Когда Вики, впервые покинув родной дом, переехала в Уикершем, она ещё сохраняла наивную веру в тот мираж любви, чьи очертания и краски возникли когда-то в воображении маленькой девочки в клетчатом берете, катавшейся на коньках по Парамус-авеню. Уикершем представлялся ей золотым островом в лазурном небе – там среди цветущих лугов её встретит и немедленно полюбит блистательный юноша, улыбка которого будет говорить о благородстве его души и нежной чуткости; он, конечно, сразу поймет всё то, что Вики чувствует, но не умеет объяснить словами даже самой себе. И вот всего через полтора года туманным октябрьским вечером она уезжала из Уикершема в Кливленд, ища спасения от горя, которое принесло ей свершение давней мечты.
По дороге в Кливленд она мечтала только об одном: чтобы сердце её не сжималось при имени Кена, чтобы она могла ходить по улицам без неотвязной, никогда не сбывавшейся надежды, что следующий встречный непременно окажется Кеном. Иногда у неё мелькала мысль, не легче ли ей было бы, если б он умер. Или если бы умерла она… Но тут Вики мгновенно убеждалась, что умирать ей вовсе не хочется. Ведь если придет момент, когда уймется эта боль, когда она поймет, что уже не любит Кена, то и земля покажется ей раем.
Подъезжая к Кливленду, Вики даже удивилась тому, что не чувствует ни страха, ни одиночества. Она не в первый раз начинала новую жизнь и только теперь поняла, что, сама того не замечая, уже привыкла к этому.
На станции Вики встретила одна из её двоюродных сестер, Клер Игэн, миловидная женщина лет тридцати, с кислым выражением лица. Она была в меховой шубке. С нею пришел её муж, Мэтти, типичный клерк с худощавым лицом, в серебряных очках. Мэтти подхватил чемоданы Вики, а Клер взяла её под руку и объяснила, что, когда сестры Синклер услыхали о приезде Вики, они собрались все вместе и стали решать, у кого ей жить, а так как у Клер и Мэтти есть лишняя комната, то они и оказались – гм! – победителями. И, не успев перевести дух. Клер сообщила, что через полгода им понадобится эта комната.
– Она сейчас пьет за двоих, – заметил Мэтти, и Клер метнула на него гневный взгляд.
– Между прочим, я этим обязана тебе, – заявила она.
Машина Игэнов, новенький черный лимузин марки «окленд», была покрыта бусинками холодного дождя.
– Мы едем в гости, – сказала Клер. – Конечно, если хочешь, мы сначала подбросим тебя домой, но лучше поедем с нами – ты сразу можешь завести знакомства. Чем скорее приобретешь себе друзей, тем лучше.
Вики молча согласилась. Меньше всего на свете ей хотелось быть наедине с собой. Сквозь завесу дождя тускло мерцали огни, и Мэтти вел машину очень осторожно, не переставая бормотать проклятия по адресу каждого полисмена у перекрестка и водителя каждой машины, встречавшейся на блестевшей под дождем мостовой.
Наконец они прибыли; дверь открылась, и на них тотчас хлынул табачный дым, хохот и бренчание механического пианино. Мэтти исчез в толпе мужчин преимущественно его лет и вскоре вернулся с бокалами, полными пенистой желтоватой жидкости.
– Апельсиновый цвет, – сказал он, подавая один из них Вики. Клер выхватила бокал из её рук.
– Что ты делаешь, безмозглая голова! – прикрикнула Клер на мужа и обратилась к Вики: – Ты сегодня что-нибудь ела?
Вики сказала, что она поела в поезде, и Клер, сразу успокоившись, вернула ей бокал. Орущее радио заглушало голоса, пианино выбрасывало тоненькие, словно папиросная бумага, звуки, разлетавшиеся, как тучи конфетти, но весь этот гам сразу утих, когда к пианино подошел высокий молодой человек и обернулся к публике с заученной лисьей улыбкой, слегка смягченной приподнятыми уголками рта. Он стал петь популярные песенки; у него оказался высокий сладкий тенор.
– Это Расс Ричардсон, – шепнула Клер, обращаясь к Вики. – Он поет по радио. Наша ВПИ, конечно, не бог весть какая радиостанция, но, говорят, её слушают в Нью-Йорке.
