Отчаливаем в День Всех Святых, когда закончится главная свистопляска вокруг папы. Гильдиям пути на неделю, но мы выйдем раньше. Две сотни кораблей, и на все нужны гребцы и лучники.
– А сколько платят?
– Двенадцать «либров» галет, двенадцать унций солонины, двадцать четыре – бобов, девять сыра и бочонок вина. Будем и сыты, и пьяны.
– Да я о дукатах. Будет чем позвенеть в кошельке, когда вернемся?
– Монетки? Ему нужна монета! Ты все такой же расчетливый, а, Орфео? – Джулиано подмигнул собутыльникам. – Сразу видно, чей отец торговал шерстью. Замечаете алчный блеск в его еврейских глазках?
Он запустил руку под изрезанную ножевыми шрамами столешницу и извлек откуда-то блестящий золотой.
– Два замечательных портретика Лоренцо Тьеполо, амико, и, главное, вся добыча, какую сумеешь притащить на борт, – твоя! Это тебе не раз чихнуть! Анконцы последнее время разбухли от добра.
– Пора поободрать жирок, – хитро подмигнул незнакомец.
Орфео оглядел собутыльников. Казалось бы, отличный случай, и домой вернутся уже через месяц. Но почему-то он медлил соглашаться.
Юноша чуть насупился в ответ на выжидательные взгляды.
– Подумаю ночку, а утром здесь встретимся, – сказал он. – Мне еще надо заручиться разрешением святого отца. Он просил меня проводить его только до Венеции, но пока что не отпустил. – И смущенно добавил: – Я – его талисман на счастье.
– А! Неудивительно, что ты размяк, – кивнул Джулиано. – По этому поводу надо еще выпить! – призывно заорал он, и приятели принялись колотить чашами по столу, пока не появилась Сесилия с кувшином.
Она склонилась на столом, задев рыжей прядью щеку Орфео. Женщина успела надушить волосы, а если бы моряк усомнился, что она старалась для него, ее колено, коснувшееся его ноги, пока она разливала вино, рассеяло бы всякую неуверенность. Он погладил служанку по бедру и слегка ущипнул, когда она повернулась с кувшином к соседнему столику. Последняя чаша с приятелями – и он идет.
Многие венецианки были рыжеволосыми, но мало кто распускал волосы так свободно, как Сесилия. Пожалуй, с точки зрения церкви нескромно оставлять непокрытой голову и показывать уши, но Сесилия мало сталкивалась с духовными лицами, а если и имела с ними дело, то с такими, кто не поставил бы ей в вину свободную прическу. Орфео мысленно сравнил ее со знатными горожанками, ежедневно с важным видом показывавшимися на мраморных ступенях своих дворцов. Цокколи, высокие, как ходули, парчовые наряды и россыпи самоцветов, которых хватило бы скупить весь Ассизи. Их длинные локоны и выбеленная рисовой мукой кожа так же фальшивы, как души, и ни в чем они не сравнятся с простушкой Сесилией. Он оглянулся, встретил ее взгляд от дальней стены, и желание вспыхнуло в нем с такой силой, что чресла пронзила боль.
– А я научилась писать свое имя, – похвасталась Сесилия. – Один дружок научил.
Она приподнялась на локте, чтобы лучше видеть его лицо. Орфео ответил ей сонной улыбкой и поглаживал по волосам, пока она чертила буквы у него на груди, обведя первое «С» вокруг правого соска.
Слабый свет, пробивавшийся в дыры ветхой занавески, раздражал его, как зудящий над ухом комар. Хотелось уложить женскую головку к себе на плечо и снова закрыть глаза, но моряк понимал, что скоро придется возвращаться во дворец. Он тоскливо вздохнул. Сесилия прервала свое трудное занятие и участливо спросила:
– Ты опять загрустил, Орфео?
– Сам не знаю, отчего бы, – отозвался он.
– Не знаешь? А я сразу скажу.
Он двумя пальцами взял ее за подбородок, притянул к себе и поцеловал.
– Так скажи, о премудрая, и просвети мой разум.
– Вовсе не смешно! – фыркнула она и сделала серьезное лицо. – Женщины многое понимают.
Вытянувшись рядом с ним, она продела ладошку ему под локоть.
