Поскольку время играло немаловажную роль в данном деле, Бен попросил назначить слушание на самое ближайшее время, на что ему ответили, что провести его можно не раньше чем через тридцать дней. С приближением сезона отпусков дел, как всегда, невпроворот, угрюмо сообщил клерк, составляющий расписание. Не удовлетворенный этим заявлением, которое слышал в одном только ноябре уже не менее двадцати раз, Бен попросил о заседании по предварительному соглашению — лишь для того, чтобы услышать, что судья, занимающийся отсрочками и ходатайствами, будет в течение тридцати дней отдыхать на каком-то лыжном курорте в Колорадо и еще не решено, кто будет заниматься его делами в его отсутствие. Вероятно, решение будет принято в конце недели, и тогда Бену придется искать место в новом списке.
И все как один пытались убедить его в том, что подобная ситуация вполне в порядке вещей и что он, подобно всем нормальным людям, должен в это поверить. Однако Бен просто не желал мириться с таким положением дел, поэтому он был совершенно измотан и опустошен от пустословия. Но разве он мог что-нибудь изменить? И потому он, расстроенный и обозленный, отправился на работу, пробормотал девушкам в приемной невнятное приветствие, подхватил телефонограммы и закрылся в своем кабинете, чтобы спустить пар в одиночестве. Не прошло и пяти минут, как в дверях появился Майлз.
— Ну и ну, ты сегодня — воплощенный луч света в темном царстве, — жизнерадостно приветствовал он Бена.
— Это точно, — согласился тот, откидываясь на спинку кресла. — Сама жизнерадостность.
— Что, слушание зашло в тупик?
— Оно вообще не состоялось. Какой-то невежда снял его с повестки. И состоится оно, как мне сообщили, не раньше чем рак на горе свистнет и выпадет снег в преисподней. — Бен покачал головой. — Что за жизнь!
— Эй, она же не кончена. К тому же в нашей работе всегда действует правило: поспешай медленно. Время — это все, что у нас есть.
— Я уже сыт всем по горло!
Майлз плюхнулся в кресло для посетителей, стоявшее перед длинным дубовым столом. Это был мужчина сорока с лишним лет, крупный, с густыми темными волосами и усищами, придававшими его благообразной физиономии карикатурную завершенность. Его глаза, обычно полуприщуренные, медленно раскрылись.
— Знаешь, в чем твоя проблема, Бен?
— Наверное. Ты мне не раз объяснял.
— Так почему ты не следуешь моим советам? Перестань постоянно пытаться изменить вещи, которые изменить невозможно.
— Майлз…
— Смерть Энни и наше судопроизводство — ты не можешь ничего поделать ни с тем, ни с другим, Бен. Ни теперь, ни когда-нибудь еще. Ты похож на Дон Кихота, сражающегося с ветряными мельницами! Ты разрушаешь свою жизнь, понятно тебе или нет?
Бен отмахнулся от своего друга:
— Ничего мне не понятно. И потом, обе части твоего уравнения не равны. Я знаю, что ничто не может вернуть Энни, — я смирился с этим. Но что касается судопроизводства, той системы правосудия, которую мы знаем, которой мы должны служить, — может быть, еще не все потеряно.
— Ты должен иногда прислушиваться к тому, что сам говоришь. — Майлз вздохнул. — С уравнениями у меня все в порядке, старик. Они всегда выходили у меня до боли правильными. Ты так и не смирился со смертью Энни. Ты замкнулся в своей проклятой раковине, потому что не можешь принять все, что произошло, — как будто, если жить таким способом, можно что-нибудь изменить! Я твой друг, Бен, может быть, единственный, кто у тебя остался. Вот почему я могу говорить с тобой обо всем, и ты не можешь позволить себе потерять меня!
— Майлз подался вперед. — А вся эта ахинея относительно того, какие беспорядки происходят в судопроизводстве, напоминают мне слезливые воспоминания моего папеньки о том, как он ходил по сугробам в школу за пять миль от дома. Что же прикажешь мне делать — продать машину и ходить на работу пешком от Бэррингтона? Время не повернешь вспять, как бы сильно тебе этого ни хотелось. Ты должен принимать действительность такой, какая она есть.
