А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Встретить на здешних улицах мертвяка или вампира, несмотря на вызывавшую ярое недовольство городских властей расхлябанность охраняющих периметр армейцев, все же крайне маловероятно. И потому, скорее всего, там меня ждали обычные люди. Живые и дышащие.
Это действительно оказались люди. Трое. Молодые, подтянутые, небедно выглядящие и в дополнительном заработке вряд ли нуждавшиеся. Непонятно было, что толкнуло их на грабеж… А то, что это был именно грабеж, я не сомневался — поблескивающий в отраженном свете притаившегося за углом фонаря нож-бабочка в руке одного из ночных гуляк другого истолкования ситуации не оставлял.
Они разошлись, охватывая меня полукольцом. И тот, что был с ножом, вышел вперед, явно собираясь вякнуть что-то оскорбительное… Вот только он не издал не звука. Не решился.
Вороненый ствол пистолета, смотрящий между глаз, не способствует излишнему красноречию.
На пистолет я рассчитывал исключительно как на психологический фактор, ибо стрелять не собирался ни в коем разе. Не только потому, что в обойме у меня были исключительно серебряные пули, тратить которые на этих оболтусов было, по меньшей мере, глупо. Выстрел — это неизбежный шум, на который не замедлит явиться ночной патруль. А именно этого я хотел бы избежать всеми средствами.
Так что стрелять я бы все равно не стал.
Но они-то этого не знали…
А даже если бы и знали, у меня оставалось еще одно надежное и проверенное оружие, с помощью которого я мог быстро и тихо разделать эту троицу под орех, — завернутый в куртку и привязанный за спиной меч. В такой ситуации он был куда надежнее и эффективнее пистолета. Но доставать его я пока не спешил.
Меч — исключительная привилегия чистильщиков. Их, можно сказать, кастовое оружие. Увидь эти трое меч в моих руках — могли бы и догадаться. И науськать на меня патруль, который в обмен на шанс поймать преступника номер один наверняка великодушно простил бы этой троице мелкие шалости в виде ночных грабежей.
Впрочем, то, что я меч не достал, еще не означает, что они не догадались, кто перед ними стоит…
Держа на мушке неподвижно застывшего главаря этой маленькой банды, я не знал, что делать.
Я мог отпустить их. Мог… Но это было рискованно.
Я мог убить их. Это я тоже мог. Вытащить меч, и тихо, без лишнего шума в течение трех-четырех секунд порубить их на фарш… Но и этот вариант мне не нравился.
Если я так сделаю, завтра поутру в этом переулке найдут три изрубленных трупа. Причем характер оставшихся на них ран будет неизменно указывать на холодное колюще-режущее орудие с длинным лезвием. А мечи есть только у чистильщиков.
Можно строить предположения, как поступят в этой ситуации армия и церковь и что скажет само Управление, но провоцировать власти на еще одну массовую облаву (которая, может быть, прижмет меня, а может, и нет) я не хотел. И оставлять столь заметные следы не хотелось тоже.
Отделаться от этой так не вовремя подвернувшейся под руку троицы можно было и вообще без помощи оружия. Я, конечно, не был специалистом по смертоубойному рукоприкладству. Но эти-то трое выглядели еще более не специалистами. Так что шансы были…
Но я не хотел делать и этого. Я не хотел воевать с людьми. Я не умел воевать с людьми… То есть, конечно, убить человека даже проще, чем того же мертвяка. Но… Но они были ЛЮДЬМИ.
Люди не должны воевать с людьми. Это единственное правило, которое человечество вынесло из горнила хаоса, опутавшего весь мир после Дня Гнева.
Вот уже почти тридцать лет на земле не было ни одной войны. Ни одной. Убийства были, казни, расстрелы, в том числе и массовые. Но войн не было.
Я не мог нарушить это правило.
Конечно, можно было рассматривать смерть этих парней и как обычное убийство. И, черт побери, большая часть человечества рассматривала бы ее именно так. Но для меня это была война, та самая война, которую я безмолвно объявил, нечисти, приняв после окончания учебки врученный мне на торжественном построении меч. И сейчас, несмотря на то, что весь город считал меня самое меньшее предавшимся тьме еретиком, я все еще был на войне.
Они мешали мне, но они не были врагами. Я не мог убить их. И потому просто стоял, направив пистолет в лицо незадачливому грабителю, и думал: как же мне не повезло…
Парень, которому я сунул под нос пистолет, зашевелился. Выпустил из рук нож — мы все четверо вздрогнули, когда мертвую тишину переулка разорвал показавшийся оглушительным звон. И парень медленно-медленно попятился назад, демонстрируя мне пустые ладони. Его основательно побледневшие дружки поступили точно так же.
