– Но Сабина будет здесь примерно через полчаса. Если вы можете подождать до тех пор, отлично. Если нет, давайте начнем завтракать, а Сабина подойдет позже.
Лицо Фабермахера не выражало ничего, кроме вежливого внимания.
– Лучше начнем сейчас, – сказал он. – Видите ли, я в институте просто клерк и должен вовремя приходить на работу.
– Вы – клерк? Вы шутите, Хьюго!
– Нет, не шучу. Клерки – чрезвычайно нужные люди. Правда, я не конторщик, хотя многие из моих лучших друзей – конторщики. Но у нас так много видов, разновидностей, классов и подклассов, что мы, клерки, образуем особую породу. Сейчас я как раз пытаюсь развить теорию, что все млекопитающие образуют одну породу и различаются только по видам. Причем у меня нет ни доказательств, ни специальных знаний, ни стремления получить эти знания хотя бы из любознательности. Такого рода размышления весьма характерны для клерков. Ум у нас не занят, поэтому мы свободно предаемся всяким мыслям. Но, разумеется, есть и такие, которые увлекаются своей работой и в конце концов достигают звания старших клерков.
– Да перестаньте, Хьюго, и расскажите, что вы делаете.
– Я же вам говорю – ничего, – пожал плечами Хьюго. – Не так давно мне удалось до какой-то степени разработать теорию ядерного поля. Но никто не может сказать, насколько она верна. Ее следует проверить на опыте.
– Вот теперь вы говорите дело, – сказал Эрик, выходя вместе с Хьюго из комнаты и направляясь к лифту. – Знаете, если кое-что произойдет, а кое-что, наоборот, не произойдет, то эта тема может войти в послевоенный государственный план работ по атомной энергии.
Фабермахер покачал головой.
– Опыты уже ставились. Два года назад. Но я не могу спросить о результатах. Я даже не могу узнать, кто их делал. В общем масштабе работ это, конечно, только пустяковый побочный вопрос, возникавший и при других опытах, но все-таки он засекречен. А мне даже нельзя и поинтересоваться – на это посмотрят, как на шпионство, и никто мне ничего не скажет, ибо это было бы изменой. И вот уже два года, как моя работа закончена, а я даже не знаю, удачна она или нет. Может быть, когда-нибудь это же самое проделают за границей. Там нет такой маниакальной боязни, как здесь.
– Тони говорил мне, что завтра идет с вами к какому-то члену конгресса.
– Это будет уже третья попытка, – вяло сказал Хьюго. Они вошли в кабину лифта и молча спустились вниз. Выходя из лифта, Хьюго сказал: – Я уже не верю, что мне что-нибудь поможет.
Эрик ничего не ответил. Он попросил портье передать Сабине, что они ждут ее в ресторане. Усаживаясь за столик, Эрик поймал себя на том, что пристально разглядывает Хьюго. Что может привлечь женщину в этом старом седом человеке? Подвижность тонких губ, темные тени под глазами? Нет, не то. Так что же?
Эрик так и не нашел ответа, и ему стало не по себе. Это было выше его понимания, и он никогда не сможет совладать с этим. Хьюго, видимо, заметил его испытующий взгляд, и Эрик поспешно опустил глаза на карту меню. Он заказал завтрак и еще раз попытался воскресить в себе теплую дружескую симпатию к Хьюго и потребность поделиться с ним, которую он ощущал сегодня утром.
– Вы знаете, зачем я приехал в Вашингтон?
– Вы говорили что-то о Фоксе.
– Да, но не в нем дело. Видите ли, Хьюго, мне могут предложить…
– Расскажите мне о Фоксе. Мне ни о чем другом сейчас не хочется говорить, – перебил Фабермахер с несвойственной ему резкостью.
Поковыряв вилкой еду, он снова заговорил, и опять то и дело резкость пробивалась сквозь его спокойный и сдержанный тон, как подземные воды на поверхность.
– Итак, он умер. Я чувствую скорее облегчение, чем скорбь. Вы видели в нем трагического старика, недостаточно любившего свое дело. Вероятно, таким же считал себя и сам Фокс. Все это неправда. Он был человеконенавистником. Он был бациллоносителем и заражал людей. Апатия небезопасное качество, ею очень легко заразиться, особенно от человека с таким положением. Если бы он скрылся куда-нибудь в пустыню и там бы заживо разлагался, никто бы не пострадал. Но он оставался среди нас, и так как он был нашим руководителем, то мы все заражены этой проказой. Мне пришлось спасаться от него. Он погубил Тони, и даже вы не хотели возвращаться к нему, пока не почувствовали себя достаточно закаленным.
