Когда вошла медсестра, неся на подносе ужин, Вейренк прижал палец к губам. Комиссар спал вот уже час.
– Мы его не будим? – прошептала медсестра.
– Он бы и пяти минут на ногах не продержался, дадим ему еще часика два.
Вейренк позвонил в Контору, изучая содержимое подноса.
– Кто говорит? – спросил он.
– Гардон, – отозвался бригадир. – Это вы, Вейренк?
– Данглара там нет?
– Есть, но не годен к употреблению. У нас Ретанкур исчезла.
– Я в курсе. Мне нужен номер доктора Ромена.
– Сейчас дам. Мы хотим вас завтра навестить. Вам что-нибудь нужно?
– Пожрать, бригадир.
– Отлично, как раз Фруасси к вам и собирается.
Хоть одна приятная новость, подумал Вейренк, набирая доктора. Тот ответил ему безразличным голосом. Вейренк его не знал, но отключка была налицо.
– Комиссар Адамберг зайдет к вам в девять часов, доктор. Он попросил меня вас предупредить.
– Понятно, – сказал Ромен, которому, судя по всему, было решительно наплевать.
Адамберг открыл глаза в начале девятого.
– Черт, – сказал он, – почему вы меня не разбудили?
– Даже Ретанкур не стала бы вас будить. Известно каждому: кто спит – тот победитель.
XLIV
Доктор Ромен дотащился до двери, открыл ее и так же, еле передвигая ноги, словно на лыжах ступал по ровному месту, поплелся обратно к креслу.
– Только не спрашивай, как у меня дела, я от этого зверею. Выпить хочешь?
– Кофе.
– Свари его себе сам, у меня сил нет.
– Ты посидишь со мной на кухне?
Ромен вздохнул и поскользил к кухонному стулу.
– Будешь кофе? – спросил Адамберг.
– Сколько угодно, спать двадцать часов в сутки мне это все равно не помешает. Не слабо, да? Даже соскучиться не успеваю, старик.
– Ты как лев. Знаешь, что львы спят по двадцать часов в сутки?
– У них тоже прострация?
– Нет, это от природы. Что не мешает им быть царями зверей.
– Я – свергнутый царь, Адамберг. Мой трон заняли.
– У меня не было выбора.
– Не было. – Ромен закрыл глаза.
– Лекарства не помогают? – спросил Адамберг, взглянув на кучу упаковок на стуле.
– Это все стимулирующие препараты. Они меня приводят в чувство минут на пятнадцать, я еле успеваю сообразить, какой сегодня день. Какой сегодня день?
Врач еле ворочал языком, растягивал гласные, словно палка, засунутая в колесо, тормозила его речь.
– Сегодня четверг. А в пятницу вечером, шесть дней назад, к тебе заходила Виолетта Ретанкур. Помнишь?
– Я еще разума не лишился, только энергии. И вкуса к жизни.
– Но ведь то, что приносит Ретанкур, доставляет тебе удовольствие. Снимки трупов.
– Ты прав, – улыбнулся Ромен. – Она очень ко мне внимательна.
– Она знает, чем тебя порадовать, – сказал Адамберг, пододвигая ему плошку с кофе.
– У тебя измученный вид, старик, – поставил диагноз Ромен. – Физическое и психическое истощение.
– У тебя по-прежнему глаз – алмаз. Я тут увяз с одним жутким делом – за мной по пятам следует тень, в моем доме живет монахиня, а новый лейтенант спит и видит, как бы со мной покончить. Я всю ночь спасал его от разборки, еле спас. На следующий день оказалось, что пропала Ретанкур.
– Может, проспала, как и я?
– Она исчезла.
– Я понял, старик.
– Что-нибудь она тебе говорила в ту пятницу? Что-нибудь, что могло бы нам помочь? Она поделилась с тобой какой-то проблемой?
– Никакой. Не знаю, существует ли проблема, которая могла бы встревожить Ретанкур, и чем больше я об этом думаю, тем больше мне кажется, что ей надо было заняться моей прострацией и истомой, вместе взятыми. Нет, старик, мы говорили о работе. Ну, делали вид, что… В любом случае минут через сорок пять максимум я начинаю клевать носом.
– Она медсестру не упоминала? Ангела смерти?
– Да, она мне все рассказала, в том числе об осквернении могил. Она же часто приходит, знаешь. Золото, а не девочка. Она мне даже оставила фотографии, чтобы было чем заняться при случае.
Ромен вяло потянулся к груде барахла, загромождавшего кухонный стол, вытащил из нее пачку цветных снимков большого формата и подтолкнул ее к Адамбергу. Лица Пайки и Диалы, раны на горле, следы от укола на руках… Взглянув на фотографии трупов из Монружа и Оппортюн, Адамберг скривился и положил их в низ стопки.
