Правда, он – мужчина. Многие господа предпочитают нанимать на ответственную работу именно мужчин, поскольку те – как считается – меньше подвержены эмоциям и не склонны принимать безответственные решения, руководствуясь тем, что мы, женщины, называем «зовом сердца». Однако Эгрей практически для вас не опасен. Он ведь учится хуже вас. Имея такого слабого противника, вы без труда выиграете конкурс. Вам нужно только приложить немного усилий. Необходимо, чтобы ваши выступления на диспутах запомнились, понимаете? Тогда профессора смогут с чистым сердцем указать на это обстоятельство людям графа. Или даже, – тут магистр понизила голос, – самому графу. По слухам, он приедет лично...
Появление Софены на диспуте о сущности поэзии вызвало легкий шепоток в рядах собравшихся. Обычно эта суровая особа редко удостаивала своим вниманием подобные мероприятия. Аббана обрадовалась, увидев подругу:
– Как хорошо, что ты здесь! Сегодня интересная тема.
– Посмотрим, – величаво заметила Софена и уселась рядом с ней.
Она окинула взглядом ряды скамей, выставленных в саду вокруг пышного розового куста. Разумеется, все любимчики магистров уже здесь: Эмери, красотка Фейнне… Притащился этот ее телохранитель. В последнее время он плохо выглядит. Должно быть, хозяйка допекает его. Что ж, этого следовало ожидать. Пока Фейнне жила у себя дома, в поводыре и помощнике оставалась нужда, но теперь, когда она нашла себе приятелей, Элизахар для нее – не больше чем докучливый надзиратель. Скоро она укажет ему, где его место, и тогда, по крайней мере, одной неприятной физиономией на лекциях будет меньше.
Элизахар сидел не рядом с Фейнне, как обычно, а на соседней скамье, за ее спиной. Возле Элизахара устроился Эмери, который выглядел, против обыкновения, довольно мрачным и как будто подурнел. С Эмери, впрочем, такое случается: то он лучится хорошим настроением, и тогда от него глаз не оторвать, то вдруг начинает хмуриться – вот как сегодня.
Впрочем, он – аристократ. Должно быть, среди важных персон принято носиться со своими изменчивыми настроениями и открыто показывать их окружающим. Уж Эмери-то не нужно искать для себя место управляющего и прилагать какие-то усилия к тому, чтобы получить работу. Софена прищурилась и отвернулась.
Пиндар предвидел, что станет одним из главных участников – и главных объектов для критики – в этом диспуте. Он уже неоднократно заявлял о себе как о поэте, более того – как о поэте, который не боится изменять свои прежние эстетические принципы на прямо противоположные. Так что к нему обязательно прицепятся.
Некоторое время все сдержанно гудели, предвкушая схватку, а затем явилось тяжелое кресло. Оно шло вразвалку, мерно покачивая золочеными ручками, которые были украшены толстыми резными витками. Пройдя несколько шагов, кресло утвердилось в самом центре, перед скамьями, и тогда за его спинкой обнаружилась магистр Даланн.
Она уселась, сложила на коленях толстопалые руки, и объявила:
– Начнем! Тема сегодняшнего диспута: сущность поэзии. Известно, что поэзия обладает определенным сходством с другими видами искусства, имеющими протяженность во времени. С прозой ее роднит использование языковых средств в качестве строительного материала для создания новых произведений. С музыкой – повышенное внимание к звуку. Основных противоборствующих тезиса два. Первый: поэзия как искусство словесное обязана обладать конкретным содержанием и воздействовать на разум читателя. Второй: поэзия как искусство музыкальное представляет собой своего рода шаманство, воздействующее на чувства слушателя помимо и вне конкретного смысла каждого конкретного, взятого в отдельности слова. Прошу начинать.
И тотчас встал Пиндар.
– Я знаю, – заговорил он, – что речь так или иначе зайдет о моем творчестве.
– С чего ты взял? – выкрикнул кто-то с задних рядов.
– С того, что этот диспут – вольно или невольно – является естественным продолжением наших споров об искусстве, – ответил Пиндар.
– Не перебивать оратора! – рявкнула Даланн и стукнула ладонью по подлокотнику кресла.
– Я полагаю, что в звучании слова заключен также и смысл его, – продолжал Пиндар. – Возьмем, к примеру, слово «гнилость». Сочетание звуков «гн» само по себе вызывает ощущение гнусавости, которая возникает у человека во время болезни. Попросту говоря, в этом сочетании содержится намек на экссудат! А экссудат, сиречь попросту сопли, обладает отвратительным видом, неприятен на вкус и в принципе свидетельствует о некотором гниении организма.