– Никогда я не был закаленным.
– Значит, вы до сих пор не понимаете, какую силу вам придала Сабина.
Эрик очень медленно перевел дыхание. Овладев собой, он холодно спросил:
– А чем же Фокс погубил Тони?
– Тем, что позволил ему метаться из стороны в сторону. Надо было либо заставить его работать, либо вышвырнуть вон. Но Фокс всегда говорил: не все ли равно? И когда кто-нибудь из нас так говорит, значит, и в нем сидит зараза. Это уже начинается разложение заживо. Я-то знаю, – убежденно сказал он, постукивая пальцем по столу. – Я по себе это чувствую.
– Да ведь не он же придумал эту фразу, – спокойно заметил Эрик. – И никого он не заставлял выводить из нее жизненную философию.
– Возможно, но благодаря своему авторитету он невольно внушал другим такое мировоззрение. Можно осквернить и поколебать любую веру, любые убеждения, если внушать человеку мысль: а не все ли равно? Возьмем хотя бы вас. Вы думаете, вы приехали бы в Вашингтон в погоне за местом в правительственной комиссии, о которой мне что-то говорил Тони, если бы не влияние Фокса? Когда вы размышляете об этой работе, разве вы не оправдываетесь в душе, разве не говорите: а не все ли, в конце концов, равно?
Как бы ни было справедливо это обвинение, тон Фабермахера разозлил Эрика.
– Неужели вы думаете, что я такой лицемер? – вспыхнул он. – Интересно, как вы оправдываетесь в душе, когда… – он остановился, увидев расширившиеся глаза Хьюго. «Чего он испугался? – подумал Эрик. – Разоблачения его тайны или моего справедливого, но смешного гнева?» Эрик сбавил тон и угрюмо продолжал: – Во-первых, никто пока не знает, какая это работа, поэтому рано еще порицать мои намерения. Завтра в это время я буду знать все. А до тех пор спорить бесполезно. И все-таки утром я позвонил вам, потому что мне хотелось поговорить с вами об этом. Был момент, когда на меня напал страх. Да, пожалуй, еще и сейчас мне страшно, но вы, Хьюго, мне помочь не сможете – вы напуганы гораздо сильнее, чем я.
Хьюго упорно не поднимал глаз.
– Не всегда я был таким, – тихо отозвался он. – И придет время, когда и вам будет так же страшно, как мне. Рано или поздно. Это неизбежно случается с каждым.
– Да, так было с Фоксом, – согласился Эрик. – Перед самым концом. На моих глазах. И тогда он уже не говорил «не все ли равно?» Однако именно в ту минуту он, несмотря ни на что, и доказал свою правоту.
– Значит, я не ошибся. Вы действительно ученик Фокса и хорошо усвоили его уроки.
Эрик скривил губы.
– Это правда, но я усвоил их тогда, когда он меньше всего думал о том, чтобы кого-нибудь учить.
Эрик вдруг увидел Сабину. Стоя в дверях, она оглядывала зал, ища его глазами. В записке он не сообщил ей, с кем он будет завтракать. Это вышло случайно, но Эрик все время помнил об этом, и теперь, когда предупредить ее было уже поздно, пожалел о своем упущении. Ему даже стало немного стыдно: ведь, в сущности, он хотел поймать ее врасплох и поглядеть, какое будет у нее лицо, когда она неожиданно увидит Хьюго. Только сейчас Эрик понял, что именно это и было его тайной целью, и теперь он твердо знал: он никогда не сможет сознаться, что прочел письмо.
Сабина, наконец, нашла его и, улыбнувшись, направилась к их столику. С чувством, далеким от любовной гордости, Эрик заметил, что мужчины оборачиваются и смотрят ей вслед. Она действительно хороша собой, думал Эрик, поднимаясь ей навстречу. Лицо ее светилось радостью – она приехала сюда, как на праздник. Сабина подошла прямо к Эрику; он не сомневался, что она еще не видела Хьюго.
Она подставила Эрику для поцелуя щеку, еще холодную от свежего воздуха. Хьюго тоже поднялся со стула. Эрик краешком глаза увидел его побледневшее лицо.
– Здравствуй, дорогая, – пробормотал Эрик. – Видишь, у нас гость.
Она быстро обернулась и несколько мгновений, не шевелясь, смотрела на Хьюго. Улыбка медленно исчезла с ее губ, а в глазах появилась грусть.
– Хьюго, – тихо сказала она. – Какой приятный сюрприз!