– Качественная работа, как видишь. Ретанкур меня балует. Ну ты и вляпался, – добавил врач, похлопав по пачке фотографий.
– Догадываюсь, Ромен.
– Нет ничего сложнее, чем поймать методичных психопатов, пока ты не уловишь, что у них на уме. А поскольку у них ум психопатов, тебе мало не покажется.
– Ты так и сказал Ретанкур? Ты ее отговаривал?
– Я бы не рискнул ее отговаривать.
Комиссар заметил, как запорхали веки доктора, и тут же подлил ему кофе.
– Достань мне парочку капсул из желто-красной коробки.
Адамберг выдавил две капсулы ему на ладонь, и Ромен проглотил обе разом.
– Так, – сказал Ромен. – На чем мы остановились?
– На том, что ты сказал Ретанкур, когда видел ее в последний раз.
– То же, что и тебе. Убийца, которую ты ищешь, – настоящая психопатка, крайне опасная.
– Ты согласен с тем, что это женщина?
– Разумеется. Ариана – чемпионка в своем деле. Можешь ей верить с закрытыми глазами.
– Я знаю, что на уме у этой психопатки, Ромен. Она стремится к абсолютной власти, божественному могуществу и вечной жизни. Ретанкур тебе не говорила?
– Да, она мне прочла старинный рецепт. Это оно и есть, – Ромен снова похлопал по стопке снимков. – Живая сила дев, ты попал в точку.
– «Живая сила дев», – прошептал Адамберг. – Она не могла тебе об этом сказать, это единственное, чего мы не поняли.
– Ты не понял? – спросил Ромен, ошеломленно глядя на него, – казалось, он понемногу приходит в себя, по мере того как работа вновь захватывала его. – Так это ж ясно, как день в твоих горах.
– Оставь мои горы в покое, умоляю тебя. И расскажи мне о живой силе.
– Да что же это может быть, дурья башка? Живая сила – это то, что остается живым после смерти, то, что бросает вызов смерти и даже старости. Волосы, черт побери. Когда мы взрослеем и все процессы постепенно замирают, единственное, что продолжает расти, новенькое, как с иголочки, – это волосы.
– Если только они не выпадают.
– У женщин не выпадают, приди в себя. Волосы или ногти. В любом случае это одно и то же – кератин. Твоя «живая сила дев», или девственниц, – это их волосы. Потому что в могиле только они сопротивляются смерти. Это антисмерть, противосмерть, противоядие. Подумаешь, сложности. Ты меня слушаешь, Адамберг, или ты впал в прострацию?
– Я тебя слушаю, – сказал пораженный Адамберг. – Здорово, Ромен, а главное, очень похоже на правду.
– Похоже? Ты что, издеваешься? Так оно и есть. Посмотри снимки, черт возьми.
Ромен схватил стопку фотографий, но вдруг широко зевнул и потер глаза.
– Намочи полотенце под холодной водой и разотри мне голову.
– Твое полотенце страшно взять в руки.
– Плевать. Давай пошевеливайся.
Адамберг повиновался и изо всех сил, словно лошадь драил, растер ему голову мокрым полотенцем. У Ромена даже лицо побагровело.
– Ну что, лучше?
– Сойдет. Налей мне остатки кофе. И передай тот снимок.
– Какой?
– Первой женщины, Элизабет Шатель. Возьми у меня на столе лупу.
Адамберг положил перед Роменом лупу и жуткий снимок.
– Вот, – сказал тот, указывая на правый висок Элизабет. – Ей отрезали несколько прядей.
– Ты уверен?
– На все сто.
– «Живая сила дев», – повторил Адамберг, вглядываясь в фотографию. – Эта психопатка убила их, чтобы отрезать прядь волос.
– Которым удалось устоять перед лицом смерти. С правого виска, посмотри. Ты текст помнишь?
– «…с живой силой дев, одесную извлеченной, трижды приготовленных в равном количестве».
– Одесную – справа. Потому что слева, ошую, – мрак, тьма. А справа – свет. Правая рука правит жизнью. Догоняешь, старик?
Адамберг молча кивнул.
– Ариана упоминала а волосах, – сказал он.
– Говорят, она тебе нравится.
– Кто тебе сказал?
– Твоя лейтенантша.
– Почему Ариана не заметила отрезанных волос?
Ромен довольно усмехнулся:
– Потому что заметить это мог только я. Ариана – чемпионка, но ее отец не был парикмахером. А мой был. Я умею отличать свежесрезанные пряди. Кончики выглядят по-другому, они четкие, прямые и не секутся. Не видишь? Вот тут.
– Нет.
– Потому что твой отец не был парикмахером.
– Нет.
