Ибо истинные эльфы – темнокожи, почти черны, и глаза у них имеют совершенно иной разрез (и это можно видеть на старинных портретах).
Когда эльфийская кровь окончательно утратит силу и наша земля перестанет быть плодородной благодаря древнему «волшебству» (на самом деле это не волшебство, но иного слова для обозначения этого чуда я сейчас подобрать не могу) – итак, когда такое случится, страна окажется во власти Вейенто. Человеческий труд, неустанный и тяжелый, будет создавать условия для нашего процветания. Человеку уже сейчас надлежит готовиться к неизбежному. Незачем рассчитывать на эльфийскую кровь. У людей и без эльфов всегда недурно получалось возделывать землю, выращивать плоды и всякий там скот, не говоря уж о прочих исконных занятиях человечества, вроде кузнечного ремесла, ткачества, бортничества и уборки навоза. (Заметьте, я цитирую лозунги исключительно наших политических противников, однако знать их необходимо – хоть вы и сидите в своем чудесном академическом саду, погруженные в свои ученые грезы.)
Подвожу первый итог. Родственник королевской династии, принципиальный противник Эльсион Лакар, никогда не допускавший в свою семью эльфов, герцог Вейенто исподволь готовит почву для своего государственного переворота.
До меня доходили слухи о том, что где-то на севере выследили и убили двух или трех человек, в которых заподозрили эльфийское происхождение. Обратите внимание: те несчастные вовсе не были эльфами. Убийцы лишь подозревали их в том, что эльфами являлись какие-то их дальние предки. Все это наводит на размышления.
...морщить нос, Эмери, – продолжал Адобекк (в этом месте от письма был оторван клочок). – Я от волнения даже сжевал уголок почтовой бумаги, так беспокоит меня вышеизложенное. Равно как и нижеизлагаемое, кстати.
Вас это касается, поскольку вас касается все происходящее в Королевстве – на то мы и дворяне.
Кажется, я до сих пор не написал вам главного. В моих деревнях были беспорядки. Целых два больших беспорядка! И не обычные неустойки, с которыми мои управляющие превосходно справляются, пустив в ход такие научные, высокоэффективные приборы, как палки, угрозы смертной казни, размахивание дубиной и списки оштрафованных. Нет, это были практически бунты.
Если вы посещаете курс почвоведения в своей превосходной Академии, то вам должно быть известно о существовании двух сортов хлеба: так называемого «эльфийского» – белого, который растет в специфических условиях нашего Королевства, и так называемого «человечьего», то есть черного, который растет везде наравне с лопухами и прочей неубиваемой травой.
Разумеется, белый хлеб предпочтительнее, потому что он вкуснее, от него не раздувает живот – да и растет он в наших условиях лучше. И вот в двух моих деревнях отказались высаживать белый хлеб. Дескать, надлежит людям заботиться о людях, а разные эльфийские ухищрения нам ни к чему. Следует заранее готовиться к тем временам, когда никого из Эльсион Лакар не останется в Королевстве и особенно – на королевском троне. (Я снова цитирую лозунги наших политических противников.)
Эти сволочи довели меня до того, что я вынужден был написать короткое, гнусное слово «согласен» на отчаянной просьбе одного из моих управляющих – прислать в эти деревни отряд копейщиков и силой вернуть несчастным крестьянам здравый рассудок. Занятие неблагодарное и неблагородное.
Я уверен, что здесь поработали какие-то посторонние силы. Никто из моих людей не стал бы бунтовать, не будь подстрекательства. Вопрос: кому выгодно? Ответ: герцогу Вейенто.
Проклиная все на свете, я отдал этот приказ, и бунтовщиков разогнали. Если бы они поступили по-своему, вполне возможно, у нас был бы недород – и как следствие голод. Ну, не такой голод, от которого вымирают целые деревни и города, но все-таки ощутимый. Несколько неурожаев подряд могут завершиться катастрофой.
Вопрос – кому это выгодно? Кто выиграет от беспорядков и бедствий на юге? Ответ – север.
Мне пришлось также отдать распоряжение – чтобы часть моих крестьян продали на заводы. Если герцог Вейенто так любит бунтовщиков, то пусть кормит их собственной грудью. Время от времени на шахтах возникает нужда в новых людях. Особенно после больших обвалов.
