Она подняла взгляд, и в ее глазах отразилась луна, окрасив зрачки в ярко-желтый, словно у кошки. На другом конце парка кларнетист сфальшивил и начал гамму заново.
– Амэ заболела, – продолжила госпожа Китадзава. – Стала беспокойной. Но что мы могли поделать? У нас не хватало слов даже на обсуждение таких вещей. И еще мой брат и муж боялись, что ее состояние вызовет скандал. Думаю, и Накодо боялись того же. Ну, Амэ пошла к врачам. У многих была, очень осмотрительно. Врачи пытались ее лечить – в основном физические симптомы. Но толку не было, они даже припадки не смогли остановить.
– Припадки, – сказал я. – Какие припадки? Госпожа Китадзава задумалась, подбирая слова.
– Типа дрожи. Вы, наверное, сказали бы, что это конвульсии или судороги. Бедная девочка. Она дико металась или просто застывала скрючившись, со сведенными мышцами. Частенько такое продолжалось по нескольку часов, а после этого она, совершенно измученная, спала и спала. Никто из врачей в жизни такого не видал, и они опасались, что от физического напряжения, от этих длительных припадков она даже умереть может. Ну а меня беспокоили ее галлюцинации.
Мне поплохело: кажется, я знаю, что она сейчас скажет. По спине катился пот, во рту вдруг пересохло – и виной тому лишь отчасти был горячий ночной воздух.
– Дочка рассказала, что во время этих припадков ей мерещился человек, весь в белом, – произнесла госпожа Китадзава. – Иногда он появлялся с другими людьми, иногда один. Она говорила, что он всегда молчит и все равно каким-то образом с ней общается. Невыразимые вещи говорил он ей.
От воспоминаний госпожа Китадзава буквально содрогнулась, но, по-моему, твердо намеревалась досказать. Судя по всему, она никому не рассказывала, что именно случилось с ее дочкой; и дол го-дол го ждала, кому бы рассказать. Может, чистая случайность, что это оказался я – а может, и нет.
– Поначалу этот человек появлялся только во время припадков, – продолжила госпожа Китадзава. – Но вскоре, даже когда эти проклятые судороги отпускали Амэ, он ей все равно мерещился. Все чаще и чаще являлось ей это видение, и она уже, ну… порядком запуталась. Врачи, семья Накодо, мы с мужем – снова и снова мы говорили ей, что этот человек – ее воображение, что галлюцинации – просто часть ее болезни. Внешне она соглашалась, признавала, что все это – лишь у нее в голове. Но я сейчас вспоминаю и уверена, что она говорила так, чтобы нас успокоить. Я все размышляла об этой ее галлюцинации – о человеке в белом. По-моему, мысль о том, что он – всего лишь плод воображения, была страшнее, чем мысль о том, что он настоящий. В смысле, для нее. Если он – ее собственное измышление, как тогда ей вообще от него избавиться? К тому времени она достаточно помоталась по врачам и понимала, что они ей не помогут. Думаю, чем больше мы пытались ее убедить, что этот человек – не настоящий, тем больше она склонялась к обратному. Где-то глубоко внутри ей надо было верить, что он существует отдельно, вне ее. Но за несколько недель до смерти она вдруг перестала говорить о фигуре в белом. Вообще казалось, что она совершенно поправилась. У Амэ больше не было припадков, она стала набирать вес. Стала прежней – только чуть потускневшей.
Кларнетист на другом конце парка бросил играть. Госпожа Китадзава молчала, пока музыкант паковал инструмент и выбирался из заросшего деревьями пятачка на слабо освещенную улицу. Теперь мы остались одни, если не считать бомжа с радиоприемником. Внизу к станции подъехал очередной поезд, и госпожа Китадзава продолжила свою историю.
– Это была идея Накодо – прогулка на катере, – сказала она. – Экскурсия, чтобы вытащить Амэ из дому на свежий воздух. Мне говорили, что она вроде была готова к этому и даже радовалась. Просто короткая поездка мимо Шести Мостов Возрождения, меньше часа – по реке Сумида, от Асакуса вниз но течению до садов Хамари-кю, где император охотится на уток. На корабле было человек шестьдесят, в основном туристы из других городов. Все говорят, что до происшествия Амэ вела себя абсолютно нормально, так что, пожалуй, не могу винить Накодо за то, что он не уследил. И в общем, не виню. Он очень ее любил – в этом-то я уверена. И должно быть, правда верил, что она вылечилась, что ей стало лучше. В какой-то момент она ушла на корму – сфотографировать мост Киёсу, когда катер под ним проплывал. Всего на секунду Накодо отвернулся. А когда глянул обратно…
Голос госпожи Китадзава дрогнул и затих. Я дал ей время прийти в себя. Луна уже взобралась выше и теперь была меньше, невзрачнее и какой-то менее настоящей. В дальнем конце парка вспыхивали светлячки, взлетали и падали, но из укромного уголка не выбирались.