Она села за столик между Хьюго и Эриком, перекинула пальто через спинку стула и стала непринужденно рассказывать о своем путешествии. Хьюго сидел с таким торжественно-серьезным лицом, что Эрик избегал на него смотреть. Ему казалось, будто он подглядывает в щелку за человеком, не подозревающим, что он разоблачает свою сокровеннейшую тайну. К своему удивлению, Эрик чувствовал себя виноватым, а ведь он, как муж, должен был только возмущаться Хьюго. Но это было не так-то просто, потому что он слишком любил Хьюго, слишком большую жалость испытывал к нему и слишком хорошо помнил, как его самого когда-то неудержимо влекло к Мэри. Ему хотелось быть сейчас сильным и уверенным, а он оказался слабым и все же знал, что безнадежно падет в собственных глазах, если сию же минуту как-то не загладит свою уловку.
Заказав для Сабины завтрак, он встал, ссылаясь на необходимость срочно позвонить по телефону. Пусть побудут немного наедине, хотя ему очень трудно отойти сейчас от столика. Эрик боролся с желанием остаться, зорко наблюдать за ними, заставить их следить за каждым своим словом. Но отступать от своего решения он ни за что не хотел. Его угнетала собственная жестокость – он знал, что поступает с ними жестоко.
Выйдя из ресторана, Эрик спустился по устланной ковром лестнице в холл, прошел в самый дальний угол и опустился в кресло. Он сидел, уставившись в одну точку, перед мысленным взором его неотступно стояла Сабина – такая, какой он до сих пор никогда ее не видел: бесконечно обаятельная, недоступная и оттого еще более прекрасная. Он видел ее глазами другого мужчины, любившего ее давно и безнадежно, глазами мужчины, который во мраке отчаяния сотни раз видел перед собой этот образ. Сидя один и думая о том, что Хьюго в это время, наверно, тихо говорит Сабине о своем чувстве, Эрик ясно представлял себе, что должен был испытывать Хьюго вдали от нее.
13
Хьюго не поднял глаз и не повернул головы, когда Эрик отошел от стола. Он не понимал, чем вызван этот жест, и даже рассердился на Эрика. Он переживал почти невыносимую неловкость, оставшись наедине с Сабиной. Она сидела молча, а Хьюго терзали противоречивые чувства. Из гордости ему хотелось наказать ее, продлить это напряженное молчание до возвращения Эрика, и вместе с тем он жаждал излить ей свою душу.
– Долго вы с Эриком тут пробудете? – спросил он наконец.
– Это зависит оттого, сколько его здесь задержат, – ответила она, не поднимая глаз.
Хьюго улыбнулся.
– Вот мы, наконец, и заговорили.
– Я не думала, что это будет так трудно, – с беспощадной откровенностью созналась она.
Грустно улыбаясь, он наклонился вперед.
– Что я могу вам сказать? – произнес он. – Я чувствую себя воскресшим Лазарем. Особенно с вами.
– Это лечение было очень мучительным?
Хьюго ласково взглянул на нее, но тут же нахмурился. Он забыл, как легко она может вызвать его на откровенность.
– Не столько мучительным, сколько бесполезным. Я уже никуда не гожусь. Я никому не нужен. И меньше всего – себе самому.
– Однако вы всем доставляете массу тревог. Со мной вы поступили безжалостно, Хьюго, я не могу представить себе более бессердечного поступка. Это жестоко.
Хьюго виновато опустил голову.
– Вы говорите о том письме?
– Нет, – тихо ответила Сабина, – совсем не о письме. Я говорю о том, что было после. Я получила письмо и… больше ничего. Вы ни разу не сообщили мне, как идет лечение. Чтобы хоть что-нибудь узнать, мне приходилось звонить Эдне.
– Но сколько же раз можно прощаться, не ставя себя в смешное положение? – И тоном мягкого упрека Хьюго добавил: – Зачем вы показали это письмо Эрику? Оно предназначалось только для вас. Это тоже было жестоко с вашей стороны.
– Я ему не показывала, – быстро возразила она.
– Но он все-таки его читал.
Она вопросительно взглянула ему в глаза. Сейчас она была на десять лет старше, чем тогда, когда они познакомились. Губы ее были по-прежнему нежны, но на лице появились морщинки, а в волосах – седина. Однако он любил ее, и, сколько бы ни было ей лет, он всегда будет считать, что это самый лучший для женщины возраст. Женщины помоложе казались ему недостаточно зрелыми, женщины постарше – чересчур пожилыми. Он не видел Сабину несколько лет и в душе надеялся, что, быть может, она так изменилась, что он, наконец, избавится от своего чувства. Однако если она и изменилась, то только к лучшему. Он видел, что она встревожена и в глазах ее сквозит сострадание не только к нему, но и к Эрику. «В лучшем случае, – грустно подумал он, – она в одинаковой степени огорчена за нас обоих».