– У Арианы есть еще одно извинение. Насколько я понимаю, Элизабет Шатель не особенно следила за своей внешностью. Я не ошибаюсь?
– Нет, она не красилась и не носила украшений.
– И у нее не было парикмахера. Она сама себя стригла как бог на душу положит. Когда волосы падали ей на глаза, она брала ножницы, раз – и готово. Получается нечто весьма сумбурное, видишь? Длинные, короткие и средние пряди вперемешку. Ариана просто не могла вычленить в этом творческом беспорядке волосы, срезанные недавно.
– Мы работали в свете прожекторов.
– Тем более. А на Паскалине вообще ничего не видно.
– Ты все это рассказал Ретанкур в пятницу?
– Конечно.
– И что она ответила?
– Ничего. Задумалась, совсем как ты. Вряд ли это что-то изменит.
– Зато теперь мы знаем, почему она раскапывает могилы. И почему ей надо убить третью девственницу.
– И ты в это веришь?
– Да. «Трижды». Это число женщин.
– Возможно. А ты нашел третью?
– Нет.
– Тогда ищи женщину с красивыми волосами. У Элизабет и Паскалины волосы были отменного качества. Проводи меня до постели, старик. Я больше не могу.
– Извини, – сказал Адамберг, быстро вставая.
– Ничего страшного. Но раз уж ты копаешься в старинных снадобьях, поищи мне что-нибудь от прострации.
– Обещаю, – сказал Адамберг, провожая Ромена в спальню.
Ромен обернулся, заинтригованный тоном Адамберга:
– Ты серьезно?
– Да, можешь на меня положиться.
XLV
Исчезновение Ретанкур, ночной кофе у Ромена, нежное слияние Камиллы и Вейренка, живая сила дев и свирепая морда Ролана не давали Адамбергу спать. Он то вздрагивал, то забывался, и тогда ему снилось, что козлик – только какой, рыжий или черный? – упал с горы и разбился. Когда комиссар проснулся, его ломило и мутило. Неформальный коллоквиум или, скорее, что-то вроде похоронной церемонии началось в Конторе спонтанно, с самого утра. Полицейские понуро сидели на стульях, погрузившись в общую для всех тревогу.
– Никто из нас этого прямо не сказал, – начал Адамберг, – но мы все поняли. Ретанкур не заблудилась, не потеряла память, не попала в больницу. Она в руках психопатки. Она вышла от Ромена, узнав то, чего мы не знали, а именно, что «живая сила дев» – это волосы девственниц и что убийца раскапывала могилы, чтобы отрезать у покойниц кусочек материи, не подверженной тлению. «Одесную», с правой стороны, более положительной, чем левая. После этого Ретанкур никто не видел. Можно предположить, что, выйдя от Ромена, она о чем-то догадалась, и это что-то привело ее прямиком к убийце. Либо настолько встревожило ангела смерти, что она решила ее уничтожить.
Адамберг предпочел слово «уничтожить», более уклончивое и оптимистичное, чем глагол «убить». Но сам он не питал никаких иллюзий относительно намерений медсестры.
– Благодаря этой «живой силе», и только ей, Ретанкур поняла что-то, чего мы так и не поняли, – сказал Мордан.
– Боюсь, что да. Куда она пошла и чем она нарушила покой преступницы?
– Единственный выход – сообразить, о чем она догадалась, – сказал Меркаде, потирая лоб.
Воцарилось беспомощное молчание, некоторые с надеждой посмотрели на Адамберга.
– Я не Ретанкур, – сказал он, покачав головой. – Ни я, ни вы не можем мыслить, как она. Ни под гипнозом, ни в каталепсии, ни в коме мы с ней не сольемся.
При мысли о «слиянии» Адамберг вспомнил Квебек, где произошло его спасительное воссоединение с внушительным телом Ретанкур. И он вздрогнул от горя. Ретанкур, его дерево, надежда и опора. Он потерял свою опору. Адамберг вдруг поднял голову и посмотрел на неподвижно сидевших сотрудников.
– Я не прав, – сказал он. – Кое-кто из нас может с ней слиться. И даже узнать, где она.
Он встал, еще не до конца в себе уверенный, но лицо его уже озарилось далеким светом.
– Кот, – сказал он. – Где кот?
– За ксероксом, – сказал Жюстен.
– Пошевеливайтесь, – сказал Адамберг взволнованно, переходя от стула к стулу и встряхивая каждого, словно будил солдат изможденной армии. – Мы идиоты, и я идиот. Пушок приведет нас к Ретанкур.
– Пушок? – удивился Керноркян. – Это просто апатичная тряпка.
– Пушок, – встал на защиту кота Адамберг, – апатичная тряпка, влюбленная в Ретанкур. Он спит и видит, как ее найти. Пушок – животное. С ноздрями, усами, мозгами размером с абрикос и ста тысячами запахов в памяти.
