Борис вырвал рюкзак из моих рук и вышел из машины. Мы с Колей вышли вслед за ним и направились к зданию конторы.
– Давай, нажремся что ли? – предложил Коля, хмуро взглянув мне в глаза. – По-моему, самое время нажраться, да поблевать...
– Давай! – пробормотал я в ответ. – Мне эта стерва в душу написала! С ними всегда так – расшевелят бархатными попками и преданными глазками, влюбят до посинения, а потом писают в душу...
– Прости, папочка, прости! – услышал я сзади плачущий голос плетущейся за нами Ольги. – Я больше не буду! Прости...
– Слышишь? – ткнул меня Коля локтем в бок. – Похоже, она не дописала...
И, довольный своей шуткой, расхохотался.
– Ты должен, должен меня простить! – продолжала канючить Ольга. – А если не простишь я... я...
– Что – я!!? – почувствовав в словах девушки угрозу, обернулся я к ней.
– Не забывай – я знаю все о тебе, твоем сыне и... теще!!! – кинула мне в лицо Ольга.
– Может, замочим ее? – деловито предложил Коля, поняв, что речь идет о серьезном. – Сейчас я вполне способен...
– Да ну ее в задницу! – отмахнулся я. – Если ее мочить, то со всеми бабами вместе – они все такие. Я лучше разжалую ее из дочек в рядовые женщины...
– Давай, разжалуй! – мгновенно расцвела Ольга и, бросившись мне на грудь, начала целовать мои щетинистые щеки.
Сначала я отстранялся, но губы девушки были такими нежными и чувственными, что я не выдержал, обнял ее за талию и начал целовать все, что было не прикрыто ее летней кофточкой...
– Иди, приведи себя в порядок! – нацеловавшись вволю, приказал я и пошел за друзьями, не пожелавшими наблюдать любовную сцену, только что умело поставленную Ольгой.
В кают-компании мы сразу взяли быка за рога. Попросив Инессу выдать нам все наличное спиртное, мы уселись за стол. Как только Инесса явилась с подносом, уставленном пятью или шестью полупустыми бутылками, мы составили из их содержимого коктейль и, мгновенно проглотив его, уставились друг на друга...
– Мало! – коротко охарактеризовал Коля свое состояние.
– Да, мало! – согласился Борис, внимательно прислушиваясь к своему желудку.
– Поедем в Кавалерово? – предложил я. – Тем более тут нам больше делать нечего.
– Поедем! – согласился Коля. – Что-то мне расхотелось сидеть здесь до конца Шуриного спектакля. Как бы нас в его финале не вынесли ногами вперед!
– Оставайтесь! – услышали мы от двери участливо-просящий голос только что появившегося главного режиссера Шилинской шахты. – Самое интересное в конце будет... Не пожалеете!
– Ну, ну... – скептически покачал головой Борис. – Массовое захоронение публики под торжественный рев бульдозера?
– Всяко может быть... Все под богом ходим... – потупив взор, пробормотал в ответ Шура. Но тут же вскинул глаза и, смущенно улыбаясь сказал:
– А у меня выпивка есть! На всякий непредвиденный случай заначенная...
– Сразу бы с этого начинал! – бросил Коля, стараясь выглядеть недовольным. – Тащи ее сюда!
Шура попросил меня помочь и мы вместе с ним ушли в кладовую.
– А правда, что Черный тещу зарезал и потому сюда в тайгу закатился? – спросил Николай Бориса, как только Чернов с Шурой вышли из кают-компании. – Я не верил, пока Ольгиных угроз не услышал.
– Чепуха! – ухмыльнулся Борис. – Это он ей, да, видимо, и тебе, лапшу на уши навешал. Как говорится, желаемое за действительное выдавал. Жива-здорова его теща... Черный – это вообще что-то... Дури в нем – навалом... Представляешь, когда он из своего института в базарные сторожа ушел, то, самоутверждения ради, роман накатал о своих невероятных приключениях в Иране и Таджикистане. Уписаться можно – "Смерть за Гиссарским хребтом" назвал. И в этой писанине своей описал, как жена его вытурила. И самое смешное, что через полтора года все так и случилось. Дословно, как говорится. Предугадал он это или запрограммировал свою женушку – не знаю... А она, Веруня... Я как ее на свадьбе увидел, сразу раскусил... Кошачье сердце, Львица, рожденная в год Собаки... Кстати, Черный не знает, что она еще до развода в одного своего студента влюбилась, художника-любителя, а он оказался пассивным гомиком. Юрка Плотников, хихикая, мне об этом по секрету рассказал. Года два она его перевоспитать пыталась, но напрасно: сколько пидара не корми, он на жопу смотрит...