Бен выслушал Майлза не прерывая и согласился только в одном: как лучший друг он имел право разговаривать с Беном подобным образом. Но у Майлза всегда было другое отношение к жизни, он предпочитал жить в согласии с действительностью и не пытался переделать ее. Он просто не понимал, что в мире есть какие-то вещи, с которыми трудно смириться.
— Забудь ненадолго об Энни. — Бен сделал многозначительную паузу. — Позволь мне предположить, что изменения — это главная цель для людей, недовольных существующим положением вещей. Позволь мне также предположить, что, для того чтобы изменения произошли, чаще всего требуется приложить усилия, а не просто пожелать. К тому же должны сложиться определенные условия — об этом говорит весь исторический опыт. Следовательно, то, что было хорошо задумано, не должно пойти прахом, понятно?
Майлз поднял руку:
— Послушай, я не говорю…
— Почему бы тебе, Майлз, не признаться честно, что ты удовлетворен тем порядком судопроизводства, который все чаще практикуется в нашей стране? Ты можешь утверждать, что он так же правилен и справедлив, как пятнадцать лет назад, когда мы только начинали заниматься своим делом? Ради Бога, посмотри, что происходит вокруг! Мы увязли в трясине крючкотворства, в котором не под силу разобраться даже нашим судьям и адвокатам. Мы любим называть себя великими профессионалами, мы возделываем подчас даже не одно, а два поля деятельности, и все это якобы для того, чтобы поддерживать себя в форме. Наши суды медлительны и перегружены. Судьями часто становятся посредственные юристы, усаживающиеся в свое кресло только благодаря связям. Адвокаты, выходящие из юридических школ, относятся к своей работе только как к способу заработать большие бабки и попасть в газеты — где уж там помогать людям. Люди здесь значат чуть ли не меньше, чем в нацистской Германии. Мы занимаемся рекламой — саморекламой! Словно торговцы подержанными автомобилями или мебелью! Наше образование оставляет желать лучшего. Наша жизнь беспорядочна. Мы дергаемся, как марионетки, пытаясь улучшить свое положение!
Майлз уставился на него, оценивающе склонив голову:
— Ты все сказал?
Слегка порозовев, Бен кивнул:
— Да, наверное. А что, я что-нибудь упустил? Майлз покачал головой:
— Да нет, наговорил с три короба. Полегчало?
— Весьма. Спасибо.
— Отлично. Тогда позволь добавить кое-что напоследок. Я выслушал все, что ты сказал, я впитал каждое слово, и, надо же, с большей частью сказанного я согласен. И все же я говорю: ну и что? Тысячи подобных речей уже произнесены на тысячах собраний, тысячи статей написаны на те самые темы, которые ты столь красноречиво затронул в своей тираде, а много ли толку от всего этого? Бен вздохнул:
— Не много.
— Слабо сказано. А коли так, каких перемен, думаешь, ты сможешь добиться в одиночку?
— Не знаю. Но дело-то не в этом.
— Нет, я думаю, что это тебе не по зубам. Тогда какого черта? Если ты хочешь развязать единоличную войну с этой системой, чтобы изменить ее, — честь и слава тебе. Но некоторая умеренность в высказываниях все же не повредит. Нет, тебе нужно взять отгул, позаниматься какими-нибудь пустяками, которые помогут тебе смотреть на вещи легче и предохранят от полного самоуничтожения. О'кей?
Бен кивнул:
— Ну хорошо, хорошо. Никогда не умел сдерживать свой пыл.
Майлз усмехнулся:
— Кому ты это говоришь! Давай теперь побеседуем о чем-нибудь другом. О вчерашнем вечере, например. Хочешь верь, хочешь не верь, но несколько человек на вечеринке спрашивали о тебе и даже сказали, что им тебя не хватает.
— Должно быть, не могли найти собутыльника. Майлз пожал плечами:
— Может быть. Так что же это за важное дело, которое тебе нужно было закончить? Новое, что ли?
Бен ненадолго задумался, затем посмотрел на друга:
— Нет, ничего нового. Просто не хотелось отрываться от одного занятия. — Он поколебался. Потом под влиянием какого-то порыва полез в свой кейс и вытащил каталог. — Майлз, хочешь увидеть нечто по-настоящему странное? Взгляни-ка на это.
Он раскрыл журнал на странице, где говорилось о Заземелье, и протянул его через стол. Его друг потянулся за ним и опять откинулся в кресле.
