Первого снега?
– Жду, пока выяснят, почему у них земля под ногтями.
– Потому что они все грязные, как поросята.
– Потому что они рыли землю. А земля – это епархия уголовного розыска. То есть моя.
– Ты что, никогда не видел идиотов, которые прячут наркоту в цветочных горшках? Теряешь время, Адамберг.
– Ну и пусть. Я не против.
Два обнаженных тела покоились рядом в неоновом свете морга – белый и чернокожий, оба здоровенные, но один волосатый, а другой нет. Ноги вместе, руки вдоль туловища – казалось, после смерти им далось наконец недоступное ранее школьное послушание. «Вообще-то, – подумал Адамберг, созерцая покорные тела, – их жизнь несла на себе отпечаток классицизма наизнанку. Дни расписаны по часам: утром – сон, после обеда – торговля наркотиками, вечерами – девочки, по воскресеньям – матери. На задворках общества, как и везде, рутина берет свое. А это зверское убийство неожиданно положило конец мерному течению их унылой жизни».
Доктор Лагард смотрела, как Адамберг кружит вокруг тел.
– Что вы от меня хотите? – спросила она, беспечно барабаня пальцами по бедру огромного негра, словно успокаивая его напоследок. – Мелкие наркодилеры из подворотни, зарезанные бритвой, – клиенты Наркотдела.
– Вот именно. Они буквально рвут у меня дело из рук.
– Ну и что? В чем проблема?
– Во мне. Я им не хочу его отдавать. И вы должны мне в этом помочь. Раскопайте что-нибудь.
– Зачем? – спросила она, не снимая руки с бедра покойника, видимо, в знак того, что, пока он находится в ее ведении, ей одной пристало решать его судьбу и по своему усмотрению отдавать тело на милость уголовного розыска или Отдела по борьбе с наркотиками.
– У них свежая земля под ногтями.
– Наркотдел знает, что делает. Они стояли у них на учете?
– Вот именно, что нет. Они мои, и все тут.
– Меня предупреждали на ваш счет, – спокойно сказала она.
– В каком смысле?
– В том смысле, что у вас проблемы со смыслом. Отсюда и конфликты.
– Ариана, нам с вами не впервой.
Носком она притянула к себе табурет на колесиках и устроилась на нем, скрестив ноги. Двадцать три года назад Ариана казалась Адамбергу красавицей, да и сейчас, в свои шестьдесят, элегантно восседая на морговской табуретке, она была совсем недурна.
– Вот оно что. Вы меня знаете.
– Да.
– А я вас нет.
Она зажгла сигарету и задумалась на несколько секунд.
– Нет, – заключила она, – ничего в голову не приходит. Извините.
– Мы общались несколько месяцев, двадцать три года назад. Я помню вас, ваше имя, фамилию и что мы были на «ты».
– До такой степени? – спросила она холодно. – И чем же мы таким занимались?
– Мы страшно разругались.
– Любовная сцена? Жалко, что я забыла.
– Профессиональная разборка.
– Вот оно что, – повторила она, нахмурившись.
Адамберг опустил голову, отдавшись воспоминаниям, внезапно пробужденным ее громким голосом и повелительным тоном. Его, молодого тогда человека, привлекла и сбила с толку ее двойственность – строгий костюм и растрепанные волосы, высокомерный тон и непринужденность, тщательно отрепетированные позы и естественные жесты. Впору было задаться вопросом: что она такое – блестящий ум или просто трудоголичка, которой плевать, как она выглядит? Уже не говоря о бесконечных «вот оно что», которыми она часто начинала фразу, – непонятно было, чего в этих словах больше – снобизма или провинциальности. Не один Адамберг побаивался ее. Доктор Ариана Лагард была самым известным судебным медиком страны, вне конкуренции.
– Мы были на «ты»? – переспросила она, стряхнув пепел на пол. – Двадцать три года назад я уже была состоявшимся медиком, а вы, верно, простым лейтенантом.
– Меня как раз назначили бригадиром.
– А вообще вряд ли. Я с трудом перехожу с коллегами на «ты».
– Мы неплохо ладили. Но все закончилось диким скандалом в Гавре – стены бара ходили ходуном. Я даже пиво не допил. Хлопнул дверью, и мы расстались навсегда.
Ариана раздавила ногой окурок и устроилась поудобнее.
– Я случайно не сбросила на пол вашу кружку с пивом? – спросила она с неуверенной улыбкой.
– Так точно.
– Жан-Батист, – сказала она по слогам. – Юный кретин Жан-Батист Адамберг, истина в последней инстанции.