– Очень интересно, – похвалила Даланн. – Однако одного примера для доказательства вашего тезиса недостаточно.
– Пожалуйста, – сказал Пиндар. – Слово «капуста» содержит сочетание «ста», которое издает хрустящий звук. Слово «отвратительный» издает своего рода рычание «вра», сходное с тем, что бывает при извержении полупереваренных масс из желудка...
– Довольно, – проговорила магистр. – Вы нас убедили.
Пиндар сел. Софена приветливо махнула ему, но он не заметил ее дружеского жеста: переводил дыхание и обтирал пот со лба. «Он волновался, – подумала Софена. – Какой чувствительный человек!»
– Прошу следующего, – сказала Даланн. И перевела взор на Софену: – Может быть, вы? Дорогая, мы так редко видим вас на диспутах, что было бы верхом неосторожности упустить возможность и не дать вам высказаться.
Последнюю фразу она произнесла с особенным значением и несколько раз моргнула, как бы желая подбодрить девушку.
Софена встала. Она совершенно не знала, что говорить. Поэтому она решила попросту поддержать Пиндара:
– Я тоже думаю, что звук в поэзии органично сочетается со смыслом. Вот, к примеру, слово «любовь»: произнося его, мы складываем губы, как для поцелуя...
– Чушь! – брякнул Эгрей.
Софена перевела взгляд на него. Эгрей ответил ей холодным взором.
– В таком случае, попрошу уважаемую оратора… Как правильно сказать? Уважаемого оратора? Или, может быть, уважаемую ораторшу?
– Ораторша – это жена оратора, – сказал Гальен. – Женщина-оратор так и будет – «оратор».
– От слова «орать», – добавил Эгрей.
– А еще «орать» означает «пахать», – задумчиво вставил Эмери.
Даланн снова треснула ладонью по подлокотнику.
– Молчать! Сейчас будет задан вопрос. Прошу, господин Эгрей.
– Вопрос таков, – начал Эгрей, – каким образом можно отыскать дополнительный смысл в звучании таких слов, как «лошадь», «каша», «глаза»? Если каждое слово обладает осмысленным звуком, стало быть, осмыслению поддается любое слово.
– Умно! – брякнул Маргофрон.
– Ну, – сказала Софена, – слово «каша» шипит. Как шипит кипящая каша.
– А холодная каша? – спросил Эгрей. – Возможно, она шипит, как тот, кто недоволен остывшим завтраком?
Послышался смех. Софена покраснела.
– Мне кажется, этот вопрос к делу не относится, – сказала она. – Возможно, не каждое слово окрашено именно звучанием. – А только некоторые.
– Ну, теперь мне все ясно, – протянул Эгрей и сел.
Эмери поднял руку.
Даланн немного удивилась – обычно Эмери редко брал слово.
– Прошу, господин Эмери.
Эмери поднялся.
– Лично я предпочитаю строго разделять: словесное искусство – это одно, музыка – нечто совершенно другое. Вместе с тем нельзя не заметить, что подчас музыка начинает слышаться во всем. Только немного не так, как это представляется поэтам. Поиски «осмысленного звучания» выглядят наивными и детскими. Слишком искусственными, если хотите. То, что хорошо для музыки, убивает поэзию.
Он сел, не позволив никому задавать себе вопросы.
Снова вскочила Софена.
– Искусственность не может убить искусство! – объявила она. – Ведь искусство для того и существует, чтоб быть ненатуральным. Если бы человек испытывал потребность только в натуральном, он бы ходил в шкурах питался сырым мясом. И не сочинял бы стихов. В жизни ведь мы не разговариваем стихами!
– Кто как, – сказал Эмери.
– Поясните, – приказала Даланн.
Эмери снова встал.
– Предположим, некий мужчина желает очаровать девушку, – сказал он. – За душой у этого мужчины ничего нет, а очаровать очень хочется. Поэтому он пользуется стихами. Естественно, чужими. И начинает их завывать при луне или в любой другой подходящей обстановке. Очень способствует.
Эгрей побледнел. «Правда, – подумал Эмери, – все чистая правда. Именно так он и поступал. Сумасшедшая дочка гробовщика запомнила все верно...»