– Помнишь, ты мне рассказывал, почему сбежал из дома? После той драки, когда я тебя отмывала? «Я с кем угодно подерусь просто ради драки, – сказал ты, – но черт меня возьми, если стану убивать за деньги!» Если бы ты отправился с ними грабить Анкону, так показал бы себя не лучше, чем твой папаша, когда сжег тот замок. Будь я на твоем месте, я бы еще малость задержалась с новым папой. И со своей Сесилией.
Орфео скользнул губами по ее щеке и вновь откинулся, утонув в подушке.
– С моей Сесилией, – повторил он. – Мудрейшей женщиной в христианском мире. Будь я проклят, если ты – не последняя из пифий.
– Это же хорошо, нет?
– Еще бы! В старину люди тратили месяцы пути, чтобы добраться к оракулам и их служительницам. Преклоняли пред ними колени и осыпали их дарами.
– От этого и я бы не отказалась. Почему так больше не делают?
Орфео рассмеялся и крепко прижал ее к себе.
– Потому, о женщина, которой не все известно, что вас больше не берут в священнослужители. Те времена прошли навсегда, а жаль. – Он нежно поцеловал ее в шею под самым подбородком и легонько прикусил кожу зубами. – Но если совет нужен мне, я и теперь иду к вам.
В другое время, в другом месте он мог бы и остаться с Сесилией, последовав ее совету. Впрочем, подругу он всегда найдет на месте, когда бы ни вернулся, а его жизнь – он это знал – в вечном движении. Сама же Сесилия, с ее горячим и щедрым сердцем, никогда не останется без утешителя.
«Ответов так и нет, – себя Конрад. – здесь ответов! Я даром трачу время с этим Фомой Аквинским».
Терпение у него иссякло куда раньше, чем он ожидал. После недели за книгой его листки для заметок оставались, почитай, чистыми. Он выписал всего один параграф – о порочной природе женщины, – да и то только ради того, чтобы когда-нибудь прочесть его языкастой сестре Амате, которая явно неправильно понимала место женщины в великой цепи бытия. Конрад находил мрачное утешение в том, что блестящий богослов и даже сам великий Аристотель разделяли его чувства по этому поводу.
Вопрос ХСП, статья i, Ответ на возражение i.
Ибо Философ говорит: «Женщина – это неудавшийся мужчина». Ибо сила, действующая в мужском семени, склонна производить совершенное подобие мужского пола, в то время как зачатие женщины происходит от недостатка действующей силы, или от неудачного расположения материала, или даже от некоего внешнего вмешательства, такого как южный ветер, несущий влагу, как замечает Философ в «Происхождении животных».
Несмотря на внутреннее отвращение к диалектике и систематической теологии, Конрад должен был признать, что Фома глубоко понимает естественный порядок вещей. Он также пожалел, что в студенчестве не уделял больше внимания Аристотелю. Казалось бы, жизнь отшельника доставляла бесконечные возможности наблюдать жизнь диких созданий, но он даже не приблизился к высшему уровню понимания, к тому глубочайшему проникновению в суть вещей, которая позволяет возвыситься над видимым глазу. Кто бы мог подумать, например, что принесенная ветром влага способна влиять на размножение?
Сползая с табурета, Конрад с вожделением взглянул на запертые шкафы, как часовые выстроившиеся над сокровищницей Лодовико. Если копии запретных рукописей остались в Сакро Конвенто и если среди них есть первая история Фомы Челанского, то хранится она именно здесь. Конрад повел плечами и несколько раз присел, разминая колени. Библиотекарь, кажется, был занят чем-то в дальнем конце комнаты.
Конрад втиснулся между полок, лениво обводя взглядом ряды книг и время от времени извлекая то одну, то другую. Возвращая книгу на место, он словно бы ненароком бросал взгляд по проходу. Убедившись, что ни Лодовико, ни переписчик его не видят, он потихоньку стал приближаться к заветной цели. Висячие замки выглядели тяжелыми и неприступными, зато шкафы, сообразил отшельник, рассмотрев их вблизи, сделаны были из мягких сосновых досок. Наклонившись, он нажал на боковину пальцем. Дерево прогнулось. Если раздобыть инструмент...
Он отдернул руку. Боже милостивый! Неужто я дошел до такого? Да, кажется, дошел. Более насущный вопрос – хватит ли дерзости сделать следующий шаг? Пробраться в библиотеку ночью не трудно: Лодовико не запирает дверь. А вот заполучив нужный манускрипт, придется покинуть братство, как-нибудь обойдя запертые ворота и привратника. Потом придется удирать от двуногих гончих, которых, конечно, пошлет за ним Бонавентура. Ну, только бы добраться до гор, а там он окажется в своей стихии. Правда, если его схватят до того, жизнь его будет в руках Бонавентуры.
