Сколько в них зависти
и холодной желчи подо всем этим. Разве было кому-нибудь дело до внутренни
х переживаний студента-выпускника Семираева и натурщицы Марии Ц скром
ной семнадцатилетней девчушки, живущей в прислугах, или, как сейчас назы
вают, в домашних работницах, у академика-химика. Девушка копила себе на па
льто и чтобы купить корову в свое деревенское хозяйство. В деревне ее жда
л жених, и девушка совсем не хотела выходить замуж за студента. А студент у
же готовился к славе. Они писал, что знал раньше, по деревне: пастухов на фо
не зеленых просторов, бабок возле развалившихся часовен, молодых тракто
ристов, полных здоровья и нерастраченных городом сил. Он имел мужество н
е рассусоливать, не обсуждать на бесконечных студенческих пирушках, что
бы он написал, если бы ему "дали", а, сжав зубы, работал, работал, работал в общ
ежитии, в учебной мастерской, на каникулах, когда все разъезжались. А пото
м, как потрясение для всех Ц слух о первой выставке выпускника Институт
а живописи Семираева. У него у единственного было что выставлять. Как, у то
го Семираева, у которого роман с натурщицей? А это нравственно? Вроде кто-
то видел, как эта натурщица плакала в уголке? У него талант? Талант тоже до
лжен выполнять свои обязательства! Что-то закрутилось, завертелось, все
зашушукались. Хорошо, Иван Матвеевич, тогда Ваня, секретарь их институтс
кого комитета, прямо и определенно сказал: "Юра, если не женишься на Марии,
выставки тебе не видать. Расписаться надо до комсомольского собрания. Яс
но?" К несчастью, все тогда оформлялось ошеломляюще быстро, никаких трех м
есяцев со дня подачи заявления, никаких ожиданий. А Маша теперь спрашива
ет, почему такой молодой умерла ее мать. Что отвечу ей? З а ч а х л а с нелюбим
ым мужем, завяла.
Неделю назад Маша все же решила продолжить разговор, который так внезапн
о и для меня удачно прервался с приходом Сусанны и ее гостей. Уже во втором
часу ночи, вернувшись от Славы, она в пальто поднялась ко мне в мастерскую
. Я давно знал, что она никогда не говорит, с чем пришла, основная тема возни
кает позже, поэтому начал с разминочного вопроса сам:
Ц Ну, как дела у Славы?
Ц Ужасно. Там неотложка, посторонние люди. Видимо, не сегодня завтра…
Ц Ты говорила со Славой?
Ц У нас все обговорено заранее.
Ц А что именно?
Ц Я, папа, берегу его от тебя. Наверное, нам будет не нужна большая квартир
а. Работать и жить можно и в однокомнатной.
Ц Чем я так перед тобой провинился?
Ц Я твоя дочь и хорошо тебя знаю. Я думаю, Слава сам по себе несет в душе це
лый мир, и ему нужно суметь выразиться. А ты, папа, научишь его разным штучк
ам, и это его собьет.
Ц Ты ведь, Маша, во-первых, моя дочь, а во-вторых Ц моя ученица.
Ц Именно из-за "во-первых" мне ты менее опасен. Как дочь, я лучше всех знаю т
вои приемы и могу себя оберечь.
Ц Я имел в виду другое.
Ц Ты знаешь, ч т о я в тебе ценю. Ты мастер, у тебя верный глаз, но, папа, н а с т
о я щ и й художник для меня что-то другое. Как бы тебе объяснить? Вот когда с
лушаешь, например, Эдиту Пьеху, то вроде это приятно и хорошо, а потом став
ишь пластинку с песнями Эдит Пиаф Ц и здесь не думаешь, хорошо это или пло
хо, здесь все подлинное. Она не вызывает ассоциаций. А если вызывает, то то
лько сама с собой.
Ц Ты же не пришла со мной ругаться? Мне уже пятьдесят, и меня не переделае
шь.
Я очень спокойно вел этот разговор, похожий на диалог из какой-нибудь сов
ременной пьесы. Будто бы не я говорил, а холодно и расчетливо суфлировал р
еплики. Мне давно неинтересно говорить о том, что я и как делаю. Почему-то в
се мои собратья по цеху ругают меня, даже стало хорошим тоном меня ругать.
Но меня не собьешь. Ведь они ругают, потому что, хотя бы по мастерству, по до
ходчивости, я выше их. И я иногда боюсь, чтобы меня не сбили. Чем я тогда займ
у свою жизнь? Ведь тысячи людей, которым нравятся мои произведения, тоже ч
то-то соображают. Пусть я работаю не для мирового искусства, а просто для
этих тысяч. А что же, лучше делать шедевры и хранить их на чердаке? Картины,
как жемчуг, гибнут, если не входят в соприкосновение с человеческим тепл
ом.
