Некоторые вещества, которые она использовала, кажется, даже не известны науке!Да уж. В собственное растянутое самоубийство мадемуазель Виктория вложила немало фантазии и изобретательности. Видимо, ее приобретенное под воздействием химии слабоумие отличалось некоторой избирательностью.— Ей, вообще, сколько лет?Вопрос застал Олега врасплох, и потому он ляпнул, не подумав, правду.— Пятнадцать.Шелер дернулся как от удара. Виктория действительно выглядела намного старше, чем была на самом деле.— Во сколько же она... начала? — В голосе его слышалась усталость старого человека, уставшего видеть, как все более и более молодые уходят все в ту же пропасть.Посланник не ответил. Только бросил: «Нам пора» и первым шагнул вперед. * * * — Виктория.Голос вторгся в ее спутанные кошмары, пронзил насквозь, до боли, до ломоты в костях, грубо выдернул на поверхность.Вика подняла тяжелые непослушные веки, попыталась пошевелиться — и не смогла. Перед глазами все расплывалось, холодный, какой-то стерильный свет бил прямо в зрачки, наверху размытыми тенями двигались какие-то фигуры.Неожиданно все сдвинулось, над головой проплыло что-то похожее на дверной проем, и Вика поняла, что ее везут куда-то на... носилках? Или как там называются эти штуковины в больнице...В больнице! Как только пришла эта мысль, Вика поняла, где она находится. А эти фигуры — в масках и белых халатах. Наверно, ее опять подобрала «скорая» на улице. Но почему ее привязали?Глаза наконец приспособились к свету, и девушка смогла взглянуть на окружающее. Сердце тревожно екнуло и забилось где-то в горле. Есть что-то примитивно-атавистическое в том, что заставляет людей до дрожи в коленях бояться операционных комнат. Огромное, заставленное непонятным и громоздким оборудованием помещение, стерильное и безликое, как морг. Знакомая по фильмам гигантская, круглая, вмещающая несколько ламп штуковина над операционным столом. Сам операционный стол... с какими-то железными штуками, здорово напоминающими оковы. Какие-то мониторы. И эти ужасные, бесплотные, безликие, холодные врачи.За последние годы Вика привыкла к галлюцинациям. У нее они бывали самые причудливые, порой откровенно жуткие. И тем не менее сейчас, при виде в принципе знакомой и вполне понятной сцены, ей стало действительно страшно.— Что происходит? — Голос прозвучал хриплым карканьем.Никакой реакции. Медики будто забыли о ее существовании, занятые каким-то таинственными медицинскими делами. Даже в ее голове эта мысль прозвучала пугающе.— Что вы хотите со мной делать?Тишина.Два огромных урода в белых халатах и масках подошли к ней, отдернули простыню. Сквозняк прошелся по коже, вызывая мурашки, и Вика вдруг поняла, что здесь далеко не жарко. Девушка съежилась, не то от страха, не то от холода, но уж конечно не от смущения. Разве она умеет смущаться? Кажется, умеет...Амбалы наклонились, что-то делая с ее руками и ногами. В тот момент, когда девушка открыла было рот для нового протеста, подняли простыню, на которой лежала беспомощная жертва, и одним легким, отработанным движением переместили Вику на операционный стол. Прямо под свет этой огромной пугающей прабабушки всех ламп.— Что вы делаете?Теперь ее голос был тонким и писклявым — от паники. Девушка попыталась дернуться, страшные металлические штуковины звонко защелкнулись на ее запястьях и лодыжках.Ужас вскипел одуряющим варевом. Эти двое... Они не смотрели на нее как на человеческое существо или уж тем более как на молодую женщину. Нет, они смотрели как на... мясо.В голове мгновенно всплыли все рассказываемые шепотом истории о незаконной пересадке органов, о донорах, из которых эти ценные внутренности вырезали. Сама не понимая почему, Вика начала беззвучно плакать. Две соленые дорожки пробежали по ее лицу, оросили губы горечью.— Что вы делаете? — тонко, безнадежно спросил детский голосок.— Ничего, о чем бы вам следовало волноваться, юная дама. — Холодный, безразличный голос. Как раз такой, как бывает у сумасшедших хирургов из фильмов ужасов. — На самом деле мы оказываем вам огромную услугу.