Босх молча кивнул. Он был рад, что эта часть его жизни не окажется завтра утром достоянием миллиона читателей газеты, но с виду казался равнодушным.
– Однако, – добавил Бреммер, – если жюри присяжных вынесет вердикт не в твою пользу и скажет, что твои действия явились попыткой отомстить за мать, тогда я смогу это использовать. Более того – у меня не будет другого выбора.
Босх снова кивнул. Все сказанное Бреммером звучало по крайней мере искренне. Взглянув на часы, он увидел, что уже почти десять. Босх знал, что должен позвонить Сильвии и выбираться отсюда, пока не началась новая композиция, иначе музыка вновь затянет его.
Допив виски, он сказал:
– Мне пора.
– Да, пожалуй, мне тоже, – ответил Бреммер. – Давай выйдем вместе.
На улице согревшегося от виски Босха прохватило ледяным вечерним воздухом. Сказав Бреммеру «до свидания», он засунул руки в карманы и пошел по тротуару.
– Гарри, ты собираешься идти пешком всю дорогу до Паркер-центра? Ты что! Я же на машине.
С этими словами Бреммер отпер пассажирскую дверцу своего «ле сэйбра», припаркованного у тротуара прямо перед входом в «Ветер». Не поблагодарив журналиста, Босх залез в машину и, перегнувшись через переднее сиденье, открыл изнутри дверцу водителя. На той стадии опьянения, на которой сейчас находился Босх, он почти переставал разговаривать, предпочитая вариться в собственном соку и слушать других.
Проехав четыре квартала по направлению к Паркер-центру, Бреммер завел разговор.
– Эта Денежка Чэндлер – та еще штучка, правда? Знает, как облапошить присяжных.
– Думаешь, это ей уже удалось?
– Думаю, что почти удалось, Гарри. Даже если жюри вынесет просто констатирующий вердикт против городского управления полиции, а такие вердикты сейчас очень популярны, она станет богатой.
– О чем это ты?
– Тебя раньше никогда не судили в федеральном суде?
– Я делаю все возможное, чтобы это не вошло у меня в привычку.
– Ну, тогда слушай. В деле о защите гражданских прав – таком, как твое, – если выигрывает истец – в данном случае Чэндлер, – ответчик – в данном случае город – выплачивает компенсацию истцу и гонорар его юристу, то есть опять же Чэндлер. Гарантирую тебе, Гарри, что завтра в своем заключительном выступлении Чэндлер скажет присяжным, что им нужно просто вынести констатирующий вердикт о том, что ты действовал неправильно. Такой вердикт возможен, даже если ты нанес ущерб всего на один доллар. Присяжным подобное решение покажется легким выходом. Они, например, могут заявить, что ты действовал неправильно и обязан возместить ущерб в размере доллара. Они ведь не знают, – а Белк не имеет права им сказать, – что, если истец выигрывает хоть один доллар, Чэндлер выставляет городу счет за свои услуги. А это уже будет не доллар. Скорее пара сотен тысяч этих самых долларов. Очень хитро.
– Черт!
– Да уж, так построена наша система правосудия.
Бреммер въехал на стоянку, и Босх указал ему на свой «каприс», припаркованный в одном из первых рядов.
– Сам доедешь? – спросил журналист.
– Без проблем.
Босх уже собирался закрыть дверцу, как Бреммер внезапно окликнул его:
– Эй, Гарри, мы оба знаем, что я не могу тебе сказать, кто мой источник. Но я могу тебе сказать, кто им не является. Если ты подозреваешь Эдгара и Паундса, это не так. Ты все равно никогда не догадаешься, откуда я обо всем узнал, так что лучше не старайся, договорились?
Босх молча кивнул и захлопнул дверцу.

