Как бы ни сложились его отношения с Мэри, он никогда не будет всецело захвачен ею. В области чувств он был чуть-чуть сильнее ее, но это давало ему огромное преимущество.
– Идемте, – сказал Эрик. – Кстати, мне нужно кое-что купить для Сабины.
Не поднимая на него глаз, Мэри надела шляпу и очень спокойно сказала:
– Я уже знаю, что вашу жену зовут Сабиной. Очень красивое имя.
Стоя под ярким солнцем и холодным мартовским ветром, они долго колебались, куда пойти, и ни один из них не мог отважиться ни на какое решение. Они спорили, ехать ли на автобусе или на городской электричке, потом решили, что электричка намного быстрее, а потому не о чем и спорить, и все-таки сели в автобус.
С той же нерешительностью они выбирали, где бы им позавтракать. В конце концов они зашли в какой-то ресторанчик, оказавшийся через улицу от того места, где они случайно остановились.
Мэри заказала сандвич и кофе; Эрик решил последовать ее примеру, хоть и уверял, что совсем не голоден. Во время завтрака разговор то и дело обрывался и наступали паузы. Мэри рассказала ему, что родилась в Расине, откуда переехала в Чикаго, когда ей было двенадцать лет. Спустя четыре года ее родители развелись. Миссис Картер уже десять лет служит экономкой в одной из сестринских общин, в штате Огайо. Об отце Мэри ни разу не упомянула ни прямо, ни косвенно. Она была невысокого мнения о мужчинах вообще; иронически и не без удовольствия она подчеркивала, что ее заработок в фешенебельном женском колледже гораздо выше, чем жалованье большинства мужчин, преподающих в университетах. Эрик безошибочно чувствовал ее скрытую злость, и временами она неожиданно передавалась ему.
Мэри взглянула на его чемоданчик.
– Где вы будете ночевать? – спросила она немного погодя.
Его вдруг охватило теплое чувство к ней – доброму, славному человеку, к которому он мог бы привязаться, и тут же ему стало ясно, что он потерял всякое преимущество перед нею. Именно по этой причине любое осложнение вызвало бы теперь тягостные последствия. Тем не менее Эрик ответил очень спокойно, словно не понял скрытого смысла ее вопроса.
– Я рассчитывал остановиться в преподавательском клубе, – сказал он, – но раз уж мы в городе, я могу пойти в какую-нибудь гостиницу.
Мэри не сводила с него вопрошающего взгляда. Краска уже схлынула с ее щек, но она продолжала смотреть на него, словно настаивая на своем невысказанном предложении. Затем она стала натягивать перчатки.
– Ладно, – сказала она ровным тоном. – Тут как раз недалеко отель «Моррисон». Это вроде нью-йоркского «Мак-Альпина».
– Я даже не знаю, что такое «Мак-Альпин». Я провел несколько лет в Колумбийском университете, но по-настоящему так и не видел Нью-Йорка.
Она машинально улыбнулась; с такой же улыбкой она сказала бы «ничего, пожалуйста» случайно толкнувшему ее прохожему.
Они вошли в вестибюль гостиницы; пока портье записывал его имя, Мэри стояла поодаль.
Коридорный пошел к лифту, и Эрик Сделал Мэри знак рукой.
– Пойдемте, я хочу посмотреть комнату, – настойчиво сказал он. – Это займет одну минуту, заодно я оставлю чемоданчик.
Мэри слегка заколебалась. Ее бледное лицо казалось усталым, затем на нем появилось выражение решимости, и она пошла, уступая крепкому пожатию его руки, взявшей ее за локоть. В первый раз за этот день он прикоснулся к ней.
Комната оказалась небольшой, очень опрятной и светлой. За окном внизу виднелся кусочек залитой ярким солнцем улицы. По холодному ясному небу быстро неслись облака; внизу, на улице, царило беспрерывное движение. Коридорный вышел; Мэри стояла у двери, следя глазами за Эриком. Он положил чемоданчик на стул – и больше, в сущности, делать тут было нечего. Но ему не хотелось уходить и одинаково не хотелось оставаться с Мэри с глазу на глаз.
– Вы готовы? – тихо спросила она.
– Одну минутку. Славная комната, не правда ли?
– Да, ничего. Вы готовы?
– В чем дело, Мэри?
– Ни в чем.
– Вы как будто сердитесь.
– Вовсе нет. Чего ради я буду сердиться?
– Тогда почему же вы все-таки сердитесь?
– Ах, Эрик, – с тоской сказала Мэри. Она сняла шляпу и, сев на кровать, подняла на него глаза.
