Благочестивые люди перейдут черту, а грешники будут падать вниз, в долину.
Он искоса взглянул на Дени и с облегчением удостоверился, что тот вновь улыбается. Они взобрались на самую высокую из четырех вершин, которые вместе образовывали гряду горы Олив. Там находилась крошечная деревушка: несколько хижин вокруг небольшой мечети, где, по словам ал-Амина, хранился камень с отпечатком ноги Иисуса. Именно оттуда Он вознесся на небеса. Не останавливаясь, они миновали селение и стали спускаться по противоположному склону холма. Чуть ниже вершины поднимался скалистый утес, не очень высокий. У его подножия лежала широкая полоса красноватой земли, где росли чахлые деревца. Сверху и вокруг скалы к этому месту вела узенькая тропинка. Когда они наполовину сползли, наполовину скатились к основанию утеса, Дени увидел, что его поверхность испещрена отверстиями: некоторые были так малы, что в них едва бы протиснулась и птица, другие вполне походили на низкий вход в пещеру, и одно, внизу, было высотой в два человеческих роста. Из расселины наверху утеса струился вниз по камням, сверкая на солнце, тонкий ручеек, наполняя маленький круглый бассейн, находившийся перед большой пещерой. Оттуда вода текла дальше, вновь уходя в землю там, где заканчивался красноватый шельф. Около бассейна стояла скульптура сидящего человека, вырезанная из неизвестной породы дерева темно-коричневого цвета, причем настолько искусно, что выглядела как живая. Внезапно Дени осенило, что скульптура действительно живая.
Он был обнажен, если не считать тряпицу, опоясывавшую чресла. Его чрезвычайная худоба не имела ничего общего с истощением от голода, но производила скорее впечатление законченного совершенства, словно от его тела было отсечено все лишнее. Редкая шелковистая бородка, белая как снег, свидетельствовала о том, что он далеко не молод, однако старость еще не наложила печати на его чело. Когда Дени присмотрелся к нему получше, то понял, что все его лицо покрыто сеточкой тонких морщин, как бы скрывавших все признаки возраста. Его волосы были убраны под выцветший зеленый тюрбан. Скрестив ноги и положив руки на колени, опустив глаза, он сидел на земле совершенно неподвижно, и было не заметно даже, как вздымается и опускается его грудь, словно он не дышал.
Ал-Амин присел перед ним на корточки, и спустя мгновение Дени последовал его примеру. Казалось, они ждали бесконечно долго, и Дени подумал про себя, что, возможно, время течет иначе для неподвижной статуи. Однако в конце концов человек поднял голову и устремил взгляд на молодых людей: у него были темные глаза, отражавшие свет, точно лужицы чернил.
– Это суфий, Назиф ал-Акхрас, – сказал ал-Амин Дени.
– Мир вам, – промолвил суфий неожиданно глубоким и звучным голосом.
– И тебе тоже мир, – ответил Дени.
– Твой отец запретил тебе снова приходить ко мне, – глядя на ал-Амина, сказал суфий.
– Моего друга постигла великая беда, – ответил принц.
Суфий едва заметно кивнул.
– И я вижу, что он – франк. Душа принимает различные формы, – сказал он. – Сядь поближе, молодой человек. Как тебя звать?
– Дени из Куртбарба.
– Знаешь ли ты, что правоверные, такие, как отец этого человека, проклинают тех из нас, кто исповедует тасаввуф?
– Я не знаю ничего, и даже то слово, которое ты только что произнес.
– Не существует человека, который ничего не знает, – промолвил суфий, – ибо все мы являемся частью Бога и разделяем его знание. Слова – всего лишь завеса, отделяющая нас от знания. Дай мне руку.
Дени исполнил просьбу. Рука старика была сухой, холодной, мускулистой и шершавой, словно тело рептилии, однако не вызывала отвращения.
– Ты военнопленный? – спросил суфий.
– Я пленник этого принца.
– Я вижу, что тебя что-то угнетает. Что ж, спрашивай меня.
Дени прищурился.
– Скажи мне, – начал он и остановился, потому что не знал, о чем спросить.
В один миг в его голове пронеслась дюжина вопросов: «Виновен ли я в смерти Артура?» – вертелось у него на языке. И: «Должен ли я хранить верность Ричарду? Почему я до сих пор чувствую, что чем-то связан с ним? Должен ли я оставаться здесь, среди врагов, или бежать и возвратиться к королю?»