Глава 21

Неуклюже повозившись с ключами и наконец найдя нужный, Босх засунул его в замок зажигания, но поворачивать не торопился. Он сидел в машине и размышлял над дилеммой: попытаться поехать или сначала выпить кофе. Через лобовое стекло ему был виден серый монолит Паркер-центра. Большинство окон было освещено, но Босх знал, что кабинеты сыщиков уже опустели. Свет в них никогда не выключали, чтобы создать иллюзию, будто борьба с преступностью ведется круглые сутки. Это было ложью.
Он вспомнил о кушетке, стоявшей в одной из комнат для допросов в отделе грабежей и убийств. Это было тоже достойной альтернативой пьяной ночной езде по городу. Если, конечно, кушетка уже не занята. Но потом Босх вспомнил о Сильвии, о том, что она пришла сегодня в суд, несмотря на его запрет. Он захотел домой, к ней. Да, он именно так и подумал: «Домой».
Босх положил руку на ключ зажигания, но затем снял ее и потер глаза. Они устали, а в выпитом им виски бултыхалось столько разных мыслей и звучал высокий голос саксофона – его, Босха, собственная импровизация.
Босх задумался над словами Бреммера, что Гарри никогда не догадается, кто его осведомитель И откуда он все узнал. Почему он сказал именно так? Это интриговало Босха даже больше, чем то, кто же на самом деле был информатором репортера.
«Впрочем, насрать, – сказал он самому себе. – Все равно скоро все будет кончено». Прислонившись головой к боковому стеклу, Босх думал о суде и своих показаниях. Интересно, как он выглядел, когда все глаза были устремлены на него? Ни за что не хотел бы он вновь очутиться на этом месте. Никогда! И чтобы при этом Хани Чэндлер загоняла его в угол своими словами.
«Тот, кто сражается с чудовищами…» – вспомнилось ему. Что она там еще говорила присяжным? Кажется, что-то про бездну. Да, про бездну, где обитают чудовища. «Значит, я тоже там обитаю? В черном месте?» «Черное сердце», – вспомнил он еще одну фразу. Так называл это Лок. Черные сердца не бьются в одиночку. Перед мысленным взором Босха возникала картина: его пуля бьет Нормана Черча и он – беспомощный и обнаженный – падает поперек кровати. Взгляд умирающего человека остановился тогда на нем. Прошло уже четыре года, а картина оставалась столь же четкой, как если бы все случилось вчера. Интересно, почему? Почему он помнил Нормана Черча, но совершенно забыл лицо своей матери? «Неужели у меня тоже – черное сердце? – спросил самого себя Босх. – Неужели?»
Подобно волне, его накрыла темнота и потащила вниз. Он был уже там, с чудовищами.

* * *

По стеклу громко постучали. Босх резко открыл глаза, и увидел стоявшего возле машины полицейского с резиновой дубинкой и фонариком. Гарри быстро схватился за руль и нажал на педаль тормоза. «Неужели я так плохо вел машину?» – подумал он, прежде чем понял, что вообще ее не вел. Он все еще находился на стоянке Паркер-центра. Тогда Босх опустил боковое стекло.
Это был мальчишка в полицейской форме, дежуривший на стоянке. Курсантов-двоечников из любого класса полицейской академии всегда назначали на эти дежурства в ночное и вечернее время. С одной стороны, это превратилось в традицию, с другой – преследовало определенную цель. Если копам не удавалось предотвратить ограбления машин на стоянке у собственной штаб-квартиры, возникал вопрос, годятся ли они вообще хоть на что-нибудь.
– Детектив, с вами все в порядке? – спросил юнец, засовывая дубинку в специальное кольцо на поясе. – Я заметил, как вы сели в машину, а когда увидел, что вы никуда не едете, решил подойти и проверить.
– Да, – с трудом удалось выговорить Босху. – Со мной, гм, все в порядке. Спасибо. Я, должно быть, малость перебрал. Трудный выдался день.
– Да они все такие. Будьте осторожны.
– Конечно.
– Вы сможете вести машину?
– Да. Спасибо.
– Уверены?
– Абсолютно.
Прежде чем заводить машину, Босх дождался, чтобы юный коп отошел подальше. Посмотрев на часы, он прикинул, что проспал не более получаса, но даже этот короткий сон да еще резкое пробуждение освежили его. Закурив, он вывел машину на улицу Лос-Анджелес и направил в сторону шоссе Голливуд.
Ведя «каприс» на север, Босх опустил боковое стекло, чтобы ночной воздух освежал его. Ночь была ясной. Впереди из-за Голливудского холма высоко в небо, разрезая темноту ночи, взбирались лучи двух прожекторов. Это чудесное зрелище вызвало у Босха чувство некоторой меланхолии.
За последние несколько лет Лос-Анджелес изменился, но в этом не было ничего удивительного. Он постоянно менялся, но именно за это Босх его и любил. Правда, мятежи и экономический спад оставили особенно резкие шрамы на городском ландшафте. И на ландшафте памяти. Босх думал, что никогда не сумеет забыть дымовую завесу, застлавшую город – плотную, словно какой-то суперсмог, над которым не властны даже вечерние ветры. Телевизионные кадры горящих зданий и – мародеры, плюющие на полицейских. Это были самые мрачные дни для управления, оно до сих пор не сумело от них оправиться.
Не оправился и город. Многое из того зла, которое привело к подобному вулканическому взрыву ярости, по-прежнему процветало. Город, такой прекрасный, в то же время являл собой вместилище ненависти и опасности. Это был город утраченной веры, живущий исключительно на остатках былых надежд. Думая о поляризации тех, у кого было все, и тех, кто не владел ничем, Босх представлял себе картину перегруженного парохода, покидающего переполненную народом пристань. Кое-кто из пассажиров, шагнув одной ногой на палубу, еще не успел оторвать другую от пристани. Корабль отходит все дальше, и эти люди вот-вот начнут падать вниз. Но пароход все равно слишком перегружен, поэтому первая же волна непременно опрокинет его. И уж конечно, те, кто остался на пристани, будут этому только рады. Потому они истово молятся, чтобы эта волна не заставила себя ждать.
Босх думал об Эдгаре и о том, что тот сделал. Он был из тех, кто свалится в щель между пароходом и пристанью, и тут уж ничего не поделаешь. Они оба упадут – и он, и его жена, которой Эдгар не отважился поведать о шатком финансовом положении их семьи. Босх думал, правильно ли он поступил. Эдгар сказал, что настанет день, когда Босху понадобятся все его друзья. Возможно, было бы мудрее замять все это, отпустить Эдгара с миром, не причиняя ему вреда и не пачкаясь самому? Пока Босх не знал ответа на этот вопрос, но у него в запасе еще было время. Ответ все равно придется найти.
Выехав на Кахуэнга-пасс, Босх поднял стекло – становилось холодно. Посмотрев на холмы, поднимавшиеся на западе, он попытался угадать, в каком именно месте этого темного массива находился его темный дом. И почувствовал радость оттого, что едет не туда, а к Сильвии.

