Гвинет почувствовала, что разговор принимает неожиданный и неприятный для нее оборот, и решительно бросилась в бой.
— У меня были совсем другие обстоятельства, — сказала она. — Я сбе… уехала из Хэддоу, когда здесь после смерти Джорджа царила полная неразбериха. И потом, это не мне нужно было уезжать, а Найджелу. Такова армейская служба. И я вовсе не собираюсь ни винить кого-то, ни оправдываться. Что случилось, то случилось, и давайте не будем ворошить прошлое.
— К тому же все сложилось как нельзя лучше, — добавила Триш, глядя на бабушку Рэдли.
Та помолчала, задумчиво пожевала губами и неожиданно попросила:
— Ты не могла бы поговорить с Софи, Гвинет? Я уверена, что к твоим-то словам она прислушается.
— Поговорить? О чем? — удивилась Гвинет.
— Поговори с ней как старшая сестра с младшей. Со мной или Триш у нее разговора не получится, а с тобой — другое дело. Ведь она обожает тебя.
Сначала Гвинет хотела отказаться и уже начала придумывать десятки способов, как это поделикатнее сделать, но, увидев умоляющий взгляд бабушки Рэдли, сдалась и кивнула головой:
— Хорошо, я поговорю с ней.
— Спасибо. — Бабушка Рэдли облегченно вздохнула и снова прикрыла глаза. — Ты не позвонишь моей горничной? Сегодня был тяжелый день. Я устала и хотела бы лечь пораньше.
Гвинет и Триш дождались прихода мисс Гленнингс, а затем осторожно, на цыпочках, вышли из комнаты.
Когда они поднимались по лестнице, Триш остановилась и сказала:
— Софи даже представить себе не может, как ей повезло. Помнишь, как мы с тобой трепетали, услышав издалека голос бабушки? Бррр! — И Триш театрально передернула плечами.
— При этом она никогда не повышала голос, — кивнула Гвинет. — И чем тише она говорила, тем страшнее нам становилось. Да, бабушка умела командовать! И все равно, пусть у нас сердце в пятки уходило, но мы поступали по-своему.
— Не мы, а ты, — поправила ее Триш. — Я даже замуж вышла за того, кому она меня сосватала. Нет, мы с Джерри живем счастливо, тут грех жаловаться, но дело-то в принципе. А так она мне никакого выбора не оставила. И почему ей всегда так нравилось быть свахой? И кто знает, не начни она тогда расхваливать на все лады Джерри, быть может, я бы и сама в него влюбилась, и был бы у меня брак по любви… То же самое могло бы случиться и у Софи с мистером Хантером. Не начни она сватать за него Софи, и та, глядишь, сама поняла бы, что мистер Хантер в сто раз лучше, чем этот противный лейтенант Дженнингс.
— Все это так, — сказала Гвинет, — но бабушка не была бы бабушкой, если бы перестала вмешиваться в нашу жизнь.
— Да, ты права, — вздохнула Триш.
Возле спальни Гвинет они задержались еще ненадолго, и Триш спросила:
— А зачем, интересно, бабушке потребовалось, чтобы именно ты поговорила с Софи? Что ты можешь ей сказать такого, что не было сказано уже тысячу раз?
— Не знаю. Мне интересно другое — с чего Софи взяла, что моя жизнь сложилась так уж прекрасно? Найджел был офицером, а я — офицерской женой. Не такая завидная участь, как может показаться.
— Я давала ей читать твои письма. — При этих словах Триш слегка покраснела. — Бабушке я тоже давала их читать, Джерри разрешил мне это делать. Ведь ты писала так редко… Или я была не права?
— Нет, конечно же, нет. К тому же в тех письмах не было ничего особенного.
— Это верно, — наморщила лоб Триш. — Но твоя жизнь в этих письмах выглядела такой яркой, красивой. Мы все были рады за тебя.
На этом они расстались, и стоило Гвинет перешагнуть порог спальни, как улыбка, которую она так старательно сохраняла на лице весь вечер, растаяла без следа. Мэдди была в спальне, хлопотала, раскладывая и развешивая платья Гвинет. Все коробки были уже пусты и стояли сейчас в дальнем углу, одна на другой Одежда лежала пока что повсюду — на стульях, на столах, на кровати, и единственным свободным местом куда смогла присесть Гвинет, оказался пуфик перед туалетным столиком.
