А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Конрад держался особняком от тех и от других. Он остановился на южном краю площади, откуда ему было видно все действо.
Несколько важных горожан получили приглашения на службу в нижней церкви: правители и богатые жертвователи. Среди них Конрад высмотрел бледного Орфео и зевающую Амату. Надо полагать, Амата оплатила похороны донны Джакомы. Да к тому же ее супруг – кровный родственник святого и личный друг папы.
Рядом с Орфео стоял юноша, напоминающий его чуть вытянутую в высоту и более стройную копию. Должно быть, его брат Пиккардо, новый торговый партнер. Амата нагнулась к носилкам, которые несли четверо слуг. Лицо одного показалось Конраду знакомым, но он не доверял ни своему зрению, ни памяти и не пытался угадать имя человека, с которым его разделяла площадь.
Тело калеки скрывала широкая ряса, но монашеское покрывало показывало, что это женщина. Амата, как видно, была знакома с больной, надеявшейся получить исцеление в праздник святого. Конрад закусил губу, разглядывая бушующую толпу верующих, среди которых только он и Джироламо знали, что надежды несчастной основаны на подлоге.
Амата выпрямилась, рассматривая цепочку братьев, тянувшихся к церкви. Конрад взглянул туда же. Кажется, он узнал Дзефферино по неровной походке, хотя брат шел ссутулившись, натянув на голову куколь. Напрасно он вытащил тюремщика из подземелья: его прежний товарищ теперь чувствовал себя еще более неуютно, чем прежде. Узнал Конрад и мальчика Убертино, предупредившего его два года назад об опасности. Юноша, казалось, весь отдался пению, но глазами стрелял по сторонам, с прежним любопытством разглядывая толпу. Конрад задумался, осмелятся ли появиться в церкви его собратья спиритуалы, или они будут служить праздничную мессу в безопасности своих пещер и хижин, на тайных собраниях где-нибудь в горах. С виду ни один из братии не напоминал оборванного, голодного поклонника бедности.
Наконец Конрад высмотрел человека, которого искал. Фра Салимбене, сложив руки на упитанном брюшке, шествовал в паре с тощим длинным Лодовико – разительный контраст. Настоятельная потребность сейчас же, не дожидаясь окончания церемонии, поговорить с ним о свитке Лео толкнула Конрада бегом броситься по крутым ступеням к нижней церкви. Надо поймать их вне стен обители – другого случая убедиться, что рукопись не погибла в огне, не будет. Как ему ни хотелось доверять Джироламо, слишком свежи были еще воспоминания о двух годах, проведенных в подземном аду; много лет пройдет, пока он заставит себя снова войти в Сакро Конвенто.
Он уже догонял процессию, когда стражник преградил ему дорогу. Он держал пику поперек тропы и теснил Конрада вместе с потянувшимися за ним зеваками к стене, расчищая проход через маленькую площадь.
– Дорогу венецианскому дожу! – рявкнул стражник.
Толпа затихла при виде выходящего из носилок человека в богатом одеянии. Тот слегка поклонился на все стороны, отдавая дань восторженной тишине. Он уже сделал несколько плавных шагов в сторону церкви, когда за спиной у Конрада возобновился шум.
Вперед продвигалось и шествие братии. Конрад почувствовал, что задыхается в давке. Салимбене придется подождать. Он начал подниматься обратно, отыскивая свободное место, когда его догнал голос Аматы.
– Фра Конрад! Вот ты где! Приходи к нам ужинать.
– Если сумею, – отозвался он. – Мне надо прежде поговорить с фра Джироламо.
– Приходи обязательно! – крикнула она, кивая на женщину в носилках, но толпа уже разделила их и унесла его вверх по лестнице, так что конца фразы он не расслышал.
Приставив ладонь к уху, Конрад беспомощно махнул рукой. Амата умоляюще сложила руки, и он кивнул: да, он постарается.
В конце концов ему удалось отыскать на краю площади место, где давка была не столь нестерпимой. Здесь его углядели маэстро Роберто и граф Гвидо с внучкой. Управляющий с ухмылкой воздел руки: «Где еще увидишь подобное представление, брат?»