– Сто тысяч? – скептически прошептал Ламар. – В башке Пушка записано сто тысяч запахов?
– Именно. И если из них останется всего один, то это будет запах Ретанкур.
– Вот кот, – сказал Жюстен, и все сникли при виде зверя, висевшего бессмысленным куском шерсти на руке лейтенанта.
Но Адамберг, на дикой скорости ходивший туда-сюда по Залу соборов, не отказался от своей идеи и ринулся в бой.
– Фруасси, прикрепите передатчик коту на шею. Вы еще не сдали оборудование?
– Нет, комиссар.
– Тогда быстрее. Одна нога здесь, другая там. Жюстен, настройте на его частоту две машины и два мотоцикла. Мордан, предупредите префектуру, пусть пришлют в наш двор вертолет со всей необходимой начинкой. Вуазне и Морель, уберите машины, чтобы он мог приземлиться. С нами поедет врач и «скорая помощь».
Адамберг взглянул на часы.
– Мы должны выехать через час. Я, Данглар и Фруасси – на вертолете. Две бригады на машинах – Керноркян с Морданом, Жюстен с Вуазне. Возьмите с собой поесть, мы не будем останавливаться по дороге. Ламар и Эсталер поедут на мотоциклах. Где Эсталер?
– Наверху, – Ламар показал на потолок.
– Спустите его, – сказал Адамберг, как будто речь шла о чемодане.
Инстинктивное возбуждение, сотканное из бесконечных всплесков тревоги, кратких приказов и нервных окриков, сливалось с топотом множества ног по лестнице, превращая Контору в поле битвы накануне решающего приступа. Дыхание, сопение и шумные перебежки с места на место заглушались звуком моторов – из просторного двора понемногу выводили четырнадцать машин, чтобы расчистить площадку для вертолета. Одна из ступенек на повороте старой деревянной лестницы, ведущей на второй этаж, была на два сантиметра короче остальных. Эта аномалия повлекла за собой бессчетное число падений на начальном этапе жизни Конторы, но все мало-помалу к ней приспособились. Но в это утро Морель и Керноркян, захваченные водоворотом всеобщей суеты, умудрились все-таки споткнуться.
– Что они там творят? – спросил Адамберг, заслышав грохот наверху.
– Разбиваются на лестнице, – сказал Мордан. – Вертолет сядет через сорок пять минут. Эсталер спускается.
– Он поел?
– У него со вчерашнего дня крошки во рту не было. Он ночевал здесь.
– Покормите его. Возьмите что-нибудь в шкафу Фруасси.
– Зачем вам Эсталер?
– Потому что он эксперт по Ретанкур, почти как кот.
– Эсталер сам сказал, – подтвердил Данглар. – Что она что-то искала. Что-то интеллектуальное.
Молодой бригадир нетвердым шагом приближался к ним. Адамберг положил ему руку на плечо.
– Она мертва, – сказал Эсталер безжизненным голосом. – По идее она уже мертва.
– По идее – да. Но Виолетта следует только своим собственным идеям.
– Но она же смертна.
Адамберг закусил губу.
– Зачем нам вертолет? – спросил Эсталер.
– Потому что Пушок пойдет не по автострадам, а по домам и дворам, дорогам, полям и лесам. На машинах мы за ним не угонимся.
– Она далеко, – сказал Эсталер. – Я ее больше не чувствую. Пушок не сможет преодолеть такое расстояние. У него нет мускулов, он сдохнет по дороге.
– Пойдите съешьте что-нибудь, бригадир. Вы в силах сесть на мотоцикл?
– Да.
– Хорошо. Накормите заодно кота. До отвала.
– Есть еще одна возможность, – продолжал Эсталер таким же бесцветным голосом. – Возможно, Виолетта ничего не поняла. Возможно, психопатка похитила ее не для того, чтобы заткнуть ей рот.
– А зачем тогда?
– Я думаю, она девственница, – пробормотал бригадир.
– Я тоже так думаю, Эсталер.
– Ей тридцать пять лет, и она родилась в Нормандии. И у нее красивые волосы. Я думаю, она может быть третьей девой.
– Почему именно она? – спросил Адамберг, понимая, каким будет ответ.
– Чтобы нас наказать. Захватив Виолетту, убийца получает…
Эсталер запнулся и опустил голову.
– …необходимый ей материал, – закончил за него Адамберг. – И одновременно наносит нам удар в самое сердце.
Морель, растирая ушибленное при падении колено, первым заткнул уши при появлении вертолета над крышей уголовного розыска. Полицейские прилипли к окнам, прижав пальцы к вискам и не спуская глаз с огромного сизого агрегата, который медленно приземлялся во дворе. Данглар подошел к комиссару.