Шарканье сандалий в соседнем проходе на время прервало его спор с самим собой. Присев на корточки, он увидел над рядом книг колени Лодовико. Когда библиотекарь удалился в конец ряда, отшельник поспешил вернуться на свое место и к тому времени, как Лодовико завершил свой обход, сидел, так глубоко зарывшись носом в «Сумму», что на нем, пожалуй, отпечатались бы чернила, будь рукопись посвежей. Уголком глаза Конрад заметил, как библиотекарь, отворачиваясь, презрительно скривил губы.
Через два дня, второго ноября, братия отмечает День Всех Святых. После долгого дня молитв и литургий заморенные братья способны будут думать только о теплых тюфяках. Если он и вправду наберется храбрости взломать шкаф, время самое подходящее. К тому же как раз на эту ночь приходится новолуние. Если хоть тонкое облачко прикроет новорожденный серпик, никто не увидит его в темноте.
20
Орфео отправился в базилику заранее, чтобы помочь с приготовлениями. В этот день должно было состояться торжественное чествование папы. Цветами и коврами занималась целая армия венецианцев, так что молодой моряк присоединился к команде, переносившей тяжелый трон на площадь Святого Марка, где понтифик должен был принимать дожа и знатных горожан. Вторым перенесли трон поменьше – для дожа. Потом Орфео помогал чистить белого осла его святейшества. На всякий случай над тронами установили навесы: с юга и запада надвигались грозовые облака.
Вокруг толкались локтями горожане, пробиваясь к местам, откуда открывался лучший вид. Рыцарский отряд, прибывший из самого Рима, оцепил площадь кольцом, оттеснив толпу к краям. К часу терции зазвонил большой колокол Святого Марка, и хор мужских голосов из базилики откликнулся гимном «Те Deum Laudamus» «Тебя, Господи, хвалим!» – начало латинского гимна.
. Голоса зазвучали громче, когда певчие выступили из собора на площадь.
Орфео нетерпеливо ожидал появления Тебальдо. Венецианцы обожают красочные зрелища. Как обставит свой выход папа? Пока Орфео видел его только в непринужденной обстановке, на борту корабля или на отдыхе во дворце.
Найдутся ли у него в сундуке одежды, пригодные сравняться роскошью с одеяниям Лоренцо Тьеполи и его догарессы? Для здешних богатых горожан наружность – это все!
Взволнованный шум прошел по толпе со стороны дворца. Орфео вытянул шею и улыбнулся, увидев Тебальдо. Папа шел к трону босой, склонив непокрытую голову, одетый в простую черную сутану сельского священника. Казалось, он не замечает зрителей. Губы его беззвучно двигались в молчаливой молитве. Наконец он поднял голову и поймал взгляд стоящего у трона Орфео. Лицо его ясно говорило: «Реформы начинаются здесь».
Между тем в бухте Святого Марка появился дож, проведший ночь в родовом палаццо. Парадная барка причалила к набережной, и восторженные крики взметнулись новой волной, когда правитель города ступил на берег. Он также был в сутане – белоснежной, отороченной мехом горностая и более короткой, чем у папы. Под ней виднелись алые облегающие штанины, а поверх накинут был плащ из золотой парчи. Догаресса и дамы ее свиты следовали за ним. Она плыла через площадь, и за ней несли шлейф платья из венецианской парчи с узкими полосками горностая на обшлагах. Длинную вуаль, скрывавшую лицо и шею, удерживала на голове маленькая герцогская корона. Дамы одеты были в платья цвета индиго и алые плащи. Шляпы и тюрбаны на их головах блистали драгоценными камнями, вуали были тоньше паутины.
Приблизившись к папе, Лоренцо сбросил золотой плащ и простерся ниц на мостовой. Поднимаясь, он целовал поочередно сперва ступню, затем колено понтифика и наконец поднялся в полный рост. Встал и Тебальдо. Он ладонями охватил голову дожа, поцеловал его в щеки и обнял.
– Добро пожаловать, возлюбленный сын Церкви. Сядь от меня по правую руку.
Под крики толпы дож занял собственный трон.