— Продается волшебное королевство… Заземелье — очаровательный уголок сказок… Эй, это еще что такое? — Майлз перевернул томик и посмотрел на обложку.
— Это рождественский каталог, — поспешно объяснил Бен здоровяку. — Из универмага Роузена в Нью-Йорке. Ну ты же видел такие. Там полно всяких симпатичных подарков.
Майлз начал перечитывать, а когда закончил, поднял голову:
— И всего-то один лишь миллиончик. Какая сделка! Давай сейчас же помчимся в Нью-Йорк, пока все не разобрали.
— Что ты об этом думаешь? Майлз воззрился на него:
— То же, что и ты, надеюсь. Это, очевидно, чей-то розыгрыш.
Бен медленно кивнул:
— Так и я подумал вначале. Но «Роузен» никогда не поместил бы в своем каталоге товар, за который нельзя было бы поручиться.
— Тогда это просто представление. Драконы окажутся игуанами-переростками. Волшебство — ловкостью рук. — Майлз расхохотался. — Рыцарей и красоток взяли из театра, а драконов — из зоопарка! В постановке Джонни Карсона где-нибудь на следующей неделе.
Бен подождал, пока веселье его друга уляжется.
— Ты так считаешь?
— Конечно, я так считаю! А ты нет?
— Я не уверен.
Майлз посерьезнел, потом еще раз перечитал рекламное объявление и бросил каталог на стол.
— И из-за этого ты просидел дома весь вечер?
— Отчасти — да.
Повисло долгое молчание. Майлз прочистил горло.
— Бен, только не говори мне, что ты подумываешь.
Зазвонил телефон. Бен поднял трубку, послушал и посмотрел на друга.
— Пришла миссис Лэнг.
Майлз взглянул на часы и поднялся.
— По-моему, она собирается накропать новое завещание. — Он помялся с таким видом, будто хотел сказать что-то еще, потом засунул руки в карманы и повернулся к двери.
— Ну ладно. У меня тоже есть кое-какие дела. Заскочу попозже.
Хмурясь, Майлз вышел из кабинета. Бен не остановил его.
В тот же день Бен рано ушел с работы и отправился в клуб, чтобы позаниматься спортом. Он провел час в тренажерном зале, потом часок поколотил грушу, которую приобрели по его просьбе несколько лет назад. Подростком он обожал бокс и за пять лет добился немалых успехов — завоевал Серебряную перчатку, а мог бы получить и Золотую, но у него вскоре появились другие увлечения, он уехал на восток и поступил в юридическую школу. Но он старался поддерживать форму и до сих пор, бывало, выстаивал раунд-другой на ринге. Бен сознательно истязал свое тело, чтобы не дать ему состариться. Со времени смерти Энни он занимался спортом с почти фанатическим рвением. Это помогало ему избавиться от подавленности и озлобленности. Это помогало заполнить время.
Когда Бен на такси пробирался по переполненному шоссе к дому, он думал о том, что и в самом деле не мог примириться с потерей жены. Себе-то он мог в этом признаться. Правда была в том, что он не знал, как это можно изменить. Он любил ее просто с пугающей силой, и она отвечала ему тем же. Они никогда не говорили об этом, да в этом и нужды не было. Любовь наполняла их отношения. Когда Энни умерла, Бен начал подумывать о самоубийстве. Он не умер только потому, что где-то в глубине подсознания родилась мысль, что Энни не одобрила бы столь очевидной глупости. Поэтому он продолжал жить, как мог, но так и не придумал, как смириться с тем, что ее больше нет. Может быть, он не придумает этого никогда. Откровенно говоря, Бен не был уверен, что это так уж необходимо.
Он заплатил водителю, остановившему машину у обочины, вошел в вестибюль своей многоэтажки, поздоровался с Джорджем и поднялся на лифте в свою квартиру-пентхаус.
Майлз считал Бена убитым горем отшельником, который, прячась от мира, оплакивает погибшую жену. Возможно, так воспринимали его и все остальные. Но не смерть Энни вызвала это состояние, она только усилила его. В последние годы Бен все очевиднее превращался в угрюмого отшельника, разочарованного ухудшением дел в той сфере, в которой вращался в силу своей профессии, потому что считал, что она уже не служит более тем целям, ради которых была создана. Майлз счел бы странным, что так может считать док Холидей, независимый адвокат, победивший больше голиафов, чем снилось любому Давиду. Стоит ли рубить сук, на котором сидишь? Увы, часто чей-то успех только подчеркивает неравенство возможностей других людей. Так было и с Беном.