– Да... Бог не фраер, он все видит, – усмехнулся Баламут, почему-то вспомнив религиозного проповедника, ошивавшегося вокруг его жены. – А как Черный в Приморье очутился?
– В тайгу он уехал, потому как дочка его болела долго и в психушку чуть не угодила...
– Как так?
– Да эта человечина, теща его, не хотела, чтобы Черный с дочкой виделся и всякие гадости ей про него говорила. Вот крыша у Полины и поехала – они ведь с Черным не разлей вода были... А эта змея рада – наняла психиатра и тот напел Черному, что ради дочери он должен забыть ее. А жить в одном городе с дочкой и не видеть ее он не смог... Вот и умотал в тайгу от себя подальше...
* * *
Мы вернулись с Шурой через десять минут с картонным ящиком. Коля бросился к нему и начал его распаковывать.
– Смородиновый ликер... Двадцать восемь оборотов... И столько же сахара, – вынув одну бутылку, разочарованно протянул он. – Хотя двенадцать бутылок...
Лишь только мы разлили пахучий ликер в хрустальные стаканы, принесенные Инессой, в проеме двери появилась Ольга. Она была столь обольстительна в длинном обтягивающем черном платье и черных лодочках на высоких каблучках, что все мы замолчали и, затаив дыхание, уставились на девушку. Насладившись произведенным эффектом, Ольга неторопливо направилась к столу. И тогда выяснилось, что у платья сбоку имеется длинный вырез, при ходьбе обнажающий неимоверно изящную, стройную ножку.
– Конец тебе, Черный... – прошептал Бельмондо, сидевший рядом со мной. – Завидую...
– Похоже, да... "Красавица – это миг, подрубающий вечность..." – говорят японцы... – пробормотал я, не сводя зачарованных глаз с выреза в котором вот-вот должна была появится сразившая меня наповал точеная ножка. – Вот змеюка!
Ольга подошла ко мне, легким движением руки сбросила мою ногу на пол (по понятным причинам я сидел, заложив ногу на ногу) и устроилась у меня на коленях. Ее мягкая, горячая попка пришлась ко двору и его обрадованный хозяин немедленно полез из кожи вон. Игриво поерзав, Ольга привела его в твердокаменное состояние и, затем нежно поцеловав меня в губы, зашептала на ухо:
– Останемся на недельку? Не пожалеешь... – и когда я тяжелым вздохом дал ей понять, что нахожусь в полной ее власти, перепорхнула на соседний стул...
К счастью, в это время Инесса водрузила на стол два блюда с запеченными молочными поросятами. Если бы не они, я бы немедленно утащил Ольгу куда-нибудь в уединенное место... Но поросята своими поджаристыми бочками смогли укротить мой пыл и, немного успокоившись, я начал в поисках ножа шарить глазами по столу... Найдя нож, поднял глаза на Ольгу и, увидев ее откровенный полуоткрытый ротик, ее желающие прикосновений губы, забыл о поросятах...
...Я до сих пор чувствую Олины губы... Мягкие, эластичные, трепетные, в момент поцелуя они заставляли помнить только о себе... В живом своем танце они играли прикосновениями, обнимали и ласкали... Они согревали проникновенным теплом, они не обещали – они отдавали все...
О, господи, как мы напились! На этот раз пили все – Шура со своими соратниками, включая Инессу, и Ирина Ивановна... Именно последняя сподвигла уже не вязавшую лыка Ольгу танцевать кан-кан на столе. В разгар веселья пришел Смоктуновский, самовольно оставивший свой пост у клоповника с Худосоковым. Минут пять он стоял в проеме двери с разинутым ртом, наблюдая за скачущими на столе девушками. Увидев его, Ольга спорхнула со стола, подскочила к нему и повела к нам. Ничего не понимающий Иннокентий попытался вырваться, но Ирина Ивановна, схватив его подмышками, втащила на стол, обняла и крепко поцеловала в губы. Когда поцелуй закончился, рядом с ними уже стояла Ольга с искрящимся бокалом смородинового ликера. Вдвоем с раскрасневшейся Ириной Ивановной они влили напиток в горло поэта будущих лет и, когда тот откашлялся, взяли его под руки и продолжили танец уже втроем...
Выпив еще по фужеру, мы начали танцевать вокруг стола летку-енку, закончившуюся принципом домино, после исполнения которого мы все по двое по трое расползлись по углам комнаты. Пьяненького Шуру кто-то нарядил в лапти, снятые с "деревенской" стены; он ходил в них с пустым бокалом от группы к группе и, пошатываясь и пьяно улыбаясь, всем говорил:
– Я вас отблагодарю... Всех отблагодарю... Вы будете счастливы, очень счастливы...