Стоявший у ее изголовья был, как и все, в маске и в белом халате, но что-то в том, как он держался и двигался, яснее ясного говорило, что это — самый главный и самый сумасшедший из всех хирургов. Он держал перед собой руки в перчатках, стараясь ни к чему не прикасаться («чтобы не занести микробов» — смутно припомнилось Вике), и его глаза были бледные, какие-то водянистые, как у настоящего маньяка. Почему-то слова этого охотника за органами Вику совсем не успокоили.Она рванулась, и тело отозвалось на резкое движение болью.— Вы... вы не можете! Вы не имеете права! — Она сорвалась на крик. — ЭТО МОИ ОРГАНЫ!Удивительно, как такой тощий организм мог произвести такой выдающийся вопль. Горло точно кипятком обожгло.— Мое дорогое дитя, никто и не собирается покушаться на ваши органы. — Кажется, его насмешило это предположение. — Внутренности наркоманки и алкоголички со стажем в несколько лет? Помилуйте, да кому же нужна эта больная рухлядь?Логичность этого аргумента дошла почти мгновенно. Вика знала, что больна, это было трудно не заметить, даже проводя большую часть времени в состоянии опьянения или страдая от ломки. Но сейчас у нее ничего не болело. И сейчас ей совсем не хотелось расставаться ни с чем из внутренностей, как бы испорчены они ни были!Вообще, сейчас она чувствовала себя лучше, чем когда-либо за последние несколько... лет? Это было странно. Странно и неправильно. В ее венах не было ничего, кроме ее собственной крови, и ей ничего не хотелось туда добавить. Задумайся она об этом, тело наверняка начало бы ломать, а рот бы пересох, требуя очередную дозу, но в настоящий момент Вика была слишком занята, чтобы еще и думать.— Тогда зачем вы меня сюда притащили? — сорванный криком голос отозвался болью и каким-то странным шипением.— А-аа... Видите ли, юная дама, вам выпала возможность поучаствовать в уникальном эксперименте на благо всего человечества!Это было даже хуже, чем самые худшие опасения. Вика закрыла глаза, пытаясь притвориться, что всего этого нет. Просто очередная глюка. Еще одна глюка. Глю-ка... Никогда, никогда, никогда она больше... Впрочем, время показало, что, как бы яростно она ни давала себе подобные обещания, сдержать их не удавалось.— Тысячелетиями человечество страдало от ужасов наркомании. И вот теперь у нас появился шанс положить этому конец!Глаза Вики распахнулись так резко, что свет снова больно ударил по зрачкам. Она не обратила на это никакого внимания.— Что ты ска-зал? — медленно, по слогам спросила она.— Моя дорогая, мы собираемся избавить вас от наркотической зависимости.Гад. Да за такие шутки...— От зависимости нельзя избавиться. — Собственный голос в ушах Вики звучал хрипло, злобно, старо. — На то она и зависимость!— Из десяти лабораторных крыс, на которых я пробовал свой новый революционный метод, четыре выжили и стали совершенно свободны от пагубных привычек! Из людей, правда, еще никто не смог выдержать, но то были ужасные экземпляры: старые и совсем никуда не годные. А вы совсем еще молоды. У вас как минимум один шанс из десяти!Тишина.— Я не даю на это согласия.— А тебя никто и не спрашивает, моя дорогая. Тебя потому и выбрали, что никому нет дела до твоего согласия.— Это незаконно!— Ну разумеется это незаконно. Стал бы я совершать операцию века ночью, тайно, да еще на таком материале, как ты, будь это законно? Ты хоть представляешь, сколько это стоит? Да нет, откуда? Но наука требует жертв. — Он патетически поднял палец. — Мир еще узнает! Они еще дадут мне Нобелевскую премию. Вот увидишь!Сумасшедший ученый-маньяк! Господи, ЗА ЧТО?Вика обвела операционную отчаянным взглядом, ища хоть какой-нибудь выход. Типы в халатах внимали речи этого шизанутого как истине в последней инстанции. Медсестра подошла, катя перед собой металлическую тележку, накрытую остро пахнущей белой салфеткой. В руках у другой медсестры был огромный шприц с какой-то оранжевой дрянью.Вика издала полузадушенное мяуканье и стала биться в своих оковах — молча, отчаянно и неожиданно упорно.— А ну-ка прекратите это, юная дама! — вдруг утратив все свое добродушие и вновь перейдя на «вы», бросил доктор. Было что-то в этом голосе, что заставило Вику обвиснуть, затравленно глядя в водянистые глаза. Маньяк в халате наклонился ближе. — Не будь дурой, девочка. Один шанс из десяти — это ШАНС! А если ты останешься такой, как сейчас, то через несколько месяцев будешь гнить в могиле. Ничего другого быть не может.