– Он вам говорил об этом? – спросила она.
– Нет, ни слова, но я и так знаю. Я понял это сразу же, как только мы встретились. Он сердится на меня. Мы с ним сидим всего полчаса, и он уже несколько раз резко обрывал меня, хотя в нашем разговоре не было ничего такого, чем можно было бы объяснить такую резкость.
Сабина медленно покачала головой.
– Я уверена, что вам это только показалось. Я знаю Эрика. Если бы он прочел письмо, он тут же пришел бы ко мне. Он не стал бы таить это в себе.
– Оно все еще у вас? – мягко спросил Хьюго.
– Да, – почти беззвучно ответила Сабина. Ей пришлось чуточку помедлить, чтобы овладеть собой. – Я не уничтожила его. Разве может женщина уничтожить такое письмо? – добавила она. – Вы хотите, чтобы я его порвала?
– Можете порвать… Теперь это уже неправда, понимаете?
Тщательно согнав с лица всякое выражение, Хьюго поднял на нее спокойный взгляд, но в то же время ему хотелось, чтобы она не поверила этой лжи. И она, по-видимому, это поняла, хотя задумалась и некоторое время сидела молча. Потом, словно приняв какое-то решение, она откинулась на спинку стула и очень просто сказала:
– Я рада это слышать, Хьюго.
– Вы можете сказать об этом Эрику, когда будете объясняться с ним по поводу письма, – добавил он.
Она улыбнулась.
– Но ведь тут нечего объяснять.
– Кроме того, почему вы его сохранили.
– Да, пожалуй, – согласилась она.
– И больше вам нечего сказать?
– Нечего.
– Тем хуже, – сказал он. – Ну, пусть это будет эпитафией. – Он встал и слегка покраснел, словно стыдясь, что она заметит его поношенный костюм и старые ботинки. – Мне пора, я уже опаздываю. Передайте привет Эрику.
– Разве мы больше не увидимся? – спросила она.
– По-моему, лучше найти предлог, чтобы избежать встречи.
Хьюго обернулся и увидел подходившего Эрика. Оба бесстрастно посмотрели друг на друга.
– Желаю вам, чтобы завтрашнее свидание прошло удачно, – холодно произнес Эрик. Хьюго кивнул головой и ушел.
Эрик сел рядом с Сабиной; лакей убирал со стола тарелки. Сабина попросила только кофе, сладкого ей не хотелось. Она машинально вертела в пальцах спичечную коробку. Эрику бросилась в глаза ее задумчивость.
– Ты дозвонился? – спросила она.
Эрик покачал головой; он мог бы поклясться, что у нее на уме какой-то другой, гораздо более серьезный вопрос. Он даже догадывался, какой именно, и напряженно готовился к ответу.
– Значит, свидание у тебя назначено на завтра? – продолжала она.
– Оно назначено на завтра, но я уже разговаривал с сенатором Хольцером, Сабина. Мы виделись с ним вчера вечером. После завтрака я поеду к нашему старому другу Арни О'Хэйру.
– Арни! – тревожно воскликнула она. – Неужели он имеет к этому какое-нибудь отношение?
– Не знаю, – признался Эрик, и лицо его сразу стало суровым. – Но будь я проклят, если не выясню!
Он взглянул на нее, ожидая услышать все тот же невысказанный вопрос, но она, очевидно, решила отложить разговор до другого раза. Эрик не мог разобраться, рад он этому или нет. Он так и не знал, что же он ответит, когда она его, наконец, спросит.
14
Если не считать нескольких слов, сказанных утром по телефону, Эрик не встречался с Арни уже пять лет, но тот поздоровался с ним так небрежно, будто они виделись только вчера. Он сам открыл Эрику дверь и сейчас же торопливо вернулся к телефону заканчивать какой-то разговор. Даже без пиджака, в жилете, у него был безукоризненно вылощенный и прилизанный вид. На всей его одежде лежал отпечаток какого-то особого лоска – и на белом крахмальном воротничке, и на черных, до блеска начищенных ботинках, и на атласной спинке жилета, и даже на темно-синих шевиотовых брюках. Через несколько лет, подумал Эрик, он раздастся вширь и будет таким, как Тернбал.
Арни хлопнул телефонной трубкой по рычажку и быстро повернулся в обитом гобеленом кресле.
– Вы хорошо выглядите, Эрик, – сказал он и насмешливо потыкал пальцем себе в висок. – Седина тут мне нравится, но как насчет макушки?