Он плеснул воды в скотч и отправился в гостиную, где уселся в кресло и уставился на городские огни. Спустя некоторое время вытащил из кейса роузеновский рождественский каталог и открыл на странице с Заземельем. Бен помнил о нем весь день. С той минуты, как это объявление попалось ему на глаза.
А что, если королевство настоящее? Бен долго сидел со стаканом в руке, с раскрытым каталогом на коленях, думая об этой возможности. Он чувствовал, что его нынешняя жизнь похожа на стоячее болото.
Энни мертва. Профессия юриста — по меньшей мере для него — тоже мертва. Будет больше новых дел и побед в суде, и Давид повергнет еще немало голиафов. Но недостатки системы правосудия останутся такими, как прежде. Бен будет соблюдать извечные ритуалы с неизменным чувством разочарования, и все будет бессмысленным. В этой жизни он должен отыскать нечто большее.
И оно должно найтись. Бен посмотрел на красочное изображение рыцаря, сражающегося с драконом, девушку на башне, колдуна, бормочущего заклинания, и наблюдающий за ним мелкий народец. Заземелье. Мечта из рождественского каталога.
Обретите свою мечту… За один миллион долларов, конечно. Но деньги у Бена есть. Их хватит на три таких королевства. Его родители были состоятельными людьми, и, кроме того, у него прибыльное дело. Так что миллион долларов имеется — на тот случай, если ему вздумается потратить его таким образом.
А собеседование с этим человеком, Миксом? Это условие удивило Бена. Какова его цель — отбор кандидата в киногерои? Неужели «Роузен» полагает, что таковых окажется много и придется выбирать лучшего? Но ведь и выбирают не кого-нибудь, а самого короля.
Бен глубоко вздохнул. Какой же король им нужен? У него есть средства, чтобы уплатить назначенную цену, но они могут быть и у других желающих. Он физически крепкий и образованный человек, но другие, возможно, не хуже. Он умеет взаимодействовать с людьми и знает толк в законах, а вот это, вероятно, дано не каждому. Бен — сострадательный человек. И честный. И дальновидный. И к тому же — сумасшедший.
Он допил скотч, захлопнул каталог и отправился на кухню, чтобы приготовить обед. Не торопясь соорудил затейливое блюдо из мяса и овощей. Потом накрыл на стол, не забыв про вино. Закончив трапезу, Бен возвратился в гостиную и уселся с каталогом в кресло.
Он уже знал, что собирается делать. Возможно, он знал это с самого начала. Ему нужно было что-то, во что он мог опять поверить. Он должен был вновь найти то волшебство, которое когда-то привело его в юриспруденцию, то чувство удивления и волнения, которое она привнесла в его жизнь. Но более всего ему был нужен вызов, потому что именно он придавал жизни смысл.
Заземелье могло дать Бену все это. Он, конечно, не был уверен, что такое возможно. Быть может, все это будет лишь изощренным розыгрышем, как и пророчил Майлз, что драконы окажутся большими игуанами, а рыцари и чародеи — театральными актерами. Быть может, эта мечта — всего лишь подделка, подражание тому, что могло нарисовать воображение. Даже если все это будет настоящим, таким, как описано и изображено художником в каталоге, действительность может оказаться иной. Такой же скучной и заурядной, как его нынешняя жизнь.
И все же игра стоила свеч, потому что Бену давно тесны рамки его существования, в которых не осталось ничего неизведанного. Каким-то непостижимым образом он понял, что, какой бы выбор он ни сделал, не будет хуже, чем не выбрать ничего.
Бен подошел к бару и налил ирландского виски. Посмотрелся в зеркало, пожелал удачи своему отражению и выпил.
Он почувствовал, что оживает.
На следующее утро Бен провел в своем кабинете ровно столько времени, сколько потребовалось, чтобы отменить все встречи, назначенные до конца недели, и разрешить несколько мелких неотложных вопросов. Он отправляется в небольшую поездку, сообщил так студентам-юристам, которые по полдня подрабатывали у него мелкими служащими, одновременно входя в курс дела. Все может подождать до его возвращения. Майлз был на выездной сессии суда, поэтому никто не задавал Бену никаких вопросов.