Конрад проследил его взгляд, устремленный на дальний край площади. Все глаза были обращены к базилике, у многих горожан по щекам текли слезы, иные били себя в грудь и возводили глаза к небесам. Другие пересмеивались, подталкивая локтями соседей; Конрад подслушал разговор двух мирившихся и просивших друг у друга прощения за прошлые обиды. Кое-кто стоял неподвижно, закрыв глаза и шевеля губами в безмолвной молитве. В толпе, как всегда, шныряли разносчики, предлагавшие мясные пирожки и сласти изнуренным благочестием горожанам. В задних рядах толпы молился, склонив голову и преклонив колени, высокий мужчина, укутанный в толстый черный плащ. Его рост и широкие плечи напомнили Конраду кающегося Джакопоне и безумное почтение бывшего нотариуса к поддельной крайней плоти. Впрочем, какая разница между безумцем Джакопоне и этим человеком, молящимся выдуманным стигматам?
Буря чувств – жалость к всеобщему заблуждению, удивление перед восторгом толпы, гнев на давний обман Элиаса, плоды которого он видел вокруг себя, – утомила Конрада. Из какого-то тайника памяти всплыла фраза: «Народу нужны чудеса, чем невероятней, тем лучше». Да ведь он сам говорил это Амате в предгорьях у Губбио, рассказывая о состязании святых. «Не важно, кто победит, – сказал он тогда девушке, – простонародью нужны простые образы, а не трактаты и проповеди ».
Образ смиренного святого, с запечатленными на теле ранами Христа! Как горько отзывались ему теперь сказанные тогда слова! Были раны настоящими или нет, одно Конрад видел своими глазами: стигматы святого Франциска питали воображение и воспламеняли веру в людях всех сословий и состояний – пусть даже лишь на один этот праздничный день. Вправе ли он, должен ли он подорвать эту веру – ив силах ли он убедить в своей правоте этих ослепленных верой людей?
Коленопреклоненный выпрямился и бессмысленно уставился поверх голов. Лицо его было залито слезами, песочного цвета волосы свалялись в колтуны. Он молился, не замечая столпотворения кругом, и тут маленькая Терезина бросилась к нему и дернула за край плаща. Ее голосок прорезал общий гомон:
– Папа, это ты! А мы тебя всюду искали!

44

Празднество продлилось до самого вечера, а потом Конраду пришлось еще ждать, пока кончится вечерня. Войдя наконец в алтарь верхней церкви, где согласился встретиться с ним Джироламо, он увидел вместо генерала ордена высокого человека в белой сутане и круглой шапочке на макушке. Тонкие пальцы его сверкали перстнями высшего сана.
Священнослужитель медленно обернулся. Бледная кожа пергаментом обтягивала выпуклые скулы. Под глазами набухли мешки, и глаза эти из-под тяжелых век изучали Конрада. Тот невольно поежился.
– Добро пожаловать, брат, – заговорил наконец человек звучным голосом, который, казалось, никак не мог исходить из этих болезненно свистящих легких. – Ваш генерал исполнил наше желание: увидеть человека, чья любознательность довела его до тюрьмы. Наше любопытство возбуждено и похвалами, которые расточал тебе Орфео ди Бернардоне.
Конрад упал коленями на каменный пол и согнул шею.
– Я обязан вашему святейшеству жизнью.
Он оставался в той же смиренной позе, пока не почувствовал легкого прикосновения ладоней к голове и не услышал, как папа пробормотал на латыни благословение. Потом Григорий взял его за плечи и заставил подняться.
– Фра Джироламо не сможет присоединиться к нам. Он готовится отправиться в путь с дожем, который завтра возвращается в Венецию.
Понтифик указал Конраду на пустое кресло и сам сел напротив.
– Видишь ли, – продолжал он, – мы нуждаемся в руководстве даже более, чем ваш орден. Мы просили его вернуться в Византию, чтобы уладить мириады мелочей, еще препятствующие воссоединению Церкви.
Конрад размышлял о том, что именно рассказал папе Джироламо. Мог ли генерал в обмен на согласие выполнить миссию на Востоке воззвать к власти высшего понтифика, чтобы воспретить ему разоблачение тайны?
– Единство членов мистического тела Церкви есть благословение Божье, – продолжал Григорий, – особенно – единство среди братьев. Фра Джироламо сообщил нам свое намерение использовать тебя как посредника, чтобы исцелить раскол в рядах ордена – после того, разумеется, как сам ты исцелишься от того, что мучает тебя. Возвышенная и важная миссия. Теперь, когда мы оторвали его от ордена ради собственных целей, он должен будет еще более полагаться на братьев, подобных тебе. Признаться, с личной точки зрения, как и с точки зрения блага Церкви, мы бы считали, что твое освобождение более чем оплачено исполнением этой миссии.