Эрик улыбнулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Лицо Фабермахера не выражало ничего, кроме вежливого внимания.
– Лучше начнем сейчас, – сказал он. – Видите ли, я в институте просто клерк и должен вовремя приходить на работу.
– Вы – клерк? Вы шутите, Хьюго!
– Нет, не шучу. Клерки – чрезвычайно нужные люди. Правда, я не конторщик, хотя многие из моих лучших друзей – конторщики. Но у нас так много видов, разновидностей, классов и подклассов, что мы, клерки, образуем особую породу. Сейчас я как раз пытаюсь развить теорию, что все млекопитающие образуют одну породу и различаются только по видам. Причем у меня нет ни доказательств, ни специальных знаний, ни стремления получить эти знания хотя бы из любознательности. Такого рода размышления весьма характерны для клерков. Ум у нас не занят, поэтому мы свободно предаемся всяким мыслям. Но, разумеется, есть и такие, которые увлекаются своей работой и в конце концов достигают звания старших клерков.
– Да перестаньте, Хьюго, и расскажите, что вы делаете.
– Я же вам говорю – ничего, – пожал плечами Хьюго. – Не так давно мне удалось до какой-то степени разработать теорию ядерного поля. Но никто не может сказать, насколько она верна. Ее следует проверить на опыте.
– Вот теперь вы говорите дело, – сказал Эрик, выходя вместе с Хьюго из комнаты и направляясь к лифту. – Знаете, если кое-что произойдет, а кое-что, наоборот, не произойдет, то эта тема может войти в послевоенный государственный план работ по атомной энергии.
Фабермахер покачал головой.
– Опыты уже ставились. Два года назад. Но я не могу спросить о результатах. Я даже не могу узнать, кто их делал. В общем масштабе работ это, конечно, только пустяковый побочный вопрос, возникавший и при других опытах, но все-таки он засекречен. А мне даже нельзя и поинтересоваться – на это посмотрят, как на шпионство, и никто мне ничего не скажет, ибо это было бы изменой. И вот уже два года, как моя работа закончена, а я даже не знаю, удачна она или нет. Может быть, когда-нибудь это же самое проделают за границей. Там нет такой маниакальной боязни, как здесь.
– Тони говорил мне, что завтра идет с вами к какому-то члену конгресса.
– Это будет уже третья попытка, – вяло сказал Хьюго. Они вошли в кабину лифта и молча спустились вниз. Выходя из лифта, Хьюго сказал: – Я уже не верю, что мне что-нибудь поможет.
Эрик ничего не ответил. Он попросил портье передать Сабине, что они ждут ее в ресторане. Усаживаясь за столик, Эрик поймал себя на том, что пристально разглядывает Хьюго. Что может привлечь женщину в этом старом седом человеке? Подвижность тонких губ, темные тени под глазами? Нет, не то. Так что же?
Эрик так и не нашел ответа, и ему стало не по себе. Это было выше его понимания, и он никогда не сможет совладать с этим. Хьюго, видимо, заметил его испытующий взгляд, и Эрик поспешно опустил глаза на карту меню. Он заказал завтрак и еще раз попытался воскресить в себе теплую дружескую симпатию к Хьюго и потребность поделиться с ним, которую он ощущал сегодня утром.
– Вы знаете, зачем я приехал в Вашингтон?
– Вы говорили что-то о Фоксе.
– Да, но не в нем дело. Видите ли, Хьюго, мне могут предложить…
– Расскажите мне о Фоксе. Мне ни о чем другом сейчас не хочется говорить, – перебил Фабермахер с несвойственной ему резкостью.
Поковыряв вилкой еду, он снова заговорил, и опять то и дело резкость пробивалась сквозь его спокойный и сдержанный тон, как подземные воды на поверхность.
– Итак, он умер. Я чувствую скорее облегчение, чем скорбь. Вы видели в нем трагического старика, недостаточно любившего свое дело. Вероятно, таким же считал себя и сам Фокс. Все это неправда. Он был человеконенавистником. Он был бациллоносителем и заражал людей. Апатия небезопасное качество, ею очень легко заразиться, особенно от человека с таким положением. Если бы он скрылся куда-нибудь в пустыню и там бы заживо разлагался, никто бы не пострадал. Но он оставался среди нас, и так как он был нашим руководителем, то мы все заражены этой проказой. Мне пришлось спасаться от него. Он погубил Тони, и даже вы не хотели возвращаться к нему, пока не почувствовали себя достаточно закаленным.
– Никогда я не был закаленным.