– Я предпочитаю ехать на машине, – сказал он смущенно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
– Мы его не будим? – прошептала медсестра.
– Он бы и пяти минут на ногах не продержался, дадим ему еще часика два.
Вейренк позвонил в Контору, изучая содержимое подноса.
– Кто говорит? – спросил он.
– Гардон, – отозвался бригадир. – Это вы, Вейренк?
– Данглара там нет?
– Есть, но не годен к употреблению. У нас Ретанкур исчезла.
– Я в курсе. Мне нужен номер доктора Ромена.
– Сейчас дам. Мы хотим вас завтра навестить. Вам что-нибудь нужно?
– Пожрать, бригадир.
– Отлично, как раз Фруасси к вам и собирается.
Хоть одна приятная новость, подумал Вейренк, набирая доктора. Тот ответил ему безразличным голосом. Вейренк его не знал, но отключка была налицо.
– Комиссар Адамберг зайдет к вам в девять часов, доктор. Он попросил меня вас предупредить.
– Понятно, – сказал Ромен, которому, судя по всему, было решительно наплевать.
Адамберг открыл глаза в начале девятого.
– Черт, – сказал он, – почему вы меня не разбудили?
– Даже Ретанкур не стала бы вас будить. Известно каждому: кто спит – тот победитель.
XLIV
Доктор Ромен дотащился до двери, открыл ее и так же, еле передвигая ноги, словно на лыжах ступал по ровному месту, поплелся обратно к креслу.
– Только не спрашивай, как у меня дела, я от этого зверею. Выпить хочешь?
– Кофе.
– Свари его себе сам, у меня сил нет.
– Ты посидишь со мной на кухне?
Ромен вздохнул и поскользил к кухонному стулу.
– Будешь кофе? – спросил Адамберг.
– Сколько угодно, спать двадцать часов в сутки мне это все равно не помешает. Не слабо, да? Даже соскучиться не успеваю, старик.
– Ты как лев. Знаешь, что львы спят по двадцать часов в сутки?
– У них тоже прострация?
– Нет, это от природы. Что не мешает им быть царями зверей.
– Я – свергнутый царь, Адамберг. Мой трон заняли.
– У меня не было выбора.
– Не было. – Ромен закрыл глаза.
– Лекарства не помогают? – спросил Адамберг, взглянув на кучу упаковок на стуле.
– Это все стимулирующие препараты. Они меня приводят в чувство минут на пятнадцать, я еле успеваю сообразить, какой сегодня день. Какой сегодня день?
Врач еле ворочал языком, растягивал гласные, словно палка, засунутая в колесо, тормозила его речь.
– Сегодня четверг. А в пятницу вечером, шесть дней назад, к тебе заходила Виолетта Ретанкур. Помнишь?
– Я еще разума не лишился, только энергии. И вкуса к жизни.
– Но ведь то, что приносит Ретанкур, доставляет тебе удовольствие. Снимки трупов.
– Ты прав, – улыбнулся Ромен. – Она очень ко мне внимательна.
– Она знает, чем тебя порадовать, – сказал Адамберг, пододвигая ему плошку с кофе.
– У тебя измученный вид, старик, – поставил диагноз Ромен. – Физическое и психическое истощение.
– У тебя по-прежнему глаз – алмаз. Я тут увяз с одним жутким делом – за мной по пятам следует тень, в моем доме живет монахиня, а новый лейтенант спит и видит, как бы со мной покончить. Я всю ночь спасал его от разборки, еле спас. На следующий день оказалось, что пропала Ретанкур.
– Может, проспала, как и я?
– Она исчезла.
– Я понял, старик.
– Что-нибудь она тебе говорила в ту пятницу? Что-нибудь, что могло бы нам помочь? Она поделилась с тобой какой-то проблемой?
– Никакой. Не знаю, существует ли проблема, которая могла бы встревожить Ретанкур, и чем больше я об этом думаю, тем больше мне кажется, что ей надо было заняться моей прострацией и истомой, вместе взятыми. Нет, старик, мы говорили о работе. Ну, делали вид, что… В любом случае минут через сорок пять максимум я начинаю клевать носом.
– Она медсестру не упоминала? Ангела смерти?
– Да, она мне все рассказала, в том числе об осквернении могил. Она же часто приходит, знаешь. Золото, а не девочка. Она мне даже оставила фотографии, чтобы было чем заняться при случае.
Ромен вяло потянулся к груде барахла, загромождавшего кухонный стол, вытащил из нее пачку цветных снимков большого формата и подтолкнул ее к Адамбергу. Лица Пайки и Диалы, раны на горле, следы от укола на руках… Взглянув на фотографии трупов из Монружа и Оппортюн, Адамберг скривился и положил их в низ стопки.