Ц Ты же пришла, Маша, сказать мне что-то другое. Я даже скажу, зачем ты приш
ла. Ты уже два года не работаешь, и тебе нравится это безделье. Платяной шк
аф у тебя заставлен бутылками Ц это одно твое занятие. Ты любишь, скорее о
чень любишь или хорошо придумала, что любишь, Славу, Ц это второе твое сл
адкое занятие. А для того, чтобы не работать и всласть заниматься своими з
анятиями, ты придумала себе нравственную причину. Я тебе скажу, отчего ум
ерла твоя мать.
…На последнем курсе я писал, наверное, самую свою знаменитую картину "Кра
савица". Я писал по воскресеньям в институтской мастерской, потому что Ма
рии ее хозяева давали выходной. У нас не было никакой любви, а просто делов
ые отношения: за два часа работы с тремя десятиминутными перерывами Мари
я, ни чуточки не смущаясь, брала у меня тридцать рублей, которые я или отры
вал от своей стипендии, или зарабатывал вместе с ребятами с курса на Киев
ском вокзале, где мы до глубокой осени разгружали вагоны с овощами. Плати
ли нам так же, как я Марии, закончил работу Ц сразу получи.
Это была наиболее счастливая моя картина. Она потом объехала весь мир, и е
е много раз репродуцировали. На пригорочке стояла девушка, простоволоса
я, освещенная солнцем, в такой тоненькой кофточке, что через нее, контраст
ируя с загорелой шеей и руками, просвечивало нежное, не тронутое солнцем
тело, просвечивала чуть наметившаяся грудь с розовыми плотными сосками.
Успех картины был в выражении лица девушки, в радости нового пышного лет
а и юной стыдливой женственности. Я чуть стилизовал картину, и, несмотря н
а современный сельский пейзаж, разворачивающийся за спиной красавицы, е
е тонкая кофточка была как бы из другой эпохи. Прозрачная ткань была по во
роту обшита речным северным жемчугом, и в розовом ушке у натурщицы тоже л
укаво поблескивали, как две капельки молока, две жемчужинки.
Мастерская была холодная, за окном серело, но Мария, уже привыкнув к нашей
работе, потому что за последние два года позировала не одному мне, мастер
ски держала выражение, стояла не ежась, свободно и открыто.
В этот день мне работалось прекрасно. Все практически было завершено, и я
делал последние мазки, те мазки, которые кладешь на полотно, уже рискуя, и
оно или проваливается, или начинает дерзко дышать жизнью. Перед самым ко
нцом сеанса меня что-то не устроило в складках кофточки. Я, положив палитр
у, подошел, чтобы расправить как мне хотелось, и, когда коснулся груди Мари
и, вдруг впервые Ц может быть, потому, что работа была закончена и я уже см
отрел на Марию не как на объект изображения, а как на живую женщину, Ц вдр
уг впервые я новыми глазами увидел сквозь прозрачную ткань эту грудь с м
елкими от холода пупырышками вокруг сосков, и впервые мне, еще не испытав
шему близость с женщиной, в голову ударила кровь. Ударила почти до обморо
ка. Но я сдержался. Голова всегда была у меня ясная, холодная. Я сдержался. К
огда отходил обратно к мольберту, досчитал до десяти и успокоился. После
сеанса на радостях, что работа закончена и, кажется, получилась, мы пошли в
кино и сидели рядом. В таких случаях всегда говорится: "они не видели карт
ины", однако фильм я хорошо помню, но почему-то Ц вероятно, я еще не остыл о
т работы Ц несколько раз во время фильма вдруг всплывала в моей памяти о
дна и та же деталь моего портрета: прозрачная кофточка, под которой нежно
светился и розовел упругий сосок. Сейчас я бы сказал, что вело меня подсоз
нание, сейчас, с ссылками на Фрейда и без него, я мог бы все объяснить, но тог
да, иззябнув на улице после фильма Ц Марии возвращаться к хозяевам было
еще рано, Ц я упросил, затянул ее снова в институт, в мастерскую. Мы постав
или электрический чайник, хранившийся от пожарников под грудой реквизи
та, я растирал Марии побелевшие от холода ладошки, а потом, как-то сам собо
й размяк мой ясный рассудочный характер, я шептал какие-то слова, ничего н
е хотел предвидеть и думать о последствиях, и случилось все то, что и должн
о было случиться, когда двое молодых людей остаются вместе, когда в полум
раке парует, посвистывая чайник, на улицах холодно, метет поземка и согре
ться можно, лишь тесно прижавшись друг к другу.