– Значит, вы до сих пор не понимаете, какую силу вам придала Сабина.
Эрик очень медленно перевел дыхание. Овладев собой, он холодно спросил:
– А чем же Фокс погубил Тони?
– Тем, что позволил ему метаться из стороны в сторону. Надо было либо заставить его работать, либо вышвырнуть вон. Но Фокс всегда говорил: не все ли равно? И когда кто-нибудь из нас так говорит, значит, и в нем сидит зараза. Это уже начинается разложение заживо. Я-то знаю, – убежденно сказал он, постукивая пальцем по столу. – Я по себе это чувствую.
– Да ведь не он же придумал эту фразу, – спокойно заметил Эрик. – И никого он не заставлял выводить из нее жизненную философию.
– Возможно, но благодаря своему авторитету он невольно внушал другим такое мировоззрение. Можно осквернить и поколебать любую веру, любые убеждения, если внушать человеку мысль: а не все ли равно? Возьмем хотя бы вас. Вы думаете, вы приехали бы в Вашингтон в погоне за местом в правительственной комиссии, о которой мне что-то говорил Тони, если бы не влияние Фокса? Когда вы размышляете об этой работе, разве вы не оправдываетесь в душе, разве не говорите: а не все ли, в конце концов, равно?
Как бы ни было справедливо это обвинение, тон Фабермахера разозлил Эрика.
– Неужели вы думаете, что я такой лицемер? – вспыхнул он. – Интересно, как вы оправдываетесь в душе, когда… – он остановился, увидев расширившиеся глаза Хьюго. «Чего он испугался? – подумал Эрик. – Разоблачения его тайны или моего справедливого, но смешного гнева?» Эрик сбавил тон и угрюмо продолжал: – Во-первых, никто пока не знает, какая это работа, поэтому рано еще порицать мои намерения. Завтра в это время я буду знать все. А до тех пор спорить бесполезно. И все-таки утром я позвонил вам, потому что мне хотелось поговорить с вами об этом. Был момент, когда на меня напал страх. Да, пожалуй, еще и сейчас мне страшно, но вы, Хьюго, мне помочь не сможете – вы напуганы гораздо сильнее, чем я.
Хьюго упорно не поднимал глаз.
– Не всегда я был таким, – тихо отозвался он. – И придет время, когда и вам будет так же страшно, как мне. Рано или поздно. Это неизбежно случается с каждым.
– Да, так было с Фоксом, – согласился Эрик. – Перед самым концом. На моих глазах. И тогда он уже не говорил «не все ли равно?» Однако именно в ту минуту он, несмотря ни на что, и доказал свою правоту.
– Значит, я не ошибся. Вы действительно ученик Фокса и хорошо усвоили его уроки.
Эрик скривил губы.
– Это правда, но я усвоил их тогда, когда он меньше всего думал о том, чтобы кого-нибудь учить.
Эрик вдруг увидел Сабину. Стоя в дверях, она оглядывала зал, ища его глазами. В записке он не сообщил ей, с кем он будет завтракать. Это вышло случайно, но Эрик все время помнил об этом, и теперь, когда предупредить ее было уже поздно, пожалел о своем упущении. Ему даже стало немного стыдно: ведь, в сущности, он хотел поймать ее врасплох и поглядеть, какое будет у нее лицо, когда она неожиданно увидит Хьюго. Только сейчас Эрик понял, что именно это и было его тайной целью, и теперь он твердо знал: он никогда не сможет сознаться, что прочел письмо.
Сабина, наконец, нашла его и, улыбнувшись, направилась к их столику. С чувством, далеким от любовной гордости, Эрик заметил, что мужчины оборачиваются и смотрят ей вслед. Она действительно хороша собой, думал Эрик, поднимаясь ей навстречу. Лицо ее светилось радостью – она приехала сюда, как на праздник. Сабина подошла прямо к Эрику; он не сомневался, что она еще не видела Хьюго.
Она подставила Эрику для поцелуя щеку, еще холодную от свежего воздуха. Хьюго тоже поднялся со стула. Эрик краешком глаза увидел его побледневшее лицо.
– Здравствуй, дорогая, – пробормотал Эрик. – Видишь, у нас гость.
Она быстро обернулась и несколько мгновений, не шевелясь, смотрела на Хьюго. Улыбка медленно исчезла с ее губ, а в глазах появилась грусть.
– Хьюго, – тихо сказала она. – Какой приятный сюрприз!