Отчасти это письмо служит оправданием, сравнительно небольшой сумме, которую я посылаю, отчасти объясняет мое дурное настроение; но главная его цель – побудить вас усерднее посещать занятия по гидропонике.
Остаюсь вашим преданным другом и умудренным старшим родственником.
СОЖГИТЕ ПИСЬМО!!!»
Первым послание Адобекка изучил Эмери. Ренье сидел скучный: ни новых узоров для вышивки, ни интересных книг дядя не прислал, что до письма, то рано или поздно Эмери позволит брату завладеть стопкой мятых, перепачканных листков – читай, сколько влезет.
– Держи. – Со вздохом Эмери сунул брату творение дяди.
Ренье взял, оглядел все кляксы и пятна, щедро украсившие бумагу.
– О чем он хоть пишет?
– В деревнях беспорядки, будет продавать часть крестьян, а так – все по-старому, – сказал Эмери. – Когда закончишь читать, брось письмо в печку. Дядя опасно откровенен. Я бы даже сказал – неприятно откровенен. Впрочем, насколько я успел понять наших родственников, все они всегда отлично отдают себе отчет в своих поступках.
– Будем подражать им в этом похвальном стремлении, – сказал Ренье, отчаянно зевая. Он спалил в камине дядино послание, так и не одолев его, после чего повалился на кровать, где нетерпеливо дожидался его последний утренний сон.
Глава пятая
СОФЕНА И ЕЕ БРАТ
По сравнению с Софеной Аббана, довольно рослая и крупная, казалась хрупкой. Софена покровительствовала подруге.
Вечерами они сидели в любимой беседке за библиотекой, любовались игрой угасающих солнечных лучей в разноцветных стеклах и разговаривали, перебирая события уходящего дня.
– Как тебе новенькая? – поинтересовалась Аббана.
Софена запустила пятерню в свою непокорную гриву.
– С большими претензиями девушка, – сказала она после долгого молчания.
– Все от нее без ума, – заметила Аббана.
– Богатая, – кратко обронила Софена и перешла к другому.
Месяца полтора назад у Аббаны был небольшой роман с Эгреем. Очень небольшой. По какой-то причине Софена пребывала в уверенности, что Эгрей – именно тот человек, который необходим ее подруге. Внешне довольно неказистый, худой и жилистый, с незапоминающимся лицом, он умел быть нежным и обаятельным. Он выслушивал любые девичьи глупости так, словно ему сообщали нечто важное. Недурно разбирался в моде. Не проявлял остойчивости, охотно соглашаясь на ту любовную игру, которую ему предлагали.
В свое время Софена приложила немало усилий, устраивая счастье подруги. В этом деле Софена, следует отдать ей должное, была совершенно бескорыстна. Для себя она не хотела здесь ничего. Кроме, может быть, участия в обсуждении происходящего.
– Эгрей тоже положил на нее глаз, кстати, – добавила Аббана, возвращаясь к прежней теме.
– На новенькую? – Софена озабоченно нахмурилась.– Насколько это серьезно?
– Не знаю. Я вообще не уверена в том, что здесь возможно нечто серьезное. Учеба в Академии – в принципе промежуточное состояние. Пограничное. Между стабильностью детства и прочностью брака.
– Браки случаются и непрочные, – угрюмо сказала Софена. – Об этом ты думала? Зыбко в нашей жизни абсолютно все. Как будто всю жизнь мы идем по тонкой сетке, натянутой над бездной.
Обе замолчали, прислушиваясь к ощущениям внутри себя. Вечерний покой окутывал пышный сад Академии, в полумраке сладковато и чуть гнилостно пахли мясистые цветы. Очень далеко свистела одинокая птица. В этот час девушки особенно остро чувствовали хрупкость своего бытия и коварство окружающего мира, который постоянно пытался обмануть их лживой иллюзией надежности.
Аббана первая нарушила молчание, коротко засмеялась, тряхнула головой.
– Умеешь ты напугать!
Софена улыбнулась снисходительно и чуть самодовольно.
– Говорю правду. Только и всего.
– Твоя, правда – ужасна.
– Правда всегда ужасна... В этом ее главный ужас.
– Ты знаешь, – начала Аббана, – насчет Эгрея...
Софена насторожилась.
– Что?
– Мне совсем не больно. Он увлекся другой, а меня это не трогает. – Аббана прикусила губу, подумала немного, подбирая слова. – Мне должно быть больно, но я совершенно ничего не чувствую.