– Скажи мне… – заговорил он снова и замолчал, пристально вглядываясь в глаза старика. На него снизошел покой, и смятение покинуло его. Тут было тихо и спокойно, и монотонное журчание воды, стекавшей по камням, лишь усугубляло тишину. Дыхание теплого ветра ласкало кожу, словно тело погружалось в ванну.
Суфий промолвил, будто размышляя вслух:
– Бог не имеет формы. И все-таки он принимает многие формы. Он превыше форм. Мироздание – это зеркало, в котором Бог любуется собой, и самое совершенное зеркало есть человек. Именно в человеке он видит и проявляет себя. Человек – это око Бога, посредством которого он созерцает свои творения.
– Я не верю тебе, – как во сне пробормотал Дени. – Если это так, то как, должно быть, рыдает Бог, когда смотрит тем оком.
– Он вправе и плакать, и смеяться. Почему бы и нет? Разве не сотворил Он и мед, и соль? Смотри на меня. Я покажу тебе, где есть Бог.
Дени посмотрел.
Казалось, лицо суфия окружено и насквозь пронизано сиянием. И это лицо стало увеличиваться, заполняя собой все поле зрение Дени от края до края.
Со всех сторон его окружали громадные сероватые, прозрачные предметы, наполненные жидкостью, в которой стаями вились странные существа. Бесчисленное множество жизней было там, теснившихся вместе, согретых общим теплом, лишенных глаз и черт, примитивных и все-таки невыразимо сложных. Тысячи изысканных форм, и каждая была наделена прозрачной оболочкой, содержавшей животворную влагу и трепетавшей в унисон биению сердца и дыханию.
Голос суфия вещал:
– Размышляя о подлинном чуде, называемом человеком, я обратил свои глаза внутрь. Смотри – из этого сделан каждый человек.
– Каждый?
– Все люди, все животные, все, что движется, дышит и существует.
В самом пространстве не было пустоты, оно было наполнено своеобразным ритмом; оно пульсировало от проносившихся сквозь него зарядов титанической силы, невидимых и неведомых. И Дени осознал, что это движение, это соединение сил само по себе было формой жизни, всегда сущей, подверженной бесконечному изменению, саморазрушению и тем не менее являвшейся первопричиной самообновления. Беспредельно огромная, эта вселенная целиком заключалась в беспредельно малых объемах, самих по себе неосязаемых и неразличимых: сущих, но не существующих.
– Это?.. – прошептал Дени.
– Все живое и мертвое, само дыхание, земля, звезды, все, что мы знаем. В этом нет ничего случайного и беспорядочного, там царит гармония и закон. Все, однажды начавшее движение, бесконечно длительное, однажды обречено застыть неподвижно. Но из самой неподвижности проистекает новое: давление, теплота, вес. В тигле вновь начинается кипение, рождается новое движение.
– Тогда мы все схожи в этом?
– Все похожи и невообразимо различны. У Бога нет формы, много форм, и Он выше формы.
У Дени появилось ощущение, будто он мчится в обратном направлении сквозь пространство, сквозь многие столетия. Он открыл глаза и увидел, что сидит на том же месте и его пальцы все еще сжимают руку улыбающегося суфия.
Опомнившись немного, Дени спросил:
– Неужели я заснул и увидел сон?
– Теперь ты проснулся, – ответил суфий.
Дени медленно поднялся на ноги. Тело его затекло, и ему было холодно.
– Благодарю, – сказал он. – Полагаю, теперь мне следует отправиться удить рыбу, подобно архангелу Гавриилу.
К его величайшему изумлению, суфий сказал:
– Не обязательно. В этом заключался ответ на его вопрос, но не твой. Ты ищешь иное; и ты найдешь иной ответ.
– Ты знаешь?.. – начал Дени.
– Чему ты удивляешься? Разве я не сказал, что мы все разделяем знание Единого? И я тоже искал свое и нашел свое.
Он опустил веки и принял ту позу, в которой они застали его. Ал-Амин дотронулся до плеча Дени, и они, не говоря ни слова, начали восхождение по крутому обрыву.
Некоторое время Дени сохранял в памяти то необыкновенное видение. По дороге яркая картина стала блекнуть, и он, понадеявшись хоть в какой-то мере восстановить реальность этого опыта, нарушил молчание.
– Что ты видел, когда я отправился в то путешествие? – спросил он.
– Путешествие? – промолвил ал-Амин. – Ты приблизился к ал-Акхрасу, и он взял на миг тебя за руку и улыбнулся. Потом ты спросил, не привиделся ли тебе сон.