– Качественная работа, как видишь. Ретанкур меня балует. Ну ты и вляпался, – добавил врач, похлопав по пачке фотографий.
– Догадываюсь, Ромен.
– Нет ничего сложнее, чем поймать методичных психопатов, пока ты не уловишь, что у них на уме. А поскольку у них ум психопатов, тебе мало не покажется.
– Ты так и сказал Ретанкур? Ты ее отговаривал?
– Я бы не рискнул ее отговаривать.
Комиссар заметил, как запорхали веки доктора, и тут же подлил ему кофе.
– Достань мне парочку капсул из желто-красной коробки.
Адамберг выдавил две капсулы ему на ладонь, и Ромен проглотил обе разом.
– Так, – сказал Ромен. – На чем мы остановились?
– На том, что ты сказал Ретанкур, когда видел ее в последний раз.
– То же, что и тебе. Убийца, которую ты ищешь, – настоящая психопатка, крайне опасная.
– Ты согласен с тем, что это женщина?
– Разумеется. Ариана – чемпионка в своем деле. Можешь ей верить с закрытыми глазами.
– Я знаю, что на уме у этой психопатки, Ромен. Она стремится к абсолютной власти, божественному могуществу и вечной жизни. Ретанкур тебе не говорила?
– Да, она мне прочла старинный рецепт. Это оно и есть, – Ромен снова похлопал по стопке снимков. – Живая сила дев, ты попал в точку.
– «Живая сила дев», – прошептал Адамберг. – Она не могла тебе об этом сказать, это единственное, чего мы не поняли.
– Ты не понял? – спросил Ромен, ошеломленно глядя на него, – казалось, он понемногу приходит в себя, по мере того как работа вновь захватывала его. – Так это ж ясно, как день в твоих горах.
– Оставь мои горы в покое, умоляю тебя. И расскажи мне о живой силе.
– Да что же это может быть, дурья башка? Живая сила – это то, что остается живым после смерти, то, что бросает вызов смерти и даже старости. Волосы, черт побери. Когда мы взрослеем и все процессы постепенно замирают, единственное, что продолжает расти, новенькое, как с иголочки, – это волосы.
– Если только они не выпадают.
– У женщин не выпадают, приди в себя. Волосы или ногти. В любом случае это одно и то же – кератин. Твоя «живая сила дев», или девственниц, – это их волосы. Потому что в могиле только они сопротивляются смерти. Это антисмерть, противосмерть, противоядие. Подумаешь, сложности. Ты меня слушаешь, Адамберг, или ты впал в прострацию?
– Я тебя слушаю, – сказал пораженный Адамберг. – Здорово, Ромен, а главное, очень похоже на правду.
– Похоже? Ты что, издеваешься? Так оно и есть. Посмотри снимки, черт возьми.
Ромен схватил стопку фотографий, но вдруг широко зевнул и потер глаза.
– Намочи полотенце под холодной водой и разотри мне голову.
– Твое полотенце страшно взять в руки.
– Плевать. Давай пошевеливайся.
Адамберг повиновался и изо всех сил, словно лошадь драил, растер ему голову мокрым полотенцем. У Ромена даже лицо побагровело.
– Ну что, лучше?
– Сойдет. Налей мне остатки кофе. И передай тот снимок.
– Какой?
– Первой женщины, Элизабет Шатель. Возьми у меня на столе лупу.
Адамберг положил перед Роменом лупу и жуткий снимок.
– Вот, – сказал тот, указывая на правый висок Элизабет. – Ей отрезали несколько прядей.
– Ты уверен?
– На все сто.
– «Живая сила дев», – повторил Адамберг, вглядываясь в фотографию. – Эта психопатка убила их, чтобы отрезать прядь волос.
– Которым удалось устоять перед лицом смерти. С правого виска, посмотри. Ты текст помнишь?
– «…с живой силой дев, одесную извлеченной, трижды приготовленных в равном количестве».
– Одесную – справа. Потому что слева, ошую, – мрак, тьма. А справа – свет. Правая рука правит жизнью. Догоняешь, старик?
Адамберг молча кивнул.
– Ариана упоминала а волосах, – сказал он.
– Говорят, она тебе нравится.
– Кто тебе сказал?
– Твоя лейтенантша.
– Почему Ариана не заметила отрезанных волос?
Ромен довольно усмехнулся:
– Потому что заметить это мог только я. Ариана – чемпионка, но ее отец не был парикмахером. А мой был. Я умею отличать свежесрезанные пряди. Кончики выглядят по-другому, они четкие, прямые и не секутся. Не видишь? Вот тут.
– Нет.
– Потому что твой отец не был парикмахером.
– Нет.
– У Арианы есть еще одно извинение. Насколько я понимаю, Элизабет Шатель не особенно следила за своей внешностью. Я не ошибаюсь?