— Мисс Гленнингс такая милая, — щебетала Мэдди, не переставая заниматься своим делом. — Она обещала рассказать, какой должна быть горчичная настоящей леди. Да, у нее будет чему поучиться. Но ничего, я справлюсь, вот увидите.
Такая характеристика мисс Гленнингс очень заинтересовала Гвинет. В былые дни горничная бабушки наводила на слуг не меньший ужас, чем ее хозяйка.
— А еще она говорит, — продолжала Мэдди, аккуратно вешая в шкаф единственное вечернее платье Гвинет из красного бархата, — что ваша кузина, миссис Черчилль, с радостью поделится с вами своими нарядами, пока не прибыл остальной багаж.
— Значит, мисс Гленнингс рылась в моих коробках? — спросила Гвинет со смешанным чувством удивления и негодования.
— Нет, что вы, — запротестовала Мэдди. — Она просто показала мне, как нужно распаковывать вещи, вот и все. Да вы не волнуйтесь, я, конечно же, не сказала ей, что у вас нет других вещей, кроме этих. А с этим что прикажете делать?
В руках Мэдди оказалось то самое роскошное голубое пальто, которое оставила в библиотеке женщина по имени Грейс. По правде сказать, Гвинет совершенно забыла о нем.
— С пальто Грейс? — сказала она. — Да ничего. Отдам его, когда вернемся в Лондон.
— Мисс Гленнингс оно очень понравилось, — заметила Мэдди. — Видите эти пуговицы?
Гвинет присмотрелась внимательнее к полированным черным пуговицам. Каждая из них повторяла своей формой очертания дубового листа.
— Так вот, это пальто сшила очень известная портниха, мадам… мадам… — Мэдди наморщила лоб, припоминая имя. — Мадам Кэрри, или Карре, как-то так. Точно не скажу, это французская фамилия. Эта мадам из Парижа, а салон у нее находится на самой Бонд-стрит. Мисс Гленнингс сказала, что эта мадам шьет только для очень богатых людей.
О том, что это пальто сшито дорогим мастером, Гвинет подумала еще тогда, в библиотеке, но с тех пор произошло столько событий, что ей было не до пальто.
— Заверни его в какую-нибудь ткань и повесь в шкаф, — сказала Гвинет.
— А я не сказала мисс Гленнингс, что это не ваше пальто, — лукаво улыбнулась Мэдди.
Когда с одеждой было покончено и Гвинет осталась одна, она поднялась с пуфа и медленно прошлась по комнате. По пути она то и дело притрагивалась то к стулу, то к столу, то к шкафу. Ведь это всегда была ее спальня, с самого первого дня, когда она приехала в Хэддоу. Все здесь было знакомо — и каждая царапина на мебели, и цветастые ситцевые занавески, и покрывало на кровати. И ковер на полу был все тот же — большой, с широкими зелеными полями и яркими цветами, вытканными в середине. Гвинет вспомнила, что покойная мать называла этот ковер цветочной клумбой. Что ж, он и впрямь был похож на клумбу.
Казалось бы, Гвинет должна была чувствовать себя неуютно в этой спальне, предназначенной для юной девушки, почти еще девочки, но почему-то у нее не возникало этого ощущения. Напротив, ей было здесь спокойно и уютно, это был ее дом, и даже если бы в этой комнате водились привидения, они наверняка показались бы Гвинет вполне дружелюбными и симпатичными созданиями. Вещи, которые она привезла из Лондона, прекрасно вписывались в обстановку спальни, и это не удивительно, ведь примерно с такими же вещами она покинула когда-то этот уголок, отправившись в свои скитания. Свое старое место на туалетном столике заняли серебряные щетка и гребень, доставшиеся Гвинет по наследству от матери, здесь же приютилась шкатулка с иголками и нитками, и тоже на своем старом месте — возле самого зеркала. Гвинет не сомневалась в том, что сюда все это положила мисс Гленнингс, обладавшая завидной для ее возраста памятью.
Гвинет вдруг посетило странное чувство — ей показалось, что время повернулось вспять и она снова превратилась в юную девушку. Просто вышла из этой спальни на несколько минут — и вновь вернулась к себе.