Снова затрезвонили колокола и зазвучал гимн. Тебальдо взял дожа за руку и провел в базилику, где папе предстояло отслужить торжественную обедню в честь всех святых. В каждом движении новоизбранного понтифика Орфео видел смирение и строгое сознание нового долга. Ни одежда, ни действия его не противоречили словам, которые говорил он в пути. И Орфео вдруг охватила гордость: большая честь – быть приближенным к такому человеку.
Месса продолжалась почти до полудня. Затем Тебальдо сел на белого осла. Лоренцо придержал ему стремя и проводил в бухту. Корабли, собранные для рейда на Анкону, один за другим проходили перед набережной.
– Благослови успех нашего флота, святой отец, – сказал Лоренцо.
Папа ответил негромко, но Орфео расслышал его слова. К несчастью, это означало, что слышали их и другие, оказавшиеся поблизости от говорящего.
– Я стану молиться за благополучное возвращение ваших людей и кораблей, – сказал папа. – Но молиться за успех предприятия, которое считаю пиратским набегом, не могу. Жители Анконы также мои дети.
Лоренцо побагровел. Папа же, обернувшись к морю, воздел руку и осенил корабли широким крестным знамением.
Крики радости, гремевшие с кораблей, не могли заглушить голоса беспокойства, нашептывавшего Орфео, что церемонии пора бы закончиться, а им лучше бы поскорей оказаться в пути, в окружении рыцарского конвоя. Ему пришло в голову, что вооруженные воины могут пригодиться не только как почетный кортеж.
Когда последняя галера покинула гавань, дож вывел папского ослика обратно на площадь. Трон папы переставили на возвышение, откуда видна была вся площадь. Теперь предстоял парад гильдий и принесение даров, которое, как предсказывал Джулиано, могло затянуться на несколько дней. Пока папа усаживался, дож шепнул что-то одному из своих людей. Возможно, его приказ и не имел отношения к высказанному папой в гавани упреку. Однако, когда на площади появилось шествие гильдии стеклодувов, одетых в алые мантии, блистающих знаменами и драгоценными кубками и сосудами, Орфео замешался в толпу и начал пробиваться к капитану римских рыцарей.
Ночь выдалась непроглядная – самая подходящая погода для злоумышленника. Черные тучи собрались над Ассизи еще днем, предвещая зимние бури, которые вскоре похоронят горы в снегу. Чуть более светлое пятно на краю одного облака указывало, где скрывается молодой месяц.
Переступая босыми ногами по ледяному каменному полу спальни, Конрад почти радовался холоду. Доски могли бы выдать его скрипом, несмотря даже на звучные храпы братьев. Карман ему оттягивал небольшой железный стержень, который отшельник подобрал у кузницы. Он рассчитывал отжать одну-две боковые доски, а после поставить их на место, не оставив следов взлома. После этого предстояло выбраться из Сакро Конвенто. Даже если кража пройдет незамеченной, рукопись Фомы Челанского надо где-то читать или хотя бы спрятать. Правда, скрыв ограбление, он выиграет время, чтобы покинуть обитель непринужденно, при свете дня, с краденым манускриптом за пазухой.
Конрад так и не смог поверить, что решился на кражу, даже когда на цыпочках выбрался из спальни и прокрался в аркаду. Да уж, Лео и Франциск, даже зная и одобряя его цель, едва ли одобрят средство! В темноте Конрад ощупывал стену, отыскивая крошечные выбоины, оставленные зубилом каменотеса на гранитных блоках. Его охватило странное чувство: словно он касался ладонями истории ордена. Он представлял себе потных работников, роющих землю для фундамента по указаниям Элиаса, обтесывающих огромные камни, которые каждый день подвозят из каменоломен, на огромных лебедках поднимающих вверх плиты и бревна. Разве не для того Конрад затеял похищение, чтобы вернуться к истокам ордена, стертым из истории Бонавентурой и его министрами-провинциалами?
Джованни да Парма, когда был генералом ордена, честно пытался примириться с братьями-спиритуалами. Те, что стремились строго блюсти простой завет бедности, оставались все же членами братства. Иное дело – Бонавентура. Он не терпел в своей братии странствующих апостолов, которые просят милостыню или чистят стойла ради пропитания, обихаживают больных и прокаженных, спят вместе со скотиной и каждого встречного ставят выше себя.
Семь лет назад, изгоняя Конрада из Ассизи, Бонавентура пытался оправдать растущее богатство ордена.