* * *

Босх добрался до нее в половине двенадцатого и открыл дверь своим ключом. На кухне горел свет, но во всех остальных комнатах было темно. Сильвия спала. Было слишком поздно, чтобы пересказывать ей новости дня, к тому же Босх не особенно любил полночные беседы. Сняв ботинки, чтобы не шуметь, он потихоньку прошел через холл в ее спальню.
Войдя, он остановился, чтобы глаза привыкли к темноте.
– Привет, – раздался из постели голос Сильвии, хотя самой ее Босх не видел.
– Не спишь?
– Где ты был, Гарри? – ласково спросила она, и голосе ее был сонным. В нем не чувствовалось и намека на недовольство.
– У меня были кое-какие дела, а потом я немного выпил.
– Слушал хорошую музыку?
– Да, квартет. Неплохо. Они играют в основном Билли Стрейхорна.
– Тебе что-нибудь приготовить?
– Ни в коем случае! Спи. У тебя завтра – школа. Кроме того, я не до такой степени голоден и, если захочу, могу и сам себе что-нибудь сделать.
– Иди сюда.
Осторожно ступая, он подошел к кровати и подполз по матрацу к Сильвии. Протянув руку, она привлекла его к себе и поцеловала.
– Да-а, ты действительно «немного выпил».
Он рассмеялся, и она – следом.
– Пойду почищу зубы.
– Подожди.
Сильвия вновь притянула Гарри к себе, и он стал целовать ее губы и шею. От нее исходил молочный запах сна и ее любимых духов. Босх заметил, что сейчас на Сильвии не было ночной рубашки, которую она обычно надевала перед сном. Тогда он сунул руку под простыню и провел ладонью по ее плоскому животу. Затем, подняв руку выше, стал ласкать ее грудь и шею. Он снова поцеловал Сильвию и зарылся лицом в ее волосы.
– Спасибо, Сильвия, – прошептал он.
– За что?
– За то, что приехала сегодня, за то, что была там. Я помню, что говорил тебе до этого, но увидеть тебя там… Это очень много для меня значило.
Больше ему нечего было сказать. Босх встал и ушел в ванную. Сняв одежду, он аккуратно развесил ее на крючках – с утра предстояло все это надевать снова.
Быстро приняв душ, он побрился и почистил зубы. Приглаживая руками свои влажные волосы, он посмотрел в зеркало. И улыбнулся. Может, до сих пор сказывалось воздействие выпитого виски и пива? Вряд ли. Просто он ощущал себя счастливым. Босх чувствовал, что он – ни на пароходе с обезумевшей толпой пассажиров, ни на пристани с яростной толпой оставшихся. Он – в собственной лодке. С одной только Сильвией.