– Нет, она не красилась и не носила украшений.
– И у нее не было парикмахера. Она сама себя стригла как бог на душу положит. Когда волосы падали ей на глаза, она брала ножницы, раз – и готово. Получается нечто весьма сумбурное, видишь? Длинные, короткие и средние пряди вперемешку. Ариана просто не могла вычленить в этом творческом беспорядке волосы, срезанные недавно.
– Мы работали в свете прожекторов.
– Тем более. А на Паскалине вообще ничего не видно.
– Ты все это рассказал Ретанкур в пятницу?
– Конечно.
– И что она ответила?
– Ничего. Задумалась, совсем как ты. Вряд ли это что-то изменит.
– Зато теперь мы знаем, почему она раскапывает могилы. И почему ей надо убить третью девственницу.
– И ты в это веришь?
– Да. «Трижды». Это число женщин.
– Возможно. А ты нашел третью?
– Нет.
– Тогда ищи женщину с красивыми волосами. У Элизабет и Паскалины волосы были отменного качества. Проводи меня до постели, старик. Я больше не могу.
– Извини, – сказал Адамберг, быстро вставая.
– Ничего страшного. Но раз уж ты копаешься в старинных снадобьях, поищи мне что-нибудь от прострации.
– Обещаю, – сказал Адамберг, провожая Ромена в спальню.
Ромен обернулся, заинтригованный тоном Адамберга:
– Ты серьезно?
– Да, можешь на меня положиться.
XLV
Исчезновение Ретанкур, ночной кофе у Ромена, нежное слияние Камиллы и Вейренка, живая сила дев и свирепая морда Ролана не давали Адамбергу спать. Он то вздрагивал, то забывался, и тогда ему снилось, что козлик – только какой, рыжий или черный? – упал с горы и разбился. Когда комиссар проснулся, его ломило и мутило. Неформальный коллоквиум или, скорее, что-то вроде похоронной церемонии началось в Конторе спонтанно, с самого утра. Полицейские понуро сидели на стульях, погрузившись в общую для всех тревогу.
– Никто из нас этого прямо не сказал, – начал Адамберг, – но мы все поняли. Ретанкур не заблудилась, не потеряла память, не попала в больницу. Она в руках психопатки. Она вышла от Ромена, узнав то, чего мы не знали, а именно, что «живая сила дев» – это волосы девственниц и что убийца раскапывала могилы, чтобы отрезать у покойниц кусочек материи, не подверженной тлению. «Одесную», с правой стороны, более положительной, чем левая. После этого Ретанкур никто не видел. Можно предположить, что, выйдя от Ромена, она о чем-то догадалась, и это что-то привело ее прямиком к убийце. Либо настолько встревожило ангела смерти, что она решила ее уничтожить.
Адамберг предпочел слово «уничтожить», более уклончивое и оптимистичное, чем глагол «убить». Но сам он не питал никаких иллюзий относительно намерений медсестры.
– Благодаря этой «живой силе», и только ей, Ретанкур поняла что-то, чего мы так и не поняли, – сказал Мордан.
– Боюсь, что да. Куда она пошла и чем она нарушила покой преступницы?
– Единственный выход – сообразить, о чем она догадалась, – сказал Меркаде, потирая лоб.
Воцарилось беспомощное молчание, некоторые с надеждой посмотрели на Адамберга.
– Я не Ретанкур, – сказал он, покачав головой. – Ни я, ни вы не можем мыслить, как она. Ни под гипнозом, ни в каталепсии, ни в коме мы с ней не сольемся.
При мысли о «слиянии» Адамберг вспомнил Квебек, где произошло его спасительное воссоединение с внушительным телом Ретанкур. И он вздрогнул от горя. Ретанкур, его дерево, надежда и опора. Он потерял свою опору. Адамберг вдруг поднял голову и посмотрел на неподвижно сидевших сотрудников.
– Я не прав, – сказал он. – Кое-кто из нас может с ней слиться. И даже узнать, где она.
Он встал, еще не до конца в себе уверенный, но лицо его уже озарилось далеким светом.
– Кот, – сказал он. – Где кот?
– За ксероксом, – сказал Жюстен.
– Пошевеливайтесь, – сказал Адамберг взволнованно, переходя от стула к стулу и встряхивая каждого, словно будил солдат изможденной армии. – Мы идиоты, и я идиот. Пушок приведет нас к Ретанкур.
– Пушок? – удивился Керноркян. – Это просто апатичная тряпка.
– Пушок, – встал на защиту кота Адамберг, – апатичная тряпка, влюбленная в Ретанкур. Он спит и видит, как ее найти. Пушок – животное. С ноздрями, усами, мозгами размером с абрикос и ста тысячами запахов в памяти.