– Вначале, – говорил он тогда, – братьями были невежественные простецы. Я за то и полюбил жизнь блаженного Франциска и раннюю историю ордена, что она напоминала начало и рост церкви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
– А сколько платят?
– Двенадцать «либров» галет, двенадцать унций солонины, двадцать четыре – бобов, девять сыра и бочонок вина. Будем и сыты, и пьяны.
– Да я о дукатах. Будет чем позвенеть в кошельке, когда вернемся?
– Монетки? Ему нужна монета! Ты все такой же расчетливый, а, Орфео? – Джулиано подмигнул собутыльникам. – Сразу видно, чей отец торговал шерстью. Замечаете алчный блеск в его еврейских глазках?
Он запустил руку под изрезанную ножевыми шрамами столешницу и извлек откуда-то блестящий золотой.
– Два замечательных портретика Лоренцо Тьеполо, амико, и, главное, вся добыча, какую сумеешь притащить на борт, – твоя! Это тебе не раз чихнуть! Анконцы последнее время разбухли от добра.
– Пора поободрать жирок, – хитро подмигнул незнакомец.
Орфео оглядел собутыльников. Казалось бы, отличный случай, и домой вернутся уже через месяц. Но почему-то он медлил соглашаться.
Юноша чуть насупился в ответ на выжидательные взгляды.
– Подумаю ночку, а утром здесь встретимся, – сказал он. – Мне еще надо заручиться разрешением святого отца. Он просил меня проводить его только до Венеции, но пока что не отпустил. – И смущенно добавил: – Я – его талисман на счастье.
– А! Неудивительно, что ты размяк, – кивнул Джулиано. – По этому поводу надо еще выпить! – призывно заорал он, и приятели принялись колотить чашами по столу, пока не появилась Сесилия с кувшином.
Она склонилась на столом, задев рыжей прядью щеку Орфео. Женщина успела надушить волосы, а если бы моряк усомнился, что она старалась для него, ее колено, коснувшееся его ноги, пока она разливала вино, рассеяло бы всякую неуверенность. Он погладил служанку по бедру и слегка ущипнул, когда она повернулась с кувшином к соседнему столику. Последняя чаша с приятелями – и он идет.
Многие венецианки были рыжеволосыми, но мало кто распускал волосы так свободно, как Сесилия. Пожалуй, с точки зрения церкви нескромно оставлять непокрытой голову и показывать уши, но Сесилия мало сталкивалась с духовными лицами, а если и имела с ними дело, то с такими, кто не поставил бы ей в вину свободную прическу. Орфео мысленно сравнил ее со знатными горожанками, ежедневно с важным видом показывавшимися на мраморных ступенях своих дворцов. Цокколи, высокие, как ходули, парчовые наряды и россыпи самоцветов, которых хватило бы скупить весь Ассизи. Их длинные локоны и выбеленная рисовой мукой кожа так же фальшивы, как души, и ни в чем они не сравнятся с простушкой Сесилией. Он оглянулся, встретил ее взгляд от дальней стены, и желание вспыхнуло в нем с такой силой, что чресла пронзила боль.
– А я научилась писать свое имя, – похвасталась Сесилия. – Один дружок научил.
Она приподнялась на локте, чтобы лучше видеть его лицо. Орфео ответил ей сонной улыбкой и поглаживал по волосам, пока она чертила буквы у него на груди, обведя первое «С» вокруг правого соска.
Слабый свет, пробивавшийся в дыры ветхой занавески, раздражал его, как зудящий над ухом комар. Хотелось уложить женскую головку к себе на плечо и снова закрыть глаза, но моряк понимал, что скоро придется возвращаться во дворец. Он тоскливо вздохнул. Сесилия прервала свое трудное занятие и участливо спросила:
– Ты опять загрустил, Орфео?
– Сам не знаю, отчего бы, – отозвался он.
– Не знаешь? А я сразу скажу.
Он двумя пальцами взял ее за подбородок, притянул к себе и поцеловал.
– Так скажи, о премудрая, и просвети мой разум.
– Вовсе не смешно! – фыркнула она и сделала серьезное лицо. – Женщины многое понимают.
Вытянувшись рядом с ним, она продела ладошку ему под локоть.
– Помнишь, ты мне рассказывал, почему сбежал из дома? После той драки, когда я тебя отмывала? «Я с кем угодно подерусь просто ради драки, – сказал ты, – но черт меня возьми, если стану убивать за деньги!» Если бы ты отправился с ними грабить Анкону, так показал бы себя не лучше, чем твой папаша, когда сжег тот замок. Будь я на твоем месте, я бы еще малость задержалась с новым папой. И со своей Сесилией.