– Что ты мне и заявила, прежде чем кокнуть кружку.
– Жан-Батист, – повторила Ариана еще медленнее, потом встала и положила руку ему на плечо. Она, казалось, готова была его поцеловать, но тут же снова засунула руку в карман халата.
– Ты был мне симпатичен. Ты, сам того не сознавая, разбирал мир на составные части. И судя по тому, что мне рассказывали о комиссаре Адамберге, у тебя это не прошло. Теперь я понимаю: он – это ты, а ты – это он.
– Можно и так.
Ариана облокотилась о прозекторский стол, отпихнув для удобства тело белого парня. Как и все патологоанатомы, она не выказывала покойникам ни малейшего уважения. Зато, воздавая должное, на свой лад, бесконечной и непостижимой сложности каждого человека, она неутомимо копалась в тайнах их тел, и равных ее таланту не было. Трупы простых смертных прославились благодаря трудам доктора Лагард. Пройдя через ее руки, они прямиком попадали в Историю. Увы, посмертно.
– Потрясающий был труп, – вспомнила она. – Самоубийца оказался муниципальным советником – его скомпрометировали, разорили, и он вспорол себе живот на японский манер, оставив утонченное прощальное письмо. Тело обнаружили в спальне.
– Надрался джину для храбрости.
– Как сейчас его вижу, – мечтательно продолжала Ариана. С такой интонацией обычно припоминают забавный случай из жизни. – Самоубийство по учебнику, отягченное застарелой компульсивной депрессией. Муниципальный совет с облегчением узнал, что дело никуда передано не будет, помнишь? Я сдала отчет, не придерешься. Ты снимал ксерокопии, подшивал дела, выполнял поручения, но не больно-то меня слушался. По вечерам мы выпивали на набережной. Я шла на повышение, ты увяз в мечтах. В то время я в пиво добавляла гренадин, пены было…
– Ты и потом изобретала всякие смеси?
– Еще как, – сказала Ариана с ноткой сожаления в голосе, – но на этом поприще я успеха пока не добилась. Помнишь «Фиалку»? Взбитое яйцо, мята и малага.
– Меня никогда не тянуло это попробовать.
– С «Фиалкой» я завязала. Больно энергетический напиток получался. Но для нервов – самое оно. Чего мы только не смешивали в Гавре!
– Кое на что мы так и не решились.
– Вот оно что.
– На смешение тел.
– Я была еще замужем и, как больная собака, хранила верность. Зато для составления полицейских отчетов мы были парочка что надо.
– До тех пор, пока…
– Пока один кретин, мелкая сошка по имени Жан-Батист Адамберг, не вбил себе в голову, что гаврский муниципальный советник был убит. А почему? Потому что ты подобрал на портовом складе десяток дохлых крыс.
– Дюжину, Ариана. Дюжину крыс, заколотых ударом клинка в живот.
– Ну, дюжину, ради бога. Из чего ты заключил, что убийца тренировался на крысах, прежде чем пойти на дело. И еще. Рана показалась тебе слишком горизонтальной. Ты говорил, что советник должен был бы держать клинок наклонно и бить снизу вверх, а он был пьян в стельку.
– И тогда ты бросила мою кружку на пол.
– Черт, как я называла свой коктейль из пива с гренадином…
– «Гренадер». Ты сделала все, чтобы меня выперли из Гавра, и сдала отчет без меня, подтвердив версию самоубийства.
– Да что ты соображал тогда? Ничего, ровным счетом.
– Ничего, – согласился Адамберг.
– Пошли, выпьем кофе. Расскажешь, чем тебе так приглянулись эти трупы.
IV
Лейтенанту Вейренку поручили охранять молодую женщину, и вот уже три недели он торчал в чулане метр на метр на ее лестничной площадке. Вейренк видел ее раз десять на дню. Она смущала его покой, и он сам на себя злился за излишнюю впечатлительность. Лейтенант поерзал на стуле, пытаясь усесться поудобнее.
Собственно, беспокоиться было не о чем, подумаешь, мелкие помехи – заноза в ступне, соринка в глазу, птица, попавшая в мотор. А расхожее утверждение, что самая маленькая птичка, несмотря на все свое очарование, может взорвать турбину самолета, – миф, чепуха, чего только люди ни выдумают, чтобы самих себя напугать. Делать им нечего. Вейренк мысленно отмахнулся от назойливой пташки, открутил колпачок ручки и принялся усердно чистить перо. Вот ему точно больше нечем было заняться. В доме царила тишина.