– Пример не вполне корректный, – заметила Даланн. – Во-первых, ситуация ухаживания обычно бывает исключительной. Все-таки ухаживание за лицом противоположного пола занимает ничтожно малое время сравнительно со всем массивом отпущенной нам жизни. Во-вторых, чтение стихов в подобной ситуации призвано к тому, чтобы придать ситуации некую искусственность, подчеркнуть ее исключительность.
– Нет, пример корректный, – возразил Эмери. – Другое дело, что поведение господина некорректно. Поскольку он даже не читал чужие стихи, а пересказывал их прозаическим образом, выдавая тем самым за собственные достижения.
Эгрей панически смотрел на Фейнне, но лицо девушки оставалось безмятежным: она ни о чем не догадывалась.
Гальен прошептал на ухо Эмери:
– Что ты делаешь?
– Проверяю одну свою догадку, – ответил Эмери тоже шепотом.
Гальен быстро глянул на Эгрея.
– Позеленел.
– Вот видишь!
Эгрей сказал:
– Поэзия создается для того, чтобы поступить затем во всеобщее распоряжение. В ряде случаев имя поэта – неважно. Важны лишь чувства, которые вызывают его произведения. А чувства могут быть вызваны как поэтической, завораживающей формой, так и обычным содержанием. И приведенный господином Эмери пример как нельзя лучше доказывает это. Стихотворение, пересказанное прозой, сохраняет свои полезные свойства.
– По-моему, уважаемый оппонент изволил перепутать поэзию с компотом, – проговорила Софена. – Полезные свойства, господин Эгрей, сохраняют правильно приготовленные овощи и ягоды. Поэзия принципиально не должна обладать полезностью. Это все равно что сравнивать абсолют с лысиной.
– Насчет лысины – поясните, – попросил Эгрей.
Их взгляды столкнулись.
– Я хочу сказать, – упрямо стояла на своем Софена. – что стихи не должны быть полезны.
– Нет, по поводу лысины.
– Просто она у вас скоро появится, – сказала Софена и села.
– Тихо! – крикнула Даланн. – Сопоставление предметов, имеющих отношение к разным сферам человеческой деятельности, действительно некорректно, в этом госпожа Софена права. Одну лысину можно сравнивать только с другой лысиной, но никак не с урожайностью на яблоки... Поэзия и польза, по мнению госпожи Софены так же несопоставимы. Такова была ее мысль. Теперь попрошу господина Эгрея высказать свои возражения.
– Человеку вообще не свойственно создавать нечто бесполезное, – сказал Эгрей. – Если стихи пишутся, значит, их создатель имел в виду некую выгоду. Может быть рассчитывал получить деньги от какого-нибудь богатого ценителя. Увлечь сердце молодой девушки или состоятельной вдовы. Поэт поет, как птица. Мы почему-то считаем, что птицы распевают совершенно бескорыстно, но ведь они подманивают самок...
– Лично меня нельзя подманить песней, – сообщила Софена. – Потому что я не самка.
– В биологическом отношении... – начал Эгрей.
– Довольно! – Магистр привскочила в кресле. – Эта идеи будете развивать на диспуте по естественным дисциплинам. Мы говорим о поэзии.
– Значит, я – самка? – прошипела Софена.
– Поговорим об этом после, – отозвался Эгрей. – Вернемся к поэзии, ладно?
– Ладно... – Софена посмотрела на Пиндара. Она почувствовала, что исчерпала свои возможности и больше не в состоянии выдавить из себя ни одной мысли.
Пиндар подхватил нить:
– Поэзия может завораживать и влиять на человека, минуя его сознание, – высказался он. – Я неоднократно наблюдал за ее действием.
– Очень хорошо, – сказала магистр. – Диспут окончен. Выношу благодарность всем участникам.
Она встала и быстро пошла прочь.
Софена только этого и ждала. Одним прыжком она подскочила к Эгрею и набросилась на него:
– Стало быть, я – самка, так, по-вашему?
– Я же сказал: в биологическом смысле – да, несомненно.
– Так я докажу вам, что это не так!
– Любое лицо, принадлежащее к женскому полу, является самкой, – повторил Эгрей, – и лично я не вижу этом ничего зазорного. Это природа. Я-то тут при чем?
– При том! А вы, стало быть, будете распевать песенки... в прозаическом пересказе... Самец!
– Не смею отрицать и этого, – сказал Эгрей.