Она села за столик между Хьюго и Эриком, перекинула пальто через спинку стула и стала непринужденно рассказывать о своем путешествии. Хьюго сидел с таким торжественно-серьезным лицом, что Эрик избегал на него смотреть. Ему казалось, будто он подглядывает в щелку за человеком, не подозревающим, что он разоблачает свою сокровеннейшую тайну. К своему удивлению, Эрик чувствовал себя виноватым, а ведь он, как муж, должен был только возмущаться Хьюго. Но это было не так-то просто, потому что он слишком любил Хьюго, слишком большую жалость испытывал к нему и слишком хорошо помнил, как его самого когда-то неудержимо влекло к Мэри. Ему хотелось быть сейчас сильным и уверенным, а он оказался слабым и все же знал, что безнадежно падет в собственных глазах, если сию же минуту как-то не загладит свою уловку.
Заказав для Сабины завтрак, он встал, ссылаясь на необходимость срочно позвонить по телефону. Пусть побудут немного наедине, хотя ему очень трудно отойти сейчас от столика. Эрик боролся с желанием остаться, зорко наблюдать за ними, заставить их следить за каждым своим словом. Но отступать от своего решения он ни за что не хотел. Его угнетала собственная жестокость – он знал, что поступает с ними жестоко.
Выйдя из ресторана, Эрик спустился по устланной ковром лестнице в холл, прошел в самый дальний угол и опустился в кресло. Он сидел, уставившись в одну точку, перед мысленным взором его неотступно стояла Сабина – такая, какой он до сих пор никогда ее не видел: бесконечно обаятельная, недоступная и оттого еще более прекрасная. Он видел ее глазами другого мужчины, любившего ее давно и безнадежно, глазами мужчины, который во мраке отчаяния сотни раз видел перед собой этот образ. Сидя один и думая о том, что Хьюго в это время, наверно, тихо говорит Сабине о своем чувстве, Эрик ясно представлял себе, что должен был испытывать Хьюго вдали от нее.
13
Хьюго не поднял глаз и не повернул головы, когда Эрик отошел от стола. Он не понимал, чем вызван этот жест, и даже рассердился на Эрика. Он переживал почти невыносимую неловкость, оставшись наедине с Сабиной. Она сидела молча, а Хьюго терзали противоречивые чувства. Из гордости ему хотелось наказать ее, продлить это напряженное молчание до возвращения Эрика, и вместе с тем он жаждал излить ей свою душу.
– Долго вы с Эриком тут пробудете? – спросил он наконец.
– Это зависит оттого, сколько его здесь задержат, – ответила она, не поднимая глаз.
Хьюго улыбнулся.
– Вот мы, наконец, и заговорили.
– Я не думала, что это будет так трудно, – с беспощадной откровенностью созналась она.
Грустно улыбаясь, он наклонился вперед.
– Что я могу вам сказать? – произнес он. – Я чувствую себя воскресшим Лазарем. Особенно с вами.
– Это лечение было очень мучительным?
Хьюго ласково взглянул на нее, но тут же нахмурился. Он забыл, как легко она может вызвать его на откровенность.
– Не столько мучительным, сколько бесполезным. Я уже никуда не гожусь. Я никому не нужен. И меньше всего – себе самому.
– Однако вы всем доставляете массу тревог. Со мной вы поступили безжалостно, Хьюго, я не могу представить себе более бессердечного поступка. Это жестоко.
Хьюго виновато опустил голову.
– Вы говорите о том письме?
– Нет, – тихо ответила Сабина, – совсем не о письме. Я говорю о том, что было после. Я получила письмо и… больше ничего. Вы ни разу не сообщили мне, как идет лечение. Чтобы хоть что-нибудь узнать, мне приходилось звонить Эдне.
– Но сколько же раз можно прощаться, не ставя себя в смешное положение? – И тоном мягкого упрека Хьюго добавил: – Зачем вы показали это письмо Эрику? Оно предназначалось только для вас. Это тоже было жестоко с вашей стороны.
– Я ему не показывала, – быстро возразила она.
– Но он все-таки его читал.
Она вопросительно взглянула ему в глаза. Сейчас она была на десять лет старше, чем тогда, когда они познакомились. Губы ее были по-прежнему нежны, но на лице появились морщинки, а в волосах – седина. Однако он любил ее, и, сколько бы ни было ей лет, он всегда будет считать, что это самый лучший для женщины возраст. Женщины помоложе казались ему недостаточно зрелыми, женщины постарше – чересчур пожилыми. Он не видел Сабину несколько лет и в душе надеялся, что, быть может, она так изменилась, что он, наконец, избавится от своего чувства. Однако если она и изменилась, то только к лучшему. Он видел, что она встревожена и в глазах ее сквозит сострадание не только к нему, но и к Эрику. «В лучшем случае, – грустно подумал он, – она в одинаковой степени огорчена за нас обоих».
