А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


– Сверкает... А земля жрет ее. И потом – огонь… Какая смерть! Абсолютная смерть!
– Аббана, тебе придется давать показания, – сказал Эмери. – Ты ведь была секундантом убийцы!
– Он не убийца, это был поединок... Разве ты не видел, как он щадил ее?
– Остается понять, почему, – добавил Элизахар, входя с кувшином.
Он намочил в воде лоскут ткани и обтер лицо Аббаны. Ей сразу стало легче. Она даже не ожидала, что простая вода окажется такой целительной.
– Я хочу пить, – проговорила она.
Элизахар налил ей в чашку.
– Он щадил ее, – сказал телохранитель Фейнне. А потом убил единственным точным ударом.
– Он промахнулся, – возразил Эмери.
Элизахар покачал головой.
– Нет, он бил точно в цель. Я следил за тем, как он фехтует. Этот человек не промахивается.
– Все равно не понимаю. – Аббана мотала головой по подушке. – Не понимаю, не понимаю...
– Знаете, дорогая госпожа Аббана, – молвил вдруг Элизахар, – я ведь могу и ошибиться. В любом случае ваша подруга погибла в бою, с оружием в руках, отстаивая то, что считала правильным. Я думаю, ее душа нашла успокоение.
– Спасибо. – Аббана уставилась в потолок. Из ее глаз потекли слезы. – Я засну, – сообщила она жалобно. – Я хочу спать.
– Прекрасное решение, – сказал Элизахар.
Они с Эмери вышли и прикрыли дверь.
– Я подсыпал ей снотворного, – признался телохранитель.
– А вы никогда не служили при дворе? – спросил Эмери. – У вас замашки придворного интригана.
Элизахар наклонил голову.
– Что вы. Просто всегда ношу с собой пару флакончиков с ядом – вдруг пригодится.
– Долго она проспит?
– Думаю, до завтрашнего утра – самое малое. Пусть отдохнет. Зрелище действительно не из легких.
Они прошли несколько шагов от дома Аббаны, и Эмери сказал:
– Не могли бы вы идти чуть помедленнее? Нога все еще болит.
– Простите.
– Почему вы утверждаете, что Эгрей попал именно туда, куда намеревался?
– Потому что до сих пор он старался сделать так, чтобы не задеть ее. Стало быть, боялся первым пролить кровь.
– Боялся выиграть? – уточнил Эмери.
– Он боялся выиграть, потому что хотел не победить в споре, а убить Софену, – сказал Элизахар. – Он позволил ей зацепить себя и, когда она на миг отвлеклась, думая, что поединок окончен, ударил ее в горло. Вот что произошло на самом деле.
– Но почему мы не увидели крови на его одежде?
– Потому что он сшил свою одежду из скатерти, – объяснил Элизахар. – Ткань достаточно плотная, чтобы пятнышку крови пришлось пробивать себе путь наружу сквозь волокна.
– Всего мгновение, – возразил Эмери.
– Ему и требовалось мгновение, – стоял на своем Элизахар. – А потом его залило кровью Софены, так что собственная его рана осталась незамеченной.
– Звучит убедительно, – признал Эмери. – Но слишком уж это мерзко.
– В том и заключается моя работа, – сообщил Элизахар. – Я должен замечать все мерзкое. И принимать ответные меры.
– Но сейчас вы несколько опоздали, не так ли?
– Если бы вы рассказали мне о том пари чуть пораньше, – возразил Элизахар, – я принял бы свои меры своевременно. И Софена была бы сейчас жива.
– А Эгрей?
– Смотря по обстоятельствам. Вы действительно считаете меня таким жутким убийцей?
Эмери покаянно кивнул.
– Честно говоря, – признался он, – именно поэтому я и скрывал от вас всю эту дурацкую историю. Вы же сами отказывались разговаривать об Эгрее! «Кто я такой чтобы запрещать госпоже Фейнне»! «Разве я смею лезть в сердечные дела госпожи Фейнне»! – передразнил Эмери. – Что, не ваши слова?
Элизахар сморщился.
– Мои... А что я должен был, по-вашему, говорить?
– Вы ее любите? – спросил Эмери.
– Вот как заговорили... Набрались храбрости, значит.
– Да бросьте вы!
– Да, – сказал Элизахар. – Конечно люблю. Она – лучшее, что я встречал в жизни.
– Но ведь рано или поздно она все равно достанется другому мужчине.
– Ну и что? Пока-то этого не случилось!
Эмери махнул рукой:
– Неважно... Вы, разумеется, правы: мне следовало больше доверять вам. Что будем делать?