Когда он с этими словами приблизился ко мне и подсел рядом, я, криво улыбаясь, спросил его:
– Шур, а Шур, Елкин-то чего опять не выкинет? Похоже, не такой он уж тебе преданный...
– Почему не преданный?
– Ящик с Ольгой упер...
– А... Дык... это я его попросил... девушке помочь...
– Как помочь???
– Он сразу мне доложил, что девица клинья под него подбивает... Ну я, хохмы ради, и попросил ей помочь...
– Так ты знал, что в ящике мусор?
– Нет, не знал... Откуда?
– Так, значит, мы корячились, корячились, а ты взял и отдал ящик Ольге...
– Так все же хорошо кончилось...
– Ну, ну... Хорошо... Кирпичами и опилками... Ой, Шура, отойди лучше от меня... Щас разойдусь, как это море на картине Айвазовского и утопнешь ты в моем море гнева...
Шура, виновато улыбаясь, пожал плечами, встал и опять начал ходить по кают-компании со словами: "Я вас отблагодарю... Всех отблагодарю..."
В конце концов, Ольга посадила его рядом с собой (на полу, прямо под румпелем "морской" стены) и, моментально посерьезнев, начала о чем-то спрашивать. Мы с Борисом наблюдали за ними вполглаза из другого угла кают-компании.
– Не такая уж она пьяная... – сказал мне Бельмондо, пытаясь сфокусировать глаза, на разрезе Ольгиного платья. – До постели дотянет... А ты дотянешь или подстраховать?
– Ты уже ходил два раза куда-то с Инессой...
– Да приелась она мне... Первый раз я с одной бабой столько трахаюсь. Да еще, представляешь, как только трусики с нее стяну, она...
– Представляю... – криво улыбнулся я. – Как только ты с нее трусики стянешь, она начинает о своем Христе говорить... И о претворении человечества в поголовные ангелы. Но дальнейшее сексуальное ее творчество, насколько я помню, с лихвой все компенсирует...
– Ком... компенсирут... компенсирует... Но Ольга лучше, хоть и с двойным дном баба.
– Забудь. Я на нее не полезу и тебе не советую... А если Инесса надоела, пере... переквали... квалифицируйся на Ирку...
– А на нее... Шура глаз положил...
– Да ты что!!?
– Ага! Смотри, он и сейчас на нее пялится... А она его глазами ест, как будто провинился он и в угол идти не хочет... Что-то тут не то с этой бабой...
Шура и в самом деле не слушал что-то объяснявшую ему Ольгу, а внимательно наблюдал за Ириной Ивановной, отдыхавшей после танцев на больничной кровати. Рядом с ней на сверкающей эмалью белоснежной утке сидел Коля и, после каждой фразы отпивая из бокала, рассказывал любимый свой анекдот: "...стащил он с себя майку, подумал, подумал и пошел к холодильнику и опять выпил. Потом в спальню вернулся, а она лежит голая уже, вовсю трепещет. А он снял трусы, подумал, подумал и... пошел к холодильнику. Выпил рюмочку холодной, вернулся в спальню уже неуверенной, естественно походкой, покачался перед кроватью и говорит ей ласковым голосом: "Слезай, женщина, становись на карачки!" Баба расцвела, прыг на ковер, стала на четвереньки и голую попку к нему тянет. А мужик вскочил ей на спину, шлепнул с размаху по заднице и кричит: "Но-о, к холодильнику!""
Я улыбнулся анекдоту и посоветовал Борису:
– А ты попробуй с Иркой-то... Вдруг выгорит?
– Попробую, куда деваться? – ответил Борис и начал рассматривать Ирину Ивановну раздевающими глазами.
Но судьба в тот вечер не оставила нам выбора: сначала перед нами откуда-то из воздуха воплотилась Инесса со смирительной рубашкой в руках. Приобретя устойчивые очертания, она поманила Бориса пальчиком, а когда тот, картинно вздохнув, встал, накинула на него белоснежный экспонат "больничной" стены и, взявшись за длиннющие рукава, увела его из кают-компании. А потом передо мной воплотилась разгневанная чем-то Ольга. Не сказав и слова, она схватила меня за руку и потащила к двери.
– Ты что такая сердитая? – спросил я, очутившись на ее кровати.
– С Шурой поцапалась...
– А что так?
– Он должен знать, куда делось содержимое ящика.
– А... Чемоданы Руцкого... Чемоданы Илюхина... Да ну их... Давай, лучше поцелуемся...