Затем Расс Ричардсон с рассчитанной проникновенностью спел попурри из студенческих песен, которые публика выслушала благоговейно, как гимн. Клер сказала Вики, что сама отвезет её домой – Мэтти уже до того надрался, что тискает где-то в уголке Джулию Холдерсон, приняв её за Энни Кейз. По правде говоря, и ребенка они решили завести только затем, чтобы их брак не развалился окончательно, призналась Клер, ведя машину под проливным дождем. Надо же придумать – обзаводиться ребенком, когда два взрослых человека, из которых один даже с высшим образованием, не могут наладить свою жизнь. Она плакала, размазывая по щекам тушь с ресниц.
Маленькая квартирка была уютной и чистенькой. В гостиной стояла новенькая мягкая мебель, а пол почти весь был заставлен целой коллекцией барабанов.
– Это Мэтти развлекается, – с горечью сказала Клер. – Пятьсот долларов уплачено за удовольствие сидеть побарабанить в такт радио. Смотри. – Она повернула выключатель, и в турецком барабане зажегся свет. На коже силуэтом вырисовывалась надпись: «ALOHA». – И это недоразумение будет отцом! – воскликнула она. – Ложись спать, Вики, завтра разберемся, что к чему.
Вики уложили в квадратной пустой комнате с голубыми стенами. В ушах её всё ещё отдавался шум, гам, пьяные голоса, непристойные выкрики, но она не чувствовала себя несчастной. Она сонно блуждала по лабиринту новых впечатлений, пока вдруг не почувствовала, что ей необходимо найти нечто чрезвычайно для неё важное, и это ощущение заставило её с удвоенной энергией пробивать себе путь. Она бежала всё быстрее и быстрее, точно влекомая вперёд непреодолимой силой, и наконец как вкопанная остановилась перед тем, что искала, – откуда-то из темной глубины её сознания выплыл образ Кена. Лицо его улыбалось, но эта улыбка была предназначена не ей.
Вики разбудили ссорящиеся голоса; когда оставаться в комнате было уже неловко, она вышла в кухню. Мэтти сидел за столом, бледный и сосредоточенный. жёлтый стол походил на сверкающую выставку электроприборов: на нем стояли электрическая плитка для гренков, электрический кофейник с ситечком и ещё какие-то две никелированные машинки неизвестного назначения. Вики села к столу, и Мэтти мельком взглянул на неё, поднося ко рту яйцо всмятку.
– Вы печатаете на машинке? – спросил он.
– Немного, – ответила Вики, надеясь, что он предложит ей работу, и побаиваясь, как бы ей не пришлось работать в той конторе, где он служит бухгалтером.
– Машинистки – это как раз то, в чём наш город нуждается меньше всего. Машинистки да часовые у флагштоков. Конечно, если вы станете торговать вот такой блестящей дребеденью, то лучшей клиентки, чем моя супруга, вам не найти.
– А как насчет барабанов? – ядовито спросила Клер, запахивая на себе жёлтый халатик.
– Барабаны куплены на деньги за страховой полис моей матери, и ты это прекрасно знаешь! Всю жизнь я мечтал о барабанах, и последняя воля моей умирающей матери была, чтоб я их купил. Она ведь при тебе это сказала!
Весь день Вики ходила из одного книжного магазина в другой, но нигде служащие не требовались. На следующей неделе она обошла все конторы по найму и все универсальные магазины и везде оставляла заявления. Наконец через десять дней после приезда она получила место кассирши в кафетерии и обрадовалась, попав в вечернюю смену – теперь она могла поменьше находиться в обществе своих родственников. Однако Клер приставала к ней с уговорами уйти из кафе, и, когда Мэтти услышал о вакансии в конторе «Скорый транзит», Вики поступила туда подсчитывать ежедневную выручку трамваев.
Она ненавидела эту работу; механический подсчет не мешал ей предаваться мучительным мыслям о Кене. Однажды она вдруг спросила себя, что заставляет её так много думать о нем – любовь или ненависть? Да, конечно, она его ненавидит, с облегчением сказала себе Вики и стала усердно припоминать все случаи, когда Кен наносил ей обиды. Она умышленно искажала живший в её памяти образ, наделяя его грубыми и жестокими чертами, а затем издевалась над собой за то, что имела глупость влюбиться в такого. Но в конце концов она устало призналась себе, что любит она его или ненавидит – это решительно всё равно. Так или иначе, пока он не станет ей безразличен, она не обретет душевной свободы.