Он закрутил колпачок, сунул ручку во внутренний карман пиджака и закрыл глаза. Ровно пятнадцать лет прошло с того дня, как он забылся в коварной тени орехового дерева. Пятнадцать лет упорного труда, этого у него не отнять. Придя в себя, он излечился от аллергии на древесный сок, со временем научился справляться со страхами и скрутил себя в бараний рог, чтобы перестать дергаться. За эти пятнадцать лет паренек с впалой грудью, стыдящийся своей шевелюры, превратился в здорового телом и духом мужика. Он уже не тот закомплексованный идиот, которого носило по миру баб, лишившему его в итоге всяких эмоций и измотавшему своей сложностью. Очнувшись в тот день под ореховым деревом, он объявил забастовку, словно выбившийся из сил работяга, который до срока выходит на пенсию. Избегать опасных вершин, разбавлять водой вино чувств, растворять, дозировать, сводить на нет навязчивые желания. Он считал, что преуспел в этом, вдали от неприятностей и хаоса, добившись почти идеальной безмятежности. Безобидные, мимолетные связи, уверенный заплыв к цели, труд, чтение, стихотворчество, ну не прелесть ли?
Цели он достиг, его перевели в парижский уголовный розыск под начало комиссара Адамберга. Ему там нравилось, но он не переставал удивляться. Тут царил совершенно особый микроклимат. Под ненавязчивым руководством шефа полицейские занимались чем бог на душу положит, позволяли себе капризничать и дуться. При этом они добивались неплохих результатов, но скепсиса у Вейренка не убавлялось. Еще неизвестно, были ли эти успехи следствием особой стратегии или даром провидения. Последнее явно закрывало глаза на тот факт, например, что Меркаде, разложив на втором этаже подушки, спит там по несколько часов в день, ненормальный кот гадит на стопки чистой бумаги, а майор Данглар прячет заначку в подвальном шкафу. На столах валялись документы, не имеющие никакого отношения к текущему расследованию, вроде объявлений о недвижимости, списков покупок, статей по ихтиологии, личных упреков, геополитических обзоров, спектра радуги – чего только ему не попалось за первый месяц работы. И такое положение вещей, судя по всему, никого не волновало, разве что лейтенанта Ноэля, известного грубияна, который всех встречал в штыки. Уже на второй день Ноэль бросил Вейренку что-то оскорбительное по поводу его волос. Лет двадцать назад он бы заплакал, а сейчас ему было плевать с высокой колокольни или почти плевать. Лейтенант Вейренк сложил руки и уперся головой в стену. Неуязвимая сила свернулась в уютный клубок.
Что касается комиссара, то он с трудом вычислил его. На первый взгляд Адамберг не представлял собой ничего особенного. Он уже несколько раз сталкивался с невысоким типом со сложносочиненным рельефом лица, нервным телом и замедленными движениями, но ему даже в голову не приходило, что стоящий перед ним человек с затуманенным взглядом и в мятой одежде и есть тот самый – знаменитый или пресловутый – комиссар уголовного розыска. Острота зрения, судя по всему, не была сильной его стороной. С первого дня Вейренк ждал официальной встречи с ним. Но Адамберг, казалось, не замечал его, поглощенный бульканьем каких-то своих мыслей, никчемных или глубоких. Кто знает, может, год пройдет, пока комиссар обнаружит, что его полку прибыло.
Все остальные, правда, мигом сообразили, что появление новичка – редкая удача, и не преминули этим воспользоваться. Вот почему он нес вахту в чулане на лестничной площадке восьмого этажа – с тоски сдохнуть можно. По уставу его полагалось периодически сменять, и поначалу так оно и происходило. Но счастье было недолгим – один сменщик впал в депрессию, другой то и дело засыпал, остальные страдали клаустрофобией, нервными тиками и радикулитом. Так что лейтенант дежурил тут в гордом одиночестве, буквально приклеившись к деревянному стулу.
Вейренк вытянул ноги, насколько мог. Такова уж участь новичков, ничего не поделаешь. Благодаря стопке книг, карманной пепельнице, куску неба в форточке и ручке, которая наконец начала писать, он чувствовал себя почти счастливым. Разум в покое, одиночество под контролем, цель достигнута.
V
Ариана Лагард все усложнила, потребовав добавить капельку миндального сиропа в чашку двойного кофе с молоком. Но в итоге их все-таки обслужили.
– Как доктор Ромен? – спросила она, размешивая густую жидкость.
Адамберг развел руками:
– Он в прострации, в истоме. Как барышни в прошлом веке.