– А нежнее не можешь?
– Мог... Но теперь ты такая земная... – вздохнул я и пьяно запел Окуджаву: "Мы земны, земны и к черту, к черту сказки о богах..."
– "Просто мы на крыльях носим, то, что носят на руках..." – продолжила Ольга и, внимательно оглядев меня с ног до головы, скептически покачала головой:
– Ну и напились же вы, князь...
– Да... Вот так, вот, мы живем... – разочарованно покачал я головой. – Я пьяный, а ты о долларах думаешь... Обманывала меня... Использовала... А я мечтал о другом... Я мечтал прикоснуться к богине... Мечтал ласкать ее трепетной своей кожей... Нет... ты не знаешь, что это такое – спать с богиней! Это не оргазм с эякуляцией, это растворение в космосе сосков и волнующих бедер, это восторг прикосновения... А ты знаешь, что такое восторг прикосновения? Не-е-т, не знаешь... Это... Это когда ты всем своим существом входишь в любимое тело и растворяешься в нем на тысячу веков...
– Двенадцатый час уже, – сказала Ольга, присев рядом. – Спи, давай, все рано от тебя толку не будет... Пьяница...
– Послушай, Оленька, пошли прогуляемся? Спать совсем не хочется, а ночь такая лунная, тепло... Пошли, а? На природе хорошо, там все земное...
– Пошли... Вот только переоденусь...
Ольга стянула с себя платье и осталась в том, что женщины одевают, чтобы потрясти впечатлительных мужчин. Черный кружевной бюстгальтер, полупрозрачные трусики общей площадью в два квадратных дециметра, чулочки на ажурных резинках... И все это на тоненьких завораживающих каблучках.
– Не снимай! – попросил я, увидев, что Ольга собирается снять лодочки. – Иди ко мне...
Ольга внимательно посмотрела на меня, затем, видимо, удовлетворившись степенью блеска моих глаз, подала груди вперед и игриво улыбаясь, пошла ко мне... Хмель немедленно испарился из разгорячившейся моей головы, сердце бешено заколотилось, – никогда в жизни оно не представляло, что будет биться в унисон с сердцем такой потрясающей красавицы!
В свои восемнадцать лет Ольга оказалась опытной женщиной. Она не отдавала себя, как это делают большинство женщин – "Бери меня – я твоя..." Дарят, а потом смотрят сквозь ресницы: "Посмотрим, посмотрим, на что ты способен..." Она бросилась в любовь, как после жаркого дня бросаются в живительную морскую воду...
...Я снял с нее бюстгальтер и трусики, но чулки и туфельки оставил – они возбуждали меня сверх всякой меры, особенно изящные туфельки на высоких тонких каблучках. Как только трусики упали на пол, Ольга обняла меня с каким-то особым чувством и значением, обняла, как бы давая нашим электромагнитным оболочкам соединиться в единый кокон любви, в котором нет места ни тревогам и сомнениям, ни думам и оценкам, ни надеждам и сожалениям, кокон, в котором существуют только полностью и навсегда раскрепощенная чувственность и желание проникнутся ею до последней клеточки...
Когда наши оболочки слились в одну, я увидел свою Ольгу... И увидел воплощенную в ее лучащемся теле мечту о живой остановке вечно ускользающего времени на самом, самом гребне бесконечного пространства... И мое тело озарилось такой же мечтой.
Дав глазам вдоволь насытится исходящей от девушки аурой, я прикрыл их и начал вслепую ласкать тело девушки кончиками пальцев. И делал это неторопливо... Я наслаждался и девственной нежностью кожи, и возможностью быть желанным гостем в самых сокровенных уголках девичьего тела, и тем, что предугадывал, что случится с моими пальцами на том или ином отрезке их путешествия. Когда мои пальцы заскользили по щеке Ольги по направлению к ее губам, я знал что, как только средний и безымянный путешественники достигнут их, ротик девушки приоткроется и они будут игриво прикушены. Затем, когда безымянный палец выберется к подбородку, чтобы насладится бархатом девичьей кожи не только своей подушечкой, но и чувствительными бочками, средний палец будет нежно и страстно обхвачен влажными губами и язычком... И в течении шести или семи секунд они будут заворожено исполнять партию не вступивших еще в действие органов. А когда пальцы другой моей руки, насладившись трепетом внутренней поверхности бедер, скроются в росистой чаще, девушка чуть дернет ягодицами...
...Блюз пальцев был прерван случайностью. Моя голова, полная завораживающих образов, опустилась к плечу девушки и только лишь я коснулся его виском, глаза мои открылись и я увидел грудь Ольги... Ее обиженный длительным невниманием маленький коричневый сосок оскорблено смотрел в сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
– Давай, нажремся что ли? – предложил Коля, хмуро взглянув мне в глаза. – По-моему, самое время нажраться, да поблевать...