– Мужчинам, конечно, можно все, – буркнула Софена. – Они могут совращать нас и бросать по своему усмотрению, а поэзия только служит им на пользу. И как ловко все придумано! В возлюбленной воспевают что угодно, только не ум, не волю! Любимая, в представлении поэтов, должна быть красива, податлива, глупа и терпелива... Ну, еще может немножко помучить – для виду. Берегись, девушка, если ты умна! Берегись! Ты никогда не будешь любима!
– Софена, остановись, – вмешалась Аббана.
Но Софена оттолкнула подругу так грубо, что она едва не упала.
– Лучше молчи! Он тебя бросил ради этой отвратительной богачки, а ты даже не страдаешь!
– Почему я должна страдать? – спросила Аббана. – Ну да, мы с Эгреем были одно время... друзьями. Но я перед всеми могу повторить: лично для меня наш разрыв не был ни трагедией, ни даже бедой. Так, мелкая неприятность.
– Уведите Фейнне, – быстро сказал Эмери Элизахару.
Но Фейнне заупрямилась.
– Я хочу послушать, о чем здесь будут говорить. Похоже, я очень многого не знаю...
– Госпожа, мы опоздаем на почвоведение, – настойчиво повторял Элизахар. – Это важный предмет. Не стоит пропускать лекции.
– Отстаньте от меня! Почему вы за мной надзираете? Кто дал вам право решать, где мне находиться и что мне слушать? – Фейнне вырвала у него руку. – Я хочу остаться, – объявила она.
– Уберите ее! – завизжала Софена. – Уберите ее, иначе я за себя не отвечаю! Я что-нибудь сделаю ей!
Фейнне спросила негромко:
– Это она обо мне?
– Да, – сказал Элизахар. – У нее истерика. Незачем присутствовать при подобной сцене. Эти вещи и в романах-то читать неловко, а участвовать в них – занятие совершенно плебейское.
– Вы правы, – согласилась вдруг Фейнне и протянула ему руку. – Уведите меня. Вы совершенно правы,
– Как всегда, – добавил Элизахар, помогая ей пробраться между скамей.
– Ну вот, теперь, когда наша нежная красавица удалилась, можем наконец высказаться начистоту, – заявила Софена. – Господин Эгрей изволит утверждать...
– Мы слышали то, что он изволит утверждать, – перебила Аббана. – Неужели тебе доставляет удовольствие пережевывать эту тему?
– Не удовольствие, – заскрежетала зубами Софена. – А... Просто кое-кто должен знать свое место.
– Женщина, если на то пошло, тоже должна знать свое место, – сказал Эгрей. – И я утверждал и буду повторять: милым чириканьем можно соблазнить любую самочку.
Он наклонился к самому уху Софены и прошептал.
– Через месяц та нежная красавица, которая только что спаслась отсюда бегством, будет меня обожать Я буду целовать ее при всех. И это произойдет благодаря нашей доброй, прекрасной и очень полезной поэзии. Спорим?
Софена отпрянула, как будто он ее ударил.
– И ты готов побиться об заклад?
Эгрей кивнул.
– Более того, я уверен, что выиграю.
Пока они шептались, присутствующие начали расходиться. Осталось всего несколько человек; прочие утратили всякий интерес к спору, который превратился в заурядный скандал.
– А знаешь что, – медленно проговорила Софена, – пожалуй, я расскажу об этом Элизахару. Пусть он всего лишь слуга – мне кажется, к его мнению наша красавица прислушивается. Посмотрим тогда, как ты суметь выиграть. Ну что?
Она подбоченилась и посмотрела на него победоносно.
– Ты не сделаешь этого, – прошептал Эгрей.
– Еще как сделаю!
– Нечестная игра.
– Честная, честная.
Аббана подошла к Эмери и Гальену и уселась рядом с ними. Маргофрон, сопя, подобрался к ним из задних рядов.
– Дурацкий диспут, – сказал Эмери. – Давно такой глупости не было.
– Это потому, что Софена пришла и раскрыла свой хорошенький ротик, – сообщил Маргофрон. – Все-таки она жуткая особа. Лично у меня просто мурашки от нее бегут по всей коже.
– В таком случае, это очень много мурашек, – согласился Эмери.
– Целые стада, – подтвердил Маргофрон. И перевел разговор на другое: – Это правда, что ты добыл плащ умершего гробовщика?
– Истинная правда, – подтвердил Эмери. – Завтра приду в нем на занятия. Нужно дырку зашить. Великовата дырочка, будут обращать внимание.