Он позвонил в агентство и заказал билет на самолет. В полдень он уже летел в Нью-Йорк.
Глава 2. МИКС
Нью-Йорк оказался холодным, серым и отчужденным. Острые края его скелета упирались в небо, затянутое облаками, а гладкие провалы его кожи блестели под проливным дождем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
И все как один пытались убедить его в том, что подобная ситуация вполне в порядке вещей и что он, подобно всем нормальным людям, должен в это поверить. Однако Бен просто не желал мириться с таким положением дел, поэтому он был совершенно измотан и опустошен от пустословия. Но разве он мог что-нибудь изменить? И потому он, расстроенный и обозленный, отправился на работу, пробормотал девушкам в приемной невнятное приветствие, подхватил телефонограммы и закрылся в своем кабинете, чтобы спустить пар в одиночестве. Не прошло и пяти минут, как в дверях появился Майлз.
— Ну и ну, ты сегодня — воплощенный луч света в темном царстве, — жизнерадостно приветствовал он Бена.
— Это точно, — согласился тот, откидываясь на спинку кресла. — Сама жизнерадостность.
— Что, слушание зашло в тупик?
— Оно вообще не состоялось. Какой-то невежда снял его с повестки. И состоится оно, как мне сообщили, не раньше чем рак на горе свистнет и выпадет снег в преисподней. — Бен покачал головой. — Что за жизнь!
— Эй, она же не кончена. К тому же в нашей работе всегда действует правило: поспешай медленно. Время — это все, что у нас есть.
— Я уже сыт всем по горло!
Майлз плюхнулся в кресло для посетителей, стоявшее перед длинным дубовым столом. Это был мужчина сорока с лишним лет, крупный, с густыми темными волосами и усищами, придававшими его благообразной физиономии карикатурную завершенность. Его глаза, обычно полуприщуренные, медленно раскрылись.
— Знаешь, в чем твоя проблема, Бен?
— Наверное. Ты мне не раз объяснял.
— Так почему ты не следуешь моим советам? Перестань постоянно пытаться изменить вещи, которые изменить невозможно.
— Майлз…
— Смерть Энни и наше судопроизводство — ты не можешь ничего поделать ни с тем, ни с другим, Бен. Ни теперь, ни когда-нибудь еще. Ты похож на Дон Кихота, сражающегося с ветряными мельницами! Ты разрушаешь свою жизнь, понятно тебе или нет?
Бен отмахнулся от своего друга:
— Ничего мне не понятно. И потом, обе части твоего уравнения не равны. Я знаю, что ничто не может вернуть Энни, — я смирился с этим. Но что касается судопроизводства, той системы правосудия, которую мы знаем, которой мы должны служить, — может быть, еще не все потеряно.
— Ты должен иногда прислушиваться к тому, что сам говоришь. — Майлз вздохнул. — С уравнениями у меня все в порядке, старик. Они всегда выходили у меня до боли правильными. Ты так и не смирился со смертью Энни. Ты замкнулся в своей проклятой раковине, потому что не можешь принять все, что произошло, — как будто, если жить таким способом, можно что-нибудь изменить! Я твой друг, Бен, может быть, единственный, кто у тебя остался. Вот почему я могу говорить с тобой обо всем, и ты не можешь позволить себе потерять меня!
— Майлз подался вперед. — А вся эта ахинея относительно того, какие беспорядки происходят в судопроизводстве, напоминают мне слезливые воспоминания моего папеньки о том, как он ходил по сугробам в школу за пять миль от дома. Что же прикажешь мне делать — продать машину и ходить на работу пешком от Бэррингтона? Время не повернешь вспять, как бы сильно тебе этого ни хотелось. Ты должен принимать действительность такой, какая она есть.
Бен выслушал Майлза не прерывая и согласился только в одном: как лучший друг он имел право разговаривать с Беном подобным образом. Но у Майлза всегда было другое отношение к жизни, он предпочитал жить в согласии с действительностью и не пытался переделать ее. Он просто не понимал, что в мире есть какие-то вещи, с которыми трудно смириться.