– Давай! – пробормотал я в ответ. – Мне эта стерва в душу написала! С ними всегда так – расшевелят бархатными попками и преданными глазками, влюбят до посинения, а потом писают в душу...
– Прости, папочка, прости! – услышал я сзади плачущий голос плетущейся за нами Ольги. – Я больше не буду! Прости...
– Слышишь? – ткнул меня Коля локтем в бок. – Похоже, она не дописала...
И, довольный своей шуткой, расхохотался.
– Ты должен, должен меня простить! – продолжала канючить Ольга. – А если не простишь я... я...
– Что – я!!? – почувствовав в словах девушки угрозу, обернулся я к ней.
– Не забывай – я знаю все о тебе, твоем сыне и... теще!!! – кинула мне в лицо Ольга.
– Может, замочим ее? – деловито предложил Коля, поняв, что речь идет о серьезном. – Сейчас я вполне способен...
– Да ну ее в задницу! – отмахнулся я. – Если ее мочить, то со всеми бабами вместе – они все такие. Я лучше разжалую ее из дочек в рядовые женщины...
– Давай, разжалуй! – мгновенно расцвела Ольга и, бросившись мне на грудь, начала целовать мои щетинистые щеки.
Сначала я отстранялся, но губы девушки были такими нежными и чувственными, что я не выдержал, обнял ее за талию и начал целовать все, что было не прикрыто ее летней кофточкой...
– Иди, приведи себя в порядок! – нацеловавшись вволю, приказал я и пошел за друзьями, не пожелавшими наблюдать любовную сцену, только что умело поставленную Ольгой.
В кают-компании мы сразу взяли быка за рога. Попросив Инессу выдать нам все наличное спиртное, мы уселись за стол. Как только Инесса явилась с подносом, уставленном пятью или шестью полупустыми бутылками, мы составили из их содержимого коктейль и, мгновенно проглотив его, уставились друг на друга...
– Мало! – коротко охарактеризовал Коля свое состояние.
– Да, мало! – согласился Борис, внимательно прислушиваясь к своему желудку.
– Поедем в Кавалерово? – предложил я. – Тем более тут нам больше делать нечего.
– Поедем! – согласился Коля. – Что-то мне расхотелось сидеть здесь до конца Шуриного спектакля. Как бы нас в его финале не вынесли ногами вперед!
– Оставайтесь! – услышали мы от двери участливо-просящий голос только что появившегося главного режиссера Шилинской шахты. – Самое интересное в конце будет... Не пожалеете!
– Ну, ну... – скептически покачал головой Борис. – Массовое захоронение публики под торжественный рев бульдозера?
– Всяко может быть... Все под богом ходим... – потупив взор, пробормотал в ответ Шура. Но тут же вскинул глаза и, смущенно улыбаясь сказал:
– А у меня выпивка есть! На всякий непредвиденный случай заначенная...
– Сразу бы с этого начинал! – бросил Коля, стараясь выглядеть недовольным. – Тащи ее сюда!
Шура попросил меня помочь и мы вместе с ним ушли в кладовую.
– А правда, что Черный тещу зарезал и потому сюда в тайгу закатился? – спросил Николай Бориса, как только Чернов с Шурой вышли из кают-компании. – Я не верил, пока Ольгиных угроз не услышал.
– Чепуха! – ухмыльнулся Борис. – Это он ей, да, видимо, и тебе, лапшу на уши навешал. Как говорится, желаемое за действительное выдавал. Жива-здорова его теща... Черный – это вообще что-то... Дури в нем – навалом... Представляешь, когда он из своего института в базарные сторожа ушел, то, самоутверждения ради, роман накатал о своих невероятных приключениях в Иране и Таджикистане. Уписаться можно – "Смерть за Гиссарским хребтом" назвал. И в этой писанине своей описал, как жена его вытурила. И самое смешное, что через полтора года все так и случилось. Дословно, как говорится. Предугадал он это или запрограммировал свою женушку – не знаю... А она, Веруня... Я как ее на свадьбе увидел, сразу раскусил... Кошачье сердце, Львица, рожденная в год Собаки... Кстати, Черный не знает, что она еще до развода в одного своего студента влюбилась, художника-любителя, а он оказался пассивным гомиком. Юрка Плотников, хихикая, мне об этом по секрету рассказал. Года два она его перевоспитать пыталась, но напрасно: сколько пидара не корми, он на жопу смотрит...