В декабре она перебралась от Игэнов, сняв комнату в общежитии Ассоциации молодых христианок. Друзей у неё не было, и, хотя она страдала от одиночества, всё же возвращаться в Уикершем ей не хотелось. Дэви, кажется, мог бы написать хоть несколько строчек, думала она с укором, но стеснялась писать ему первой. Как-то раз она позволила своему сослуживцу повести её в китайский ресторан на танцы, но молодой человек оказался таким беспросветно глупым, что Вики весь вечер злилась. И когда однажды в обеденный перерыв на людной зимней улице Вики увидела круглое знакомое лицо, она заулыбалась, ещё прежде, чем вспомнила имя этого толстяка. А он, заинтригованный многообещающей улыбкой, остановился и, ещё не узнавая её, машинально дотронулся до шляпы.
– Мистер Бэннермен, – сказала Вики. – Здравствуйте.
– Здравствуйте, малютка, – с чувством произнес он. Вглядываясь в её лицо, он схватил обеими руками её руку в перчатке. – Вы думаете, я не помню вас, а я помню – конечно, помню… Ах ты, господи, да ведь мы… Послушайте, вы на меня сердитесь или я должен на вас сердиться?
– Я ни на кого не сержусь, – засмеялась Вики, – а на кого сердитесь вы?
– Черт, я всё позабыл. Вы замужем за Кеном или что-то в этом роде?
Когда она объяснила ему, что уехала из Уикершема несколько месяцев назад и сейчас живет здесь одна, в его глазах мелькнуло понимание. Взяв девушку под руку, он вывел её из уличной толпы.
– Как ни приятно стоять и смотреть на хорошенькую девушку, ещё приятнее сидеть и есть в её обществе. Пойдемте пообедаем.
Старого цирка, с которым он был связан, здесь нет, сообщил ей Бэннермен. Теперь у него цирк куда покрупнее; он – владелец радиостанции. Конечно, станция не бог весть какая, но её слушают в Нью-Йорке! Он не стал вдаваться в подробности, каким путем она ему досталась, но у Вики создалось впечатление, что он выиграл её в кости. А с его обширными познаниями в области электроники…
– Разве я не прошел заочный курс у двух крупнейших специалистов этого дела? Если разобраться, так мы с вами вроде окончили один и тот же университет. Мне-то следовало бы знать, что всякий, кто балуется с ракетами, рано или поздно получит в грудь целый заряд пороховых звезд. Что же, я теперь поумнел. А вы?
– У меня всё это немножко по-другому, – почти шепотом сказала Вики.
– Ну уж мне-то про любовь можете не говорить. – Никогда ещё Вики не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь с такой легкостью произносил это слово. – Я в этом деле собаку съел. Вы обязательно послушайте мои советы по радио: каждый день в два пятнадцать – доктор Мирадо, целитель сердец.
– Вы?
– Да. А почему бы нет? Я, кроме того, Кливлендский глашатай в три тридцать – «Четверть часа под вашим окном». Сегодня, например, темой дня будете вы: «Маленькая девушка под зубцами пилы мужского честолюбия…»
– Не смейте!
– Ну, тихо, тихо. Я не назову вашего имени. Когда я дойду до конца, вы даже не узнаете своей истории, но успеете полюбить эту девушку. Что же тут плохого, малютка, – ведь это делается для развлечения публики!
Он протянул ей газету, сложенную так, чтобы можно было прочесть программу радиопередач. Под заголовком «Радиостанция ВПИ, 1345 килогерц» Вики прочла:
9:00 – настройка приемника.
9:30 – утренние песни – Расс Ричардсон.
10:00 – фортепьянная музыка – Мюриэл Гарднер.
10:30 – будет объявлено особо.
11:00 – дневная серенада – Расс Ричардсон.
11:30 – беседа Торговой палаты.
12:00 – у рояля Мюриэл Гарднер.
12:30 – д-р Мирадо, целитель сердец.
1:00 – смесь.
1:30 – Расс Ричардсон, тенор.
2:30 – смесь.
3:30 – Кливлендский глашатай.
4:00 – смесь.
5:00 – полковник Эллиот Морган – Исследование Южных морей.
5:30 – Расс Ричардсон – концерт для файф-о-клока.
– Полковник Эллиот Морган – это тоже я, – со смехом продолжал Бэннермен. – Замечательный номер для развлечения – свадебные обычаи чужедальных племен! Мюриэл Гарднер – это Расс. Она никогда не произносит ни слова – только играет. Простаки пишут ей письма и предлагают руку и сердце. Разумеется, всё это липа, но мы с Рассом поставили дело на широкую ногу, и все торговцы хотят – нет, просто рвутся! – дать по радио объявление и заплатить за время. За время! Подумать только – я могу продать несколько каких-то паршивых минут, а мир существует два миллиарда лет совершенно бесплатно! Можете вы это постичь? Слушайте, нам в контору для солидности нужно обязательно посадить какую-нибудь изящную барышню вроде вас. Как вы смотрите на то, чтоб принести свое разбитое сердце в нашу студию? Вы сейчас работаете?