– Ну как тебе повезло! – раззавидовался Маргофрон.
– Колпак экзекутора – трофей непревзойденный, – утешил его Эмери.
– А этот гробовщик – он правда умер?
– У меня на руках, – заверил Эмери. – Его последние слова были: «Позаботься о моей безумной дочери Она – настоящее растение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Появление Софены на диспуте о сущности поэзии вызвало легкий шепоток в рядах собравшихся. Обычно эта суровая особа редко удостаивала своим вниманием подобные мероприятия. Аббана обрадовалась, увидев подругу:
– Как хорошо, что ты здесь! Сегодня интересная тема.
– Посмотрим, – величаво заметила Софена и уселась рядом с ней.
Она окинула взглядом ряды скамей, выставленных в саду вокруг пышного розового куста. Разумеется, все любимчики магистров уже здесь: Эмери, красотка Фейнне… Притащился этот ее телохранитель. В последнее время он плохо выглядит. Должно быть, хозяйка допекает его. Что ж, этого следовало ожидать. Пока Фейнне жила у себя дома, в поводыре и помощнике оставалась нужда, но теперь, когда она нашла себе приятелей, Элизахар для нее – не больше чем докучливый надзиратель. Скоро она укажет ему, где его место, и тогда, по крайней мере, одной неприятной физиономией на лекциях будет меньше.
Элизахар сидел не рядом с Фейнне, как обычно, а на соседней скамье, за ее спиной. Возле Элизахара устроился Эмери, который выглядел, против обыкновения, довольно мрачным и как будто подурнел. С Эмери, впрочем, такое случается: то он лучится хорошим настроением, и тогда от него глаз не оторвать, то вдруг начинает хмуриться – вот как сегодня.
Впрочем, он – аристократ. Должно быть, среди важных персон принято носиться со своими изменчивыми настроениями и открыто показывать их окружающим. Уж Эмери-то не нужно искать для себя место управляющего и прилагать какие-то усилия к тому, чтобы получить работу. Софена прищурилась и отвернулась.
Пиндар предвидел, что станет одним из главных участников – и главных объектов для критики – в этом диспуте. Он уже неоднократно заявлял о себе как о поэте, более того – как о поэте, который не боится изменять свои прежние эстетические принципы на прямо противоположные. Так что к нему обязательно прицепятся.
Некоторое время все сдержанно гудели, предвкушая схватку, а затем явилось тяжелое кресло. Оно шло вразвалку, мерно покачивая золочеными ручками, которые были украшены толстыми резными витками. Пройдя несколько шагов, кресло утвердилось в самом центре, перед скамьями, и тогда за его спинкой обнаружилась магистр Даланн.
Она уселась, сложила на коленях толстопалые руки, и объявила:
– Начнем! Тема сегодняшнего диспута: сущность поэзии. Известно, что поэзия обладает определенным сходством с другими видами искусства, имеющими протяженность во времени. С прозой ее роднит использование языковых средств в качестве строительного материала для создания новых произведений. С музыкой – повышенное внимание к звуку. Основных противоборствующих тезиса два. Первый: поэзия как искусство словесное обязана обладать конкретным содержанием и воздействовать на разум читателя. Второй: поэзия как искусство музыкальное представляет собой своего рода шаманство, воздействующее на чувства слушателя помимо и вне конкретного смысла каждого конкретного, взятого в отдельности слова. Прошу начинать.
И тотчас встал Пиндар.
– Я знаю, – заговорил он, – что речь так или иначе зайдет о моем творчестве.
– С чего ты взял? – выкрикнул кто-то с задних рядов.
– С того, что этот диспут – вольно или невольно – является естественным продолжением наших споров об искусстве, – ответил Пиндар.
– Не перебивать оратора! – рявкнула Даланн и стукнула ладонью по подлокотнику кресла.
– Я полагаю, что в звучании слова заключен также и смысл его, – продолжал Пиндар. – Возьмем, к примеру, слово «гнилость». Сочетание звуков «гн» само по себе вызывает ощущение гнусавости, которая возникает у человека во время болезни. Попросту говоря, в этом сочетании содержится намек на экссудат! А экссудат, сиречь попросту сопли, обладает отвратительным видом, неприятен на вкус и в принципе свидетельствует о некотором гниении организма.
– Очень интересно, – похвалила Даланн. – Однако одного примера для доказательства вашего тезиса недостаточно.