Орфео скользнул губами по ее щеке и вновь откинулся, утонув в подушке.
– С моей Сесилией, – повторил он. – Мудрейшей женщиной в христианском мире. Будь я проклят, если ты – не последняя из пифий.
– Это же хорошо, нет?
– Еще бы! В старину люди тратили месяцы пути, чтобы добраться к оракулам и их служительницам. Преклоняли пред ними колени и осыпали их дарами.
– От этого и я бы не отказалась. Почему так больше не делают?
Орфео рассмеялся и крепко прижал ее к себе.
– Потому, о женщина, которой не все известно, что вас больше не берут в священнослужители. Те времена прошли навсегда, а жаль. – Он нежно поцеловал ее в шею под самым подбородком и легонько прикусил кожу зубами. – Но если совет нужен мне, я и теперь иду к вам.
В другое время, в другом месте он мог бы и остаться с Сесилией, последовав ее совету. Впрочем, подругу он всегда найдет на месте, когда бы ни вернулся, а его жизнь – он это знал – в вечном движении. Сама же Сесилия, с ее горячим и щедрым сердцем, никогда не останется без утешителя.
«Ответов так и нет, – себя Конрад. – здесь ответов! Я даром трачу время с этим Фомой Аквинским».
Терпение у него иссякло куда раньше, чем он ожидал. После недели за книгой его листки для заметок оставались, почитай, чистыми. Он выписал всего один параграф – о порочной природе женщины, – да и то только ради того, чтобы когда-нибудь прочесть его языкастой сестре Амате, которая явно неправильно понимала место женщины в великой цепи бытия. Конрад находил мрачное утешение в том, что блестящий богослов и даже сам великий Аристотель разделяли его чувства по этому поводу.
Вопрос ХСП, статья i, Ответ на возражение i.
Ибо Философ говорит: «Женщина – это неудавшийся мужчина». Ибо сила, действующая в мужском семени, склонна производить совершенное подобие мужского пола, в то время как зачатие женщины происходит от недостатка действующей силы, или от неудачного расположения материала, или даже от некоего внешнего вмешательства, такого как южный ветер, несущий влагу, как замечает Философ в «Происхождении животных».
Несмотря на внутреннее отвращение к диалектике и систематической теологии, Конрад должен был признать, что Фома глубоко понимает естественный порядок вещей. Он также пожалел, что в студенчестве не уделял больше внимания Аристотелю. Казалось бы, жизнь отшельника доставляла бесконечные возможности наблюдать жизнь диких созданий, но он даже не приблизился к высшему уровню понимания, к тому глубочайшему проникновению в суть вещей, которая позволяет возвыситься над видимым глазу. Кто бы мог подумать, например, что принесенная ветром влага способна влиять на размножение?
Сползая с табурета, Конрад с вожделением взглянул на запертые шкафы, как часовые выстроившиеся над сокровищницей Лодовико. Если копии запретных рукописей остались в Сакро Конвенто и если среди них есть первая история Фомы Челанского, то хранится она именно здесь. Конрад повел плечами и несколько раз присел, разминая колени. Библиотекарь, кажется, был занят чем-то в дальнем конце комнаты.
Конрад втиснулся между полок, лениво обводя взглядом ряды книг и время от времени извлекая то одну, то другую. Возвращая книгу на место, он словно бы ненароком бросал взгляд по проходу. Убедившись, что ни Лодовико, ни переписчик его не видят, он потихоньку стал приближаться к заветной цели. Висячие замки выглядели тяжелыми и неприступными, зато шкафы, сообразил отшельник, рассмотрев их вблизи, сделаны были из мягких сосновых досок. Наклонившись, он нажал на боковину пальцем. Дерево прогнулось. Если раздобыть инструмент...
Он отдернул руку. Боже милостивый! Неужто я дошел до такого? Да, кажется, дошел. Более насущный вопрос – хватит ли дерзости сделать следующий шаг? Пробраться в библиотеку ночью не трудно: Лодовико не запирает дверь. А вот заполучив нужный манускрипт, придется покинуть братство, как-нибудь обойдя запертые ворота и привратника. Потом придется удирать от двуногих гончих, которых, конечно, пошлет за ним Бонавентура. Ну, только бы добраться до гор, а там он окажется в своей стихии. Правда, если его схватят до того, жизнь его будет в руках Бонавентуры.