– Вот оно что. Ты сам диагноз поставил?
– Нет, он. Ни депрессии, ни патологии. Но он только и делает, что перемещается с одного дивана на другой, – то спит, то кроссворды решает.
– Вот оно что, – повторила Ариана и насупилась. – Ромен ведь энергичный человек и одаренный судебный медик. Любит свою работу.
– Да, но он в прострации. Мы долго ждали, прежде чем заменить его.
– А меня ты зачем позвал?
– Я тебя не звал.
– Мне сказали, что меня затребовал парижский уголовный розыск.
– Я тут ни при чем, но ты действительно появилась очень кстати.
– Чтобы выдрать этих парней из лап Наркотдела.
– Мортье считает, что это никакие не парни, а просто подонки, один из которых к тому же черный. Мортье – начальник Отдела по борьбе с наркотиками, и у меня с ним не сложились отношения.
– Поэтому ты не хочешь отдавать ему трупы?
– У меня трупов и так выше крыши. Просто эти – мои.
– Ты уже сказал. Давай подробности.
– Нам ничего не известно. Их убили в ночь с пятницы на субботу, у Порт-де-ла-Шапель. Следовательно, считает Мортье, это разборки наркодилеров. Мортье просто убежден, что чернокожие ничем, кроме наркоты, не занимаются и вообще непонятно, что умеют делать в этой жизни. К тому же у них след от укола на локтевом сгибе.
– Видела. Обычные анализы ничего не дали. Чего ты от меня ждешь?
– Покопайся и скажи мне, что было в шприце.
– Чем тебя не устраивает гипотеза о наркотиках? Порт-де-ла-Шапель – самое место.
– Мать черного верзилы уверяет, что ее сын к наркотикам не прикасался. Не употреблял, не торговал. Мать белого верзилы не в курсе.
– Ты еще веришь престарелым мамашам?
– Моя всегда говорила, что у меня голова как сито и слышно, как в ней со свистом гуляет ветер. И она была права. Я же тебе сказал – у них обоих грязь под ногтями.
– Как у всех горемык на блошином рынке.
Слово «горемык» Ариана произнесла безучастным тоном человека, для которого бедность – факт, а не проблема.
– Это не просто грязь, Ариана, это земля. А наши ребята вовсе не садовники. Они живут в полуразрушенных домах без света и отопления – город предоставляет их в таком виде разного рода горемыкам. Равно как и престарелым мамашам.
Взгляд Арианы уперся в стену. Когда она осматривала труп, ее глаза сужались и застывали, превращаясь, казалось, в окуляр точнейшего микроскопа. Адамберг не сомневался, что, исследуй он ее зрачки в эту минуту, он бы рассмотрел в них два четко прорисованных тела, белое в левом глазу, черное – в правом.
– Одно могу тебе сказать, Жан-Батист, – их убила женщина.
Адамберг отставил чашку, ему не хотелось перечить ей и на этот раз.
– Ты видела, какого они габарита?
– А что, ты думаешь, я делаю в морге? Предаюсь воспоминаниям? Видела я твоих парней. Обычные качки, косая сажень. И тем не менее их убила женщина.
– Вот тут поподробнее.
– Приходи вечером. Мне надо еще кое-что проверить.
Ариана встала, сняла с вешалки белый халат и надела его прямо на костюм. В кафе возле морга не любили судмедэкспертов. Клиентам было неприятно.
– Не могу. Иду на концерт.
– Ладно, приходи после. Я работаю допоздна, как ты помнишь.
– Не могу, концерт в Нормандии.
– Вот оно что, – сказала Ариана, застыв. – А какая программа?
– Понятия не имею.
– Едешь в Нормандию на концерт и не знаешь, что играют? Или ты слепо следуешь за дамой?
– Не следую, а любезно сопровождаю.
– Вот оно что. Ну что ж, заходи в морг завтра. Только не утром. Утром я сплю.
– Я помню. До одиннадцати.
– До двенадцати. Старость не радость.
Ариана присела на краешек стула, явно не собираясь тут задерживаться.
– Я еще кое-что должна тебе сказать. Но не знаю, надо ли.
Паузы, даже очень длинные, никогда не смущали Адамберга. Он ждал, размышляя о вечернем концерте. Прошло минут пять или десять, он не заметил.
– Семь месяцев спустя, – внезапно решилась Ариана, – убийца явился с повинной.
– А, ты об убийце из Гавра, – Адамберг поднял на нее глаза.
– Он повесился в камере через десять дней после своей исповеди. Ты оказался прав.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
– Жду, пока выяснят, почему у них земля под ногтями.