Три человеческие фигуры отступили во тьму, моментально превратившись в едва заметные тени, которые в свою очередь беззвучно истаяли во мраке.
Я негромко хмыкнул, проводив их взглядом, убрал пистолет и, носком ботинка скинув трофейный нож в ближайшую канаву, крадучись продолжил свой путь.
Идти было уже недалеко. Я пробежал переулочек, съежившись, торопливо пересек освещенную многочисленными огнями улицу, прошел через дворы. И наконец-то увидел цель своего ночного путешествия подмигивающий мне светящимися пятнами окон старый кирпичный дом.
Окно на втором этаже, сразу же притянувшее мой взгляд, тускло светилось желтоватым светом прикрытого пыльным абажуром ночника.
* * *
Второй этаж — это практически рукой подать от земли. Подпрыгнуть, оттолкнуться и подтянуться. Никаких проблем. Я мог забраться на второй этаж. Легко. Я мог ввалиться через окно. Или влезть на балкон, благо он был не застеклен и, кажется, открыт. Я мог пролезть даже в форточку, хотя это и было бы непросто.
Но я избрал другой путь. Более простой… или более сложный. Это как посмотреть.
Я позвонил в дверь.
Довольно долго никто не открывал, но я не уходил. Не для того я прошел через половину города, чтобы уйти несолоно хлебавши. Тем более что хозяин был дома — я слышал его шаги.
Ну что, посмотрим, кто кого переупрямит? Мне торопиться некуда — одной ладонью придавил кнопку звонка, другой закрыл обязательный дверной глазок, и можно стоять хоть всю ночь.
Хозяин квартиры сдался минут через пять. Шлепая тапочками (я почти видел их — не по размеру большие, аляповатые, с дурацкими помпончиками), он подошел к двери и долго возился, очевидно, пытаясь рассмотреть незваного посетителя. Я же только улыбался, упорно продолжая терзать пластмассовую кнопку.
— Кто? — наконец спросил он. Я промолчал.
— Кто там?
И вновь тишина, прерываемая только истошными трелями звонка. Я ждал… И дождался. Щелкнул открывающийся замок. Дверь распахнулась.
— Дьяволово семя… Совсем охренели, время —два часа ночи! Убью!
Игнорируя пылающий праведной яростью взгляд и кольнувшее меня прямо в солнечное сплетение острие меча, я расплылся в улыбке:
— Доброй ночи, шеф.
Дмитрий Анатольевич, бессменный глава Управления внешней разведки и зачистки, одетый в нелепый халат и те самые потешные тапочки, которые я и представлял, мигнул. Отвел в сторону меч. Потом смерил меня внимательным, изучающим взглядом с ног до головы, будто удостоверяясь, что перед ним стоит именно Алексей Суханов, а не принявший его облик новый вид нечисти. И наконец, отступил в сторону.
— Заходи, — буркнул он, не выказывая никакого удивления, как будто к нему в гости каждый день заходят преступники, объявленные инквизицией в розыск, — не торчи в дверях.
Удивления шеф не выказал. Но дверь за мной закрыл очень и очень тщательно. Защелкнул все три замка, задвинул засов и даже навесил нелепую декоративную на вид цепочку. Я терпеливо ждал.
— Проходи. Садись… Стой, — шеф ткнул пальцем за спину, — это у тебя там меч?
— Ага, — я кивнул.
— Оставь здесь. На тумбочку положи. Я прищурился:
— Не доверяете?
— Если б не доверял — не впустил бы, — буркнул шеф. Но настаивать на моем разоружении не стал. Прошел в комнату и сердито загремел посудой. Оставшись в одиночестве, я вздохнул, аккуратно пристроил меч в указанном месте и последовал за ним.
Как и большая часть нашей братии, шеф жил один. Чистильщики вообще очень редко женятся. Наверное, как это ни парадоксально, потому что боятся. Боятся тех изменений, которые может внести в их жизнь женщина.
Но и женщины тоже в свою очередь не слишком-то стремятся выйти замуж за сумасшедшего, готового днями и ночами бродить черт его знает где, рискуя душой и телом, а потом в один прекрасный момент оставить свою супругу вдовой. С их точки зрения, это не самый привлекательный вариант развития семейных отношений. Потому большинство женщин в обязательном порядке перед свадьбой поднимают вопрос о смене чистильщиками работы. Хоть дворником, хоть грузчиком, хоть пулеметчиком на стену, но только чтобы ни шагу за периметр… Некоторые соглашаются. Но таких мало.
