения на жительство. Я только потом понял, что все это значило.
Он улыбается. Биопластиковая маска на лице делает гримасу еще страшнее, чем есть.
– Мой сын не был сверхполноценником, – Эмиз смеется. – Его не стали спасать.
«Вы не правы, – мысленно отвечает Алентипална. – Вы все это выдумали». Она ничего не собирается говорить, но не ответить невозможно. Больно слышать ужасное, несправедливое обвинение.
Элия бы сказал: «будь это возможно, существуй какая-то связь между синдромами внешних территорий и сверхполноценностью, так и следовало бы поступать». Тогда медикам Эрэс действительно приходилось бы делать выбор в пользу будущих коллег. Спасти всех невозможно, и как выбирать иначе? По алфавиту?
Связи нет.
Это радует.
– Скажите, – мягко, задумчиво спрашивает Эмиз, – скажите, Алентипална… я знаю, что ваши собственные дети не унаследовали ваших способностей. Если бы один из них оказался болен, вы не помогли бы ему? в обход правил?
Против воли, на миг в чертах Бабушки мелькает сочувствие. Но ее лицо быстро ожесточается снова.
– Подумайте о другом, местер Эмиз. Из-за таких, как вы, наши лучшие специалисты вынуждены работать в государственной безопасности вместо того, чтобы лечить детей.
Он ухмыляется.
– Не взывайте к моей совести. Мир нечестен, почему я должен быть честнее мира? Вы же понимаете, что все решено. Мой сын умер. А теперь ни гроша не стоит жизнь каждого долбаного сверхчеловека в этом здании. И мне приятно это осознавать.
– Хотите честности? – голос Алентипалны дрожит. – Если бы это был Райский Сад, вы бы уже… стали полностью безопасны. Это больница! И здесь нет сверхполноценников, кроме меня. Если вам нужна моя жизнь – убейте. За что умрут безвинные дети?
– А это уже неважно, – лениво отвечает Эмиз, отводя глаза. – И неинтересно. Благодарю, что выслушали, мне это было необходимо. Как-никак, есть вероятность, что я выслушаю вашу лебединую песнь. Так что имеет место некий паритет… Прощайте. Знаете, осуществив давнюю мечту, чувствуешь некое опустошение… впрочем, прощайте. Вы мне больше не нужны.
Экран гаснет.
Алентипална не сразу осознает это.
Она долго сидит, оцепенев, не в силах думать даже о штурме, который может начаться, должен начаться, о том, что ее обязательно вызволят, очень скоро… Мыслей нет.
– Бабушка, – шепчет кто-то прямо ей в ухо, и она вздрагивает от щекотки. – Возьмите, а? – чья-то лапка вкладывает ей в руку носовой платок. – У вас кровка тече-ет…
– Спасибо, милый…
– Вы не умирайте, пожалуйста, – просит владелец платка. – Вы же Волшебная Бабушка, правда? Вам нельзя.
Солнце осторожно отмахивается от седой медички, которая пытается смазать чем-то ссадину на его скуле. Под глазом у Полетаева наливается фонарь. Сухонькая рука доктора упорно тянется вверх: она едва достает. Доносится: «да на мне как на собаке…»
Кайман стоит неподалеку изваянием.
Кхин разобрался с коллегой-энергетиком по-свойски. Ксенолог-психиатр Ценкович ограничился парой фраз, сработавших значительно суровей удара правой. Полетаеву еще предстоит осознать, что значит «отстранены от работы на неопределенный срок», он сейчас думает о другом. В отличие от Этцера.
Обиженная Флейта не смотрит на них. Она обижается четыре раза в неделю по графику, и это-то не страшно… Мучает больше абсурдность наказания, чем его тяжесть. Отстранены? Сейчас? Именно сейчас, когда, по логике вещей, необходимы?
Синий Птиц, прямой, строгий, заледенелый под пламенным летним небом, ждет у края аллеи.
Над парком кружат армейские «крысы».
Час назад казалось, что с террористами налаживается контакт. Браслетник главного врача включили, вышли на общую связь лечебницы, потребовали официальное лицо для переговоров. Это прозвучало странно, учитывая, кто находился в числе заложников, но сам собой последовал вывод, что беседовать хотят с представителем правительства Земли-2. Миссию взял на себя местер Лауреску; попросил обозначить требования, уверяя – сделают все возможное. Нельзя ли – нет, не выпустить заложников, только разрешить оказать им медицинскую помощь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56