– Он вам говорил об этом? – спросила она.
– Нет, ни слова, но я и так знаю. Я понял это сразу же, как только мы встретились. Он сердится на меня. Мы с ним сидим всего полчаса, и он уже несколько раз резко обрывал меня, хотя в нашем разговоре не было ничего такого, чем можно было бы объяснить такую резкость.
Сабина медленно покачала головой.
– Я уверена, что вам это только показалось. Я знаю Эрика. Если бы он прочел письмо, он тут же пришел бы ко мне. Он не стал бы таить это в себе.
– Оно все еще у вас? – мягко спросил Хьюго.
– Да, – почти беззвучно ответила Сабина. Ей пришлось чуточку помедлить, чтобы овладеть собой. – Я не уничтожила его. Разве может женщина уничтожить такое письмо? – добавила она. – Вы хотите, чтобы я его порвала?
– Можете порвать… Теперь это уже неправда, понимаете?
Тщательно согнав с лица всякое выражение, Хьюго поднял на нее спокойный взгляд, но в то же время ему хотелось, чтобы она не поверила этой лжи. И она, по-видимому, это поняла, хотя задумалась и некоторое время сидела молча. Потом, словно приняв какое-то решение, она откинулась на спинку стула и очень просто сказала:
– Я рада это слышать, Хьюго.
– Вы можете сказать об этом Эрику, когда будете объясняться с ним по поводу письма, – добавил он.
Она улыбнулась.
– Но ведь тут нечего объяснять.
– Кроме того, почему вы его сохранили.
– Да, пожалуй, – согласилась она.
– И больше вам нечего сказать?
– Нечего.
– Тем хуже, – сказал он. – Ну, пусть это будет эпитафией. – Он встал и слегка покраснел, словно стыдясь, что она заметит его поношенный костюм и старые ботинки. – Мне пора, я уже опаздываю. Передайте привет Эрику.
– Разве мы больше не увидимся? – спросила она.
– По-моему, лучше найти предлог, чтобы избежать встречи.
Хьюго обернулся и увидел подходившего Эрика. Оба бесстрастно посмотрели друг на друга.
– Желаю вам, чтобы завтрашнее свидание прошло удачно, – холодно произнес Эрик. Хьюго кивнул головой и ушел.
Эрик сел рядом с Сабиной; лакей убирал со стола тарелки. Сабина попросила только кофе, сладкого ей не хотелось. Она машинально вертела в пальцах спичечную коробку. Эрику бросилась в глаза ее задумчивость.
– Ты дозвонился? – спросила она.
Эрик покачал головой; он мог бы поклясться, что у нее на уме какой-то другой, гораздо более серьезный вопрос. Он даже догадывался, какой именно, и напряженно готовился к ответу.
– Значит, свидание у тебя назначено на завтра? – продолжала она.
– Оно назначено на завтра, но я уже разговаривал с сенатором Хольцером, Сабина. Мы виделись с ним вчера вечером. После завтрака я поеду к нашему старому другу Арни О'Хэйру.
– Арни! – тревожно воскликнула она. – Неужели он имеет к этому какое-нибудь отношение?
– Не знаю, – признался Эрик, и лицо его сразу стало суровым. – Но будь я проклят, если не выясню!
Он взглянул на нее, ожидая услышать все тот же невысказанный вопрос, но она, очевидно, решила отложить разговор до другого раза. Эрик не мог разобраться, рад он этому или нет. Он так и не знал, что же он ответит, когда она его, наконец, спросит.
14
Если не считать нескольких слов, сказанных утром по телефону, Эрик не встречался с Арни уже пять лет, но тот поздоровался с ним так небрежно, будто они виделись только вчера. Он сам открыл Эрику дверь и сейчас же торопливо вернулся к телефону заканчивать какой-то разговор. Даже без пиджака, в жилете, у него был безукоризненно вылощенный и прилизанный вид. На всей его одежде лежал отпечаток какого-то особого лоска – и на белом крахмальном воротничке, и на черных, до блеска начищенных ботинках, и на атласной спинке жилета, и даже на темно-синих шевиотовых брюках. Через несколько лет, подумал Эрик, он раздастся вширь и будет таким, как Тернбал.
Арни хлопнул телефонной трубкой по рычажку и быстро повернулся в обитом гобеленом кресле.
– Вы хорошо выглядите, Эрик, – сказал он и насмешливо потыкал пальцем себе в висок. – Седина тут мне нравится, но как насчет макушки?
Эрик улыбнулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67