– Никто не видел, как это случилось, – сказала госпожа Китадзава. – Гид в микрофон описывал какую-то достопримечательность, и все смотрели туда. Может, Амэ и не прыгала за борт, может, это и вправду был несчастный случай. Много лет я хотела в это верить.
– А сейчас?
Она задумалась:
– Сейчас мне кажется, что разницы нет.
На урну вновь уселась здоровенная ворона, запрыгала по краю, наклонив голову с глазами-бусинками. В этот раз госпожа Китадзава не обратила на нее внимания, по-прежнему глядя куда-то вниз. Я было попробовал вспугнуть ворону, но та лишь спрыгнула с урны и плюхнулась рядом с моими ногами, каркнула и запрыгала по земле, взбивая пыль.
– На Накодо или его отца я зла не держу, – сказала госпожа Китадзава. – Ничего они сделать не могли. Хотя мы с мужем после похорон с ними больше не виделись.
Просто было слишком трудно. Мне жаль, что господин Накодо умер. И мне жаль эту девушку, кто бы она ни была. Но больше это нас не касается.
– Понимаю, – сказал я. – Но после смерти Накодо осталась куча вопросов. Похоже, его могли убить.
– Эти вопросы к другим, – возразила она. – Я в своей жизни с вопросами покончила. Мы с мужем нашли друг в друге силу, чтобы жить дальше, чтобы вынести невыносимое. А теперь я состарилась, и муж тоже, и нас этот мир ничему больше не научит. Мы хотим провести остаток жизни в мире и покое. Пожалуйста, уважайте наше желание. Не приходите к нам больше.
– Конечно, – сказал я. – Но должен вас предупредить. Как только пресса разнюхает про убийство Накодо, а это может случится в любую минуту, они начнут искать зацепки. Может, вы с мужем захотите уехать из города, пока все не рассосется.
Медленно поднявшись со скамейки, госпожа Китадзава глянула на меня с изумлением на грани жалости:
– Не думаю, что пресса будет нас донимать. Наверное, вы недооцениваете влияние семьи Накодо. Спокойной ночи.
Пока она уходила из парка, у ног моих приземлилась вторая ворона, а третья уселась на урну. Я было попробовал трюк с камнем понарошку, но не вышло. Птички явно больше не потерпят моего присутствия. Дождавшись, пока госпожа Китадзава скроется из виду, я встал и пошел из парка. Спускаясь с холма к станции Ниппори, я прошел мимо кладбища Янака – на ветру деревянные поминальные таблички гремели, словно кости. Забавно – потому что ветра-то не было.
28
ДАЕШЬ МУТНУЮ ЛОГИКУ
У станции Сибуя детишки вертели в руках собственные лохмы и мобильники, а на другой стороне перекрестка в ночное небо стреляла высоковольтной рекламой панорама гигантских видеоэкранов. Реклама была нечеловеческих размеров, такая огромная и яркая, что ее, наверное, из дальних галактик видно. Может, эта реклама вовсе не раскручивала поп-идолов, игры «Сони Плейстейшн-II», лимонад «Пот Покари», «Фудзифильм» и сигареты «Кул», а была на самом деле засекреченным сигналом «СОС», который отправили в самые дальние закоулки космоса. Грустная, отчаянная мольба к невидимой расе инопланетян, чтобы те пришли и спасли нас, или поработили нас, или сделали хоть что-нибудь до того, как мы одуреем от развлечений.
Я примостился рядом со статуей пса по имени Хатико. Говорят, каждый день Хатико провожал своего хозяина до станции, а потом терпеливо дожидался, пока тот вернется с работы. Однажды хозяин помер на работе, но пес так и остался у станции – день за днем, год за годом ждал возвращения хозяина. Хатико прославился, и после его смерти в честь такой верности ему поставили памятник. Теперь это любимое место встреч для крутого молодняка, который превратил сияющую огнями долину Сибуя в ночную игровую площадку.
Терпением Хатико я не отличался и прямо дождаться не мог, когда же нарисуется Афуро и мы отсюда свалим. В былые времена, когда я впервые явился в Японию в поисках молодежных фишек, Сибуя была так прекрасна, так молода и жива. А теперь? Сибуя по-прежнему прекрасна, молода и жива, все как раньше, вот только я, наверно, изменился.