– Боже мой! Мне казалось, будто меня закружило… Я не могу этого описать. Я не знаю, какими словами рассказать об этом. – Он пожал плечами.
– Утешился ли ты?
Дени потер лоб.
– Да, хотя я не знаю почему. Я не понимаю, что он имел в виду или что именно я чувствовал. То, что мы все одно целое, или что Бог – это гармония, или что не существует просто добра и зла… – Он начал путаться, пытаясь подобрать соответствующие арабские слова. – Всемилостивый Господь Бог! – воскликнул он, сбиваясь на французский. – Чем больше я пытаюсь разобраться в этом, тем больше смысл ускользает от меня.
– Что ты сказал?
– Как заметил суфий: слова – завеса, отделяющая нас от знания. Но я в самом деле испытываю некоторое облегчение. Полагаю, именно это вы, неверные, называете «смириться со своей судьбой».
Ал-Амин усмехнулся. Они быстрыми шагами прошли сквозь крошечную деревушку на вершине и остановились на краю, устремив взгляд за пределы долины, на красновато-коричневый холм, где высились светлые стены Иерусалима, увенчанного сверкающими куполами.
– Расскажи мне о нем, – попросил Дени, когда они начали спускаться. – Некогда, в другой стране, я встречал одного человека, похожего на него. Он немного сумасшедший, не правда ли?
– Мне кажется, да. Но тогда каждый, кто предпочитает жить, противопоставляя себя всем остальным людям, должен быть сумасшедшим. Если верить моему отцу, он еретик и вольнодумец. Однако лично мне больше по душе его сумасшествие, чем здравомыслие многих, кого я знаю.
– Что означает «суфий»? Отшельник?
– Одни становятся отшельниками. Другие живут в миру. Ты уже знаешь слово «суф» – шерсть; те, кто избирает путь тасаввуф, обычно носят простые, грубые шерстяные плащи. Это благочестивые люди, которые верят, что надлежит отринуть суетность мира и искать Бога, погрузившись в размышления. Но многие правоверные мусульмане ненавидят их потому, что их вероучение утверждает, что все люди – братья. Видишь ли, это значило бы, что мы не должны уничтожать неверных. Без сомнения, и среди твоих соплеменников наверняка есть святые люди, которые проповедуют любовь и простоту. Ты знаешь, какова их судьба. Ни теологи, ни светские власти не любят их.
– Эти сумасшедшие перевернули бы все устои общества, если бы их идеи распространились.
Они обменялись улыбками, прекрасно поняв друг друга.
– Именно так. Только в прошлом году султан Салах ад-Дин, да сохранит его Бог, приказал задушить и распять молодого суфия по имени Сухраверди за вольнодумство и за то, что он слишком открыто рассуждал о мистической природе Бога.
– А твой суфий?..
– Ал-Акхрас? Ну, понимаешь, он лишь сидит здесь в горах и размышляет. Тем из нас, кто приходит к нему, он дарует несколько слов утешения. Но у него нет последователей – ни одного ученика, – и потому его не считают опасным, по крайней мере в настоящее время.
– Следовательно, ты не хотел бы назвать себя его учеником?
– Я? – Ал-Амин громко рассмеялся. – Мой дорогой друг, я воин, мусульманин знатного рода, который принимает участие в Священной войне и занимается управлением своего хозяйства. У меня нет времени, чтобы быть чьим-либо учеником, и в любом случае я ничего не понимаю в теологии. Мне вполне достаточно повторять: «Нет Бога, кроме самого Бога; Мохаммед посланник Бога».
Дени бросил на него быстрый взгляд.
– Ты обманщик, – сказал он.
– Вполне возможно, – добродушно согласился ал-Амин. – Я еще и человек, который ценит блага жизни. Гораздо удобнее быть таким, каким тебя ожидают видеть, не так ли? Про себя я могу думать, что угодно. Я позволяю себе откровенно говорить с тобой потому, что ты чужестранец, неверный и враг. И если все остальное пойдет прахом, я могу писать стихи. – Он посмотрел на солнце. – Почти полдень. Поспешим. Я предпочитаю молиться в своем собственном доме, если это возможно, а после того, как мы подкрепимся, я хочу показать тебе новую поэтическую форму, тархи-банд. Она великолепна и сложна.
Широко шагая, он двинулся дальше. Дени вновь попытался осознать смысл видения, открывшегося ему, истину, к которой он, казалось, приблизился на миг, но безуспешно. Он помнил только, как сидел подле суфия и ему пригрезилось нечто неясное, фантастически странное.