Вики рассказала ему о своей работе, и он презрительно махнул рукой.
– Слушайте, я вам дам тридцать пять долларов. Платить буду, разумеется, не сразу наличными. Дела у нас идут не слишком бойко, так что каждую пятницу я буду выдавать вам двадцать пять долларов, а остальные десять – класть на ваше имя в банк на черный день. Даже если бы вы работали задаром, оно стоит того. Ну, давайте по рукам! Мне хочется видеть в нашем старом сарае улыбающуюся мордочку!
– Неужели правда, что вас слушают в Нью-Йорке?
Иронически-восторженные нотки в голосе Вики заставили его пристально взглянуть на неё.
– Вот и видно, что вы много общались с братьями Мэллори, детка. Ни одна душа в Кливленде никогда не задавала мне такого вопроса. По правде говоря, я и сам не знаю. Мы никогда не получали из Нью-Йорка жалоб на то, что нас там не слышат. Нас еле-еле слышно здесь, в Кливленде, но нашим согражданам почему-то нравится думать, что наши передачи слушают в Нью-Йорке. Потому-то мы и стали крупнейшей маленькой станцией в городе.
– Вы сами распространили эту выдумку? – настаивала Вики.
– Какая же это выдумка, если люди в неё верят. В нашей жизни правда – это то, во что люди верят, – назидательно сказал он. – Вы верите в то, что у вас разбито сердце, и оно у вас болит, хотя самый лучший врач в мире не найдет на нем и царапинки. Люди верят в существование Мюриэл Гарднер – и Мюриэл Гарднер существует точно так жег-как существуют полковник Эллиот Морган, доктор Мирадо и так далее. В те времена, когда люди верили, что земля плоская, она и была плоской. Плоской, как доллар. Таков главный жизненный факт, детка, и на этом основаны Иллюзия, Любовь и Развлечения. Поступайте к нам работать, и вы будете каждый день смеяться, вот как сейчас.
Оказалось, что студия представляет собой три тесные клетушки на закопченном верхнем этаже Гамбринус-билдинг. «Наша голубятня», – называл её Бэннермен. «Технический персонал» состоял из единственного техника, который вместе с передаточной аппаратурой помещался в комнате размером в двадцать квадратных футов. Одна стена была сплошь из небьющегося волнистого стекла, сквозь которое, как в телескоп с ненаведенным фокусом, был виден раскинувшийся внизу Кливленд.
– Вот с чего мы начинаем, – с пафосом произнес Бэннермен. – Если учесть, что Линкольн начинал в бревенчатой хижине, то мы ближе чем на полпути к Белому дому.
Едва успев приступить к работе, Вики сразу же закружилась в потоке деловых встреч, которые надо было назначать или отменять; людей, которых надо было принимать или избегать; телефонных звонков, на которые надо было отвечать, что мистер Бэннермен сейчас подойдет или что его нет. Ей было некогда думать о себе, потому что работа кипела днем и ночью. Вики даже не могла взять в толк, довольна она или нет. И вот однажды утром, примерно через месяц после поступления на работу, она проснулась как всегда с одним желанием – поскорее попасть в студию. Торопливо собираясь, она испытывала смутное ощущение, будто ей чего-то недостает; однако потеря не казалась ей особенно важной, и она решила разобраться в этом после.
Вдруг она остановилась и громко сказала: «Кен», – будто зовя его. Она снова повторила это имя – и ничего не почувствовала. Ничего! Вики засмеялась и принялась на скорую руку готовить завтрак. Кен! Она повторяла про себя его имя с тем чувством, с каким человек трогает зажившую рану, ощущая под пальцем новую гладкую кожу. Вики пыталась вспомнить его шепот, его губы, прижавшиеся к её губам. Ничего не получалось. Ничего! её вдруг охватила исступленная радость. В эту минуту она была такой сильной и уверенной в себе, как ещё никогда в жизни. Из благодарности она решила отныне всё свое время отдавать работе на студии. Пусть рабочие часы станут ещё длиннее – не всё ли равно?
Этой весной её постоянным компаньоном был Расс Ричардсон, который смахивал на Рудольфа Валентине, но неизменно одевался, как студент. Вначале Вики относилась к нему с благоговейным почтением – он казался ей крупной знаменитостью: ведь его фотографии время от времени появлялись в газетах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72