Понтифик внимательно заглянул ему в лицо, с которого Конрад старался стереть всякое выражение. Он еще не оправился от первого удивления, и к тому же не хотел открываться перед папой, пока тот полностью не откроет свои намерения.
– Фра Джироламо весьма симпатизирует мужам духа. Он вырос в Асколи, в болотах, где скрываются спиритуалы. Однако он понимает, что для исполнения задуманной святым Франциском реформации Церкви более полезны умеренные и практичные братья, способные разрушить преграду между священнослужителями и народом. На наш взгляд, вашему ордену следовало бы сосредоточиться более на простоте, нежели на бедности, более на строгости нравов, нежели на аскезе. Различия между ними тонки, но ваша строгая практика дает слишком узкую тень, между тем как в более широкой могло бы укрыться больше верующих. – Папа жестом указал на рясу Конрада. – В частности, мы предпочли бы видеть братьев одетыми в рясы из доброй крепкой материи, которой хватит на много лет и которая не позволит им отвлекаться от духовного в холодной базилике, нежели одетыми в лохмотья. Мы надеемся, что ты, по размышлении, примешь тот же взгляд.
Григорий встал и подошел к окну, обратив к Конраду спину. Тот украдкой погладил заплатанный рукав своей рясы. Повторялся давний спор с донной Джакомой, и он чувствовал, как к щекам приливает кровь.
Григорий продолжал:
– Фра Джироламо сообщил нам, что ты готов удовлетвориться работой в лепрозории, однако мы полагаем, что Бог ждет от тебя большего. Мы предложили твоему генералу дать тебе время для размышлений в братстве на горе Ла Верна, где ты сможешь поразмыслить о высшей цели жизни святого Франциска, о том, что она значит для всей церкви, для всех верующих!
«А, значит, речь все же о том, чтобы заткнуть мне рот...»
– Почему на Монте Ла Верна? – спросил он с наигранным простодушием.
Ответ был ясен: потому что именно там святой Франциск приобрел свои язвы. Что же, Григорий и Джироламо смеются над ним?
– Разве истина не остается повсюду той же и неизменной? – продолжал он, уже уверенный, что папе известно, какую истину он подразумевает.
Спина понтифика застыла.
– «Quid est Veritas?» – Пилат Господа. – «Что есть истина?» К сожалению всего человечества, он не дождался ответа Иисуса. Весь род человеческий возрадовался бы, услышав тот ответ. Мы прожили вдвое дольше тебя, фра Конрад, и немалую часть жизни отдали чтению хроник и летописей, долженствующих точно отображать бывшее. И мы заметили, что под пером писца истина принимает любую форму так же послушно, как железо под молотом оружейника.
– Но я совершенно уверен, что святой Франциск был прокаженным!
Григорий обернулся к нему. На лице его была боль, словно такая прямота поразила папу.
– Однажды некоему мудрецу представилось, что Бог протягивает ему правую длань, в коей была скрыта вся истина вселенной. В левой же Создатель держал лишь деятельные поиски истины, ограниченные способностью человека ошибаться в своих поисках. И Он сказал мудрецу: «Выбирай!» Тот смиренно избрал левую длань Господа, говоря: «Божественный Отец, даруй мне сие, потому что совершенная истина принадлежит Тебе одному».
Свистящий голос папы дал трещину, когда он добавил:
– Сегодня на площади ты должен был убедиться, что истина, за которую ты цепляешься, не столь проста, не столь абсолютна. Твоя истина может обернуться копьем, пронзающим сердце народной веры.
Конрад опустил голову. Уверенность в своей правоте заставила его преступить границу. Между тем он обязан относиться к верховному понтифику с безоговорочным послушанием и благодарностью.
– Святой отец, прости мне мою гордыню, – сказал он и закрыл глаза.
Сердце разрывалось от бушующего в нем смятения. Он продолжал еще тише:
– Глядя на толпу, я пришел к тому же заключению, что и ваше святейшество, и вечно раскаивался бы, если бы подорвал благочестие народа. Верно, сказал я себе, еще не время открывать эту тайну. Однако, из уважения к той же истине, не следует ли нам по крайней мере оставить запись в одной из хроник для тех, кто придет после нас?
– Нет.
Слово прозвучало тихо, но твердо, и папа коснулся его плеча.