– Ты идешь? – окликнул его ал-Амин.
Дени оглянулся на холмы, а затем бегом бросился догонять принца.
И все же времени на поэзию не осталось. Ибо, когда они уже заканчивали трапезу, прибыл гонец от отца ал-Амина, правившего городом от имени султана. Принц извинился и ушел; он отсутствовал несколько часов и, вернувшись, выглядел очень мрачным. Дени проводил время на скамейке в саду, пощипывая струны лютни и подбирая какую-то мелодию. Ал-Амин присел рядом с ним.
– Я услышал кое-какие новости, которые покажутся тебе интересными, – сказал он. – Маркиз Монферратский умер.
Дени резко выпрямился.
– Умер? Стало быть, одной из главных забот Ричарда больше не существует. Как это случилось?
– Он был зарезан двумя молодыми людьми, когда возвращался домой с какой-то пирушки. Весьма любопытная история. Человек, который принес весть моему отцу, говорит, будто французы утверждают, что убийц нанял король Ричард. Однако король отрицает свою причастность к этому делу. Поговаривали, что молодые люди были из ассасинов – ты знаешь, что такое культ Хасана?
– Я слышал о нем. Старец Горы, как его называют. Он нанимает убийц, чтобы те расправлялись с его врагами.
– Все не так просто. Это религиозная секта. Сторонники Ричарда упорно настаивают, что ассасины ненавидели маркиза и уже давно замышляли убить его. Как бы то ни было, очень подозрительно, что это произошло именно теперь. Во-первых, маркиз пытался заключить с султаном, да прославится его имя, сепаратный договор о мире, а во-вторых, его только что избрали королем Иерусалима.
– Что? – изумленно воскликнул Дени. – Но по вердикту совета армии королем стал Ги де Лузиньян.
– О да, нам об этом хорошо известно. Но вот что случилось. Вскоре после вашего праздника Пасхи в Сирию прибыл настоятель аббатства Херефорд с письмами, извещавшими короля Ричарда, что его брат, эмир Джон, устранил канцлера, вынудил эмиров Англии отдать королевские замки и принести ему клятву верности. И что хуже всего, прибрал к рукам королевскую казну. Приор убеждал Ричарда возвратиться домой, ибо в противном случае, по словам настоятеля, он может потерять королевство. Ричард созвал совет и изложил суть дела. Члены свиты тотчас сказали, что необходимо избрать нового короля, достаточно могущественного, чтобы он мог возглавить ваше войско. Когда им предложили выбирать между Ги Лузиньянским и Конрадом Монферратским, большинство членов совета отдало предпочтение маркизу. Ричарду это, видимо, совсем не понравилось, однако он отправил группу посланников во главе с графом Анри Шампанским, дабы призвать маркиза для принятия короны Иерусалима. Моего достойного отца особенно позабавило, как твои соплеменники делят между собой и передают из рук в руки этот город, который находится в его власти и в котором, как ты знаешь, соберутся в Судный день все души мусульман, – сухо закончил он.
– Да, понимаю. Итак, прежде чем маркиз успел покинуть Тир, чтобы сделаться королем, его весьма своевременно убили, – промолвил Дени. – И теперь, я полагаю, корону имеет Ги де Лузиньян.
– Отнюдь нет. Вместо маркиза был избран граф Анри Шампанский. Он получил Тир, должен жениться на вдове маркиза и через нее унаследует королевство.
– Анри Шампанский – ну конечно! Весьма удобное решение. Я припоминаю, что когда в Акре король Франции отказался дать ему взаймы денег на содержание войска, Ричард щедро одарил его деньгами и продовольствием. С тех самых пор граф Анри служил под английским знаменем. А какова участь бедного Ги?
– Не такого уж бедного. Говорят, будто Ричард намерен сделать его правителем богатого острова Кипра.
Дени подскочил на месте, невольно ударив по струнам лютни.
– Великолепно! – вскричал он. – О, ему еще не было равных! Как он это делает? Монферрат, его враг и друг французского короля, мертв. Совет избрал королем графа Анри, племянника и союзника Ричарда. Ги Лузиньянского успокоили весьма действенным способом. Все послужило во благо Ричарду. Как сказали бы вы, неверные: «Так предопределил Бог».
Ал-Амин смотрел на него с тенью улыбки на губах.