– Просто не хочешь пускать в себя чужое предательство, – вынесла определение Софена.
– Да нет. – Аббана отмахнулась от последнего предположения подруги едва ли не с досадой. – Дело не в этом. Все происходит так, как будто у нас с ним вообще ничего не было. Никаких взаимных обязательств. Вообще – ничего. Я не притворяюсь.
– Конечно, – вздохнула Софена. Она уставилась в темноту, взгляд ее делался все более грозным и суровым. – Но он поплатится за свое предательство. Такие вещи никому не должны проходить безнаказанно. Если не заплатит он, платить придется тебе. Понимаешь, дурочка? Это необходимо. И я не понимаю, почему ты должна страдать!
– В том-то и проблема! – воскликнула Аббана. – Я не страдаю!
Софена обняла ее за плечи, как бы не веря последнему утверждению, и прижала к себе. Теперь обе молчали. Софена мрачнела все больше и вместе с тем в ней росла жалость к Аббане и ко всему навек оскорбленному женскому роду.
В Академии Софена училась из рук вон плохо. Ей не нравилось здесь вовсе не потому, что она не любила учиться или дичилась общества незнакомых людей. Нет, ей было здесь плохо потому, что ей было плохо везде.
Она не видела большого смысла даже в своем появлении на свет – что уж говорить обо всем остальном! Впрочем, это обстоятельство не мешало Софене внимательно следить за тем, как относятся к ней окружающие. И коль скоро для самой Софены счастье было принципиально невозможно, она считала своим долгом создать его для подруги. Пусть хоть одно живое существо умрет удовлетворенным.
В первый же год пребывания в Академии Софена завела сложные, мучительные отношения с Гальеном. А того почти сразу чем-то пленила эта угрюмая, не слишком красивая девушка. Гальен был любопытен и добросердечен. Он приблизился к Софене и попытался ухаживать за нею. Она щедро угощала его человеконенавистнической философией, что было им воспринято как оригинальная форма кокетства. Гальен попросту не подозревал о том, насколько серьезна Софена.
О том, что произошло между ними в конце злополучного ухаживания, ни один из двоих никогда даже не упоминал. Почти год после этого они по обоюдному согласию сторонились друг друга, стараясь сделать так, чтобы это по возможности никому не бросалось в глаза.
Неудачный роман добавил Софене жизненного опыта, а ее знания о людях обогатились дополнительными подробностями. Она охотно делилась с Аббаной всем, что успела узнать за свои долгие, очень долгие восемнадцать лет, наполненные множеством событий, как бы отяжелевшие от бесконечных размышлений, сопоставлений, неутешительных выводов.
Главным человеком в жизни девочки Софены был ее старший брат Роол.
Он был всегда, от самого начала времен – то есть с того самого мгновения, как сестренка явилась на свет. Он оказался первым, кого увидели ее младенческие глаза: расплывающееся, перевернутое вверх ногами, удивительное явление, так не похожее на все то, что доселе происходило в материнской утробе. И хоть и говорят, что человек не в состоянии помнить собственное рождение, – Софена помнила.
Ее отец, человек небогатый и не слишком знатный, владелец старой усадьбы и двух захудалых деревень, всегда был неудачником. Только в одном ему повезло: он женился по большой любви. Жена, чье приданое бесследно сгинуло в ядовитом колодце старых долгов, приняла случившееся довольно спокойно. Она была молода и страстно любила мужа.
После рождения первенца дела стали налаживаться, и супруги начали уже думать, что прежнее невезение оставило их. В дальней деревне построили мельницу, сменили управляющего, привезли с аукциона рабочей силы несколько образованных работников: двух врачей – для скота и крестьян, кузнеца, взамен недавно почившего, а также картографа. Впрочем, последний явно оказался лишним и, быстро осознав это прискорбное обстоятельство, женился на мельничихе и начал пить горькую.
Мальчику Роолу было шесть лет, когда к матери – снова беременной – примчались из дальней деревни с известием о большом пожаре и о том, что хозяин, сильно обгорев, лежит на мельнице и хочет перед смертью проститься с домашними.
Позабыв о своем положении, хозяйка бросилась к лошадям, а сын побежал за ней, умоляя маму опомниться и поберечь себя и нового братика.