– Скажите, – спросила она, – зачем вы приехали в Чикаго?
– Ради бога, Мэри!.. – он отвернулся к окну. – Я никогда не думал…
– Ладно, Эрик. – Она встала. – Я не собираюсь вас домогаться.
– Не надо так, Мэри! Если я выгляжу дураком, то еще большим дураком себя чувствую. Я приехал потому, что хотел вас видеть.
– Ну, так вот я, смотрите, – сказала она со злостью.
Эрика больно задел ее тон.
– Мне очень приятно вас видеть.
– И это все? – тихо и настойчиво спросила она.
– Это все, – мягко сказал он. – Черт возьми, Мэри, вы же знали, что я женат.
– А вы разве этого не знали? – она повернулась к зеркалу и надела шляпу.
– О, Мэри… – Он подошел к ней сзади и положил ей руки на плечи.
Она резко высвободилась.
– Не надо.
– Пойдемте отсюда. Я куплю Сабине то, что она просила. Потом вместе пообедаем, а вечером куда-нибудь пойдем.
– Нет, – сказала она. – Вечером я буду занята.
– Вы лжете, – спокойно ответил он.
– Предположим. – Она круто обернулась и взглянула ему в лицо. – Вы думаете, что все это мне нравится? По-вашему, мне приятно, что вы думаете, будто я стараюсь вас соблазнить? Да как вы смеете!.. – голос ее оборвался, а на глазах выступили слезы. Она махнула рукой. – Ах, да к чему все это! Послушайте, вы очень милый мальчик, но…
– Мэри, Мэри! Мэри, милая… – Он сел на кровать и притянул ее к себе. Она прислонилась к нему и казалась совсем маленькой в его объятиях. Сердце его глухо стучало.
– Ох, Эрик, – прошептала она, – мне так жаль…
– Мне тоже, Мэри. Если это потому, что я боюсь, то пусть будет так – я боюсь. Не могу найти другого объяснения.
– Вам незачем объяснять. – Она поднялась. И как только она отдалилась от него, ему захотелось ее вернуть. Через мгновение он уже говорил себе, что теперь точно знает, от чего ему приходится отказываться. Мэри – славная, умная девушка. Только и всего, говорил он себе, и это – все, от чего он отказывается.
– Может, мы с вами сейчас пойдем в город? – спросил он.
– Нет. Я уже сказала, что иду домой. И больше мы не увидимся.
– Неужели мы не встретимся еще раз?
– Зачем?
– Чтобы поговорить.
– Что ж, может быть, – сказала она.
Она бросила последний взгляд в зеркало и, превосходно владея собой, направилась к двери. Когда она выходила, он вдруг увидел ее такой, как тогда, в Колумбийском университете, когда они впервые встретились. Но в тот раз на него прежде всего произвели впечатление ее застенчивость и смирение перед ним. Теперь застенчивость уступила место какому-то кроткому упорству, а от смирения не осталось и следа. Задержавшись в дверях, Мэри взглянула на него, как на незнакомого человека. Через секунду он остался один. Еще через секунду он начал тосковать по ней, и все началось сначала. Разница была только в том, что Мэри уже с ним не было.
Эрик чувствовал себя мучительно одиноким и униженным. Никогда он не думал, что можно испытывать такой глубокий стыд.
Он нашел в телефонной книжке ее номер и позвонил, но ему никто не ответил. Он сошел вниз, сразу купил все, что просила Сабина, и вернулся к себе.
Часов около семи Мэри, наконец, подошла к телефону.
– Нет, Эрик, сегодня вечером мы не увидимся. Я же сказала вам, что не могу.
– У вас свидание?
– Да, что-то вроде этого.
– С мужчиной?
– Почему вас это интересует?
– Просто хочу знать, вот и все.
– Нет. Это не то, что вы думаете. Это просто мои друзья. Муж и жена.
– А завтра я вас увижу?
– Нет, – твердо сказала она. – Нет.
– Можно вам писать?
Она долго колебалась. Наконец она устало произнесла:
– Хорошо, Эрик, пишите.
Он не написал ей, и прошел почти год, прежде чем они снова увиделись.
Вернувшись в Энн-Арбор, Эрик застал Сабину в волнении: вскоре после его отъезда Траскер получил ответ от Ригана.
– Мне так хотелось поскорее сообщить тебе приятную новость. Где же ты останавливался? И почему не позвонил по телефону? Я даже беспокоилась.