А еще иногда находятся такие счастливчики, которым удается отыскать достаточно терпеливую и понимающую супругу, которая не станет требовать невозможного. Таких еще меньше. И даже они рано или поздно начинают задумываться о том, что хорошо бы найти себе какое-нибудь более спокойное и безопасное дело, чем носиться по грязным улицам наперегонки со смертью.
И они правы. Семейный человек должен сидеть дома, хранить очаг и возиться с детьми.
Я — не семейный человек. И шеф — тоже. Любой зашедший в его квартиру гость понял бы это с первого взгляда: разбросанные повсюду вещи, груда не стираного белья в ванной, тонкий налет пыли на мебели и ни единого комнатного растения. Типичное жилище закоренелого холостяка, все свое время отдающего работе. Точно такое же, как было у меня.
Когда я прошел в комнату, шеф сидел на диване и помешивал налитый в крохотную кружечку чай. На журнальном столике стоял заварочный чайник. Из носика все еще шел пар… Странно, я даже не подозревал раньше, что наш шеф увлекается заполуночными чаепитиями.
Впрочем, чаепития чаепитиями, но осторожности он не потерял. И излишнего доверия ко мне, если судить по приставленному к диванной спинке таким образом, чтобы его в любой момент было удобно выхватить, мечу, не приобрел.
Хмыкнув, я молча подошел к старому продавленному креслу и сел.
— Наливай, — шумно отхлебнув, шеф указал на вторую стоящую на столике кружечку.
— Да нет, спасибо.
— Ну как хочешь, — не стал настаивать Дмитрий Анатольевич. — Тогда рассказывай.
— Чего рассказывать-то? — не понял я. Шеф невозмутимо отхлебнул еще раз и поставил кружечку на стол.
— Зачем пришел, рассказывай.
— Ну… — Я даже удивиться не сумел. Только подумал, что, наверное, для нашего шефа ночные посиделки с преследуемым инквизицией еретиком, за один только разговор с которым можно нарваться на анафему, явно претендуют на ранг привычного повседневного занятия. — Так… Я… А вы…
— Очень интересно, — спокойно отозвался на мою прочувствованную речь меланхолично почесывающий горбинку носа шеф. — И, главное, так красноречиво… Но извини, кажется, я тебя перебил. Продолжай.
Я продолжил:
— Я… Что мне делать, Дмитрий Анатольевич?
— Чай пить, — невозмутимо отозвался он, — а то остынет.
Я поморщился.
— Да я не об этом?.. Шеф?..
Дмитрий Анатольевич вздохнул. Помолчал, задумчиво помешивая содержимое своей кружечки. Я машинально отметил, что для этой цели у шефа имеются особые ложечки — серебряные. Роскошь. Или, может быть, последнее средство самообороны.
Серебряной ложкой в глаз… Смешно. Вилка подошла бы лучше.
— В тебе тьма, — негромко сказал шеф. — Я раньше не верил. Даже когда ты через теосоврестор пройти не смог — не верил. А сейчас — вижу… Зачем ты пришел, бездушный?
Сомнительный эпитет я проигнорировал. Не время сейчас для споров. Не время… Да и вопрос о моей душе до конца еще не ясен.
Все-таки тьма накладывает свои ограничения.
— Чтобы спросить совета.
— Что тебе мой совет? — Шеф отставил пустую кружечку. — Разве ты ему последуешь? Хотя, если хочешь… Сдавайся, Алексей. Ставки слишком высоки, а я в твое благоразумие и раньше не верил. — Вздох. — Теперь же не верю и в твои благие помыслы… Сдавайся.
— Нет.
Дмитрий Анатольевич пожал плечами:
— Я же говорил, что ты не согласишься.
— На это не соглашусь.
— Тогда что ты от меня хочешь? Чтобы я посоветовал тебе, как погубить то немногое, что осталось от нашего мира?
— Он жесток, этот мир. Жесток и безумен. Я не обвиняю его, но и не оправдываю. Он просто существует по воле Господа или вопреки ей. И это мой мир. Я не желаю ему зла. Я вообще никому не желаю зла.
— Красивые слова. Красивые, но бестолковые. Что есть зло, Суханов? Ну, что ты молчишь? Ответь. Я вздохнул. Смущенно повел плечами.