— Забудь ненадолго об Энни. — Бен сделал многозначительную паузу. — Позволь мне предположить, что изменения — это главная цель для людей, недовольных существующим положением вещей. Позволь мне также предположить, что, для того чтобы изменения произошли, чаще всего требуется приложить усилия, а не просто пожелать. К тому же должны сложиться определенные условия — об этом говорит весь исторический опыт. Следовательно, то, что было хорошо задумано, не должно пойти прахом, понятно?
Майлз поднял руку:
— Послушай, я не говорю…
— Почему бы тебе, Майлз, не признаться честно, что ты удовлетворен тем порядком судопроизводства, который все чаще практикуется в нашей стране? Ты можешь утверждать, что он так же правилен и справедлив, как пятнадцать лет назад, когда мы только начинали заниматься своим делом? Ради Бога, посмотри, что происходит вокруг! Мы увязли в трясине крючкотворства, в котором не под силу разобраться даже нашим судьям и адвокатам. Мы любим называть себя великими профессионалами, мы возделываем подчас даже не одно, а два поля деятельности, и все это якобы для того, чтобы поддерживать себя в форме. Наши суды медлительны и перегружены. Судьями часто становятся посредственные юристы, усаживающиеся в свое кресло только благодаря связям. Адвокаты, выходящие из юридических школ, относятся к своей работе только как к способу заработать большие бабки и попасть в газеты — где уж там помогать людям. Люди здесь значат чуть ли не меньше, чем в нацистской Германии. Мы занимаемся рекламой — саморекламой! Словно торговцы подержанными автомобилями или мебелью! Наше образование оставляет желать лучшего. Наша жизнь беспорядочна. Мы дергаемся, как марионетки, пытаясь улучшить свое положение!
Майлз уставился на него, оценивающе склонив голову:
— Ты все сказал?
Слегка порозовев, Бен кивнул:
— Да, наверное. А что, я что-нибудь упустил? Майлз покачал головой:
— Да нет, наговорил с три короба. Полегчало?
— Весьма. Спасибо.
— Отлично. Тогда позволь добавить кое-что напоследок. Я выслушал все, что ты сказал, я впитал каждое слово, и, надо же, с большей частью сказанного я согласен. И все же я говорю: ну и что? Тысячи подобных речей уже произнесены на тысячах собраний, тысячи статей написаны на те самые темы, которые ты столь красноречиво затронул в своей тираде, а много ли толку от всего этого? Бен вздохнул:
— Не много.
— Слабо сказано. А коли так, каких перемен, думаешь, ты сможешь добиться в одиночку?
— Не знаю. Но дело-то не в этом.
— Нет, я думаю, что это тебе не по зубам. Тогда какого черта? Если ты хочешь развязать единоличную войну с этой системой, чтобы изменить ее, — честь и слава тебе. Но некоторая умеренность в высказываниях все же не повредит. Нет, тебе нужно взять отгул, позаниматься какими-нибудь пустяками, которые помогут тебе смотреть на вещи легче и предохранят от полного самоуничтожения. О'кей?
Бен кивнул:
— Ну хорошо, хорошо. Никогда не умел сдерживать свой пыл.
Майлз усмехнулся:
— Кому ты это говоришь! Давай теперь побеседуем о чем-нибудь другом. О вчерашнем вечере, например. Хочешь верь, хочешь не верь, но несколько человек на вечеринке спрашивали о тебе и даже сказали, что им тебя не хватает.
— Должно быть, не могли найти собутыльника. Майлз пожал плечами:
— Может быть. Так что же это за важное дело, которое тебе нужно было закончить? Новое, что ли?
Бен ненадолго задумался, затем посмотрел на друга:
— Нет, ничего нового. Просто не хотелось отрываться от одного занятия. — Он поколебался. Потом под влиянием какого-то порыва полез в свой кейс и вытащил каталог. — Майлз, хочешь увидеть нечто по-настоящему странное? Взгляни-ка на это.
Он раскрыл журнал на странице, где говорилось о Заземелье, и протянул его через стол. Его друг потянулся за ним и опять откинулся в кресле.
— Продается волшебное королевство… Заземелье — очаровательный уголок сказок… Эй, это еще что такое? — Майлз перевернул томик и посмотрел на обложку.
— Это рождественский каталог, — поспешно объяснил Бен здоровяку. — Из универмага Роузена в Нью-Йорке. Ну ты же видел такие. Там полно всяких симпатичных подарков.