– Да... Бог не фраер, он все видит, – усмехнулся Баламут, почему-то вспомнив религиозного проповедника, ошивавшегося вокруг его жены. – А как Черный в Приморье очутился?
– В тайгу он уехал, потому как дочка его болела долго и в психушку чуть не угодила...
– Как так?
– Да эта человечина, теща его, не хотела, чтобы Черный с дочкой виделся и всякие гадости ей про него говорила. Вот крыша у Полины и поехала – они ведь с Черным не разлей вода были... А эта змея рада – наняла психиатра и тот напел Черному, что ради дочери он должен забыть ее. А жить в одном городе с дочкой и не видеть ее он не смог... Вот и умотал в тайгу от себя подальше...
* * *
Мы вернулись с Шурой через десять минут с картонным ящиком. Коля бросился к нему и начал его распаковывать.
– Смородиновый ликер... Двадцать восемь оборотов... И столько же сахара, – вынув одну бутылку, разочарованно протянул он. – Хотя двенадцать бутылок...
Лишь только мы разлили пахучий ликер в хрустальные стаканы, принесенные Инессой, в проеме двери появилась Ольга. Она была столь обольстительна в длинном обтягивающем черном платье и черных лодочках на высоких каблучках, что все мы замолчали и, затаив дыхание, уставились на девушку. Насладившись произведенным эффектом, Ольга неторопливо направилась к столу. И тогда выяснилось, что у платья сбоку имеется длинный вырез, при ходьбе обнажающий неимоверно изящную, стройную ножку.
– Конец тебе, Черный... – прошептал Бельмондо, сидевший рядом со мной. – Завидую...
– Похоже, да... "Красавица – это миг, подрубающий вечность..." – говорят японцы... – пробормотал я, не сводя зачарованных глаз с выреза в котором вот-вот должна была появится сразившая меня наповал точеная ножка. – Вот змеюка!
Ольга подошла ко мне, легким движением руки сбросила мою ногу на пол (по понятным причинам я сидел, заложив ногу на ногу) и устроилась у меня на коленях. Ее мягкая, горячая попка пришлась ко двору и его обрадованный хозяин немедленно полез из кожи вон. Игриво поерзав, Ольга привела его в твердокаменное состояние и, затем нежно поцеловав меня в губы, зашептала на ухо:
– Останемся на недельку? Не пожалеешь... – и когда я тяжелым вздохом дал ей понять, что нахожусь в полной ее власти, перепорхнула на соседний стул...
К счастью, в это время Инесса водрузила на стол два блюда с запеченными молочными поросятами. Если бы не они, я бы немедленно утащил Ольгу куда-нибудь в уединенное место... Но поросята своими поджаристыми бочками смогли укротить мой пыл и, немного успокоившись, я начал в поисках ножа шарить глазами по столу... Найдя нож, поднял глаза на Ольгу и, увидев ее откровенный полуоткрытый ротик, ее желающие прикосновений губы, забыл о поросятах...
...Я до сих пор чувствую Олины губы... Мягкие, эластичные, трепетные, в момент поцелуя они заставляли помнить только о себе... В живом своем танце они играли прикосновениями, обнимали и ласкали... Они согревали проникновенным теплом, они не обещали – они отдавали все...
О, господи, как мы напились! На этот раз пили все – Шура со своими соратниками, включая Инессу, и Ирина Ивановна... Именно последняя сподвигла уже не вязавшую лыка Ольгу танцевать кан-кан на столе. В разгар веселья пришел Смоктуновский, самовольно оставивший свой пост у клоповника с Худосоковым. Минут пять он стоял в проеме двери с разинутым ртом, наблюдая за скачущими на столе девушками. Увидев его, Ольга спорхнула со стола, подскочила к нему и повела к нам. Ничего не понимающий Иннокентий попытался вырваться, но Ирина Ивановна, схватив его подмышками, втащила на стол, обняла и крепко поцеловала в губы. Когда поцелуй закончился, рядом с ними уже стояла Ольга с искрящимся бокалом смородинового ликера. Вдвоем с раскрасневшейся Ириной Ивановной они влили напиток в горло поэта будущих лет и, когда тот откашлялся, взяли его под руки и продолжили танец уже втроем...
Выпив еще по фужеру, мы начали танцевать вокруг стола летку-енку, закончившуюся принципом домино, после исполнения которого мы все по двое по трое расползлись по углам комнаты. Пьяненького Шуру кто-то нарядил в лапти, снятые с "деревенской" стены; он ходил в них с пустым бокалом от группы к группе и, пошатываясь и пьяно улыбаясь, всем говорил:
– Я вас отблагодарю... Всех отблагодарю... Вы будете счастливы, очень счастливы...