С другой стороны площади из своего маленького кобана на меня подозрительно таращился коп. Он все глазел и глазел на меня, точно ждал, что я подвалю к стайке подростков в мини-юбках, с белыми лохмами и фальшивым загаром, и предложу что-нибудь эдакое мелко-незаконное. Может, коп считал, что в Сибуя у всех взрослых комплекс Лолиты, а все детки на деле – повернутые на сексе малолетние преступники, так что единственные нормальные граждане здесь – он сам и Хатико.
Тут из ниоткуда затренькала тема «Розовой Пантеры», а на другой конец скамейки уселась парочка блондинок в одинаковых, аккуратно разодранных футболках с надписью «Даешь мутную логику». Девчонки улыбнулись мне, я улыбнулся в ответ. Песенка все играла, и улыбки у девчонок росли и сияли все ярче. Интересно, подумал я, они грибов нажрались, что ли? Несмотря на жесткую антинаркотическую позицию Японии, лазейка в законе разрешала продажу грибов, и по всей Сибуя их можно было откопать в торчковых лавочках. Наконец от ухмылок девчонок мне стало настолько не по себе, что я раскрыл рот:
– Дождик не помешал бы, а? – спросил я.
– По-моему, у вас телефон звонит, – ответила одна.
Черт, я совсем забыл. Ну конечно. Обе девчонки пытались не заржать, пока я вытаскивал из кармана рубашки розовую штучку и проверял дисплей. Там было написано «Афуро Ногути». Несмотря на все потуги, мутно-логичные близняшки все же расхохотались.
– Моси-моси, – сказал я в телефон.
– Чего так долго?
– И тебе «здравствуй». Опаздываешь. Ты где?
– Я думала, с тобой что-то стряслось! Ты чего быстрее не ответил?
– Я большой фанат Генри Манчини.
– Чего?
– Генри Манчини. Мужик, который сочинил тему «Розовой Пантеры».
– Ты о чем? Забей, мне плевать.
– С такими манерами никогда не подцепишь такого чувака, как Генри Манчини.
– Заткнись на секунду и послушай меня. – настойчиво зашептала она. – Ты меня слышишь?
Я заткнулся и навострил уши.
– Это Боджанглз. Он идет за мной. Я сперва не знала, он ли это, но сейчас я, блин, на все сто уверена.
– Ты где?
– Там, где ты меня в первый раз увидел. Под автострадой, где нашли Миюки. Я сюда явилась потому, ну, короче, не спрашивай почему, потому что я не знаю почему, мне просто надо было. И там на мосту торчит этот мужик, смотрит на воду. И засекает, что я смотрю на него, и тут я сразу просто врубилась. Я быстро делаю ноги, а он – за мной. Билли, ты меня слышишь?
В трубке на заднем плане я различил приглушенный рокот машин, несущихся по автостраде над рекой Нихомбаси. За каким чертом она тусуется на другом конце города? Пятнадцать минут назад мы должны были встретиться тут, в Сибуя. Я ей так и сказал, но, по-моему, она не услышала.
– Я знаю, что это он. Боже, да куда все, на хрен, подевались? Здесь вообще никого нету. Билли, ты меня слышишь? Пожалуйста, не бросай трубку. Просто говори со мной, пока я до станции но доберусь, понял? Я тут кони двину от страха. Ты меня слышишь?
– Афуро, вызови полицию.
– Билли? – спросила она. – Я тебя не слышу.
– Повесь трубку, вызови полицию и беги. Ори, кричи, шуми как только можешь. Беги от реки к Канда или еще куда, где народ есть. Не хочу тебя пугать, но сейчас неподходящий момент для риска. Зови полицию сейчас же.
– Я тебя теряю, – сказала Афуро. И мобильник заглох.
Я моментально набрал ее номер.
На другой стороне площади мигнул светофор, на перекресток вылились сотни пешеходов и приливной волной растеклись повсюду. Сверху толпу бомбила светом и звуком бесконечная стена видеоэкранов. А телефон все звонил, и звонил, и звонил.
Когда Афуро так и не подняла трубку, я позвонил копам, прикинувшись свидетелем, который только что видел, как под автострадой № 5 у реки Нихомбаси мужчина преследовал женщину, – я сказал диспетчеру, что это недалеко от места, где несколько дней назад обнаружили ту несчастную девочку. Диспетчер спросила, могу ли я описать преследователя. Нет, я его толком не рассмотрел, но, может, он в белом. А женщину? Худенькая, где-то пять футов два дюйма, короткие волосы, туфли с загнутыми носами, шла так забавно. Но вы же сказали, что она бежала? Нуда, то есть бежала так забавно. В смысле «забавно»?… Ну, как будто у нее коленки связаны. Она связана? Нет, она просто так бежит. А во что она одета? Я сказал, что особо не рассмотрел, кроме туфель, но, наверное, она в чем-то цветастом. У мужчины было какое-нибудь оружие?