Шарканье сандалий в соседнем проходе на время прервало его спор с самим собой. Присев на корточки, он увидел над рядом книг колени Лодовико. Когда библиотекарь удалился в конец ряда, отшельник поспешил вернуться на свое место и к тому времени, как Лодовико завершил свой обход, сидел, так глубоко зарывшись носом в «Сумму», что на нем, пожалуй, отпечатались бы чернила, будь рукопись посвежей. Уголком глаза Конрад заметил, как библиотекарь, отворачиваясь, презрительно скривил губы.
Через два дня, второго ноября, братия отмечает День Всех Святых. После долгого дня молитв и литургий заморенные братья способны будут думать только о теплых тюфяках. Если он и вправду наберется храбрости взломать шкаф, время самое подходящее. К тому же как раз на эту ночь приходится новолуние. Если хоть тонкое облачко прикроет новорожденный серпик, никто не увидит его в темноте.
20
Орфео отправился в базилику заранее, чтобы помочь с приготовлениями. В этот день должно было состояться торжественное чествование папы. Цветами и коврами занималась целая армия венецианцев, так что молодой моряк присоединился к команде, переносившей тяжелый трон на площадь Святого Марка, где понтифик должен был принимать дожа и знатных горожан. Вторым перенесли трон поменьше – для дожа. Потом Орфео помогал чистить белого осла его святейшества. На всякий случай над тронами установили навесы: с юга и запада надвигались грозовые облака.
Вокруг толкались локтями горожане, пробиваясь к местам, откуда открывался лучший вид. Рыцарский отряд, прибывший из самого Рима, оцепил площадь кольцом, оттеснив толпу к краям. К часу терции зазвонил большой колокол Святого Марка, и хор мужских голосов из базилики откликнулся гимном «Те Deum Laudamus» «Тебя, Господи, хвалим!» – начало латинского гимна.
. Голоса зазвучали громче, когда певчие выступили из собора на площадь.
Орфео нетерпеливо ожидал появления Тебальдо. Венецианцы обожают красочные зрелища. Как обставит свой выход папа? Пока Орфео видел его только в непринужденной обстановке, на борту корабля или на отдыхе во дворце.
Найдутся ли у него в сундуке одежды, пригодные сравняться роскошью с одеяниям Лоренцо Тьеполи и его догарессы? Для здешних богатых горожан наружность – это все!
Взволнованный шум прошел по толпе со стороны дворца. Орфео вытянул шею и улыбнулся, увидев Тебальдо. Папа шел к трону босой, склонив непокрытую голову, одетый в простую черную сутану сельского священника. Казалось, он не замечает зрителей. Губы его беззвучно двигались в молчаливой молитве. Наконец он поднял голову и поймал взгляд стоящего у трона Орфео. Лицо его ясно говорило: «Реформы начинаются здесь».
Между тем в бухте Святого Марка появился дож, проведший ночь в родовом палаццо. Парадная барка причалила к набережной, и восторженные крики взметнулись новой волной, когда правитель города ступил на берег. Он также был в сутане – белоснежной, отороченной мехом горностая и более короткой, чем у папы. Под ней виднелись алые облегающие штанины, а поверх накинут был плащ из золотой парчи. Догаресса и дамы ее свиты следовали за ним. Она плыла через площадь, и за ней несли шлейф платья из венецианской парчи с узкими полосками горностая на обшлагах. Длинную вуаль, скрывавшую лицо и шею, удерживала на голове маленькая герцогская корона. Дамы одеты были в платья цвета индиго и алые плащи. Шляпы и тюрбаны на их головах блистали драгоценными камнями, вуали были тоньше паутины.
Приблизившись к папе, Лоренцо сбросил золотой плащ и простерся ниц на мостовой. Поднимаясь, он целовал поочередно сперва ступню, затем колено понтифика и наконец поднялся в полный рост. Встал и Тебальдо. Он ладонями охватил голову дожа, поцеловал его в щеки и обнял.
– Добро пожаловать, возлюбленный сын Церкви. Сядь от меня по правую руку.
Под крики толпы дож занял собственный трон.
Снова затрезвонили колокола и зазвучал гимн. Тебальдо взял дожа за руку и провел в базилику, где папе предстояло отслужить торжественную обедню в честь всех святых. В каждом движении новоизбранного понтифика Орфео видел смирение и строгое сознание нового долга. Ни одежда, ни действия его не противоречили словам, которые говорил он в пути. И Орфео вдруг охватила гордость: большая честь – быть приближенным к такому человеку.