– Пожалуйста, – сказал Пиндар. – Слово «капуста» содержит сочетание «ста», которое издает хрустящий звук. Слово «отвратительный» издает своего рода рычание «вра», сходное с тем, что бывает при извержении полупереваренных масс из желудка...
– Довольно, – проговорила магистр. – Вы нас убедили.
Пиндар сел. Софена приветливо махнула ему, но он не заметил ее дружеского жеста: переводил дыхание и обтирал пот со лба. «Он волновался, – подумала Софена. – Какой чувствительный человек!»
– Прошу следующего, – сказала Даланн. И перевела взор на Софену: – Может быть, вы? Дорогая, мы так редко видим вас на диспутах, что было бы верхом неосторожности упустить возможность и не дать вам высказаться.
Последнюю фразу она произнесла с особенным значением и несколько раз моргнула, как бы желая подбодрить девушку.
Софена встала. Она совершенно не знала, что говорить. Поэтому она решила попросту поддержать Пиндара:
– Я тоже думаю, что звук в поэзии органично сочетается со смыслом. Вот, к примеру, слово «любовь»: произнося его, мы складываем губы, как для поцелуя...
– Чушь! – брякнул Эгрей.
Софена перевела взгляд на него. Эгрей ответил ей холодным взором.
– В таком случае, попрошу уважаемую оратора… Как правильно сказать? Уважаемого оратора? Или, может быть, уважаемую ораторшу?
– Ораторша – это жена оратора, – сказал Гальен. – Женщина-оратор так и будет – «оратор».
– От слова «орать», – добавил Эгрей.
– А еще «орать» означает «пахать», – задумчиво вставил Эмери.
Даланн снова треснула ладонью по подлокотнику.
– Молчать! Сейчас будет задан вопрос. Прошу, господин Эгрей.
– Вопрос таков, – начал Эгрей, – каким образом можно отыскать дополнительный смысл в звучании таких слов, как «лошадь», «каша», «глаза»? Если каждое слово обладает осмысленным звуком, стало быть, осмыслению поддается любое слово.
– Умно! – брякнул Маргофрон.
– Ну, – сказала Софена, – слово «каша» шипит. Как шипит кипящая каша.
– А холодная каша? – спросил Эгрей. – Возможно, она шипит, как тот, кто недоволен остывшим завтраком?
Послышался смех. Софена покраснела.
– Мне кажется, этот вопрос к делу не относится, – сказала она. – Возможно, не каждое слово окрашено именно звучанием. – А только некоторые.
– Ну, теперь мне все ясно, – протянул Эгрей и сел.
Эмери поднял руку.
Даланн немного удивилась – обычно Эмери редко брал слово.
– Прошу, господин Эмери.
Эмери поднялся.
– Лично я предпочитаю строго разделять: словесное искусство – это одно, музыка – нечто совершенно другое. Вместе с тем нельзя не заметить, что подчас музыка начинает слышаться во всем. Только немного не так, как это представляется поэтам. Поиски «осмысленного звучания» выглядят наивными и детскими. Слишком искусственными, если хотите. То, что хорошо для музыки, убивает поэзию.
Он сел, не позволив никому задавать себе вопросы.
Снова вскочила Софена.
– Искусственность не может убить искусство! – объявила она. – Ведь искусство для того и существует, чтоб быть ненатуральным. Если бы человек испытывал потребность только в натуральном, он бы ходил в шкурах питался сырым мясом. И не сочинял бы стихов. В жизни ведь мы не разговариваем стихами!
– Кто как, – сказал Эмери.
– Поясните, – приказала Даланн.
Эмери снова встал.
– Предположим, некий мужчина желает очаровать девушку, – сказал он. – За душой у этого мужчины ничего нет, а очаровать очень хочется. Поэтому он пользуется стихами. Естественно, чужими. И начинает их завывать при луне или в любой другой подходящей обстановке. Очень способствует.
Эгрей побледнел. «Правда, – подумал Эмери, – все чистая правда. Именно так он и поступал. Сумасшедшая дочка гробовщика запомнила все верно...»
– Пример не вполне корректный, – заметила Даланн. – Во-первых, ситуация ухаживания обычно бывает исключительной. Все-таки ухаживание за лицом противоположного пола занимает ничтожно малое время сравнительно со всем массивом отпущенной нам жизни. Во-вторых, чтение стихов в подобной ситуации призвано к тому, чтобы придать ситуации некую искусственность, подчеркнуть ее исключительность.
