А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Но продавец в магазине Марка Кросса уверял, что в Париже уже носят красные сумочки и что в самом скором времени яркие цвета станут такими же привычными, как черный, коричневый или беж. Она решила, что сумка стоимостью в девяносто пять долларов не может вызвать презрительной усмешки, и купила её; и когда сумка перешла в её собственность, то стала даже ей нравиться. Марго торопливо переложила в неё деньги – больше тысячи долларов, которые она не успела истратить, губную помаду, пудреницу, пачку сигарет, зажигалку, несколько безделушек, которые могли, или, вернее, когда-то обещали пригодиться, и, наконец, свой единственный талисман – старую любительскую фотографию, изображавшую её и братьев у дверей гаража.
Какие все они юные на этом снимке и какой у них старомодный вид! Она стоит посредине и смеется, Кен вскинул голову и скорчил надменную гримасу, а Дэви – какое серьезное лицо у Дэви! В те времена у них не было ровно ничего, одни только мечты. Но какие богатые мечты, подумала Марго, для таких бедных детей! Ну что ж, теперь всё сбылось: и она и мальчики получат то, о чём они всегда мечтали. Марго была так счастлива, что ей хотелось плакать от счастья – ведь она не могла закричать во весь голос: «Я счастлива! Я счастлива!» – и выразить хоть малую долю той безумной радости, которая сейчас бурлила в ней. Снова и снова она повторяла про себя: «Я добилась! Я добилась!»
Она не могла дождаться, когда же наконец начнется этот полет туда, где сбудутся все обещания, данные себе и братьям. В Уикершеме она ступит на землю, неся в руках самые ценные подарки, какие только могло представить её воображение, и наиболее ценным из них будет то, что Дуг поможет им добиться полного успеха. И всё это сделала она, та самая девочка, которая не так давно, стоя ночью на коленях у постели, в нижней юбочке, заменявшей ей ночную рубашку, исступленно шептала двум жалким, оборванным мальчуганам: «Только подождите! Наступит время, когда у вас будет всё, что вы хотите, – и я добьюсь этого!»
«И я добилась! – думала Марго. – Я дам всё, о чём они мечтали, и даже больше того!»
И словно для того, чтобы она вконец измучилась от нетерпения, один за другим начались телефонные звонки – друзья Дуга хотели пожелать ей счастливого пути. Каждый раз, положив трубку, она устремлялась к двери, и новый звонок заставлял её возвращаться. Третий раз она взяла трубку уже со смехом. На четвертый раз попросили к телефону мистера Волрата. Едва Марго успела сказать, что его здесь нет, как в трубке послышался взволнованный голос Карла Бэннермена:
– Я буду говорить с нею, хелло. Центральная! Я буду говорить с нею! Хелло, это Марго?
– Карл, я не знала, что вы в Нью-Йорке.
– Какой черт в Нью-Йорке! Я всё ещё тут. Где хозяин?
– Он ждет меня в Уикершеме. Что-нибудь случилось?
– Да вы что, шутите? Слушайте, скажите хоть вы: зачем он это сделал?
– Что именно? Карл, я тороплюсь на самолет.
– Разве вы не знаете, что он продал дело Бэрли? И слова никому не сказал. Даже не попрощался. Слушайте, я заявил, что хочу работать, но работы для меня больше нет. Меня выставили, и всё. Господи, неужели он не сделал никаких распоряжений насчет меня?
– Не знаю, Карл.
– Не может быть, чтобы он вам ничего не говорил!
– Уверяю вас, я ничего не знаю. Он и о продаже акций мне ничего не сказал. Должно быть, он решил это внезапно – позвонил туда, и всё. Мне очень жаль, Карл. Я поговорю с ним.
– Пожалуйста, детка! Я, конечно, куда-нибудь приткнусь, но мне очень хотелось бы остаться здесь.
Марго казалось, что это говорит какой-то незнакомый, жалкий и испуганный человек с голосом Карла Бэннермена, и ей вдруг стало грустно. Впервые она подумала о том, что Карлу уже за пятьдесят, словно возрастом можно было объяснить то, что с ним происходит.
Грусть не оставляла Марго и когда она спускалась вниз на лифте – грусть, вызванная каким-то тяжелым предчувствием. Садясь в машину, Марго была очень задумчива.
Лимузин скользил по Парк-авеню, забитой машинами до отказа, потом по прямым улицам-ущельям, каждый конец которых упирался в голубое небо, словно город был выстроен на высоком плато. Затем переправа на пароме и соленый запах нагретой солнцем воды и бесконечное шоссе, которое извилистой ниткой тянулось по равнинам Джерси и потом отлого спустилось к аэродрому в Ньюарке.