Эрик смотрел на нее, ощущая все ту же опустошенность. Ему было больно сознавать, что даже в ее присутствии то, другое, не улетучивалось у него из головы. Он сам себя ненавидел в эту минуту, потому что даже новое назначение не интересовало его сейчас – его тянуло обратно в Чикаго. То, чего уже не могла сделать Сабина, сделал он сам – он грубо отбросил от себя все другие мысли, кроме мыслей о ней.
– На новом месте мы будем получать на шестьсот долларов в год больше, чем здесь, – сказал он. – И знаешь, что мы сделаем в первую очередь? Купим тебе новый костюм из серой шерсти и блузку с воротничком в виде банта – желтую шелковую блузку. И вечернее платье для танцев.
– Правда? А на ком же ты видел все это в Чикаго?
Он резко обернулся к ней, старательно согнав с лица грусть.
– На ком? На тебе, – сказал он.
2
В конце апреля Эрик и Джоб Траскер выехали в Кемберленд для переговоров с Риганом. День был совсем летний, и когда они проезжали по зеленым равнинам, их разморило от теплого воздуха. В самом конце пути показались холмы, а за холмами – темно-синий бархат далеких гор. Городок Арджайл был расположен на двух холмах по обе стороны реки Сэнэкенок. В двадцати пяти милях от города находились сталелитейные заводы, но почти вся их администрация жила здесь, в уютных старомодных особняках, стоявших посреди обширных квадратных лужаек. Новый стальной мост шел через Сэнэкенок к подножию Южного холма, на котором находился университет. Мост соединял два разных, враждебных друг другу мира, но постороннему взгляду в этот жаркий весенний день оба берега казались одинаково мирными и живописными.
Университет стоял на самой верхушке холма – аккуратные кирпичные и белые оштукатуренные здания в стиле церквей Новой Англии. Университетский парк представлял собой огромный восьмиугольник, пересеченный усыпанными гравием аллеями, которые сходились к центру, где бил фонтан, окруженный старыми вязами. На лужайках пестрели фигуры студентов, в воздухе стоял приглушенный летний гул. Вдали, за зеленым ковром лужаек, группа студентов играла в мяч – их крошечные фигурки яростно метались по площадке. На ступеньках здания физического факультета сидели девушка и юноша в свитере и штанах из рубчатого вельвета, возле них лежала стопка книг. Девушка высоко подобрала клетчатую юбку, открыв ноги выше колен, чтобы они загорали на солнце. Обменявшись очками, оба молча и сосредоточенно примеряли их.
Наверху, в большом, старомодно обставленном кабинете за бюро с выдвижной крышкой, на вертящемся кресле с высокой резной спинкой и подлокотниками в виде львиных лап сидел Риган. Когда он встал, Эрик увидел на сиденье надувной резиновый круг, похожий на маленькую автомобильную камеру. Риган оказался выше ростом, чем Эрик и Траскер; на одном глазу у него было бельмо.
– Приветствую вас, господа, – учтиво сказал он. – Я как раз беседовал с вашим молодым коллегой из Нью-Йорка.
Эрик обернулся и увидел сидевшего у окна Фабермахера.
Он был бледен и казался подавленным, словно ему приходилось преодолевать мучительный страх. Он сидел прямо, сдвинув ноги и положив руки на колени. Эрик подумал, что он, должно быть, давно уже сидит в такой позе и молча чего-то ждет. Риган выждал, пока они поздороваются, и знаком пригласил их сесть, затем подошел к окну и стал смотреть вниз, на реку. На нем был черный костюм, такой же старомодный, как и разноцветный стеклянный абажур на лампе, стоявший на письменном столе. Риган крепко ухватился рукой за шнур от шторы, словно эта тонкая веревочка могла дать ему какую-то опору.
– Ну вот, – обернулся он с кривой улыбкой, которой постарался придать оттенок любезности. Эта застывшая улыбка делала его лицо похожим на уродливую маску. – Рано или поздно, все равно вам кто-нибудь расскажет об этой проклятой реке, так почему бы мне не сделать это первому? Считается, что если бросить в нее щепку, то эта щепка приплывет в Новый Орлеан. Но если добрые люди в Новом Орлеане будут ждать щепок, приплывших к ним из города Арджайла по реке Сэнэкенок, через озеро Юстис, еще по четырем рекам, а затем по Миссисипи, то боюсь, что этим добрым людям просто некуда девать время… Вот и все, что касается реки, – протянул он и негнущейся походкой направился к своему креслу.
Пружина в кресле застонала; Риган вздохнул и провел рукой по лысине. Сильно кося глазами, он долго надевал очки в серебряной оправе.