– Нет, пример корректный, – возразил Эмери. – Другое дело, что поведение господина некорректно. Поскольку он даже не читал чужие стихи, а пересказывал их прозаическим образом, выдавая тем самым за собственные достижения.
Эгрей панически смотрел на Фейнне, но лицо девушки оставалось безмятежным: она ни о чем не догадывалась.
Гальен прошептал на ухо Эмери:
– Что ты делаешь?
– Проверяю одну свою догадку, – ответил Эмери тоже шепотом.
Гальен быстро глянул на Эгрея.
– Позеленел.
– Вот видишь!
Эгрей сказал:
– Поэзия создается для того, чтобы поступить затем во всеобщее распоряжение. В ряде случаев имя поэта – неважно. Важны лишь чувства, которые вызывают его произведения. А чувства могут быть вызваны как поэтической, завораживающей формой, так и обычным содержанием. И приведенный господином Эмери пример как нельзя лучше доказывает это. Стихотворение, пересказанное прозой, сохраняет свои полезные свойства.
– По-моему, уважаемый оппонент изволил перепутать поэзию с компотом, – проговорила Софена. – Полезные свойства, господин Эгрей, сохраняют правильно приготовленные овощи и ягоды. Поэзия принципиально не должна обладать полезностью. Это все равно что сравнивать абсолют с лысиной.
– Насчет лысины – поясните, – попросил Эгрей.
Их взгляды столкнулись.
– Я хочу сказать, – упрямо стояла на своем Софена. – что стихи не должны быть полезны.
– Нет, по поводу лысины.
– Просто она у вас скоро появится, – сказала Софена и села.
– Тихо! – крикнула Даланн. – Сопоставление предметов, имеющих отношение к разным сферам человеческой деятельности, действительно некорректно, в этом госпожа Софена права. Одну лысину можно сравнивать только с другой лысиной, но никак не с урожайностью на яблоки... Поэзия и польза, по мнению госпожи Софены так же несопоставимы. Такова была ее мысль. Теперь попрошу господина Эгрея высказать свои возражения.
– Человеку вообще не свойственно создавать нечто бесполезное, – сказал Эгрей. – Если стихи пишутся, значит, их создатель имел в виду некую выгоду. Может быть рассчитывал получить деньги от какого-нибудь богатого ценителя. Увлечь сердце молодой девушки или состоятельной вдовы. Поэт поет, как птица. Мы почему-то считаем, что птицы распевают совершенно бескорыстно, но ведь они подманивают самок...
– Лично меня нельзя подманить песней, – сообщила Софена. – Потому что я не самка.
– В биологическом отношении... – начал Эгрей.
– Довольно! – Магистр привскочила в кресле. – Эта идеи будете развивать на диспуте по естественным дисциплинам. Мы говорим о поэзии.
– Значит, я – самка? – прошипела Софена.
– Поговорим об этом после, – отозвался Эгрей. – Вернемся к поэзии, ладно?
– Ладно... – Софена посмотрела на Пиндара. Она почувствовала, что исчерпала свои возможности и больше не в состоянии выдавить из себя ни одной мысли.
Пиндар подхватил нить:
– Поэзия может завораживать и влиять на человека, минуя его сознание, – высказался он. – Я неоднократно наблюдал за ее действием.
– Очень хорошо, – сказала магистр. – Диспут окончен. Выношу благодарность всем участникам.
Она встала и быстро пошла прочь.
Софена только этого и ждала. Одним прыжком она подскочила к Эгрею и набросилась на него:
– Стало быть, я – самка, так, по-вашему?
– Я же сказал: в биологическом смысле – да, несомненно.
– Так я докажу вам, что это не так!
– Любое лицо, принадлежащее к женскому полу, является самкой, – повторил Эгрей, – и лично я не вижу этом ничего зазорного. Это природа. Я-то тут при чем?
– При том! А вы, стало быть, будете распевать песенки... в прозаическом пересказе... Самец!
– Не смею отрицать и этого, – сказал Эгрей.
– Мужчинам, конечно, можно все, – буркнула Софена. – Они могут совращать нас и бросать по своему усмотрению, а поэзия только служит им на пользу. И как ловко все придумано! В возлюбленной воспевают что угодно, только не ум, не волю! Любимая, в представлении поэтов, должна быть красива, податлива, глупа и терпелива... Ну, еще может немножко помучить – для виду. Берегись, девушка, если ты умна! Берегись! Ты никогда не будешь любима!