– Следовательно, ты думаешь, что Ричард повелел убить маркиза?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Он искоса взглянул на Дени и с облегчением удостоверился, что тот вновь улыбается. Они взобрались на самую высокую из четырех вершин, которые вместе образовывали гряду горы Олив. Там находилась крошечная деревушка: несколько хижин вокруг небольшой мечети, где, по словам ал-Амина, хранился камень с отпечатком ноги Иисуса. Именно оттуда Он вознесся на небеса. Не останавливаясь, они миновали селение и стали спускаться по противоположному склону холма. Чуть ниже вершины поднимался скалистый утес, не очень высокий. У его подножия лежала широкая полоса красноватой земли, где росли чахлые деревца. Сверху и вокруг скалы к этому месту вела узенькая тропинка. Когда они наполовину сползли, наполовину скатились к основанию утеса, Дени увидел, что его поверхность испещрена отверстиями: некоторые были так малы, что в них едва бы протиснулась и птица, другие вполне походили на низкий вход в пещеру, и одно, внизу, было высотой в два человеческих роста. Из расселины наверху утеса струился вниз по камням, сверкая на солнце, тонкий ручеек, наполняя маленький круглый бассейн, находившийся перед большой пещерой. Оттуда вода текла дальше, вновь уходя в землю там, где заканчивался красноватый шельф. Около бассейна стояла скульптура сидящего человека, вырезанная из неизвестной породы дерева темно-коричневого цвета, причем настолько искусно, что выглядела как живая. Внезапно Дени осенило, что скульптура действительно живая.
Он был обнажен, если не считать тряпицу, опоясывавшую чресла. Его чрезвычайная худоба не имела ничего общего с истощением от голода, но производила скорее впечатление законченного совершенства, словно от его тела было отсечено все лишнее. Редкая шелковистая бородка, белая как снег, свидетельствовала о том, что он далеко не молод, однако старость еще не наложила печати на его чело. Когда Дени присмотрелся к нему получше, то понял, что все его лицо покрыто сеточкой тонких морщин, как бы скрывавших все признаки возраста. Его волосы были убраны под выцветший зеленый тюрбан. Скрестив ноги и положив руки на колени, опустив глаза, он сидел на земле совершенно неподвижно, и было не заметно даже, как вздымается и опускается его грудь, словно он не дышал.
Ал-Амин присел перед ним на корточки, и спустя мгновение Дени последовал его примеру. Казалось, они ждали бесконечно долго, и Дени подумал про себя, что, возможно, время течет иначе для неподвижной статуи. Однако в конце концов человек поднял голову и устремил взгляд на молодых людей: у него были темные глаза, отражавшие свет, точно лужицы чернил.
– Это суфий, Назиф ал-Акхрас, – сказал ал-Амин Дени.
– Мир вам, – промолвил суфий неожиданно глубоким и звучным голосом.
– И тебе тоже мир, – ответил Дени.
– Твой отец запретил тебе снова приходить ко мне, – глядя на ал-Амина, сказал суфий.
– Моего друга постигла великая беда, – ответил принц.
Суфий едва заметно кивнул.
– И я вижу, что он – франк. Душа принимает различные формы, – сказал он. – Сядь поближе, молодой человек. Как тебя звать?
– Дени из Куртбарба.
– Знаешь ли ты, что правоверные, такие, как отец этого человека, проклинают тех из нас, кто исповедует тасаввуф?
– Я не знаю ничего, и даже то слово, которое ты только что произнес.
– Не существует человека, который ничего не знает, – промолвил суфий, – ибо все мы являемся частью Бога и разделяем его знание. Слова – всего лишь завеса, отделяющая нас от знания. Дай мне руку.
Дени исполнил просьбу. Рука старика была сухой, холодной, мускулистой и шершавой, словно тело рептилии, однако не вызывала отвращения.
– Ты военнопленный? – спросил суфий.
– Я пленник этого принца.
– Я вижу, что тебя что-то угнетает. Что ж, спрашивай меня.
Дени прищурился.
– Скажи мне, – начал он и остановился, потому что не знал, о чем спросить.
В один миг в его голове пронеслась дюжина вопросов: «Виновен ли я в смерти Артура?» – вертелось у него на языке. И: «Должен ли я хранить верность Ричарду? Почему я до сих пор чувствую, что чем-то связан с ним? Должен ли я оставаться здесь, среди врагов, или бежать и возвратиться к королю?»