– Так вот, господа, не подлежит сомнению, что нашему факультету необходимо произвести вливание свежей крови. Или, по крайней мере, такой старый вампир, как я, нуждается в перемене пищи. – Он сделал паузу, чтобы оттенить собственную шутку, и снова изобразил на лице улыбку. Эрик видел, что Риган разыгрывает из себя добродушного старого чудака. Но он играл эту роль слишком явно и нарочито, как бы открыто насмехаясь над своими посетителями.
– Весьма возможно, что вам понадобится года два, чтобы освоиться с моими порядками, но надеюсь, мы с вами поладим, – продолжал Риган. – Доктор Траскер, ваши работы мне показались довольно серьезными. Мне нравится, как вы сконструировали свой прибор – без лишних претензий и всякой дребедени, солидно и прочно. Правда, – добавил он издевательски-сокрушенным тоном, – я о вас почему-то ничего не слыхал, пока старый Лич не назвал вашего имени, но я охотно допускаю, что это моя вина, а не ваша. – Он ехидно взглянул на Траскера, как бы вызывая его на ответ, затем хмыкнул и повернулся к Эрику. – Что до вас, дорогой юный доктор Горин, то я просмотрел отчет о вашей работе с Хэвилендом в Колумбийском университете. Что ж, работа проделана очень недурно, хотя не могу сказать, чтобы я высоко ценил милейшего доктора Хэвиленда. – Слово «милейший» было произнесено приторно сладким голосом, но тотчас же в нем послышались резкие, злобные нотки. – В мое время существовало особое прозвище для таких красивых щеголей, вроде него, но, как это ни прискорбно, боюсь, что те времена прошли безвозвратно. – Вертящееся кресло скрипнуло. Риган повернулся в сторону Фабермахера. Немного помолчав, он обратился к нему, словно увещевая им же самим напуганного ребенка: – Наконец, мы дошли и до вас, герр Фабермахер. Вы так тихонько и вежливо сидите там в уголке! У вас хорошие манеры, герр Фабермахер, а я способен ценить то, чего нет у меня самого. Теперь, mein Herr, относительно вашей работы. Для меня это все – сплошная тарабарщина, но так как тарабарщина нынче в моде, то я препятствовать не стану… Имейте в виду, если кто-нибудь из вас обиделся на мои слова, то это просто глупо с вашей стороны. Зла у меня на вас нет. А если будет, то вы это почувствуете. Безусловно почувствуете… Вообще говоря, я уверен, что вам здесь понравится, – продолжал Риган. – Благодаря, так сказать, несколько старомодной постановке дела, вы трое будете вести только аспирантуру. Таким образом, вам предоставляется возможность составить интересную учебную программу, не требующую от вас особого труда. Единственное, чего я прошу, – это чтобы знания физиков, которых мы будем выпускать в ближайшие годы, удовлетворяли попечительский совет. Ну, вот, пожалуй, и все. Через несколько минут у меня начинается лекция. Благодарю за то, что вы проделали такой дальний путь ради нескольких минут беседы, и надеюсь, что мы будем работать вместе, – он в упор посмотрел на Траскера и очень тихо добавил, – еще много-много лет.
Он потянулся через стол, на котором царил полный беспорядок, и взял толстую тетрадь с выведенным на обложке словом «Лекции». Края ее страниц пожелтели от времени. Опираясь одной рукой о тетрадь, другой о высокую спинку кресла, он медленно поднялся, протянул каждому по очереди свою холодную руку и вышел из комнаты.
3
Как бы ни держался Риган перед своими посетителями, но он вышел из кабинета, испытывая гнетущий страх. Тощий и длинный, он прошагал через приемную, и секретарша сразу заметила на его лице уже знакомое ей выражение; про себя она с трепетом называла его «взгляд убийцы». Бледный рот Ригана с залегшими по краям глубокими морщинами был крепко сжат, глаза пронзительно смотрели в одну точку, словно сейчас перед ним должен был появиться человек, которого он ненавидел больше всего на свете.
Страх накапливался в нем так давно и укоренился настолько глубоко, что Риган почти привык к нему. Он уже позабыл первоначальную причину этого страха. Осталось только ощущение его и способность изливать его до полного облегчения.
Страх овладевал Риганом каждый раз, когда он хотя бы мимоходом сталкивался с кем-либо, кто, как ему казалось, мог его превзойти. Всю свою жизнь каждую новую встречу, каждое новое знакомство он рассматривал как скрытый вызов. В семье он был младшим и самым низкорослым из шести братьев, и в детстве его вечно оттирали в сторону, иногда ласково, но всегда достаточно решительно;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
– Идемте, – сказал Эрик. – Кстати, мне нужно кое-что купить для Сабины.