Когда он с этими словами приблизился ко мне и подсел рядом, я, криво улыбаясь, спросил его:
– Шур, а Шур, Елкин-то чего опять не выкинет? Похоже, не такой он уж тебе преданный...
– Почему не преданный?
– Ящик с Ольгой упер...
– А... Дык... это я его попросил... девушке помочь...
– Как помочь???
– Он сразу мне доложил, что девица клинья под него подбивает... Ну я, хохмы ради, и попросил ей помочь...
– Так ты знал, что в ящике мусор?
– Нет, не знал... Откуда?
– Так, значит, мы корячились, корячились, а ты взял и отдал ящик Ольге...
– Так все же хорошо кончилось...
– Ну, ну... Хорошо... Кирпичами и опилками... Ой, Шура, отойди лучше от меня... Щас разойдусь, как это море на картине Айвазовского и утопнешь ты в моем море гнева...
Шура, виновато улыбаясь, пожал плечами, встал и опять начал ходить по кают-компании со словами: "Я вас отблагодарю... Всех отблагодарю..."
В конце концов, Ольга посадила его рядом с собой (на полу, прямо под румпелем "морской" стены) и, моментально посерьезнев, начала о чем-то спрашивать. Мы с Борисом наблюдали за ними вполглаза из другого угла кают-компании.
– Не такая уж она пьяная... – сказал мне Бельмондо, пытаясь сфокусировать глаза, на разрезе Ольгиного платья. – До постели дотянет... А ты дотянешь или подстраховать?
– Ты уже ходил два раза куда-то с Инессой...
– Да приелась она мне... Первый раз я с одной бабой столько трахаюсь. Да еще, представляешь, как только трусики с нее стяну, она...
– Представляю... – криво улыбнулся я. – Как только ты с нее трусики стянешь, она начинает о своем Христе говорить... И о претворении человечества в поголовные ангелы. Но дальнейшее сексуальное ее творчество, насколько я помню, с лихвой все компенсирует...
– Ком... компенсирут... компенсирует... Но Ольга лучше, хоть и с двойным дном баба.
– Забудь. Я на нее не полезу и тебе не советую... А если Инесса надоела, пере... переквали... квалифицируйся на Ирку...
– А на нее... Шура глаз положил...
– Да ты что!!?
– Ага! Смотри, он и сейчас на нее пялится... А она его глазами ест, как будто провинился он и в угол идти не хочет... Что-то тут не то с этой бабой...
Шура и в самом деле не слушал что-то объяснявшую ему Ольгу, а внимательно наблюдал за Ириной Ивановной, отдыхавшей после танцев на больничной кровати. Рядом с ней на сверкающей эмалью белоснежной утке сидел Коля и, после каждой фразы отпивая из бокала, рассказывал любимый свой анекдот: "...стащил он с себя майку, подумал, подумал и пошел к холодильнику и опять выпил. Потом в спальню вернулся, а она лежит голая уже, вовсю трепещет. А он снял трусы, подумал, подумал и... пошел к холодильнику. Выпил рюмочку холодной, вернулся в спальню уже неуверенной, естественно походкой, покачался перед кроватью и говорит ей ласковым голосом: "Слезай, женщина, становись на карачки!" Баба расцвела, прыг на ковер, стала на четвереньки и голую попку к нему тянет. А мужик вскочил ей на спину, шлепнул с размаху по заднице и кричит: "Но-о, к холодильнику!""
Я улыбнулся анекдоту и посоветовал Борису:
– А ты попробуй с Иркой-то... Вдруг выгорит?
– Попробую, куда деваться? – ответил Борис и начал рассматривать Ирину Ивановну раздевающими глазами.
Но судьба в тот вечер не оставила нам выбора: сначала перед нами откуда-то из воздуха воплотилась Инесса со смирительной рубашкой в руках. Приобретя устойчивые очертания, она поманила Бориса пальчиком, а когда тот, картинно вздохнув, встал, накинула на него белоснежный экспонат "больничной" стены и, взявшись за длиннющие рукава, увела его из кают-компании. А потом передо мной воплотилась разгневанная чем-то Ольга. Не сказав и слова, она схватила меня за руку и потащила к двери.
– Ты что такая сердитая? – спросил я, очутившись на ее кровати.
– С Шурой поцапалась...
– А что так?
– Он должен знать, куда делось содержимое ящика.
– А... Чемоданы Руцкого... Чемоданы Илюхина... Да ну их... Давай, лучше поцелуемся...
– А нежнее не можешь?