– Ничего. Если секунданты преподнесут эту смерть как несчастный случай, не станем опровергать. Иначе пострадают еще и Гальен с Аббаной, а уж они-то в случившемся вообще не виноваты. Для меня нет сомнений в том, что Эгрей хотел убить Софену и сделал в точности то, что намеревался. Непонятно только, для чего ему это понадобилось.
Глава девятнадцатая
БРАТСКАЯ ЛЮБОВЬ
Несколько дней занятия в Академии не проводились. Двое чиновников из Коммарши, поразительно быстро прибывшие на место происшествия, взяли Эгрея под стражу и забрали тело Софены, чтобы забальзамировать его и поместить в особом хранилище – пока за ним не явятся родственники.
Участников дуэли вызывали и допрашивали то поочередно, то всех разом. Показания сходились: все в голос утверждали, что произошел роковой несчастный случай.
Преподаватель фехтовального искусства подтвердил: Софена плохо владела оружием и не в состоянии была здраво оценить боевую обстановку. Аббана формально считалась соучастницей убийцы, поскольку была секундантом Эгрея, но девушке даже не стали предъявлять обвинения: она была совершенно разбита случившимся и несколько раз во время допроса теряла сознание. В конце концов ее оставили в покое.
Элизахара допрашивали последним. Он описал случившееся предельно четко, пользуясь специфическими военными терминами. Бывший при этом разговоре Эмери поразился тому, с какой точностью и в каких подробностях Элизахар запомнил каждый шаг, каждое действие дуэлянтов.
Чиновник, записывавший ответы, поднял голову от листа:
– Как профессиональный солдат вы подтверждаете выводы, сделанные другими участниками поединка?
– Да, – сказал Элизахар, не колеблясь. – Погибшая неловко повернулась как раз в тот момент, когда господин Эгрей намеревался оцарапать кончиком шпаги ее плечо. Ей было свойственно совершать резкие движения. Ее поведение всегда трудно было предсказать.
– Для чего вы пришли на поединок? – спросил чиновник. – Насколько я понимаю, проблемы поэзии занимают вас весьма мало, а никто из участников дуэли не принадлежал к числу ваших близких друзей.
– Все, что связано с оружием и военным искусством, взывает у меня определенный интерес, – ответил Элизахар.
– Вот как! – сказал чиновник. – Исход дуэли оказался для вас неожиданным?
– Да.
– Угу, – сказал чиновник. – Можете идти.
Разбирательство было закончено, Эгрея выпустили из-под стражи с оправдательным приговором. В Академии он появился спустя неделю и держался так тихо, что поначалу его даже не заметили.
Ни на кого не глядя, Эгрей устроился на скамье и неподвижно просидел всю лекцию, посвященную проблеме восстановления больных почв. Он ничего не записывал и даже как будто не слушал.
Элизахар поглядывал на него издалека, прикидывая: как поступить, если Эгрей осмелится подойти к госпоже Фейнне. Однако у Эгрея – на счастье – хватило ума понять, что делать этого не стоит.
Аббана то и дело бросала взгляд в сторону его поникшей фигуры. Девушка еще не вполне оправилась от болезни, но упрямо ходила на занятия: она боялась одиночества.
– Может, мне стоит поддержать его? – спросила Аббана у Гальена.
– Поддержать в чем? – удивился Гальен. – Он убил твою подругу!
– Он ведь не хотел...
– Аббана, – Гальен взял ее за руку, провел пальцем по ладони, – милая, убивать Софену не хотел, наверное никто. Но убил ее Эгрей. Вот так ему не повезло. Если тебе не хочется поддерживать его – не поддерживай Ты не обязана это делать.
– Я ведь его секундант! – Аббана была готова заплакать.
– Это начиналось как шутка. Ты не могла знать, чем она закончится. Перестань укорять себя.
Но Аббана упрямо качала головой.
– Нет, нет, мы все испачканы ее кровью... Мы все участвовали в этом...
– Может, и участвовали, – сказал Гальен, – но дружить с Эгреем нас никто не обязывал. Сиди и слушай лекцию.
И Аббана осталась на месте.
Весь этот день и несколько последующих Эгрей бродил по Академии потерянный, несчастный и такой смиренный, что желающих «высказать ему все» так и не нашлось. Студенты продолжали его сторониться, но ненависть к убийце как-то сама собой покидала их сердца, и вот уже Эгрей начал улыбаться. Улыбка пока что его не была адресована кому-то лично и блуждала в пустом пространстве, но Элизахару было очевидно: очень скоро она встретит ответную улыбку, и тогда Эгрея окончательно «простят».