– Потому что они все грязные, как поросята.
– Потому что они рыли землю. А земля – это епархия уголовного розыска. То есть моя.
– Ты что, никогда не видел идиотов, которые прячут наркоту в цветочных горшках? Теряешь время, Адамберг.
– Ну и пусть. Я не против.
Два обнаженных тела покоились рядом в неоновом свете морга – белый и чернокожий, оба здоровенные, но один волосатый, а другой нет. Ноги вместе, руки вдоль туловища – казалось, после смерти им далось наконец недоступное ранее школьное послушание. «Вообще-то, – подумал Адамберг, созерцая покорные тела, – их жизнь несла на себе отпечаток классицизма наизнанку. Дни расписаны по часам: утром – сон, после обеда – торговля наркотиками, вечерами – девочки, по воскресеньям – матери. На задворках общества, как и везде, рутина берет свое. А это зверское убийство неожиданно положило конец мерному течению их унылой жизни».
Доктор Лагард смотрела, как Адамберг кружит вокруг тел.
– Что вы от меня хотите? – спросила она, беспечно барабаня пальцами по бедру огромного негра, словно успокаивая его напоследок. – Мелкие наркодилеры из подворотни, зарезанные бритвой, – клиенты Наркотдела.
– Вот именно. Они буквально рвут у меня дело из рук.
– Ну и что? В чем проблема?
– Во мне. Я им не хочу его отдавать. И вы должны мне в этом помочь. Раскопайте что-нибудь.
– Зачем? – спросила она, не снимая руки с бедра покойника, видимо, в знак того, что, пока он находится в ее ведении, ей одной пристало решать его судьбу и по своему усмотрению отдавать тело на милость уголовного розыска или Отдела по борьбе с наркотиками.
– У них свежая земля под ногтями.
– Наркотдел знает, что делает. Они стояли у них на учете?
– Вот именно, что нет. Они мои, и все тут.
– Меня предупреждали на ваш счет, – спокойно сказала она.
– В каком смысле?
– В том смысле, что у вас проблемы со смыслом. Отсюда и конфликты.
– Ариана, нам с вами не впервой.
Носком она притянула к себе табурет на колесиках и устроилась на нем, скрестив ноги. Двадцать три года назад Ариана казалась Адамбергу красавицей, да и сейчас, в свои шестьдесят, элегантно восседая на морговской табуретке, она была совсем недурна.
– Вот оно что. Вы меня знаете.
– Да.
– А я вас нет.
Она зажгла сигарету и задумалась на несколько секунд.
– Нет, – заключила она, – ничего в голову не приходит. Извините.
– Мы общались несколько месяцев, двадцать три года назад. Я помню вас, ваше имя, фамилию и что мы были на «ты».
– До такой степени? – спросила она холодно. – И чем же мы таким занимались?
– Мы страшно разругались.
– Любовная сцена? Жалко, что я забыла.
– Профессиональная разборка.
– Вот оно что, – повторила она, нахмурившись.
Адамберг опустил голову, отдавшись воспоминаниям, внезапно пробужденным ее громким голосом и повелительным тоном. Его, молодого тогда человека, привлекла и сбила с толку ее двойственность – строгий костюм и растрепанные волосы, высокомерный тон и непринужденность, тщательно отрепетированные позы и естественные жесты. Впору было задаться вопросом: что она такое – блестящий ум или просто трудоголичка, которой плевать, как она выглядит? Уже не говоря о бесконечных «вот оно что», которыми она часто начинала фразу, – непонятно было, чего в этих словах больше – снобизма или провинциальности. Не один Адамберг побаивался ее. Доктор Ариана Лагард была самым известным судебным медиком страны, вне конкуренции.
– Мы были на «ты»? – переспросила она, стряхнув пепел на пол. – Двадцать три года назад я уже была состоявшимся медиком, а вы, верно, простым лейтенантом.
– Меня как раз назначили бригадиром.
– А вообще вряд ли. Я с трудом перехожу с коллегами на «ты».
– Мы неплохо ладили. Но все закончилось диким скандалом в Гавре – стены бара ходили ходуном. Я даже пиво не допил. Хлопнул дверью, и мы расстались навсегда.
Ариана раздавила ногой окурок и устроилась поудобнее.
– Я случайно не сбросила на пол вашу кружку с пивом? – спросила она с неуверенной улыбкой.
– Так точно.
– Жан-Батист, – сказала она по слогам. – Юный кретин Жан-Батист Адамберг, истина в последней инстанции.