Майлз начал перечитывать, а когда закончил, поднял голову:
— И всего-то один лишь миллиончик. Какая сделка! Давай сейчас же помчимся в Нью-Йорк, пока все не разобрали.
— Что ты об этом думаешь? Майлз воззрился на него:
— То же, что и ты, надеюсь. Это, очевидно, чей-то розыгрыш.
Бен медленно кивнул:
— Так и я подумал вначале. Но «Роузен» никогда не поместил бы в своем каталоге товар, за который нельзя было бы поручиться.
— Тогда это просто представление. Драконы окажутся игуанами-переростками. Волшебство — ловкостью рук. — Майлз расхохотался. — Рыцарей и красоток взяли из театра, а драконов — из зоопарка! В постановке Джонни Карсона где-нибудь на следующей неделе.
Бен подождал, пока веселье его друга уляжется.
— Ты так считаешь?
— Конечно, я так считаю! А ты нет?
— Я не уверен.
Майлз посерьезнел, потом еще раз перечитал рекламное объявление и бросил каталог на стол.
— И из-за этого ты просидел дома весь вечер?
— Отчасти — да.
Повисло долгое молчание. Майлз прочистил горло.
— Бен, только не говори мне, что ты подумываешь.
Зазвонил телефон. Бен поднял трубку, послушал и посмотрел на друга.
— Пришла миссис Лэнг.
Майлз взглянул на часы и поднялся.
— По-моему, она собирается накропать новое завещание. — Он помялся с таким видом, будто хотел сказать что-то еще, потом засунул руки в карманы и повернулся к двери.
— Ну ладно. У меня тоже есть кое-какие дела. Заскочу попозже.
Хмурясь, Майлз вышел из кабинета. Бен не остановил его.
В тот же день Бен рано ушел с работы и отправился в клуб, чтобы позаниматься спортом. Он провел час в тренажерном зале, потом часок поколотил грушу, которую приобрели по его просьбе несколько лет назад. Подростком он обожал бокс и за пять лет добился немалых успехов — завоевал Серебряную перчатку, а мог бы получить и Золотую, но у него вскоре появились другие увлечения, он уехал на восток и поступил в юридическую школу. Но он старался поддерживать форму и до сих пор, бывало, выстаивал раунд-другой на ринге. Бен сознательно истязал свое тело, чтобы не дать ему состариться. Со времени смерти Энни он занимался спортом с почти фанатическим рвением. Это помогало ему избавиться от подавленности и озлобленности. Это помогало заполнить время.
Когда Бен на такси пробирался по переполненному шоссе к дому, он думал о том, что и в самом деле не мог примириться с потерей жены. Себе-то он мог в этом признаться. Правда была в том, что он не знал, как это можно изменить. Он любил ее просто с пугающей силой, и она отвечала ему тем же. Они никогда не говорили об этом, да в этом и нужды не было. Любовь наполняла их отношения. Когда Энни умерла, Бен начал подумывать о самоубийстве. Он не умер только потому, что где-то в глубине подсознания родилась мысль, что Энни не одобрила бы столь очевидной глупости. Поэтому он продолжал жить, как мог, но так и не придумал, как смириться с тем, что ее больше нет. Может быть, он не придумает этого никогда. Откровенно говоря, Бен не был уверен, что это так уж необходимо.
Он заплатил водителю, остановившему машину у обочины, вошел в вестибюль своей многоэтажки, поздоровался с Джорджем и поднялся на лифте в свою квартиру-пентхаус.
Майлз считал Бена убитым горем отшельником, который, прячась от мира, оплакивает погибшую жену. Возможно, так воспринимали его и все остальные. Но не смерть Энни вызвала это состояние, она только усилила его. В последние годы Бен все очевиднее превращался в угрюмого отшельника, разочарованного ухудшением дел в той сфере, в которой вращался в силу своей профессии, потому что считал, что она уже не служит более тем целям, ради которых была создана. Майлз счел бы странным, что так может считать док Холидей, независимый адвокат, победивший больше голиафов, чем снилось любому Давиду. Стоит ли рубить сук, на котором сидишь? Увы, часто чей-то успех только подчеркивает неравенство возможностей других людей. Так было и с Беном.
Он плеснул воды в скотч и отправился в гостиную, где уселся в кресло и уставился на городские огни. Спустя некоторое время вытащил из кейса роузеновский рождественский каталог и открыл на странице с Заземельем. Бен помнил о нем весь день. С той минуты, как это объявление попалось ему на глаза.