С каждым днем Эгрей все увереннее распрямлял спину. И если кое-кто из студентов продолжал относиться к нему как к изгою, сам Эгрей с себя это клеймо уже снял.
Восстанавливать общение он начал с человека, который представлялся ему наиболее опасным, – с Эмери.
На пятый день после смерти Софены Эгрей приблизился к Эмери и поздоровался с ним. Эмери имел слабость ответить кивком, и Эгрей тотчас устроился на скамье рядом с ним.
– Что тебе нужно, Эгрей? – спросил Эмери прямо.
– Ничего. Я пришел на занятие, как и ты, – ответил Эгрей смиренно и улыбнулся.
Эмери чуть отодвинулся и всю лекцию просидел, не меняя позы. «Хорошо, что сегодня моя очередь, – думал он, – будь на моем месте Ренье – избил бы мерзавца у всех на глазах».
– Прости, я не вполне понял: что она сейчас говорила о соотношении нравственного и прекрасного? – проговорил вдруг Эгрей у Эмери над ухом.
Эмери вздрогнул.
– Что?
– Магистр Даланн только что говорила о соотношении нравственного и прекрасного, – повторил Эгрей, – но я не понял пропорции... Что за формула Лакавы? Должно быть, я пропустил какое-то важное занятие.
Магистр Даланн на миг остановила лекцию и уставилась на Эгрея. Тот перестал шептать и ответил ей прямым, дерзким взглядом. Даланн, к удивлению Эмери, промолчала. Обычно она не позволяла переговариваться во время ее объяснений. Сразу принималась поливать нарушителя яростной бранью.
Эмери показал Эгрею формулу, записанную на табличке.
Поэтесса Лакава предположила, что нравственность и красота соотносятся в пропорции два к трем. В качестве примера она приводила отрывки из различных поэтических произведений, истолкованных, впрочем, весьма произвольно.
Одним из самых любимых развлечений студентов-старшекурсников, специализирующихся на эстетических дисциплинах, было доказательство или опровержение этой формулы.
Магистр Даланн полагала, что рациональное зерно в завиральных идеях Лакавы все же содержится: принципиально аморальное произведение не может обладать эстетической ценностью.
Пиндар, естественно, в мыслях уже подбирал аргументы против.
Эгрей забрал табличку из рук Эмери и долго рассматривал формулу.
– Ну, хватит! – рассердился Эмери, выхватывая у него свою вещь.
Эгрей покорно отдал, но остаток лекции Эмери внутренне кипел. Больше всего он негодовал на себя за уступчивость и мягкотелость. Когда магистр Даланн объявила студентам об окончании занятия, Эмери почти сразу ушел домой.
На следующий день Эгрея в саду Академии не оказалось. Эмери поймал себя на недавно приобретенной привычке то и дело озираться – нет ли поблизости Эгрея. Вкрадчивая покорность делала убийцу Софены неприятно липким. Эмери унижала необходимость постоянно избегать его.
Всезнающий Элизахар, казалось, догадался и об этом, потому что сказал:
– Можете не искать его, господин Эмери.
– Кого? – надменно осведомился Эмери.
– Эгрея... Насколько я понял, присутствие этого человека служило для вас источником раздражения.
– Раздражение – неправильное слово, – сказал Эмери.
Элизахар пожал плечами.
– Наиболее мягкое из всех, что пришли мне в голову. Господин Эгрей оставил великолепные сады Академии, дабы попытать счастья в другом месте.
Эмери вдруг осознал, насколько радостным оказало для него это известие. Как будто кто-то пришел и освободил его из душной каталажки.
– Как же такое случилось? – спросил он, старательно скрывая облегчение.
– Предполагаю, с господином Эгреем переговорили, – невозмутимо отозвался Элизахар. – Вполне возможно, что присутствие этого господина угнетало не только благородных студентов, но и нервных телохранителей, и пока господину Эгрею не пришло в голову искать покровительства у госпожи Фейнне, взывая к ее нежному сердцу... а оно у нее действительно нежное... кое-кто сам вызвался провести вечер в компании господина Эгрея.
– И что же сказал ему этот кое-кто? – спросил Эмери.
Элизахар задумчиво посмотрел вдаль, туда, где возле садовой ограды выросло огромное дерево с перекрученными ветвями.
– «Я все знаю», – процитировал он «кое-кого». – «Я знаю, что ты хотел ее убить. Я даже знаю, как ты это сделал, сволочь. И если ты не уберешься отсюда, я расскажу об этом городским властям, чтобы тебя увезли в кандалах».
– Решительно, – одобрил Эмери.