– Скажи мне… – заговорил он снова и замолчал, пристально вглядываясь в глаза старика. На него снизошел покой, и смятение покинуло его. Тут было тихо и спокойно, и монотонное журчание воды, стекавшей по камням, лишь усугубляло тишину. Дыхание теплого ветра ласкало кожу, словно тело погружалось в ванну.
Суфий промолвил, будто размышляя вслух:
– Бог не имеет формы. И все-таки он принимает многие формы. Он превыше форм. Мироздание – это зеркало, в котором Бог любуется собой, и самое совершенное зеркало есть человек. Именно в человеке он видит и проявляет себя. Человек – это око Бога, посредством которого он созерцает свои творения.
– Я не верю тебе, – как во сне пробормотал Дени. – Если это так, то как, должно быть, рыдает Бог, когда смотрит тем оком.
– Он вправе и плакать, и смеяться. Почему бы и нет? Разве не сотворил Он и мед, и соль? Смотри на меня. Я покажу тебе, где есть Бог.
Дени посмотрел.
Казалось, лицо суфия окружено и насквозь пронизано сиянием. И это лицо стало увеличиваться, заполняя собой все поле зрение Дени от края до края.
Со всех сторон его окружали громадные сероватые, прозрачные предметы, наполненные жидкостью, в которой стаями вились странные существа. Бесчисленное множество жизней было там, теснившихся вместе, согретых общим теплом, лишенных глаз и черт, примитивных и все-таки невыразимо сложных. Тысячи изысканных форм, и каждая была наделена прозрачной оболочкой, содержавшей животворную влагу и трепетавшей в унисон биению сердца и дыханию.
Голос суфия вещал:
– Размышляя о подлинном чуде, называемом человеком, я обратил свои глаза внутрь. Смотри – из этого сделан каждый человек.
– Каждый?
– Все люди, все животные, все, что движется, дышит и существует.
В самом пространстве не было пустоты, оно было наполнено своеобразным ритмом; оно пульсировало от проносившихся сквозь него зарядов титанической силы, невидимых и неведомых. И Дени осознал, что это движение, это соединение сил само по себе было формой жизни, всегда сущей, подверженной бесконечному изменению, саморазрушению и тем не менее являвшейся первопричиной самообновления. Беспредельно огромная, эта вселенная целиком заключалась в беспредельно малых объемах, самих по себе неосязаемых и неразличимых: сущих, но не существующих.
– Это?.. – прошептал Дени.
– Все живое и мертвое, само дыхание, земля, звезды, все, что мы знаем. В этом нет ничего случайного и беспорядочного, там царит гармония и закон. Все, однажды начавшее движение, бесконечно длительное, однажды обречено застыть неподвижно. Но из самой неподвижности проистекает новое: давление, теплота, вес. В тигле вновь начинается кипение, рождается новое движение.
– Тогда мы все схожи в этом?
– Все похожи и невообразимо различны. У Бога нет формы, много форм, и Он выше формы.
У Дени появилось ощущение, будто он мчится в обратном направлении сквозь пространство, сквозь многие столетия. Он открыл глаза и увидел, что сидит на том же месте и его пальцы все еще сжимают руку улыбающегося суфия.
Опомнившись немного, Дени спросил:
– Неужели я заснул и увидел сон?
– Теперь ты проснулся, – ответил суфий.
Дени медленно поднялся на ноги. Тело его затекло, и ему было холодно.
– Благодарю, – сказал он. – Полагаю, теперь мне следует отправиться удить рыбу, подобно архангелу Гавриилу.
К его величайшему изумлению, суфий сказал:
– Не обязательно. В этом заключался ответ на его вопрос, но не твой. Ты ищешь иное; и ты найдешь иной ответ.
– Ты знаешь?.. – начал Дени.
– Чему ты удивляешься? Разве я не сказал, что мы все разделяем знание Единого? И я тоже искал свое и нашел свое.
Он опустил веки и принял ту позу, в которой они застали его. Ал-Амин дотронулся до плеча Дени, и они, не говоря ни слова, начали восхождение по крутому обрыву.
Некоторое время Дени сохранял в памяти то необыкновенное видение. По дороге яркая картина стала блекнуть, и он, понадеявшись хоть в какой-то мере восстановить реальность этого опыта, нарушил молчание.
– Что ты видел, когда я отправился в то путешествие? – спросил он.
– Путешествие? – промолвил ал-Амин. – Ты приблизился к ал-Акхрасу, и он взял на миг тебя за руку и улыбнулся. Потом ты спросил, не привиделся ли тебе сон.