Потом по воскресеньям мы еще несколько раз встречались. Я начал другую р
аботу. Мария мне позировала, и, хотя я с нетерпением ожидал окончания сеан
са, отношения наши не стали иными. Видимо, чтобы не чувствовать себя обяза
нным Марии, не быть зависимым, после каждого сеанса я по-прежнему давал ей
обусловленную ранее сумму. И нас обоих это устраивало. Лирика лирикой, а д
ела делами. Мария даже рассказывала мне о своем женихе, который сейчас в а
рмии, но скоро демобилизуется. Рассказывала, какой они построят дом и что
корову назовут Звездочкой.
Я как-то спросил:
Ц А ты бережешься?
Ц Берегусь. Мне одна знакомая фельдшерица все рассказала. Но ты тоже ост
орожничай.
А потом внезапно Мария сказала, что беременна. У меня все внутри похолоде
ло. Что делать? Что? Я совершенно не владел ситуацией. Мне сразу показалось
, что в моей жизни все закончится. Дальше пойдут пеленки, детский крик, пои
ски заработка. Увидев мое побелевшее лицо, она встревожилась:
Ц Ты не волнуйся, Юра. Мне фельдшерица обещала все сделать.
Ц Тебе деньги нужны?
Ц Деньги не помешают, Ц спокойно сказала Мария. Ц У меня-то деньги есть
, но я ведь на корову коплю. А грех у нас общий.
Но денег не потребовала.
В тот день я успокоился и подумал, что Мария молодец, современная девушка
и все неприятное кончилось, позади. Но отношения с ней надо прервать. Надо
найти себе опытную вдовушку, чтобы хорошо было и сытно. Но мне в то время б
ыло и не до вдовушки, потому что возникла идея выставки в доме студентов, н
ачались всяческие комиссии, показы, выставкомы. Мне бы поговорить с Мари
ей, сходить пару раз с ней в кино или кафе "Молодежное", проявить внимание. З
атурканный работой, учебными делами, дипломной картиной, я ослабил бдите
льность, и Мария кому-то выплакалась на плече. Кому-то из знакомых парней
в институте. Поползли слухи, заработали завистники. Под вопросом оказала
сь выставка. Я снова кинулся к Марии, а она за меня замуж не хочет. Она не хоч
ет замуж, не хочет ребенка, она хочет обратно к себе в деревню, она хочет до
ждаться своего жениха. И здесь Иван придумал иезуитский ход. Разыскали и
крепко припугнули фельдшерицу: в то время аборты были запрещены. И вот ко
гда Мария оказалась в положении безвыходном, она под диктовку Ивана напи
сала, все облитое слезами, письмо жениху и вышла за меня замуж.
Разве я могу сказать Маше, что она не запланированный и не желанный у мате
ри ребенок?
Выставка дала нам комнату в коммунальной квартире. После рождения Маши М
ария очень пополнела. Целыми днями она ходила по коридору и кухне, растел
ешенная, в стареньком застиранном халате. Ничто, кроме маленькой Маши, ее
не интересовало. Я смотрел на нее и думал: куда делось мое, хоть и крошечно
е, чувство к ней? Неужели эта молодая женщина послужила моделью моей знам
енитой "Красавицы", которая к этому времени была уже растиражирована в ты
сячах экземпляров?
А я начал вести какую-то удивительную жизнь. После выставки стал модным х
удожником. Если мои товарищи по цеху к выставке отнеслись довольно сдерж
анно, то широкая публика оценила ее очень высоко. Для многих портреты без
ухищрений простых людей и мои простенькие пейзажи стали открытием не по
тому, что я изобрел или показал что-то новое, а потому, что в предшествующи
е годы художники этого не писали. Скромный деревенский пейзаж уступил ме
сто, потеснился перед кран-балкой, оказалась забытой выразительность ли
ца сельского жителя, ибо в деревенском портрете на первый план выставлял
ась не человеческая сущность, а признаки сельской профессии. Если наша б
ратия, художники, быстро сообразила, что мои работы Ц это, скорее, реставр
ация старых традиций в живописи, а приемы письма Ц просто приемы более л
окального, обобщенного современного стиля, то для иностранцев, часто не
видевших и не представлявших богатств и традиций русской школы, я оказал
ся неким модным Колумбом. Среди иностранной колонии в Москве на меня воз
ник спрос. Я делал портреты шведских и итальянских дипломаток, французск
их киноактрис, писателей и журналистов, навещавших в то время Москву из-з
а рубежа. Все это накладывало лихорадочный отпечаток не только на ритм р
аботы Ц пока карта идет, надо торопиться играть, а вдруг сорвешь кон! Ц н
о и на сам образ жизни.