– Что ты мне и заявила, прежде чем кокнуть кружку.
– Жан-Батист, – повторила Ариана еще медленнее, потом встала и положила руку ему на плечо. Она, казалось, готова была его поцеловать, но тут же снова засунула руку в карман халата.
– Ты был мне симпатичен. Ты, сам того не сознавая, разбирал мир на составные части. И судя по тому, что мне рассказывали о комиссаре Адамберге, у тебя это не прошло. Теперь я понимаю: он – это ты, а ты – это он.
– Можно и так.
Ариана облокотилась о прозекторский стол, отпихнув для удобства тело белого парня. Как и все патологоанатомы, она не выказывала покойникам ни малейшего уважения. Зато, воздавая должное, на свой лад, бесконечной и непостижимой сложности каждого человека, она неутомимо копалась в тайнах их тел, и равных ее таланту не было. Трупы простых смертных прославились благодаря трудам доктора Лагард. Пройдя через ее руки, они прямиком попадали в Историю. Увы, посмертно.
– Потрясающий был труп, – вспомнила она. – Самоубийца оказался муниципальным советником – его скомпрометировали, разорили, и он вспорол себе живот на японский манер, оставив утонченное прощальное письмо. Тело обнаружили в спальне.
– Надрался джину для храбрости.
– Как сейчас его вижу, – мечтательно продолжала Ариана. С такой интонацией обычно припоминают забавный случай из жизни. – Самоубийство по учебнику, отягченное застарелой компульсивной депрессией. Муниципальный совет с облегчением узнал, что дело никуда передано не будет, помнишь? Я сдала отчет, не придерешься. Ты снимал ксерокопии, подшивал дела, выполнял поручения, но не больно-то меня слушался. По вечерам мы выпивали на набережной. Я шла на повышение, ты увяз в мечтах. В то время я в пиво добавляла гренадин, пены было…
– Ты и потом изобретала всякие смеси?
– Еще как, – сказала Ариана с ноткой сожаления в голосе, – но на этом поприще я успеха пока не добилась. Помнишь «Фиалку»? Взбитое яйцо, мята и малага.
– Меня никогда не тянуло это попробовать.
– С «Фиалкой» я завязала. Больно энергетический напиток получался. Но для нервов – самое оно. Чего мы только не смешивали в Гавре!
– Кое на что мы так и не решились.
– Вот оно что.
– На смешение тел.
– Я была еще замужем и, как больная собака, хранила верность. Зато для составления полицейских отчетов мы были парочка что надо.
– До тех пор, пока…
– Пока один кретин, мелкая сошка по имени Жан-Батист Адамберг, не вбил себе в голову, что гаврский муниципальный советник был убит. А почему? Потому что ты подобрал на портовом складе десяток дохлых крыс.
– Дюжину, Ариана. Дюжину крыс, заколотых ударом клинка в живот.
– Ну, дюжину, ради бога. Из чего ты заключил, что убийца тренировался на крысах, прежде чем пойти на дело. И еще. Рана показалась тебе слишком горизонтальной. Ты говорил, что советник должен был бы держать клинок наклонно и бить снизу вверх, а он был пьян в стельку.
– И тогда ты бросила мою кружку на пол.
– Черт, как я называла свой коктейль из пива с гренадином…
– «Гренадер». Ты сделала все, чтобы меня выперли из Гавра, и сдала отчет без меня, подтвердив версию самоубийства.
– Да что ты соображал тогда? Ничего, ровным счетом.
– Ничего, – согласился Адамберг.
– Пошли, выпьем кофе. Расскажешь, чем тебе так приглянулись эти трупы.
IV
Лейтенанту Вейренку поручили охранять молодую женщину, и вот уже три недели он торчал в чулане метр на метр на ее лестничной площадке. Вейренк видел ее раз десять на дню. Она смущала его покой, и он сам на себя злился за излишнюю впечатлительность. Лейтенант поерзал на стуле, пытаясь усесться поудобнее.
Собственно, беспокоиться было не о чем, подумаешь, мелкие помехи – заноза в ступне, соринка в глазу, птица, попавшая в мотор. А расхожее утверждение, что самая маленькая птичка, несмотря на все свое очарование, может взорвать турбину самолета, – миф, чепуха, чего только люди ни выдумают, чтобы самих себя напугать. Делать им нечего. Вейренк мысленно отмахнулся от назойливой пташки, открутил колпачок ручки и принялся усердно чистить перо. Вот ему точно больше нечем было заняться. В доме царила тишина.