– Сто тысяч? – скептически прошептал Ламар. – В башке Пушка записано сто тысяч запахов?
– Именно. И если из них останется всего один, то это будет запах Ретанкур.
– Вот кот, – сказал Жюстен, и все сникли при виде зверя, висевшего бессмысленным куском шерсти на руке лейтенанта.
Но Адамберг, на дикой скорости ходивший туда-сюда по Залу соборов, не отказался от своей идеи и ринулся в бой.
– Фруасси, прикрепите передатчик коту на шею. Вы еще не сдали оборудование?
– Нет, комиссар.
– Тогда быстрее. Одна нога здесь, другая там. Жюстен, настройте на его частоту две машины и два мотоцикла. Мордан, предупредите префектуру, пусть пришлют в наш двор вертолет со всей необходимой начинкой. Вуазне и Морель, уберите машины, чтобы он мог приземлиться. С нами поедет врач и «скорая помощь».
Адамберг взглянул на часы.
– Мы должны выехать через час. Я, Данглар и Фруасси – на вертолете. Две бригады на машинах – Керноркян с Морданом, Жюстен с Вуазне. Возьмите с собой поесть, мы не будем останавливаться по дороге. Ламар и Эсталер поедут на мотоциклах. Где Эсталер?
– Наверху, – Ламар показал на потолок.
– Спустите его, – сказал Адамберг, как будто речь шла о чемодане.
Инстинктивное возбуждение, сотканное из бесконечных всплесков тревоги, кратких приказов и нервных окриков, сливалось с топотом множества ног по лестнице, превращая Контору в поле битвы накануне решающего приступа. Дыхание, сопение и шумные перебежки с места на место заглушались звуком моторов – из просторного двора понемногу выводили четырнадцать машин, чтобы расчистить площадку для вертолета. Одна из ступенек на повороте старой деревянной лестницы, ведущей на второй этаж, была на два сантиметра короче остальных. Эта аномалия повлекла за собой бессчетное число падений на начальном этапе жизни Конторы, но все мало-помалу к ней приспособились. Но в это утро Морель и Керноркян, захваченные водоворотом всеобщей суеты, умудрились все-таки споткнуться.
– Что они там творят? – спросил Адамберг, заслышав грохот наверху.
– Разбиваются на лестнице, – сказал Мордан. – Вертолет сядет через сорок пять минут. Эсталер спускается.
– Он поел?
– У него со вчерашнего дня крошки во рту не было. Он ночевал здесь.
– Покормите его. Возьмите что-нибудь в шкафу Фруасси.
– Зачем вам Эсталер?
– Потому что он эксперт по Ретанкур, почти как кот.
– Эсталер сам сказал, – подтвердил Данглар. – Что она что-то искала. Что-то интеллектуальное.
Молодой бригадир нетвердым шагом приближался к ним. Адамберг положил ему руку на плечо.
– Она мертва, – сказал Эсталер безжизненным голосом. – По идее она уже мертва.
– По идее – да. Но Виолетта следует только своим собственным идеям.
– Но она же смертна.
Адамберг закусил губу.
– Зачем нам вертолет? – спросил Эсталер.
– Потому что Пушок пойдет не по автострадам, а по домам и дворам, дорогам, полям и лесам. На машинах мы за ним не угонимся.
– Она далеко, – сказал Эсталер. – Я ее больше не чувствую. Пушок не сможет преодолеть такое расстояние. У него нет мускулов, он сдохнет по дороге.
– Пойдите съешьте что-нибудь, бригадир. Вы в силах сесть на мотоцикл?
– Да.
– Хорошо. Накормите заодно кота. До отвала.
– Есть еще одна возможность, – продолжал Эсталер таким же бесцветным голосом. – Возможно, Виолетта ничего не поняла. Возможно, психопатка похитила ее не для того, чтобы заткнуть ей рот.
– А зачем тогда?
– Я думаю, она девственница, – пробормотал бригадир.
– Я тоже так думаю, Эсталер.
– Ей тридцать пять лет, и она родилась в Нормандии. И у нее красивые волосы. Я думаю, она может быть третьей девой.
– Почему именно она? – спросил Адамберг, понимая, каким будет ответ.
– Чтобы нас наказать. Захватив Виолетту, убийца получает…
Эсталер запнулся и опустил голову.
– …необходимый ей материал, – закончил за него Адамберг. – И одновременно наносит нам удар в самое сердце.
Морель, растирая ушибленное при падении колено, первым заткнул уши при появлении вертолета над крышей уголовного розыска. Полицейские прилипли к окнам, прижав пальцы к вискам и не спуская глаз с огромного сизого агрегата, который медленно приземлялся во дворе. Данглар подошел к комиссару.
– Я предпочитаю ехать на машине, – сказал он смущенно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34