У нас в комнате, где мы первоначально жили с ребенком и где была у меня и ма
стерская, постоянно толкались какие-то люди. Я не стеснялся нашего скром
ного быта, потому что понимал, что и он служит своеобразной рекламой: усло
вия, в которых работает русский талант! Я даже не настаивал насчет их улуч
шений, правильно рассчитав, что это еще впереди. Но Марию весь наш быт ужас
но раздражал. Она понимала, что при людях надо подтягиваться, заниматься
уборкой, а ей этого не хотелось. И не по ленности: она не любила моей работы,
моего образа жизни. Ей по-прежнему хотелось только одного Ц к себе в дере
вню, в привычное русло и к привычным отношениям. Она все время нервничала.
У нас часто бывали скандалы, и, уже отойдя после них, расслабившись, она го
ворила:
Ц Не могу я так, Юра, брошу я тебя или отравлюсь уксусной эссенцией.
И всегда самым ненатуральным голосом, подразумевающим несерьезное отн
ошение к ее навязчивой идее, я говорил одну и ту же фразу:
Ц Дурочка, обожжешь пищевод и связки, останешься калекой. Травись лучше
моим растворителем для красок, там есть дихлорэтан Ц сразу бьет наповал
.
Так мы и жили, каждый сам по себе, пока Маше не исполнилось пять лет и мы не п
ереехали в новую двухэтажную квартиру с мастерской в реликтовом доме. Бо
льшая квартира, представительная мастерская диктовали свой образ жизн
и. То есть, по сути дела, он оставался таким же: работа, работа и одновременн
о какие-то встречи на стороне и постоянные люди в мастерской и в доме.
В новой квартире Мария ассимилировалась еще хуже, чем в нашем прежнем жи
лище. Все оставалось по-прежнему: слезы, надвигающаяся полнота, быстрое с
тарение. Единственное, что поддерживало Марию, которой были неинтересны
ни мои друзья, ни мои посетители, Ц это проснувшееся в ней стремление оби
хаживать наше жилище. Проснулись навыки юности Ц не сибаритствующей на
турщицы, а вышколенной домработницы академика. Она мыла окна и полы, выти
рала пыль, перетряхивала ковры, развела цветы, и поэтому приходящие к нам
люди мешали ей теперь больше, чем раньше. Ей нужно было к ним выходить, пот
ому что я честно старался приохотить ее к своему миру, надеялся, что встре
чи с образованными, многознающими людьми разовьют ее, и если не сделают б
олее культурной и тонкой, то хотя бы наведут внешний лоск. Мария же приним
ала эти попытки в штыки. Как-то она даже предложила:
Ц Юра, не тащи ты меня, когда приходят гости, не знакомь. Если что надо прин
ести или подать, я и так принесу. Пусть думают: ходит какая-то баба, может, д
омоправительница, а может, домработница. А я буду сидеть у себя в комнате.
Дел у меня много Ц и постирать, и зачинить, и Маше книжку почитать. А то я во
зле тебя сижу дура дурой, слушаю умные разговоры, а сама разрываюсь: и то н
е готово, и другое не сделано.
Естественно, я категорически отверг этот способ ее отвлечения от моих за
бот, но однажды, когда ко мне нагрянула целая банда итальянских журналис
тов Ц которые, как я понимал, побывают у меня в мастерской один раз (посещ
ение это стало частью официальной программы многих визитеров) и исчезну
т навсегда, ни я, ни Мария их больше никогда не увидим, Ц и вот когда челове
к восемь атаковали меня расспросами, веселили через переводчицу, расска
зывая самые новые римские истории, и веселились сами, когда в мастерской
среди моих картин загремел чей-то портативный магнитофон с песнями вход
ящего в моду на Западе певца, в момент этого содома Мария внесла поднос с б
утербродами, бутылками вина и графином кваса, и я вспомнил Ц исключител
ьно ради экономии своих сил и сил Марии, чтобы предельно сократить проце
дуру пребывания гостей, а то начнутся представления, комплименты, вопрос
ы о ребенке и т.д., Ц вспомнил о просьбе Марии и никому ее не представил, а о
на, расставив принесенное на столе в сторонке, не задержавшись, ушла. Вече
р оказался длинным и каким-то беспечным. Жизнерадостные журналисты, про
тив своего обыкновения, совсем по-русски принесли с собою в спортивных с
умках изрядный запас выпивки Ц виски, джин, тогда это было в новинку Ц вс
е пошло в ход, я много и наравне с гостями пил, когда все пьют много, то выпив
ки обязательно не хватает, и уже почти ночью, перед расставанием, я открыл
дверь, ведущую из мастерской в квартиру, и громко крикнул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15