Не слушая ребенка, женщина уселась в седло и помчалась через лес сломя голову. Роол погнался за ней. У него была своя лошадка, и он уже неплохо ездил верхом. Мальчик не мог бы толком объяснить, почему он решил преследовать мать. В том, как блестели ее глаза, как неподвижно улыбался ее рот, ему почудилось нечто необъяснимое, пугающее. Мама, существо домашнее, самое надежное и знакомое из возможных, внезапно предстала ему диким созданием, полным непонятных страстей, готовым в любое мгновение вытворить что угодно. Что угодно. А он, Роол, оказался совершенно не готов к этому.
Лишь однажды, года два назад, ему приоткрывалась завеса над этой ипостасью матери. Тогда он видел, как отец, вернувшись с охоты, чумазый, с еще теплой связкой битой птицы на поясе, хватает маму за талию широченными ладонями, как шарит по ее гибкой спине и сминает одежду у нее между лопаток, и как она, поблескивая влажными зубами, прижимает лицо к его небритой щеке. Сейчас же мать словно обезумела, и все то необузданное, что она так ловко скрывала за личиной благополучия, вдруг вырвалось на свободу и погнало ее вперед.
На некоторое время сын потерял ее из виду, но затем перед ним снова мелькнула мамина лошадь. Роол настиг ее в гуще леса. Скачка закончилась. Лошадь стояла чуть в стороне, подергивала ушами и косилась чуть недоуменно, а мать лежала на земле в луже крови и зарывалась сильными пальцами в траву. Она выдергивала большие пучки и тут же впивалась в новые.
Роол спрыгнул с лошадки и подбежал ближе. Глаза у матери стали как у животного, и поэтому мальчик смог думать об этой женщине как о ком-то совсем постороннем. Не как о собственной маме.
В луже крови барахталось еще одно существо. Женщина сказала: «Возьми ее на руки, обвяжи пуповину да потуже... У тебя есть нож?»
Роол наклонился и поднял то, барахтающееся. Наверное, оно было отвратительным: фиолетовое, покрытое слизью, вялое. Но мама следила за ним такими любящими, такими тревожными глазами, что Роол внезапно ощутил сильную жалость. Он сделал, как ему было велено, и отрезал пуповину, а затем неловко перевернул существо. И тут оно разинуло необъятный рот и завопило.
На лице матери появилась счастливая улыбка, и она опустила веки.
Роол завернул дергающееся существо в плащ и забрался вместе с ним в седло. Ему нужно было вернуться в усадьбу и прислать к матери врача.
Софена утверждала, что помнит эту скачку. Она прижималась к груди брата, сосала кулачок и понимала, что нет в жизни ничего более надежного, чем этот теплый, кусачий плащ и крепкая рука, которая ее держит.
После рождения Софены родители начали угасать. Отец хоть и пострадал при пожаре, но в том году не умер и прожил еще семь лет. У него остались пятна от ожогов и сильно испортился характер. Мать почти все время проводила теперь в постели. Она умерла, когда Софене исполнилось три года.
Девочка почти не знала родителей. Да и зачем? Ведь у нее был старший брат.
Он учил ее резать хлеб ножом и садиться на лошадь. Он показывал ей, как метать ножички, как стрелять из лука, как зашить порванный сапог, как найти птичье гнездо. Он никогда не дразнил ее.
Однажды они встретили русалку. Роолу было тогда пятнадцать лет, а Софене – девять. Брат вернулся с охоты и рассказал, что видел в лесу странное существо. «Сегодня вечером пойдем вместе, – обещал он. – Переночуем за Пыкиной избушкой, а на рассвете спустимся к ручью. Она будет там сидеть».
Пыкина избушка представляла собой разрушенный охотничий домик, принадлежавший кому-то из предков нынешних владельцев усадьбы и леса. Поговаривали, будто одно время там обитал какой-то Пыка – не то лесничий, не то сумасшедший бродяга. Затем Пыка исчез. Может, умер. Впрочем, мертвым его тоже никто не видел.
– Откуда ты знаешь, что она там будет? – спросила Софена, предвкушая приключение и заранее обмирая.
– Я выслеживал ее несколько дней, – объяснил брат. – Она хитрая. Прячется в самой чащобе, а к ручью выходит с первыми лучами солнца, когда ночные животные расходятся спать, а дневные еще не пробудились.
Роол с удовольствием смотрел на ловкую, ладную девочку в шнурованном кожаном колете и широких штанах, заправленных в мягкие сапожки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47