Он закрутил колпачок, сунул ручку во внутренний карман пиджака и закрыл глаза. Ровно пятнадцать лет прошло с того дня, как он забылся в коварной тени орехового дерева. Пятнадцать лет упорного труда, этого у него не отнять. Придя в себя, он излечился от аллергии на древесный сок, со временем научился справляться со страхами и скрутил себя в бараний рог, чтобы перестать дергаться. За эти пятнадцать лет паренек с впалой грудью, стыдящийся своей шевелюры, превратился в здорового телом и духом мужика. Он уже не тот закомплексованный идиот, которого носило по миру баб, лишившему его в итоге всяких эмоций и измотавшему своей сложностью. Очнувшись в тот день под ореховым деревом, он объявил забастовку, словно выбившийся из сил работяга, который до срока выходит на пенсию. Избегать опасных вершин, разбавлять водой вино чувств, растворять, дозировать, сводить на нет навязчивые желания. Он считал, что преуспел в этом, вдали от неприятностей и хаоса, добившись почти идеальной безмятежности. Безобидные, мимолетные связи, уверенный заплыв к цели, труд, чтение, стихотворчество, ну не прелесть ли?
Цели он достиг, его перевели в парижский уголовный розыск под начало комиссара Адамберга. Ему там нравилось, но он не переставал удивляться. Тут царил совершенно особый микроклимат. Под ненавязчивым руководством шефа полицейские занимались чем бог на душу положит, позволяли себе капризничать и дуться. При этом они добивались неплохих результатов, но скепсиса у Вейренка не убавлялось. Еще неизвестно, были ли эти успехи следствием особой стратегии или даром провидения. Последнее явно закрывало глаза на тот факт, например, что Меркаде, разложив на втором этаже подушки, спит там по несколько часов в день, ненормальный кот гадит на стопки чистой бумаги, а майор Данглар прячет заначку в подвальном шкафу. На столах валялись документы, не имеющие никакого отношения к текущему расследованию, вроде объявлений о недвижимости, списков покупок, статей по ихтиологии, личных упреков, геополитических обзоров, спектра радуги – чего только ему не попалось за первый месяц работы. И такое положение вещей, судя по всему, никого не волновало, разве что лейтенанта Ноэля, известного грубияна, который всех встречал в штыки. Уже на второй день Ноэль бросил Вейренку что-то оскорбительное по поводу его волос. Лет двадцать назад он бы заплакал, а сейчас ему было плевать с высокой колокольни или почти плевать. Лейтенант Вейренк сложил руки и уперся головой в стену. Неуязвимая сила свернулась в уютный клубок.
Что касается комиссара, то он с трудом вычислил его. На первый взгляд Адамберг не представлял собой ничего особенного. Он уже несколько раз сталкивался с невысоким типом со сложносочиненным рельефом лица, нервным телом и замедленными движениями, но ему даже в голову не приходило, что стоящий перед ним человек с затуманенным взглядом и в мятой одежде и есть тот самый – знаменитый или пресловутый – комиссар уголовного розыска. Острота зрения, судя по всему, не была сильной его стороной. С первого дня Вейренк ждал официальной встречи с ним. Но Адамберг, казалось, не замечал его, поглощенный бульканьем каких-то своих мыслей, никчемных или глубоких. Кто знает, может, год пройдет, пока комиссар обнаружит, что его полку прибыло.
Все остальные, правда, мигом сообразили, что появление новичка – редкая удача, и не преминули этим воспользоваться. Вот почему он нес вахту в чулане на лестничной площадке восьмого этажа – с тоски сдохнуть можно. По уставу его полагалось периодически сменять, и поначалу так оно и происходило. Но счастье было недолгим – один сменщик впал в депрессию, другой то и дело засыпал, остальные страдали клаустрофобией, нервными тиками и радикулитом. Так что лейтенант дежурил тут в гордом одиночестве, буквально приклеившись к деревянному стулу.
Вейренк вытянул ноги, насколько мог. Такова уж участь новичков, ничего не поделаешь. Благодаря стопке книг, карманной пепельнице, куску неба в форточке и ручке, которая наконец начала писать, он чувствовал себя почти счастливым. Разум в покое, одиночество под контролем, цель достигнута.
V
Ариана Лагард все усложнила, потребовав добавить капельку миндального сиропа в чашку двойного кофе с молоком. Но в итоге их все-таки обслужили.
– Как доктор Ромен? – спросила она, размешивая густую жидкость.
Адамберг развел руками:
– Он в прострации, в истоме. Как барышни в прошлом веке.