А что, если королевство настоящее? Бен долго сидел со стаканом в руке, с раскрытым каталогом на коленях, думая об этой возможности. Он чувствовал, что его нынешняя жизнь похожа на стоячее болото.
Энни мертва. Профессия юриста — по меньшей мере для него — тоже мертва. Будет больше новых дел и побед в суде, и Давид повергнет еще немало голиафов. Но недостатки системы правосудия останутся такими, как прежде. Бен будет соблюдать извечные ритуалы с неизменным чувством разочарования, и все будет бессмысленным. В этой жизни он должен отыскать нечто большее.
И оно должно найтись. Бен посмотрел на красочное изображение рыцаря, сражающегося с драконом, девушку на башне, колдуна, бормочущего заклинания, и наблюдающий за ним мелкий народец. Заземелье. Мечта из рождественского каталога.
Обретите свою мечту… За один миллион долларов, конечно. Но деньги у Бена есть. Их хватит на три таких королевства. Его родители были состоятельными людьми, и, кроме того, у него прибыльное дело. Так что миллион долларов имеется — на тот случай, если ему вздумается потратить его таким образом.
А собеседование с этим человеком, Миксом? Это условие удивило Бена. Какова его цель — отбор кандидата в киногерои? Неужели «Роузен» полагает, что таковых окажется много и придется выбирать лучшего? Но ведь и выбирают не кого-нибудь, а самого короля.
Бен глубоко вздохнул. Какой же король им нужен? У него есть средства, чтобы уплатить назначенную цену, но они могут быть и у других желающих. Он физически крепкий и образованный человек, но другие, возможно, не хуже. Он умеет взаимодействовать с людьми и знает толк в законах, а вот это, вероятно, дано не каждому. Бен — сострадательный человек. И честный. И дальновидный. И к тому же — сумасшедший.
Он допил скотч, захлопнул каталог и отправился на кухню, чтобы приготовить обед. Не торопясь соорудил затейливое блюдо из мяса и овощей. Потом накрыл на стол, не забыв про вино. Закончив трапезу, Бен возвратился в гостиную и уселся с каталогом в кресло.
Он уже знал, что собирается делать. Возможно, он знал это с самого начала. Ему нужно было что-то, во что он мог опять поверить. Он должен был вновь найти то волшебство, которое когда-то привело его в юриспруденцию, то чувство удивления и волнения, которое она привнесла в его жизнь. Но более всего ему был нужен вызов, потому что именно он придавал жизни смысл.
Заземелье могло дать Бену все это. Он, конечно, не был уверен, что такое возможно. Быть может, все это будет лишь изощренным розыгрышем, как и пророчил Майлз, что драконы окажутся большими игуанами, а рыцари и чародеи — театральными актерами. Быть может, эта мечта — всего лишь подделка, подражание тому, что могло нарисовать воображение. Даже если все это будет настоящим, таким, как описано и изображено художником в каталоге, действительность может оказаться иной. Такой же скучной и заурядной, как его нынешняя жизнь.
И все же игра стоила свеч, потому что Бену давно тесны рамки его существования, в которых не осталось ничего неизведанного. Каким-то непостижимым образом он понял, что, какой бы выбор он ни сделал, не будет хуже, чем не выбрать ничего.
Бен подошел к бару и налил ирландского виски. Посмотрелся в зеркало, пожелал удачи своему отражению и выпил.
Он почувствовал, что оживает.
На следующее утро Бен провел в своем кабинете ровно столько времени, сколько потребовалось, чтобы отменить все встречи, назначенные до конца недели, и разрешить несколько мелких неотложных вопросов. Он отправляется в небольшую поездку, сообщил так студентам-юристам, которые по полдня подрабатывали у него мелкими служащими, одновременно входя в курс дела. Все может подождать до его возвращения. Майлз был на выездной сессии суда, поэтому никто не задавал Бену никаких вопросов.
Он позвонил в агентство и заказал билет на самолет. В полдень он уже летел в Нью-Йорк.
Глава 2. МИКС
Нью-Йорк оказался холодным, серым и отчужденным. Острые края его скелета упирались в небо, затянутое облаками, а гладкие провалы его кожи блестели под проливным дождем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39