– Вам нравится? – хмыкнул Элизахар. – Мне тоже... Эгрей, кстати, ничуть не смутился. Полагаю, совесть него отсутствует. Спросил меня, почему же я, в таком случае, давал показания в его пользу.
– И что вы ответили?
– Ничего. – Элизахар перестал улыбаться. – Мне не слишком понравилось его поведение. Он держался так, словно Академия перестала представлять для него какую-либо ценность. Впрочем, сейчас все это уже неважно. Сегодня рано утром он уехал. Даже вещи не собрал. Оставил их квартирной хозяйке.
Они помолчали.
– Как вы думаете, – начал Эмери, – что это означает?
– Дела господина Эгрея нас больше не касаются, – ответил Элизахар. – Вероятно, ему есть куда ехать. Где-то его ждут. Кто-то встретит его. И мы с вами этого увидим. Лично меня последнее обстоятельство особенно радует. А вас?
Эгрей, как выяснилось, покинул Академию вовремя: на следующий же день после его отъезда там появился новый человек. Его звали Роол, и он был старшим братом погибшей девушки.
Роол совершенно не походил на человека, о котором так страстно, с такой любовью и горечью рассказывала Софена. Когда Аббана заметила незнакомца, ей и в голову не пришло, что перед ней – тот самый брат-предатель, чей низкий поступок отравил юность Софены. Роол был высок, как и его сестра, светловолос, очень просто одет. Аббана сразу заметила, что и плащ, и штаны, и колет чужака сшиты из дешевой ткани, а сапоги несколько раз претерпевали великую починку. Незнакомый мужчина глядел смирно и спокойно, как смотрят люди, хорошо знающие свое место: на чужое не замахиваются, но и принадлежащего им по праву никогда не отдадут.
– Мне сказали, что вы были дружны с Софеной. Ведь вы – Аббана? – обратился незнакомец к девушке. И когда она вздрогнула всем телом, добавил: – Простите, я не успел назвать себя. Я – Роол.
– Не может быть! – выпалила Аббана. Слова вырвались у нее прежде, чем она успела зажать себе рот ладонью.
Но брат Софены ничуть не смутился.
– Почему же не может быть? – удивился он. – Конечно, мы с ней не слишком похожи. Она была очень красива, моя Софена... К тому же, признаться честно, я долго ехал, в пути измучился... да и горе человека не красит…
– Конечно! – горячо проговорила Аббана и взяла его за руки. – Мы все очень любили вашу сестру. Все.
– Кроме одного человека, – сказал Роол, мрачнея и устремляя взгляд вдаль.– Мне передали, что он уже уехал, но, может быть, это неправда? Может быть, меня нарочно ввели в заблуждение, чтобы я не мог найти его и...
– И убить, – заключила Аббана. – Со мной можете говорить откровенно, как с родной сестрой, поверьте. Нет, он на самом деле сбежал. Ходил тут как побитый пес, всем засматривал в глаза, рассказывал как не хотел того, что сотворил... А потом вообще начал делать вид, будто ничего не произошло. Ведь его оправдали!
– Да, мне уже сообщили, – машинально повторил Роол.
– Пусть даже он «не виноват», – продолжала Аббана, накаляясь, – но ведь на самом деле...
– Аббана, – перебил ее Роол, – расскажите мне лучше о сестренке. Как она жила? О чем думала? Я был в ее комнате, но там как-то пусто. Ничто о ней не говорит. Молчание... Впрочем, она всегда была довольно скрытной. Трудно догадаться, что у нее на сердце. Помалкивает да поглядывает, а иной раз так улыбнется – печально и понимающе, – что впору заплакать! Моя жена очень ее любила.
– Жена?
Роол невесело засмеялся.
– Что же тут удивительного! Да, у меня есть жена, ведь и лет уже немало. Будет двадцать шесть.
– Жена, – повторила Аббана.
– Когда Софена была маленькой, мы с ней очень дружили, – продолжал Роол. – Я был ей вроде родителя, сразу вместо отца и матери. Она, наверное, рассказывала...
– Да, – подтвердила Аббана, – рассказывала. Ближе вас у нее никого не было. Самый дорогой человек для нее – вы.
Они бродили по саду, и Роол все время озирался по сторонам: не то высматривал – не случилось ли чудо и не покажется ли среди деревьев сестра, живая и невредимая, не то просто дивился красоте Академии.
– Если бы не Софена, не знаю, как бы я жил, – продолжал Роол. – Она ведь тоже была для меня всем. Знаете – как солнышко. Взошло солнышко – и жизнь началась, ушло солнышко – и все замирает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47