Она застыла, остекленевшим взором уставившись куда-то за спину врача. Там, прислонившись к стене, скрестив руки на груди, стоял он. Как она могла раньше его не заметить, было совершенно непонятно, так как он, казалось, заполнял своим присутствием все помещение. Темные глаза горели на этом лице, и Вика вдруг поняла, что сопротивляться совершенно бесполезно, что все равно все будет, как он захочет. Потому что не было ни малейшего сомнения: именно он принес ее сюда.Вика позволила повернуть себя на бок и зафиксировать голову жесткими валиками. Позволила вколоть себе что-то в шею и в кожу у черепа. Послушно дала надеть на лицо маску и даже вдохнула пару раз, прежде чем эту неудобную штуку сняли. Голова немного кружилась, но, кажется, отключаться она не собиралась.Медсестра подтолкнула поближе тележку и откинула белую салфетку. Под ней зловеще поблескивал обширный набор разнообразных и весьма причудливых пыточных инструментов. Глаза Вики потрясенно расширились, тело дернулось.«Который из этих скальпель? Наверное, все. А зачем этот крючок? Господи, что он будет отрезать такими ножницами?»Холод и ощущение какого-то царапанья на коже головы. Ей брили волосы в области виска.— Зачем?— А я не сказал? Это будет ма-аленькая операция. Я назвал ее «избирательная нейрорецепторная денаркологическая лоботомия». Кое-что вырежем у вас, кое-что подсадим из того, что я вырастил в своей лаборатории. К сожалению, во время нейрохирургических операций больной должен оставаться в сознании, но, не беспокойтесь, больно не будет. Мы вам уже вкололи местный наркоз, а в мозгу нет болевых рецепторов. Да и череп мы вскрывать не будем, только просверлим ма-аленькую дырочку (даже на рентгене не будет видно). Медицина, знаете ли, за последние годы очень продвинулась в таких делах.Взгляд Вики остекленел.— Ло... ботомия? — уцепилась она за единственное знакомое слово. Половина лица утратила чувствительность, и говорить было трудно.— Не беспокойтесь, ни на что иное, кроме пристрастия к наркотическим веществам, это не повлияет.Она зажмурилась. Они ведь не будут копаться в ее мозгах тем... крючком?Ее висок смазали чем-то... кажется, йодом. Потом притащили что-то похожее на очень тонкую дрель, дали ей полюбоваться, как эта штука вертится и жужжит, затем стали что-то с ее помощью делать в районе виска, там, где она не могла видеть. Больно действительно не было: правая половина головы точно окаменела, утратив всякую чувствительность. Вика не видела, что происходит, но слышала озабоченные и деловые переговоры врачей, наблюдала, как брали с подноса все эти ужасные инструменты, как их клали назад окровавленными, в какой-то белой слизи. Мелькнул огромный шприц с какой-то жуткой дрянью ядовито-зеленого, почти светящегося цвета. Секунду спустя он появился вновь — пустой. Падали на пол окрашенные ее кровью белые салфетки. Пищали и щелкали подключенные к ней приборы. Тикали часы.Ее полностью игнорировали, и это было, наверное, самое страшное. Беспомощная. Никчемная. И его взгляд, ощущаемый как ожог на обнаженной коже, казалось, говорил: «Ты сама во всем виновата!»Что-то дрогнуло в глубине сознания. Что-то разбилось, что-то исчезло навсегда. И виной этому были не хирургические инструменты, а его бесцеремонное вмешательство.Бесконечные минуты, а быть может часы. Наконец, когда девушке стало казаться, что она сейчас потеряет сознание от ужаса, ее голову освободили, а телу позволили занять более удобную позицию.— Как вы себя чувствуете, юная дама? Хотите косячок?Вика хотела умереть. О чем и сказала.— Ага! — ответил псих во врачебном халате. Кажется, он решил, что каким-то вывернутым образом это означает улучшение. — Приготовьте наркотическую пробу!Она думала, что уже слишком измучена, чтобы бояться. Она была не права. Тон, которым это было сказано, — торжественный, зловещий, многозначительный — открыл ей новые глубины потаенного ужаса.— Готовьте шприц с адреналином, сестра. На всякий случай. Принесите электрошок — было бы глупо потерять ее только потому, что придется, как в прошлый раз, выискивать эту штуку по всему отделению. И прибор искусственного дыхания!