Не поднимая на него глаз, Мэри надела шляпу и очень спокойно сказала:
– Я уже знаю, что вашу жену зовут Сабиной. Очень красивое имя.
Стоя под ярким солнцем и холодным мартовским ветром, они долго колебались, куда пойти, и ни один из них не мог отважиться ни на какое решение. Они спорили, ехать ли на автобусе или на городской электричке, потом решили, что электричка намного быстрее, а потому не о чем и спорить, и все-таки сели в автобус.
С той же нерешительностью они выбирали, где бы им позавтракать. В конце концов они зашли в какой-то ресторанчик, оказавшийся через улицу от того места, где они случайно остановились.
Мэри заказала сандвич и кофе; Эрик решил последовать ее примеру, хоть и уверял, что совсем не голоден. Во время завтрака разговор то и дело обрывался и наступали паузы. Мэри рассказала ему, что родилась в Расине, откуда переехала в Чикаго, когда ей было двенадцать лет. Спустя четыре года ее родители развелись. Миссис Картер уже десять лет служит экономкой в одной из сестринских общин, в штате Огайо. Об отце Мэри ни разу не упомянула ни прямо, ни косвенно. Она была невысокого мнения о мужчинах вообще; иронически и не без удовольствия она подчеркивала, что ее заработок в фешенебельном женском колледже гораздо выше, чем жалованье большинства мужчин, преподающих в университетах. Эрик безошибочно чувствовал ее скрытую злость, и временами она неожиданно передавалась ему.
Мэри взглянула на его чемоданчик.
– Где вы будете ночевать? – спросила она немного погодя.
Его вдруг охватило теплое чувство к ней – доброму, славному человеку, к которому он мог бы привязаться, и тут же ему стало ясно, что он потерял всякое преимущество перед нею. Именно по этой причине любое осложнение вызвало бы теперь тягостные последствия. Тем не менее Эрик ответил очень спокойно, словно не понял скрытого смысла ее вопроса.
– Я рассчитывал остановиться в преподавательском клубе, – сказал он, – но раз уж мы в городе, я могу пойти в какую-нибудь гостиницу.
Мэри не сводила с него вопрошающего взгляда. Краска уже схлынула с ее щек, но она продолжала смотреть на него, словно настаивая на своем невысказанном предложении. Затем она стала натягивать перчатки.
– Ладно, – сказала она ровным тоном. – Тут как раз недалеко отель «Моррисон». Это вроде нью-йоркского «Мак-Альпина».
– Я даже не знаю, что такое «Мак-Альпин». Я провел несколько лет в Колумбийском университете, но по-настоящему так и не видел Нью-Йорка.
Она машинально улыбнулась; с такой же улыбкой она сказала бы «ничего, пожалуйста» случайно толкнувшему ее прохожему.
Они вошли в вестибюль гостиницы; пока портье записывал его имя, Мэри стояла поодаль.
Коридорный пошел к лифту, и Эрик Сделал Мэри знак рукой.
– Пойдемте, я хочу посмотреть комнату, – настойчиво сказал он. – Это займет одну минуту, заодно я оставлю чемоданчик.
Мэри слегка заколебалась. Ее бледное лицо казалось усталым, затем на нем появилось выражение решимости, и она пошла, уступая крепкому пожатию его руки, взявшей ее за локоть. В первый раз за этот день он прикоснулся к ней.
Комната оказалась небольшой, очень опрятной и светлой. За окном внизу виднелся кусочек залитой ярким солнцем улицы. По холодному ясному небу быстро неслись облака; внизу, на улице, царило беспрерывное движение. Коридорный вышел; Мэри стояла у двери, следя глазами за Эриком. Он положил чемоданчик на стул – и больше, в сущности, делать тут было нечего. Но ему не хотелось уходить и одинаково не хотелось оставаться с Мэри с глазу на глаз.
– Вы готовы? – тихо спросила она.
– Одну минутку. Славная комната, не правда ли?
– Да, ничего. Вы готовы?
– В чем дело, Мэри?
– Ни в чем.
– Вы как будто сердитесь.
– Вовсе нет. Чего ради я буду сердиться?
– Тогда почему же вы все-таки сердитесь?
– Ах, Эрик, – с тоской сказала Мэри. Она сняла шляпу и, сев на кровать, подняла на него глаза.
– Скажите, – спросила она, – зачем вы приехали в Чикаго?