* * *

Они занимались любовью так, как это делают одинокие люди – изо всех сил стараясь сделать хорошо друг другу, пока в изнеможении не откинулись на подушки в темноте спальни. Потом она лежала рядом с ним, водя пальцем по рисунку его татуировки.
– О чем ты думаешь? – спросила она.
– Ни о чем. Так, всякая ерунда в голове вертится.
– Расскажи.
Босх помолчал.
– Сегодня я узнал, что кое-кто меня предал. Один очень близкий мне человек. Вот я и думаю, может, я неправильно с ним поступил? Ведь на самом деле предали не меня, а его. Он сам себя предал. И, возможно, достаточным наказанием для него будет то, что ему придется с этим жить? Может, мне не стоило ему подбавлять?
Босх вспомнил, что он говорил Эдгару в «Красном ветре», и подумал, что надо будет ему сказать, чтоб не ходил к Паундсу и не просил о переводе.
– Каким образом он тебя предал?
– Думаю, ты назвала бы это «сговор с врагом».
– С Хани Чэндлер?
– Да.
– Насколько это опасно?
– Думаю, не особенно. Главное, что он на то пошел. Это для меня очень больно.
– А ты можешь что-нибудь сделать? Я имею в виду – не ему, а чтобы как-то уменьшить ущерб.
– Нет, ущерб, какой бы там ни был, уже нанесен. Я только сегодня вычислил этого парня, причем совершенно случайно – я бы никогда на него не подумал. Но ты все равно не волнуйся.
Сильвия погладила его по груди кончиками пальцев.
– Я не волнуюсь. Не волнуюсь.
Он любил ее за то, что она знала, когда следует прекратить задавать вопросы. Сильвии даже в голову не пришло спросить его, кто оказался предателем. Рядом с ней он чувствовал себя абсолютно спокойно: не волновался и не спешил. Это был его дом.
Босх уже начал засыпать, когда Сильвия вновь заговорила:
– Гарри.
– А?
– Ты волнуешься из-за суда? Из-за того, как пройдут заключительные выступления?
– Не очень. Мне не больно нравится сидеть в этом рыбачьем садке, когда всякий, кому не лень, пытается растолковать мне, почему я сделал то, что я сделал. Но если ты имеешь в виду исход процесса, то он меня мало волнует. Он ничего не значит. Просто мне хочется, чтобы все поскорее закончилось, а что они там решат – плевать. Ни одно жюри присяжных не может оценивать мои действия. Ни одно жюри присяжных не может указывать мне, прав я был или нет. Понимаешь? Этот процесс мог бы продолжаться год, и все равно они ни черта не поймут в том, что случилось той ночью.
– А управление? Их-то это волнует?
Босх пересказал Сильвии слова Ирвинга по поводу того, каков может быть эффект процесса. Он, правда, ни словом не обмолвился о том, что заместитель начальника управления знал, оказывается, его мать. Однако рассказ Ирвинга заново всколыхнул все в памяти, и впервые после того, как Босх лег в постель, ему захотелось курить.
Однако, отбросив мысль о сигаретах, он не поднялся, и некоторое время они лежали молча. Босх смотрел в темноту. Сначала он думал про Эдгара, затем его мысли перенеслись на Мору. «Интересно, – подумалось ему, – что сейчас делает коп из полиции нравов? Тоже лежит один в темноте? А может, рыскает по улицам?»
– Гарри, то, что я сегодня тебе сказала – серьезно.
– Ты о чем?
– О том, что я действительно хочу знать о тебе все: плохое, хорошее, твое прошлое. И хочу, чтобы ты знал все обо мне. Не отмахивайся от этого, иначе нам несдобровать.
Сонной нежности в голосе Сильвии поубавилось. Босх закрыл глаза и продолжал молчать. Он знал, что для нее эта тема была важнее всех остальных. Ее жизнь с предыдущим мужчиной не сложилась, поскольку они не использовали рассказы о прошлом друг друга в качестве кирпичиков для строительства своего будущего. Подняв руку, Босх погладил большим пальцем шею Сильвии. После секса от нее всегда пахло так, словно она только что напудрилась, хотя Сильвия даже не заходила в ванную. Для него это было загадкой. Прежде чем ответить, Босх немного помолчал.
– Тебе придется принять меня без прошлого… Я плюнул на него и не хочу оглядываться, копаться в нем, рассказывать или просто думать о нем. Всю свою жизнь я только и делал, что бежал от прошлого. Ты понимаешь меня? Если даже адвокат в зале суда имеет право швырнуть его мне в физиономию, это вовсе не значит, что я должен…
– Что, скажи?
Босх не ответил. Он повернулся к Сильвии, поцеловал ее и обнял. Ему хотелось держать ее в объятиях, подальше от этой пропасти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47