Месса продолжалась почти до полудня. Затем Тебальдо сел на белого осла. Лоренцо придержал ему стремя и проводил в бухту. Корабли, собранные для рейда на Анкону, один за другим проходили перед набережной.
– Благослови успех нашего флота, святой отец, – сказал Лоренцо.
Папа ответил негромко, но Орфео расслышал его слова. К несчастью, это означало, что слышали их и другие, оказавшиеся поблизости от говорящего.
– Я стану молиться за благополучное возвращение ваших людей и кораблей, – сказал папа. – Но молиться за успех предприятия, которое считаю пиратским набегом, не могу. Жители Анконы также мои дети.
Лоренцо побагровел. Папа же, обернувшись к морю, воздел руку и осенил корабли широким крестным знамением.
Крики радости, гремевшие с кораблей, не могли заглушить голоса беспокойства, нашептывавшего Орфео, что церемонии пора бы закончиться, а им лучше бы поскорей оказаться в пути, в окружении рыцарского конвоя. Ему пришло в голову, что вооруженные воины могут пригодиться не только как почетный кортеж.
Когда последняя галера покинула гавань, дож вывел папского ослика обратно на площадь. Трон папы переставили на возвышение, откуда видна была вся площадь. Теперь предстоял парад гильдий и принесение даров, которое, как предсказывал Джулиано, могло затянуться на несколько дней. Пока папа усаживался, дож шепнул что-то одному из своих людей. Возможно, его приказ и не имел отношения к высказанному папой в гавани упреку. Однако, когда на площади появилось шествие гильдии стеклодувов, одетых в алые мантии, блистающих знаменами и драгоценными кубками и сосудами, Орфео замешался в толпу и начал пробиваться к капитану римских рыцарей.
Ночь выдалась непроглядная – самая подходящая погода для злоумышленника. Черные тучи собрались над Ассизи еще днем, предвещая зимние бури, которые вскоре похоронят горы в снегу. Чуть более светлое пятно на краю одного облака указывало, где скрывается молодой месяц.
Переступая босыми ногами по ледяному каменному полу спальни, Конрад почти радовался холоду. Доски могли бы выдать его скрипом, несмотря даже на звучные храпы братьев. Карман ему оттягивал небольшой железный стержень, который отшельник подобрал у кузницы. Он рассчитывал отжать одну-две боковые доски, а после поставить их на место, не оставив следов взлома. После этого предстояло выбраться из Сакро Конвенто. Даже если кража пройдет незамеченной, рукопись Фомы Челанского надо где-то читать или хотя бы спрятать. Правда, скрыв ограбление, он выиграет время, чтобы покинуть обитель непринужденно, при свете дня, с краденым манускриптом за пазухой.
Конрад так и не смог поверить, что решился на кражу, даже когда на цыпочках выбрался из спальни и прокрался в аркаду. Да уж, Лео и Франциск, даже зная и одобряя его цель, едва ли одобрят средство! В темноте Конрад ощупывал стену, отыскивая крошечные выбоины, оставленные зубилом каменотеса на гранитных блоках. Его охватило странное чувство: словно он касался ладонями истории ордена. Он представлял себе потных работников, роющих землю для фундамента по указаниям Элиаса, обтесывающих огромные камни, которые каждый день подвозят из каменоломен, на огромных лебедках поднимающих вверх плиты и бревна. Разве не для того Конрад затеял похищение, чтобы вернуться к истокам ордена, стертым из истории Бонавентурой и его министрами-провинциалами?
Джованни да Парма, когда был генералом ордена, честно пытался примириться с братьями-спиритуалами. Те, что стремились строго блюсти простой завет бедности, оставались все же членами братства. Иное дело – Бонавентура. Он не терпел в своей братии странствующих апостолов, которые просят милостыню или чистят стойла ради пропитания, обихаживают больных и прокаженных, спят вместе со скотиной и каждого встречного ставят выше себя.
Семь лет назад, изгоняя Конрада из Ассизи, Бонавентура пытался оправдать растущее богатство ордена.
– Вначале, – говорил он тогда, – братьями были невежественные простецы. Я за то и полюбил жизнь блаженного Франциска и раннюю историю ордена, что она напоминала начало и рост церкви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48