– Ради бога, Мэри!.. – он отвернулся к окну. – Я никогда не думал…
– Ладно, Эрик. – Она встала. – Я не собираюсь вас домогаться.
– Не надо так, Мэри! Если я выгляжу дураком, то еще большим дураком себя чувствую. Я приехал потому, что хотел вас видеть.
– Ну, так вот я, смотрите, – сказала она со злостью.
Эрика больно задел ее тон.
– Мне очень приятно вас видеть.
– И это все? – тихо и настойчиво спросила она.
– Это все, – мягко сказал он. – Черт возьми, Мэри, вы же знали, что я женат.
– А вы разве этого не знали? – она повернулась к зеркалу и надела шляпу.
– О, Мэри… – Он подошел к ней сзади и положил ей руки на плечи.
Она резко высвободилась.
– Не надо.
– Пойдемте отсюда. Я куплю Сабине то, что она просила. Потом вместе пообедаем, а вечером куда-нибудь пойдем.
– Нет, – сказала она. – Вечером я буду занята.
– Вы лжете, – спокойно ответил он.
– Предположим. – Она круто обернулась и взглянула ему в лицо. – Вы думаете, что все это мне нравится? По-вашему, мне приятно, что вы думаете, будто я стараюсь вас соблазнить? Да как вы смеете!.. – голос ее оборвался, а на глазах выступили слезы. Она махнула рукой. – Ах, да к чему все это! Послушайте, вы очень милый мальчик, но…
– Мэри, Мэри! Мэри, милая… – Он сел на кровать и притянул ее к себе. Она прислонилась к нему и казалась совсем маленькой в его объятиях. Сердце его глухо стучало.
– Ох, Эрик, – прошептала она, – мне так жаль…
– Мне тоже, Мэри. Если это потому, что я боюсь, то пусть будет так – я боюсь. Не могу найти другого объяснения.
– Вам незачем объяснять. – Она поднялась. И как только она отдалилась от него, ему захотелось ее вернуть. Через мгновение он уже говорил себе, что теперь точно знает, от чего ему приходится отказываться. Мэри – славная, умная девушка. Только и всего, говорил он себе, и это – все, от чего он отказывается.
– Может, мы с вами сейчас пойдем в город? – спросил он.
– Нет. Я уже сказала, что иду домой. И больше мы не увидимся.
– Неужели мы не встретимся еще раз?
– Зачем?
– Чтобы поговорить.
– Что ж, может быть, – сказала она.
Она бросила последний взгляд в зеркало и, превосходно владея собой, направилась к двери. Когда она выходила, он вдруг увидел ее такой, как тогда, в Колумбийском университете, когда они впервые встретились. Но в тот раз на него прежде всего произвели впечатление ее застенчивость и смирение перед ним. Теперь застенчивость уступила место какому-то кроткому упорству, а от смирения не осталось и следа. Задержавшись в дверях, Мэри взглянула на него, как на незнакомого человека. Через секунду он остался один. Еще через секунду он начал тосковать по ней, и все началось сначала. Разница была только в том, что Мэри уже с ним не было.
Эрик чувствовал себя мучительно одиноким и униженным. Никогда он не думал, что можно испытывать такой глубокий стыд.
Он нашел в телефонной книжке ее номер и позвонил, но ему никто не ответил. Он сошел вниз, сразу купил все, что просила Сабина, и вернулся к себе.
Часов около семи Мэри, наконец, подошла к телефону.
– Нет, Эрик, сегодня вечером мы не увидимся. Я же сказала вам, что не могу.
– У вас свидание?
– Да, что-то вроде этого.
– С мужчиной?
– Почему вас это интересует?
– Просто хочу знать, вот и все.
– Нет. Это не то, что вы думаете. Это просто мои друзья. Муж и жена.
– А завтра я вас увижу?
– Нет, – твердо сказала она. – Нет.
– Можно вам писать?
Она долго колебалась. Наконец она устало произнесла:
– Хорошо, Эрик, пишите.
Он не написал ей, и прошел почти год, прежде чем они снова увиделись.
Вернувшись в Энн-Арбор, Эрик застал Сабину в волнении: вскоре после его отъезда Траскер получил ответ от Ригана.
– Мне так хотелось поскорее сообщить тебе приятную новость. Где же ты останавливался? И почему не позвонил по телефону? Я даже беспокоилась.