– Боже мой! Мне казалось, будто меня закружило… Я не могу этого описать. Я не знаю, какими словами рассказать об этом. – Он пожал плечами.
– Утешился ли ты?
Дени потер лоб.
– Да, хотя я не знаю почему. Я не понимаю, что он имел в виду или что именно я чувствовал. То, что мы все одно целое, или что Бог – это гармония, или что не существует просто добра и зла… – Он начал путаться, пытаясь подобрать соответствующие арабские слова. – Всемилостивый Господь Бог! – воскликнул он, сбиваясь на французский. – Чем больше я пытаюсь разобраться в этом, тем больше смысл ускользает от меня.
– Что ты сказал?
– Как заметил суфий: слова – завеса, отделяющая нас от знания. Но я в самом деле испытываю некоторое облегчение. Полагаю, именно это вы, неверные, называете «смириться со своей судьбой».
Ал-Амин усмехнулся. Они быстрыми шагами прошли сквозь крошечную деревушку на вершине и остановились на краю, устремив взгляд за пределы долины, на красновато-коричневый холм, где высились светлые стены Иерусалима, увенчанного сверкающими куполами.
– Расскажи мне о нем, – попросил Дени, когда они начали спускаться. – Некогда, в другой стране, я встречал одного человека, похожего на него. Он немного сумасшедший, не правда ли?
– Мне кажется, да. Но тогда каждый, кто предпочитает жить, противопоставляя себя всем остальным людям, должен быть сумасшедшим. Если верить моему отцу, он еретик и вольнодумец. Однако лично мне больше по душе его сумасшествие, чем здравомыслие многих, кого я знаю.
– Что означает «суфий»? Отшельник?
– Одни становятся отшельниками. Другие живут в миру. Ты уже знаешь слово «суф» – шерсть; те, кто избирает путь тасаввуф, обычно носят простые, грубые шерстяные плащи. Это благочестивые люди, которые верят, что надлежит отринуть суетность мира и искать Бога, погрузившись в размышления. Но многие правоверные мусульмане ненавидят их потому, что их вероучение утверждает, что все люди – братья. Видишь ли, это значило бы, что мы не должны уничтожать неверных. Без сомнения, и среди твоих соплеменников наверняка есть святые люди, которые проповедуют любовь и простоту. Ты знаешь, какова их судьба. Ни теологи, ни светские власти не любят их.
– Эти сумасшедшие перевернули бы все устои общества, если бы их идеи распространились.
Они обменялись улыбками, прекрасно поняв друг друга.
– Именно так. Только в прошлом году султан Салах ад-Дин, да сохранит его Бог, приказал задушить и распять молодого суфия по имени Сухраверди за вольнодумство и за то, что он слишком открыто рассуждал о мистической природе Бога.
– А твой суфий?..
– Ал-Акхрас? Ну, понимаешь, он лишь сидит здесь в горах и размышляет. Тем из нас, кто приходит к нему, он дарует несколько слов утешения. Но у него нет последователей – ни одного ученика, – и потому его не считают опасным, по крайней мере в настоящее время.
– Следовательно, ты не хотел бы назвать себя его учеником?
– Я? – Ал-Амин громко рассмеялся. – Мой дорогой друг, я воин, мусульманин знатного рода, который принимает участие в Священной войне и занимается управлением своего хозяйства. У меня нет времени, чтобы быть чьим-либо учеником, и в любом случае я ничего не понимаю в теологии. Мне вполне достаточно повторять: «Нет Бога, кроме самого Бога; Мохаммед посланник Бога».
Дени бросил на него быстрый взгляд.
– Ты обманщик, – сказал он.
– Вполне возможно, – добродушно согласился ал-Амин. – Я еще и человек, который ценит блага жизни. Гораздо удобнее быть таким, каким тебя ожидают видеть, не так ли? Про себя я могу думать, что угодно. Я позволяю себе откровенно говорить с тобой потому, что ты чужестранец, неверный и враг. И если все остальное пойдет прахом, я могу писать стихи. – Он посмотрел на солнце. – Почти полдень. Поспешим. Я предпочитаю молиться в своем собственном доме, если это возможно, а после того, как мы подкрепимся, я хочу показать тебе новую поэтическую форму, тархи-банд. Она великолепна и сложна.
Широко шагая, он двинулся дальше. Дени вновь попытался осознать смысл видения, открывшегося ему, истину, к которой он, казалось, приблизился на миг, но безуспешно. Он помнил только, как сидел подле суфия и ему пригрезилось нечто неясное, фантастически странное.