— Зло есть метафизическая функция, проявляющаяся как отраженное влияние нижнего мира. Тень, проявляющаяся в результате непрозрачности человеческой души для Божественного света. Гниение и разложение личности, неизбежно возникшие в результате обретения человеком главного дара Господа — свободы выбора. Следствие человеческого непослушания установленным Богом законам.
Шеф недовольно скривился.
— Ты не только несешь в себе тьму. Ты даже говорить стал, как темный.
— С каких это пор цитаты из школьного учебника теологии стали признаком темных?
— С тех самых, как они стали произноситься вне контекста… Ты просто скажи, что такое зло, по-твоему, по человечески. Скажи безо всяких цитат, так, как ты это понимаешь.
Я промолчал. Но не потому, что нечего было сказать, а потому, что не до того было. В голове все еще звучали слова шефа: «Ты даже говорить стал, как темный».
Как меня задели тогда слова Еременко! Как разозлила его способность крутить словами Священного Писания, выстраивая их так, что, казалось, они несут совершенно иной — богопротивный смысл. И вот теперь меня обвинили в том же самом.
И возможно, по справедливости.
«Ты даже говорить стал, как темный…»
— Молчишь? Хорошо. Тогда скажу я. Зло, простое человеческое зло, которое, как ты сказал, является отражением зла нижнего мира, — это на самом деле всего лишь отражение наших собственных поступков. То, что называет злом один человек, не обязательно является таковым для другого. Все зависит от того, с какой стороны смотреть. И твоя сторона мне не нравится. Ты, как стоящий во тьме, можешь не считать злом многое из того, что считаю таковым я.
— В том числе и уничтожение мира? — спросил я, изо всех сил стараясь сохранить спокойное выражение лица.
— Да.
— Вы считаете, что именно таковы в данный момент цели тьмы?
— Да.
— В таком случае вы, Дмитрий Анатольевич, извините, дурак. Церковь, кажется, совершенно недвусмысленно сказала, что ожидаемые проблемы связаны со светом. И мессия ожидается тоже светлый. Тьма же, наоборот, пытается сохранить существующее равновесие. Не допустить нового Дня Гнева. Аваддон сказал…
Я прикусил язык. Но было уже поздно.
— Ты говорил с демоном? — На лице шефа промелькнуло выражение, которое я назвал бы брезгливым отвращением… не относись оно ко мне. — Да еще и поверил его словам… Нет, Суханов, это ты дурак, а не я.
Действительно дурак. И зачем я только упомянул этого проклятущего демона?
— Шеф, — с трудом прошептал я, с трудом шевеля деревянными губами, — давайте обойдемся без высокой теологии и философии. Я… — Сказать это было трудно. Очень трудно. Но я все-таки сказал: — Я пришел к вам, как к командиру, как к учителю… как к другу. Я прошу совета… Что мне делать, шеф?
— Как командир и учитель совет я тебе уже дал, — сухо ответил Дмитрий Анатольевич. — А как друг… Уходи, Суханов. Уходи из моего дома. И из города тоже уходи. Иди куда-нибудь на юг. К таджикам или киргизам. Там, говорят, церковь слаба. Там тебя не достанут.
— Шеф…
— Я тебе больше не шеф. Уходи, Суханов. Быстрее. Все, что я могу тебе подарить как бывший друг, — это одну минуту. После чего я звоню по трем девяткам. Уходи.
Минута… Я сидел, будучи не в силах поверить. Минута.
Стальные глаза моего бывшего командира смотрели холодно и беспристрастно. В них не было набившего уже оскомину льда. Но взгляд их был тверд и решителен. По-человечески тверд и решителен, безо всякой помощи высших сил.
Игра в гляделки. Последний раунд. Глаза в глаза. Холод против холода. Решительность против решительности.
Воля против воли.
Я выиграл.
Но только потому, что мое время истекло. Минута прошла.
Шеф медленно поднялся с дивана. И, не говоря ни слова, потянулся к телефону. Снял трубку. И на мгновение задумался, прежде чем тройным стаккато пробарабанить по цифре девять.
Три девятки. Девятьсот девяносто девять. Цифра, перевернув которую, можно получить сатанинские шестьсот шестьдесят шесть. Меня всегда интересовало, почему инквизиторы выбрали для себя столь двусмысленный телефонный номер.
Три девятки…
Свет и тьма. Что мне делать?
Рифленая рукоять пистолета холодным металлом ткнулась в ладонь. И я шагнул вперед.
— Дежурный инквизитор слушает. Говорите.
Уверен, этого он от меня не ожидал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38