Эрик смотрел на нее, ощущая все ту же опустошенность. Ему было больно сознавать, что даже в ее присутствии то, другое, не улетучивалось у него из головы. Он сам себя ненавидел в эту минуту, потому что даже новое назначение не интересовало его сейчас – его тянуло обратно в Чикаго. То, чего уже не могла сделать Сабина, сделал он сам – он грубо отбросил от себя все другие мысли, кроме мыслей о ней.
– На новом месте мы будем получать на шестьсот долларов в год больше, чем здесь, – сказал он. – И знаешь, что мы сделаем в первую очередь? Купим тебе новый костюм из серой шерсти и блузку с воротничком в виде банта – желтую шелковую блузку. И вечернее платье для танцев.
– Правда? А на ком же ты видел все это в Чикаго?
Он резко обернулся к ней, старательно согнав с лица грусть.
– На ком? На тебе, – сказал он.
2
В конце апреля Эрик и Джоб Траскер выехали в Кемберленд для переговоров с Риганом. День был совсем летний, и когда они проезжали по зеленым равнинам, их разморило от теплого воздуха. В самом конце пути показались холмы, а за холмами – темно-синий бархат далеких гор. Городок Арджайл был расположен на двух холмах по обе стороны реки Сэнэкенок. В двадцати пяти милях от города находились сталелитейные заводы, но почти вся их администрация жила здесь, в уютных старомодных особняках, стоявших посреди обширных квадратных лужаек. Новый стальной мост шел через Сэнэкенок к подножию Южного холма, на котором находился университет. Мост соединял два разных, враждебных друг другу мира, но постороннему взгляду в этот жаркий весенний день оба берега казались одинаково мирными и живописными.
Университет стоял на самой верхушке холма – аккуратные кирпичные и белые оштукатуренные здания в стиле церквей Новой Англии. Университетский парк представлял собой огромный восьмиугольник, пересеченный усыпанными гравием аллеями, которые сходились к центру, где бил фонтан, окруженный старыми вязами. На лужайках пестрели фигуры студентов, в воздухе стоял приглушенный летний гул. Вдали, за зеленым ковром лужаек, группа студентов играла в мяч – их крошечные фигурки яростно метались по площадке. На ступеньках здания физического факультета сидели девушка и юноша в свитере и штанах из рубчатого вельвета, возле них лежала стопка книг. Девушка высоко подобрала клетчатую юбку, открыв ноги выше колен, чтобы они загорали на солнце. Обменявшись очками, оба молча и сосредоточенно примеряли их.
Наверху, в большом, старомодно обставленном кабинете за бюро с выдвижной крышкой, на вертящемся кресле с высокой резной спинкой и подлокотниками в виде львиных лап сидел Риган. Когда он встал, Эрик увидел на сиденье надувной резиновый круг, похожий на маленькую автомобильную камеру. Риган оказался выше ростом, чем Эрик и Траскер; на одном глазу у него было бельмо.
– Приветствую вас, господа, – учтиво сказал он. – Я как раз беседовал с вашим молодым коллегой из Нью-Йорка.
Эрик обернулся и увидел сидевшего у окна Фабермахера.
Он был бледен и казался подавленным, словно ему приходилось преодолевать мучительный страх. Он сидел прямо, сдвинув ноги и положив руки на колени. Эрик подумал, что он, должно быть, давно уже сидит в такой позе и молча чего-то ждет. Риган выждал, пока они поздороваются, и знаком пригласил их сесть, затем подошел к окну и стал смотреть вниз, на реку. На нем был черный костюм, такой же старомодный, как и разноцветный стеклянный абажур на лампе, стоявший на письменном столе. Риган крепко ухватился рукой за шнур от шторы, словно эта тонкая веревочка могла дать ему какую-то опору.
– Ну вот, – обернулся он с кривой улыбкой, которой постарался придать оттенок любезности. Эта застывшая улыбка делала его лицо похожим на уродливую маску. – Рано или поздно, все равно вам кто-нибудь расскажет об этой проклятой реке, так почему бы мне не сделать это первому? Считается, что если бросить в нее щепку, то эта щепка приплывет в Новый Орлеан. Но если добрые люди в Новом Орлеане будут ждать щепок, приплывших к ним из города Арджайла по реке Сэнэкенок, через озеро Юстис, еще по четырем рекам, а затем по Миссисипи, то боюсь, что этим добрым людям просто некуда девать время… Вот и все, что касается реки, – протянул он и негнущейся походкой направился к своему креслу.
Пружина в кресле застонала; Риган вздохнул и провел рукой по лысине. Сильно кося глазами, он долго надевал очки в серебряной оправе.