Не уверен. Он вел себя пугающе или угрожающе? Да, явно очень пугающе и угрожающе. Женщина кричала, было видно, что она в беде? Надеюсь, что так.
Не особо впечатлившись, диспетчер ответила, что сразу же отправит кого-нибудь с полицейского поста в Дзимботё, чтобы все проверить, и повесила трубку. Целый час я сидел рядом с Хатико, таращась на выход станции Сибуя и надеясь вопреки надежде, что вот сейчас увижу, как Афуро косолапит через площадь, а на моем мобильном заиграют «Незнакомцы в ночи». Все происходило точно на быстрой перемотке, как будто я живу в замедленном кадре, где неподвижны только мы с Хатико, а мир размытым пятном тревожно несется мимо.
Я еще раз припомнил события, надеясь, что смогу засечь какой-нибудь важный знак, который упустил раньше. Припадок Миюки в галерее патинко. В моем номере появляется Человек в Белом, не говорит ни слова. Накодо-младший тащит меня в Арк-Хиллз, жалуется, что пропала его дочка. Под автострадой тонет Миюки. Детектив Ихара рассказывает мне, что двадцать шесть лет назад к нему заявился тип по имени Боджанглз, чтобы расстроить свадьбу, утверждает, что на самом деле старик Накодо – это офицер Такахаси, человек с темным военным прошлым. Афуро говорит мне, что Миюки родилась и выросла в деревне Мурамура, так что дочкой Накодо она быть не может. Потом Афуро теряет записную книжку с единственной записью – словом «Миюки» и картой, как добраться до хостес-клуба в Гиндзе.
В клубе «Курой Кири» Накодо скармливает мне двойную ложь, утверждает, что дочка вернулась домой. Головорезы Человека в Белом окуривают меня дымом, я трясусь в припадке. Человек в Белом показывает мне фотографию Накодо и женщины с родинкой: сперва я по ошибке принимаю ее за Миюки, но потом вижу, что этот доппельгангер – Амэ Китадзава, покойная жена Накодо. Человек в Белом пишет: «МУЖЧИНА НА ФОТОГРАФИИ СКОРО ПРИСОЕДИНИТСЯ К НАМ», а еще пишет «БЭНДЗАЙТЭН ГОВОРИТ, ЧТО К НАМ ПРИСОЕДИНЯТСЯ ЕЩЕ ДВОЕ».
Афуро шандарахает меня по башке кирпичом. Рассказывает, как ее хату разгромили, как загадочный тип Боджанглз платил ее подружке, чтобы та отращивала волосы и носила определенные шмотки. Говорит, что у Миюки был спонсор по имени Накодо и что Миюки собиралась его кинуть, добыв попутно кучу денег.
Я пытаюсь заявиться к Накодо и разговорить его, но обнаруживаю, что кто-то позаботился о том, чтобы Накодо больше никогда и рта не раскрыл. Старика Накодо не тронули, и насколько я разобрал, тот обвиняет в случившемся монахов из Храма Бэндзайтен.
Профессор Кудзима говорит мне, что почти шестьдесят лет назад этот самый храм спалил дотла офицер Такахаси, который пытался конфисковать священную статуэтку, чтобы спасти императора. У Амэ Китадзава, утонувшей двадцать четыре года назад, тоже были припадки, и она тоже видела Человека в Белом. Афуро засекает чувака, ей кажется, что это Боджанглз, он преследует ее, а потом…
А потом вот он я. Могу только надеяться. Ждать, думать и надеяться, что с Афуро все путем. Сколько бы раз я ни раскладывал факты по полочкам, они не сходились. Я знал, что Боджанглз дотошно переделал Миюки так, чтобы она походила на покойную Амэ Китадзава. Сдается мне, что еще Боджанглз шантажировал Накодо, угрожал раскрыть его темный фамильный секрет времен Второй мировой. Но я не знал, как эти две теории сходятся. Зуб даю, что в какой-то момент они состыковались, и тогда Миюки утонула в реке Нихомбаси.
Но какого черта Боджанглзу надо от Афуро?
Этот вопрос напомнил мне, что я так и не подобрался к разгадке того, что же случилось той ночью с Миюки. Ее убил Накодо, или Боджанглз, или Человек в Белом, или она покончила с собой, как полагают копы? Одно несчастье за другим, прошлое, точно кровь, просачивается в настоящее, превращаясь в будущее.
Я понятия не имел, что случится в будущем, но мне надо было верить, что Афуро еще не мертва, что я еще могу что-то сделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29