Всю дорогу Марго твердила про себя, что она богата, молода и что вся её будущая жизнь ясна, как эти дали, простиравшиеся за передним стеклом большой черной машины. Всё, что её сейчас окружало, было как бы залогом того, что отныне её никогда не коснется нужда, и постепенно на душе у неё становилось легче.
Серебряный трехмоторный самолет с рифлеными боками был готов к отлету, и шестнадцать пассажиров уже сидели на своих местах. Безошибочное чутье мгновенно подсказало Марго, что она находится в особом обществе, члены которого узнают друг друга по невидимым ярлыкам и этикеткам. Идя вслед за стюардессой по наклонному проходу между креслами. Марго чувствовала на себе оценивающие взгляды.
Она незаметно улыбнулась, вдруг поняв, что действительность намного превзошла её давнюю заветную мечту о том, чтобы продолжить ту незабываемую поездку с родителями в пульмановском вагоне и совершить путешествие к счастью, обставленное всеми атрибутами роскоши. Много лет мечта о такой поездке была для неё олицетворение всего того, к чему она стремилась, – и вот сбылось даже это, и к тому же в обстановке, далеко превзошедшей все её мечты, ибо лететь в этом огромном новом самолете было гораздо романтичнее, чем ехать в купе любого вагона.
Наконец дверь захлопнулась, и большой «фоккерфорд», описав над аэродромом круг, взмыл кверху; покрытый дымкой Манхэттен промелькнул внизу и остался где-то позади – самолет, кружа в воздухе, устремился на запад, в ясную летнюю голубизну. Марго села поудобнее, восхищаясь мощным самолетом, – жаль, что его делал не Дуг. «Вот чем ему следовало бы заняться по-настоящему, – подумала она, решив при случае сказать об этом Дугу. – Именно в пассажирских, а не скоростных военных самолетах будущее авиации, – скажет она ему. – И как бы это было кстати для Мэла Торна!»
За час до Филадельфии из левого мотора вдруг вырвался язык голубого пламени, и самолет вздрогнул; пассажиры привстали, ожидая аварии, но вскоре снова раздался ровный, монотонный гул мотора, и все опять уселись на места, – одни переглядывались, другие, делая вид, что они люди бывалые, даже не поднимали глаз.
Марго снова погрузилась в свои размышления, но характер их сразу изменился. Мысли её потекли совсем в другом направлении, как будто от минутного испуга слетело всё внешнее благополучие и остался только мрак, надвинувшийся на неё после разговора с Карлом Бэннерменом. Её вдруг охватило нетерпение, в она стала нервничать.
Она снова подумала о том, что Дугу следует заняться авиазаводом, но теперь эта мысль приобрела совсем иной оттенок. Непременно надо будет отвлечь его внимание чем-нибудь в этом роде, как только он согласится финансировать работу её братьев. И тогда она уговорит Дуга предать ей пай и возьмет дело в свои руки. Это же вполне естественно, скажет она Дугу, она всегда была очень близка с братьями, – кроме того, у неё трезвый, деловой склад ума. А Дуг пусть занимается авиацией, которая, в конце концов, интересует его больше всего.
И вдруг нить её мыслей оборвалась, их разметал и вытеснил нарастающий страх: а что если Дуг уже встретился с Дэви и Кеном и в эту минуту разговаривает с ними без её участия? Тогда между ними непременно вспыхнет раздор.
Но эту нетерпеливую тревогу заслонила собой ещё более страшная мысль: Дуг может оказаться очень опасным для братьев. Рано или поздно он поступит с ними точно так, как с Мэлом Торном и Карлом Бэннерменом. Ничто на свете его не остановит, и нет никакой возможности предугадать его намерения. И Марго волей-неволей пришлось наконец признать истину, от которой она все эти годы довольно успешно пряталась: Дуг – чрезвычайно опасный человек.
Тревога жгла её всё сильнее и превратилась в панику. Ей так страстно хотелось выполнить данное когда-то братьям обещание, что она нарочно закрывала глаза на то, какую цену потребует с них за это Дуг. Ничто не могло колебать её любви к Дугу – она была слишком предана ему, несмотря на все его недостатки; она даже позволяла себе поверить в то, что при её посредничестве он и её братья через несколько лет смогут работать в дружном единении. Положим, Кена или Дэви не так легко раздавить, как Мэла или Карла, но она даже не станет уверять себя, будто они смогут выстоять против Дуга, если его хищные интересы и безжалостная воля двинутся на них, как колесница бога Кришну. Никто не мог устоять против Дуга, никто, думала Марго со всё возрастающим страхом.