– Нет, сын мой.
Конрад поднял лицо, пораженный нежданной лаской понтифика.
– Но мы у тебя в долгу за муки, перенесенные тобой, и потому... потому что мы согласны с фра Джироламо, что ты, возможно, прав. Твое открытие не должно умереть навсегда – только на время. Когда Бог захочет, Он воскресит его так же легко, как Он воскресил своего Сына. Итак, согласимся вот на чем: с тобой на гору Ла Верна отправится один из братьев, и ему ты можешь передать устное предание о своем Франческо Прокаженном. Устное, не письменное. Остальное оставь в руке Бога.
– А могу я сам избрать себе спутника? Папа кивнул:
– При условии, что генерал ордена одобрит твой выбор. «Дай Бог, чтоб одобрил», – подумал Конрад.
В нем вдруг загорелась новая надежда, и с ней пришло спокойствие, уверенность, что кто-либо из братьев будущих поколений выведет в конце концов на свет измышления Элиаса. Конрад чувствовал, как в сердце утверждается новая решимость, но папе он ничего этого не сказал.
– Будь здесь фра Джироламо, я просил бы его отпустить меня на этот вечер, попрощаться с Орфео и его молодой женой. Я обещал сегодня прийти к ним на ужин.
– Не вижу затруднений, брат. И, пожалуйста, присоедини к своим поздравлениям и мои, потому что я очень его люблю.
Григорий помолчал улыбаясь, прежде чем добавить:
– Когда ты вернешься за своим спутником?
– Если бы он мог встретиться со мной у Порта ди Мурорупта после третьего часа...
Понтифик кивнул и обещал передать его просьбу, после чего проводил Конрада до двери базилики. Итак, дилемма, мучившая Конрада после разговора с фра Джироламо, разрешилась просто: окончательностью и непогрешимостью папской декреталии.
За то время, что Конрад провел с папой, пьяцца ди Сан-Франческо опустела, толпа разошлась ужинать. Одинокая дворняга подбирала крошки, оброненные пилигримами на мостовую. Пес подошел обнюхать колени Конрада и увязался за ним до края площади. Конрад снова пожалел, что ему не дано уже оказаться среди лесных жителей, сбросить тяжесть этих трех лет. Почесывая пса за ухом, он вспоминал Чару, ручного олененка, приходившего к его хижине. Потом он отогнал собаку и дальше пошел один.
Оставался один нерешенный вопрос: сохранность и местонахождение пропавшей рукописи Лео. Конрад собирался спросить об этом фра Джироламо, но теперь, когда генерал ордена отбывает в Венецию, случая уже не представится. Даже если ему удалось бы встретиться лицом к лицу с фра Салимбене или Лодовико, на честный ответ рассчитывать не стоит. Разве что снова вскрывать библиотечные шкафы под покровом ночи – но этот опыт ему не хотелось бы повторять даже в ночных кошмарах. Правда, спутник по дороге к монастырю Ла Верна... вместе с историей проказы святого Франческо ему можно бы передать и наследство Лео.
Дойдя до знакомого поворота к дому Аматы, Конрад заметил, что неожиданный поворот событий, в сущности, принес с собой покой и облегчение. Три года груз, который Лео взвалил ему на плечи, гнул его душу, как снег гнет гибкую ветку, и все силы уходили на то, чтобы не сломаться.
Но власть Григория сняла этот груз, позволила ему разогнуться. Ярмо святого послушника таило в себе и детскую свободу безответственности. Пропавшая рукопись Лео тоже была обузой, ношей, которую он теперь добровольно предавал в руки Господа. Он уже с нетерпением ждал уединенных размышлений на горе Ла Верна: от многого предстояло очистить душу.
Добравшись до дома Аматы, он нашел всех домочадцев в большом зале за ужином. За столом для слуг он увидел четверых мужчин, несших носилки к нижней церкви. Вблизи Конрад узнал того, который показался ему знакомым: слуга Розанны, тот, что раз в неделю носил ему еду!
Конрад поспешно бросил взгляд на верхний стол, где собралась семья и избранные гости, но Розанны там не было. Плечи у него поникли. Такое разочарование он испытывал уже, когда в утро его отъезда оказалось, что Розанна не может его проводить.
Амата поймала его взгляд и указала на свободное место между нею и графом Гвидо. Тот сердечно приветствовал монаха и подвинулся на скамье, между тем как Амата дала слугам знак принести новую тарелку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48