Господи, спаси меня, дуру грешную! Господи, защити! Я в тебя не верила и сейчас не верю, но помоги! Никогда больше, Господи! Клянусь! На этот раз действительно никогда!Пожалуйста!Она снова заплакала.Сестра стояла рядом, держа грандиозных размеров шприц; у изголовья загрохотало какое-то оборудование. Один из амбалов осторожно принес маленький пакетик. Белый порошок — что это такое, Вика поняла мгновенно. Но впервые за много лет не испытала ни малейшего желания приобщиться к нирване. Это должно было бы удивить, но сил на удивление не осталось.— Гадость, — брезгливо бросил доктор, вскрывая пакетик и что-то там делая с порошком на подносе. Минуту спустя появился с миниатюрным одноразовым шприцем, в котором болталась мутная белая жидкость. Вика протестующе вскрикнула и попыталась забиться в дальний угол своего стола — насколько позволяли оковы. Но холодные, облаченные в резину пальцы больно сдавили руку, нащупывая вены. Девушку переполняло отчаяние: после всех этих мук снова оказаться на игле! И зачем? Чтобы удовлетворить любопытство какого-то ур-рода от науки!«Ур-род от науки» наклонился к ней, впившись в лицо своими водянистыми серыми глазами.— А теперь слушай меня внимательно, девочка. Сейчас я вколю тебе... ну, кое-что из тех гадостей, которые, как мы знаем, ты использовала. Доза очень маленькая, но вполне достаточная для «улета». Однако ты не должна ничего почувствовать. Твой организм эту гадость больше чувствовать не умеет, понятно? Потому что, если он сможет ее ощутить, ты умрешь.Игла впилась в руку — больно, холодно, обжигающе. Вика издала долгий, отчаянный крик — и откуда только силы взялись?Движение — все отступили от стола. Глаза докторов были прикованы к показаниям и попискиваниям приборов, только он смотрел на нее все так же пристально и презрительно.Поначалу ничего не происходило. Потом... Как будто по руке начал подниматься жидкий огонь. Грудь сдавило обручем, тело выгнулось в судороге. Она не могла дышать. Пальцы бессильно скребли по поверхности стола, голова запрокинулась, рот открывался и закрывался в попытке сделать вдох, в попытке закричать от дикого, какого-то примитивного ужаса, но даже в этом ей было отказано. Она не могла дышать!Она не могла дышать!Кто-то заорал приказы. Что-то холодное вонзилось в грудь, еще одно — в руку. Метались вокруг тени.ОНА НЕ МОГЛА ДЫШАТЬ!— ...Шок! Быстро!Тьма.Боль!Ее грудь горела, плавилась, шипела ожогом. Тело выгнулось резкой, болезненной дугой, оковы до крови впились в кожу, рот жадно хватал воздух. Упала обратно на стол, больно ушибив лопатки.Дышать! О, какая великая радость — дышать! Мы так мало думаем о воздухе... до тех пор, пока он не исчезнет! Дышать!В поле зрения появилось лицо: маска, водянистые глаза, выбившиеся из-под шапочки седые волосы. Две руки держали какие-то штуки, с помощью которых в фильмах оживляли мертвецов. Электрошок.Его губы двигались, что-то произнося, и, хотя она не слышала ни звука, слова падали куда-то глубоко внутрь, отдаваясь эхом не то просьбы, не то приказа.Тьма снова стала наступать, поглощая свет. Заливалась писком какая-то надоедливая сигнализация...— ...Еще!Боль! Грудь точно в огне, легкие горят, горло раздирает от судорожных вздохов. На лицо нацепили что-то... маску. Ровный звук, громкий, свистящий. Дышать тяжело, почти непередаваемо тяжело, но какое это все-таки счастье — дышать! Чуть повернула голову. От этой штуки на ее лице шла трубка, которая заканчивалась у невероятно громоздкой и неуклюжей стеклянной штуковины, внутри которой поднималась и опускалась серая гармошка. Прибор искусственного дыхания!В голове немного прояснилось, и, осмотревшись, Вика увидела, что доктора стоят расслабленные, точно после тяжелой работы. Кто-то уже начал развязывать тесемки на своих халатах...Толчок, мелькание стен: ее вновь положили на носилки. Потолок поехал в сторону: повезли. Когда мимо мелькнула дверь операционной, Вика наконец позволила себе опустить веки и провалиться в черное, успокаивающее безмолвие. Кажется, она будет жить. * * * — ...Мир потерял в вашем лице гениального актера, доктор.— Врач должен быть немного актером, но на этот раз я превзошел самого себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48