Если Дуг прилетел в Уикершем ещё утром, то, быть может, в эту минуту между ними происходит ссора. Она почти явственно слышала ожесточенные голоса, язвительные упреки, презрительные слова и злобные обвинения. «Скорей, – шептала она скрытому от неё глухой перегородкой пилоту. – Ради бога, скорей!» А самолет скользил в небе по невидимому спиральному спуску, снижаясь над окраиной Питтсбурга, который сверху казался распростертой на земле грозовой тучей.
Марго, взволнованная, вышла из самолета. Ей не сиделось на месте. Её одолевало искушение разыскать телефон и позвонить в Уикершем, но она отвергла эту мысль, боясь опоздать на самолет. Когда пилот дал сигнал к посадке, она первая взбежала по лесенке. Через двадцать минут после вылета из Питтсбурга левый-мотор опять взревел, как в тот раз, потом снова утих, но это затишье было обманчивым, так как вдруг из него трижды, одна за другой, вылетели струи пламени.
И наконец, через какую-то долю секунды, показавшуюся вечностью, мотор оторвался от крыла и медленно, как бывает во сне, рухнул вниз, а по широкому лонжерону поползли неровные языки жёлтого огня. Самолет накренился вправо и с минуту летел на боку, – Марго соскользнула со своего места в проход, думая только о том, что платье её будет наверняка испорчено. Потом самолет выпрямился и тут же круто пошел вниз; пассажиры, сбившись в кучу, покатились по проходу и сгрудились у двери кабины пилота.
«Как мы, должно быть, смешно выглядим», – мелькнуло в голове Марго. Она лежала на куче барахтавшихся тел, всё ещё сжимая в руке сумочку. Она мельком увидела пронесшееся мимо иллюминатора облако – это было похоже на отвесный спуск лифта с неба на землю…
С удивительной ясностью, как бы со стороны, она поняла, что ей становится жаль себя – где-то в животе у неё нарастала боль, не слишком острая, не быстро перешедшая в леденящую тоску, какой она ещё никогда не знала. Через несколько секунд она, вероятно, умрет – невозможно поверить, но это жестокая правда. Она не могла шевельнуться: ощущение отвесного падения парализовало её, и она впервые осознала, что вокруг неё раздаются крики, плач и проклятия. Слава богу, подумала она, среди пассажиров нет детей, и неожиданно почувствовала досаду на тех, кто копошился под нею. Тише, хотелось ей крикнуть, мы все в одинаковом положении. Никому не выбраться отсюда! Внезапно из глаз её хлынули слезы, потому что она не хотела умирать. О боже, это, наверно, будет так больно! Бедный Кен… бедный, бедный Кен!
Фермер застыл на месте, глядя на падающий серебряный факел, и первая мысль, пришедшая ему в голову, была о том, что самолет рухнет на его кукурузное поле. Будь она проклята, эта засуха, – огонь пожрет всё в одну минуту: целый год работы – и вот прошлогодние сбережения вспыхнут и сгорят дотла, как кусок старой, пожелтевшей газеты, годами валявшейся на жарком чердаке. Ну что же, по крайней мере он подаст в суд на авиакомпанию. Хоть чем-нибудь донять этих разъевшихся сволочей!
Раздался удар, ещё более громкий, чем он ожидал, и, что было особенно страшно, послышался треск, будто какой-то великан крушил всё вокруг. Фермер оцепенел, ожидая, что сухие кукурузные стебли вот-вот поглотит надвигающийся вал огня. Но, должно быть, самолет рухнул где-то дальше, наверно, среди холмов. Ну, спасибо хоть за это – и тут фермер неожиданно почувствовал прилив горького разочарования. Только сейчас он осознал, что всю свою жизнь ждал и надеялся на какую-нибудь ужасную катастрофу, которая разразится над ним, уничтожит все его неудачи, ошибки, вечный поток несчастий, тоску, а заодно и его самого. «А, будь оно всё проклято!» – снова и снова повторял он, почти не сознавая, что бежит на ферму, где был телефон, а по щекам его текут слезы.