– Софена, остановись, – вмешалась Аббана.
Но Софена оттолкнула подругу так грубо, что она едва не упала.
– Лучше молчи! Он тебя бросил ради этой отвратительной богачки, а ты даже не страдаешь!
– Почему я должна страдать? – спросила Аббана. – Ну да, мы с Эгреем были одно время... друзьями. Но я перед всеми могу повторить: лично для меня наш разрыв не был ни трагедией, ни даже бедой. Так, мелкая неприятность.
– Уведите Фейнне, – быстро сказал Эмери Элизахару.
Но Фейнне заупрямилась.
– Я хочу послушать, о чем здесь будут говорить. Похоже, я очень многого не знаю...
– Госпожа, мы опоздаем на почвоведение, – настойчиво повторял Элизахар. – Это важный предмет. Не стоит пропускать лекции.
– Отстаньте от меня! Почему вы за мной надзираете? Кто дал вам право решать, где мне находиться и что мне слушать? – Фейнне вырвала у него руку. – Я хочу остаться, – объявила она.
– Уберите ее! – завизжала Софена. – Уберите ее, иначе я за себя не отвечаю! Я что-нибудь сделаю ей!
Фейнне спросила негромко:
– Это она обо мне?
– Да, – сказал Элизахар. – У нее истерика. Незачем присутствовать при подобной сцене. Эти вещи и в романах-то читать неловко, а участвовать в них – занятие совершенно плебейское.
– Вы правы, – согласилась вдруг Фейнне и протянула ему руку. – Уведите меня. Вы совершенно правы,
– Как всегда, – добавил Элизахар, помогая ей пробраться между скамей.
– Ну вот, теперь, когда наша нежная красавица удалилась, можем наконец высказаться начистоту, – заявила Софена. – Господин Эгрей изволит утверждать...
– Мы слышали то, что он изволит утверждать, – перебила Аббана. – Неужели тебе доставляет удовольствие пережевывать эту тему?
– Не удовольствие, – заскрежетала зубами Софена. – А... Просто кое-кто должен знать свое место.
– Женщина, если на то пошло, тоже должна знать свое место, – сказал Эгрей. – И я утверждал и буду повторять: милым чириканьем можно соблазнить любую самочку.
Он наклонился к самому уху Софены и прошептал.
– Через месяц та нежная красавица, которая только что спаслась отсюда бегством, будет меня обожать Я буду целовать ее при всех. И это произойдет благодаря нашей доброй, прекрасной и очень полезной поэзии. Спорим?
Софена отпрянула, как будто он ее ударил.
– И ты готов побиться об заклад?
Эгрей кивнул.
– Более того, я уверен, что выиграю.
Пока они шептались, присутствующие начали расходиться. Осталось всего несколько человек; прочие утратили всякий интерес к спору, который превратился в заурядный скандал.
– А знаешь что, – медленно проговорила Софена, – пожалуй, я расскажу об этом Элизахару. Пусть он всего лишь слуга – мне кажется, к его мнению наша красавица прислушивается. Посмотрим тогда, как ты суметь выиграть. Ну что?
Она подбоченилась и посмотрела на него победоносно.
– Ты не сделаешь этого, – прошептал Эгрей.
– Еще как сделаю!
– Нечестная игра.
– Честная, честная.
Аббана подошла к Эмери и Гальену и уселась рядом с ними. Маргофрон, сопя, подобрался к ним из задних рядов.
– Дурацкий диспут, – сказал Эмери. – Давно такой глупости не было.
– Это потому, что Софена пришла и раскрыла свой хорошенький ротик, – сообщил Маргофрон. – Все-таки она жуткая особа. Лично у меня просто мурашки от нее бегут по всей коже.
– В таком случае, это очень много мурашек, – согласился Эмери.
– Целые стада, – подтвердил Маргофрон. И перевел разговор на другое: – Это правда, что ты добыл плащ умершего гробовщика?
– Истинная правда, – подтвердил Эмери. – Завтра приду в нем на занятия. Нужно дырку зашить. Великовата дырочка, будут обращать внимание.
– Ну как тебе повезло! – раззавидовался Маргофрон.
– Колпак экзекутора – трофей непревзойденный, – утешил его Эмери.
– А этот гробовщик – он правда умер?
– У меня на руках, – заверил Эмери. – Его последние слова были: «Позаботься о моей безумной дочери Она – настоящее растение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47