– Ты идешь? – окликнул его ал-Амин.
Дени оглянулся на холмы, а затем бегом бросился догонять принца.
И все же времени на поэзию не осталось. Ибо, когда они уже заканчивали трапезу, прибыл гонец от отца ал-Амина, правившего городом от имени султана. Принц извинился и ушел; он отсутствовал несколько часов и, вернувшись, выглядел очень мрачным. Дени проводил время на скамейке в саду, пощипывая струны лютни и подбирая какую-то мелодию. Ал-Амин присел рядом с ним.
– Я услышал кое-какие новости, которые покажутся тебе интересными, – сказал он. – Маркиз Монферратский умер.
Дени резко выпрямился.
– Умер? Стало быть, одной из главных забот Ричарда больше не существует. Как это случилось?
– Он был зарезан двумя молодыми людьми, когда возвращался домой с какой-то пирушки. Весьма любопытная история. Человек, который принес весть моему отцу, говорит, будто французы утверждают, что убийц нанял король Ричард. Однако король отрицает свою причастность к этому делу. Поговаривали, что молодые люди были из ассасинов – ты знаешь, что такое культ Хасана?
– Я слышал о нем. Старец Горы, как его называют. Он нанимает убийц, чтобы те расправлялись с его врагами.
– Все не так просто. Это религиозная секта. Сторонники Ричарда упорно настаивают, что ассасины ненавидели маркиза и уже давно замышляли убить его. Как бы то ни было, очень подозрительно, что это произошло именно теперь. Во-первых, маркиз пытался заключить с султаном, да прославится его имя, сепаратный договор о мире, а во-вторых, его только что избрали королем Иерусалима.
– Что? – изумленно воскликнул Дени. – Но по вердикту совета армии королем стал Ги де Лузиньян.
– О да, нам об этом хорошо известно. Но вот что случилось. Вскоре после вашего праздника Пасхи в Сирию прибыл настоятель аббатства Херефорд с письмами, извещавшими короля Ричарда, что его брат, эмир Джон, устранил канцлера, вынудил эмиров Англии отдать королевские замки и принести ему клятву верности. И что хуже всего, прибрал к рукам королевскую казну. Приор убеждал Ричарда возвратиться домой, ибо в противном случае, по словам настоятеля, он может потерять королевство. Ричард созвал совет и изложил суть дела. Члены свиты тотчас сказали, что необходимо избрать нового короля, достаточно могущественного, чтобы он мог возглавить ваше войско. Когда им предложили выбирать между Ги Лузиньянским и Конрадом Монферратским, большинство членов совета отдало предпочтение маркизу. Ричарду это, видимо, совсем не понравилось, однако он отправил группу посланников во главе с графом Анри Шампанским, дабы призвать маркиза для принятия короны Иерусалима. Моего достойного отца особенно позабавило, как твои соплеменники делят между собой и передают из рук в руки этот город, который находится в его власти и в котором, как ты знаешь, соберутся в Судный день все души мусульман, – сухо закончил он.
– Да, понимаю. Итак, прежде чем маркиз успел покинуть Тир, чтобы сделаться королем, его весьма своевременно убили, – промолвил Дени. – И теперь, я полагаю, корону имеет Ги де Лузиньян.
– Отнюдь нет. Вместо маркиза был избран граф Анри Шампанский. Он получил Тир, должен жениться на вдове маркиза и через нее унаследует королевство.
– Анри Шампанский – ну конечно! Весьма удобное решение. Я припоминаю, что когда в Акре король Франции отказался дать ему взаймы денег на содержание войска, Ричард щедро одарил его деньгами и продовольствием. С тех самых пор граф Анри служил под английским знаменем. А какова участь бедного Ги?
– Не такого уж бедного. Говорят, будто Ричард намерен сделать его правителем богатого острова Кипра.
Дени подскочил на месте, невольно ударив по струнам лютни.
– Великолепно! – вскричал он. – О, ему еще не было равных! Как он это делает? Монферрат, его враг и друг французского короля, мертв. Совет избрал королем графа Анри, племянника и союзника Ричарда. Ги Лузиньянского успокоили весьма действенным способом. Все послужило во благо Ричарду. Как сказали бы вы, неверные: «Так предопределил Бог».
Ал-Амин смотрел на него с тенью улыбки на губах.
– Следовательно, ты думаешь, что Ричард повелел убить маркиза?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54