Весь первый день после сообщения о катастрофе Дэви прожил словно в беспокойном сне, окруженный какой-то странной тьмой, сам не понимая, то ли он среди навязчивого кошмара на короткие мгновения приходит в себя, то ли временами погружается в забытье, притуплявшее мысли о страшном приговоре, вынесенном ему нынче днем. И только ужас утраты был реальным.
Этот первый день был нестерпимой пыткой, ибо Дэви всё время не оставляла безумная надежда: вот-вот зазвонит телефон и окажется, что никакой катастрофы не было, что Марго жива и всё так же весела, жизнерадостна и прелестна, как тогда, когда он видел её в последний раз.
Он был растерян, потрясен. До этой минуты он всегда жил с ощущением, что нет пределов тому, что он может достичь в жизни, а окрыляющее сознание успеха, пришедшее во время последнего опыта, вселяло в него уверенность, что жизнь всегда будет такой, как сейчас. Ссоры с Кеном объяснялись только тем, что у них разное представление о наилучшем и вернейшем пути к той цели, которой они рано или поздно достигнут, и тогда жизнь станет ещё ярче, а все они будут вечно молоды, вечно прекрасны и преисполнены надежд. И вот впервые он вдруг ясно увидел тот предел, который неизбежно ждет каждого, несмотря ни на какие успехи.
В гибели Марго не было никакого смысла, эта гибель ничего не доказывала, ничему не поучала, никому не принесла выгоды, даже не явилась расплатой, – смерть, нелепая во всех отношениях, кроме того, что это была смерть. Она подтверждала только один реальный факт – всех впереди ждет смерть, когда-нибудь неизбежно наступит конец всему.
Как ни тяжело было Дэви, он понимал, что для Кена, который двигался, точно оглушенный, и только временами через силу делал вид, что занят работой, ожидание, пока привезут тело Марго, было беспросветным мраком. Всё это утро Дэви придумывал для него какие-то занятия, стараясь создать видимость, что Кен ему необходим, но пальцы Кена вскоре переставали двигаться, и он сидел, уставясь куда-то вдаль, с застывшим и изможденным лицом.
У Дэви дело шло не лучше, работа потеряла в его глазах всякое значение, хотя он обладал преимуществом, которого был лишен Кен, – после похорон у него начнется другая жизнь. Вики провела у них всю ночь, и Дэви впервые видел, как она прикасается к его брату, говорит с ним, держит его руку и сидит с ним рядом, и не ощущал в себе ревности, за которую ему всегда бывало так стыдно.
– Никогда ещё мы с тобой не были так близки, – сказал ей Дэви, когда Кен под вечер задремал на диване. Дэви сидел напротив неё у заваленного бумагами стола; протянув руку, он накрыл ладонью пальцы Вики. – Даже это, – прошептал он, пожимая её руку, – даже это сближает нас с тобой больше, чем всё, что было между нами раньше. Я часто говорил себе, что ты не любила меня, когда я был так сильно в тебя влюблен, и что, когда ты меня полюбила, я уже был другим. Мне казалось, что мы с тобой шагаем не в ногу. И я думал, что так и пройду всю жизнь не в ногу с тобой…
– Не много же счастья от такой любви, – заметила Вики.
– Я и не надеялся, что буду счастлив, – сказал Дэви. – Я хотел быть с тобой на любых условиях. Но сейчас всё так, как если бы мы полюбили друг друга в одно и то же время.
На следующий день он и Кен встретились с Волратом у гробовщика. О том, чтобы устроить отпевание в доме Волрата, не могло быть и речи, и было решено сделать это в церкви. То есть решали Дэви и Дуг, Кен не произнес ни слова. Готовность Дуга во всем советоваться с ними была лишь замаскированным предложением дружбы, которое Дуг затруднялся высказать словами; поэтому встреча была большим испытанием для Дэви, который видел, что Дуг подавляет готовую вырваться мольбу. Расстаться с ним у дверей было всё равно, что повернуться спиной во время разговора. Дэви предложил ему пойти посидеть с ними в мастерской, и лицо Волрата просветлело; но он тут же сдержанно отказался, словно повинуясь тайному приказу властной силы, которая с некоторых пор стала ему ненавистна.
Ночью Кен, оцепеневший от горя, неожиданно разразился припадком ярости. Он медленно перелистывал составленные Дэви заявки на патенты и вдруг, стукнув кулаком по пачке бумаг, вскочил со стула с искаженным от отчаяния лицом.
– На кой черт всё это! – выкрикнул он. – На кой черт строить планы и надеяться, когда всё равно ничего не выходит или надежды сбываются так, что тебе после этого жить не хочется!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72