– Так вот, господа, не подлежит сомнению, что нашему факультету необходимо произвести вливание свежей крови. Или, по крайней мере, такой старый вампир, как я, нуждается в перемене пищи. – Он сделал паузу, чтобы оттенить собственную шутку, и снова изобразил на лице улыбку. Эрик видел, что Риган разыгрывает из себя добродушного старого чудака. Но он играл эту роль слишком явно и нарочито, как бы открыто насмехаясь над своими посетителями.
– Весьма возможно, что вам понадобится года два, чтобы освоиться с моими порядками, но надеюсь, мы с вами поладим, – продолжал Риган. – Доктор Траскер, ваши работы мне показались довольно серьезными. Мне нравится, как вы сконструировали свой прибор – без лишних претензий и всякой дребедени, солидно и прочно. Правда, – добавил он издевательски-сокрушенным тоном, – я о вас почему-то ничего не слыхал, пока старый Лич не назвал вашего имени, но я охотно допускаю, что это моя вина, а не ваша. – Он ехидно взглянул на Траскера, как бы вызывая его на ответ, затем хмыкнул и повернулся к Эрику. – Что до вас, дорогой юный доктор Горин, то я просмотрел отчет о вашей работе с Хэвилендом в Колумбийском университете. Что ж, работа проделана очень недурно, хотя не могу сказать, чтобы я высоко ценил милейшего доктора Хэвиленда. – Слово «милейший» было произнесено приторно сладким голосом, но тотчас же в нем послышались резкие, злобные нотки. – В мое время существовало особое прозвище для таких красивых щеголей, вроде него, но, как это ни прискорбно, боюсь, что те времена прошли безвозвратно. – Вертящееся кресло скрипнуло. Риган повернулся в сторону Фабермахера. Немного помолчав, он обратился к нему, словно увещевая им же самим напуганного ребенка: – Наконец, мы дошли и до вас, герр Фабермахер. Вы так тихонько и вежливо сидите там в уголке! У вас хорошие манеры, герр Фабермахер, а я способен ценить то, чего нет у меня самого. Теперь, mein Herr, относительно вашей работы. Для меня это все – сплошная тарабарщина, но так как тарабарщина нынче в моде, то я препятствовать не стану… Имейте в виду, если кто-нибудь из вас обиделся на мои слова, то это просто глупо с вашей стороны. Зла у меня на вас нет. А если будет, то вы это почувствуете. Безусловно почувствуете… Вообще говоря, я уверен, что вам здесь понравится, – продолжал Риган. – Благодаря, так сказать, несколько старомодной постановке дела, вы трое будете вести только аспирантуру. Таким образом, вам предоставляется возможность составить интересную учебную программу, не требующую от вас особого труда. Единственное, чего я прошу, – это чтобы знания физиков, которых мы будем выпускать в ближайшие годы, удовлетворяли попечительский совет. Ну, вот, пожалуй, и все. Через несколько минут у меня начинается лекция. Благодарю за то, что вы проделали такой дальний путь ради нескольких минут беседы, и надеюсь, что мы будем работать вместе, – он в упор посмотрел на Траскера и очень тихо добавил, – еще много-много лет.
Он потянулся через стол, на котором царил полный беспорядок, и взял толстую тетрадь с выведенным на обложке словом «Лекции». Края ее страниц пожелтели от времени. Опираясь одной рукой о тетрадь, другой о высокую спинку кресла, он медленно поднялся, протянул каждому по очереди свою холодную руку и вышел из комнаты.
3
Как бы ни держался Риган перед своими посетителями, но он вышел из кабинета, испытывая гнетущий страх. Тощий и длинный, он прошагал через приемную, и секретарша сразу заметила на его лице уже знакомое ей выражение; про себя она с трепетом называла его «взгляд убийцы». Бледный рот Ригана с залегшими по краям глубокими морщинами был крепко сжат, глаза пронзительно смотрели в одну точку, словно сейчас перед ним должен был появиться человек, которого он ненавидел больше всего на свете.
Страх накапливался в нем так давно и укоренился настолько глубоко, что Риган почти привык к нему. Он уже позабыл первоначальную причину этого страха. Осталось только ощущение его и способность изливать его до полного облегчения.
Страх овладевал Риганом каждый раз, когда он хотя бы мимоходом сталкивался с кем-либо, кто, как ему казалось, мог его превзойти. Всю свою жизнь каждую новую встречу, каждое новое знакомство он рассматривал как скрытый вызов. В семье он был младшим и самым низкорослым из шести братьев, и в детстве его вечно оттирали в сторону, иногда ласково, но всегда достаточно решительно;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67