– Мог... Но теперь ты такая земная... – вздохнул я и пьяно запел Окуджаву: "Мы земны, земны и к черту, к черту сказки о богах..."
– "Просто мы на крыльях носим, то, что носят на руках..." – продолжила Ольга и, внимательно оглядев меня с ног до головы, скептически покачала головой:
– Ну и напились же вы, князь...
– Да... Вот так, вот, мы живем... – разочарованно покачал я головой. – Я пьяный, а ты о долларах думаешь... Обманывала меня... Использовала... А я мечтал о другом... Я мечтал прикоснуться к богине... Мечтал ласкать ее трепетной своей кожей... Нет... ты не знаешь, что это такое – спать с богиней! Это не оргазм с эякуляцией, это растворение в космосе сосков и волнующих бедер, это восторг прикосновения... А ты знаешь, что такое восторг прикосновения? Не-е-т, не знаешь... Это... Это когда ты всем своим существом входишь в любимое тело и растворяешься в нем на тысячу веков...
– Двенадцатый час уже, – сказала Ольга, присев рядом. – Спи, давай, все рано от тебя толку не будет... Пьяница...
– Послушай, Оленька, пошли прогуляемся? Спать совсем не хочется, а ночь такая лунная, тепло... Пошли, а? На природе хорошо, там все земное...
– Пошли... Вот только переоденусь...
Ольга стянула с себя платье и осталась в том, что женщины одевают, чтобы потрясти впечатлительных мужчин. Черный кружевной бюстгальтер, полупрозрачные трусики общей площадью в два квадратных дециметра, чулочки на ажурных резинках... И все это на тоненьких завораживающих каблучках.
– Не снимай! – попросил я, увидев, что Ольга собирается снять лодочки. – Иди ко мне...
Ольга внимательно посмотрела на меня, затем, видимо, удовлетворившись степенью блеска моих глаз, подала груди вперед и игриво улыбаясь, пошла ко мне... Хмель немедленно испарился из разгорячившейся моей головы, сердце бешено заколотилось, – никогда в жизни оно не представляло, что будет биться в унисон с сердцем такой потрясающей красавицы!
В свои восемнадцать лет Ольга оказалась опытной женщиной. Она не отдавала себя, как это делают большинство женщин – "Бери меня – я твоя..." Дарят, а потом смотрят сквозь ресницы: "Посмотрим, посмотрим, на что ты способен..." Она бросилась в любовь, как после жаркого дня бросаются в живительную морскую воду...
...Я снял с нее бюстгальтер и трусики, но чулки и туфельки оставил – они возбуждали меня сверх всякой меры, особенно изящные туфельки на высоких тонких каблучках. Как только трусики упали на пол, Ольга обняла меня с каким-то особым чувством и значением, обняла, как бы давая нашим электромагнитным оболочкам соединиться в единый кокон любви, в котором нет места ни тревогам и сомнениям, ни думам и оценкам, ни надеждам и сожалениям, кокон, в котором существуют только полностью и навсегда раскрепощенная чувственность и желание проникнутся ею до последней клеточки...
Когда наши оболочки слились в одну, я увидел свою Ольгу... И увидел воплощенную в ее лучащемся теле мечту о живой остановке вечно ускользающего времени на самом, самом гребне бесконечного пространства... И мое тело озарилось такой же мечтой.
Дав глазам вдоволь насытится исходящей от девушки аурой, я прикрыл их и начал вслепую ласкать тело девушки кончиками пальцев. И делал это неторопливо... Я наслаждался и девственной нежностью кожи, и возможностью быть желанным гостем в самых сокровенных уголках девичьего тела, и тем, что предугадывал, что случится с моими пальцами на том или ином отрезке их путешествия. Когда мои пальцы заскользили по щеке Ольги по направлению к ее губам, я знал что, как только средний и безымянный путешественники достигнут их, ротик девушки приоткроется и они будут игриво прикушены. Затем, когда безымянный палец выберется к подбородку, чтобы насладится бархатом девичьей кожи не только своей подушечкой, но и чувствительными бочками, средний палец будет нежно и страстно обхвачен влажными губами и язычком... И в течении шести или семи секунд они будут заворожено исполнять партию не вступивших еще в действие органов. А когда пальцы другой моей руки, насладившись трепетом внутренней поверхности бедер, скроются в росистой чаще, девушка чуть дернет ягодицами...
...Блюз пальцев был прерван случайностью. Моя голова, полная завораживающих образов, опустилась к плечу девушки и только лишь я коснулся его виском, глаза мои открылись и я увидел грудь Ольги... Ее обиженный длительным невниманием маленький коричневый сосок оскорблено смотрел в сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28