– Вот оно что. Ты сам диагноз поставил?
– Нет, он. Ни депрессии, ни патологии. Но он только и делает, что перемещается с одного дивана на другой, – то спит, то кроссворды решает.
– Вот оно что, – повторила Ариана и насупилась. – Ромен ведь энергичный человек и одаренный судебный медик. Любит свою работу.
– Да, но он в прострации. Мы долго ждали, прежде чем заменить его.
– А меня ты зачем позвал?
– Я тебя не звал.
– Мне сказали, что меня затребовал парижский уголовный розыск.
– Я тут ни при чем, но ты действительно появилась очень кстати.
– Чтобы выдрать этих парней из лап Наркотдела.
– Мортье считает, что это никакие не парни, а просто подонки, один из которых к тому же черный. Мортье – начальник Отдела по борьбе с наркотиками, и у меня с ним не сложились отношения.
– Поэтому ты не хочешь отдавать ему трупы?
– У меня трупов и так выше крыши. Просто эти – мои.
– Ты уже сказал. Давай подробности.
– Нам ничего не известно. Их убили в ночь с пятницы на субботу, у Порт-де-ла-Шапель. Следовательно, считает Мортье, это разборки наркодилеров. Мортье просто убежден, что чернокожие ничем, кроме наркоты, не занимаются и вообще непонятно, что умеют делать в этой жизни. К тому же у них след от укола на локтевом сгибе.
– Видела. Обычные анализы ничего не дали. Чего ты от меня ждешь?
– Покопайся и скажи мне, что было в шприце.
– Чем тебя не устраивает гипотеза о наркотиках? Порт-де-ла-Шапель – самое место.
– Мать черного верзилы уверяет, что ее сын к наркотикам не прикасался. Не употреблял, не торговал. Мать белого верзилы не в курсе.
– Ты еще веришь престарелым мамашам?
– Моя всегда говорила, что у меня голова как сито и слышно, как в ней со свистом гуляет ветер. И она была права. Я же тебе сказал – у них обоих грязь под ногтями.
– Как у всех горемык на блошином рынке.
Слово «горемык» Ариана произнесла безучастным тоном человека, для которого бедность – факт, а не проблема.
– Это не просто грязь, Ариана, это земля. А наши ребята вовсе не садовники. Они живут в полуразрушенных домах без света и отопления – город предоставляет их в таком виде разного рода горемыкам. Равно как и престарелым мамашам.
Взгляд Арианы уперся в стену. Когда она осматривала труп, ее глаза сужались и застывали, превращаясь, казалось, в окуляр точнейшего микроскопа. Адамберг не сомневался, что, исследуй он ее зрачки в эту минуту, он бы рассмотрел в них два четко прорисованных тела, белое в левом глазу, черное – в правом.
– Одно могу тебе сказать, Жан-Батист, – их убила женщина.
Адамберг отставил чашку, ему не хотелось перечить ей и на этот раз.
– Ты видела, какого они габарита?
– А что, ты думаешь, я делаю в морге? Предаюсь воспоминаниям? Видела я твоих парней. Обычные качки, косая сажень. И тем не менее их убила женщина.
– Вот тут поподробнее.
– Приходи вечером. Мне надо еще кое-что проверить.
Ариана встала, сняла с вешалки белый халат и надела его прямо на костюм. В кафе возле морга не любили судмедэкспертов. Клиентам было неприятно.
– Не могу. Иду на концерт.
– Ладно, приходи после. Я работаю допоздна, как ты помнишь.
– Не могу, концерт в Нормандии.
– Вот оно что, – сказала Ариана, застыв. – А какая программа?
– Понятия не имею.
– Едешь в Нормандию на концерт и не знаешь, что играют? Или ты слепо следуешь за дамой?
– Не следую, а любезно сопровождаю.
– Вот оно что. Ну что ж, заходи в морг завтра. Только не утром. Утром я сплю.
– Я помню. До одиннадцати.
– До двенадцати. Старость не радость.
Ариана присела на краешек стула, явно не собираясь тут задерживаться.
– Я еще кое-что должна тебе сказать. Но не знаю, надо ли.
Паузы, даже очень длинные, никогда не смущали Адамберга. Он ждал, размышляя о вечернем концерте. Прошло минут пять или десять, он не заметил.
– Семь месяцев спустя, – внезапно решилась Ариана, – убийца явился с повинной.
– А, ты об убийце из Гавра, – Адамберг поднял на нее глаза.
– Он повесился в камере через десять дней после своей исповеди. Ты оказался прав.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34