Гвинет глубоко вздохнула и осторожно присела на край кровати, вся во власти воспоминаний о далеком — ах, каком далеком! — прошлом. Теперь Гвинет знала совершенно точно, что тот день, когда она покинула этот дом, был в ее жизни самой большой ошибкой. Триш сказала, что все радовались за нее, читая ее письма. Но что еще ей оставалось делать, кроме как писать эти письма-сказки?
Гвинет откинула покрывало и легла в постель. Ей вспомнились слова, которые любила повторять бабушка: «Никогда нельзя презирать человека за то, что он совершил в своей жизни ошибку, в которой покаялся».
Увы, она совершила ошибку, но так и не нашла в себе сил, чтобы покаяться в ней. Гордая.
К тому же она сумела своими письмами вскружить голову Софи, которая считает, что в жизни нет ничего веселее и приятнее, чем быть женой офицера. Что ж, и эту ошибку нужно исправлять, и теперь самое время подумать о том, как это сделать.
«Интересно, почему бабушка поручила мне поговорить с Софи? — думала Гвинет, удобнее устраиваясь на подушках. — Ведь я же блудная дочь, стыд и позор всей семьи. Чему может научить юную девушку такая женщина, как я? Или бабушка знает обо мне что-то такое… Ах, до чего же она хитра, моя бабушка! Хитра и предприимчива! Старается показаться мягкой, но на самом деле… Нет, меня не обманешь… Но интересно все же, что она знает обо мне?»
Гвинет закрыла глаза и попыталась подумать перед сном о чем-нибудь приятном. В голову ей пришли мысли о наследстве. Нет, не сами деньги занимали ее, а то, кто стоит за этим странным даром. Ведь это должен быть кто-то, кто по-настоящему любит ее и при этом хочет любыми способами свести ее с Джесоном. Кто это может быть? Джуди? Триш? Леди Мэри Джерард, наконец? К этому списку можно было бы добавить еще и Брэндона, но всем известно, что он беден как церковная мышь. Правда, в каком-то захолустье за ним числилось небольшое имение, но оно, как ей рассказывала Триш, давным-давно пришло в полнейший упадок.
Итак, кто-то неизвестный решил соединить их с Джесоном судьбы. Но если бы этот благодетель знал, сколько горя и душевной муки он причинит своим даром Гвинет, он, наверное, хорошенько подумал бы, прежде чем составлять свое завещание.
Мысли Гвинет понемногу начинали путаться, расплываться, и вскоре она тихо уснула с улыбкой на губах.
Глава 15
Никто не удивился тому, что в тот вечер Гвинет ушла в свою спальню сразу после ужина, сославшись на усталость. Уснуть сразу, однако, ей не удалось, — ее держали в плену воспоминания, всплывавшие одно за другим из глубин ее памяти. Гвинет позвонила Мэдди и попросила принести ей глинтвейна. Только выпив большую чашку горячего напитка, она почувствовала некоторое облегчение и вскоре ненадолго забылась неспокойным сном. Ей снилось, что она идет домой, на Саттон-Роу, из библиотеки, неся в руке голубое пальто. Затем дорога, по которой она шла, неожиданно превратилась в лабиринт, и сердце Гвинет тревожно забилось в груди. За спиной она чувствовала чье-то дыхание, слышала тяжелые шаги. Гвинет хотела побежать, но ноги не слушались ее, хотела закричать, но с ее губ не слетало ни звука. Он опять выследил ее, он снова был здесь. Далеко впереди показался проход, зияющий прямо в стене лабиринта, и Гвинет поспешила туда, чтобы спастись. Кожа ее стала влажной от пота, дыхание участилось, но она продолжала идти вперед, едва переставляя ноги. Каждый шаг давался ей с трудом, но Гвинет понимала, что, если она остановится, на ее шее вновь сомкнутся стальные пальцы убийцы. И она все-таки сумела добраться до спасительного выхода.
Спасена? Нет. По другую сторону прохода оказался обрыв, и теперь Гвинет оказалась на самом краю отвесной скалы. Она обернулась и увидела, что лабиринт уже не лабиринт, а Хэддоу-Холл. Гвинет в отчаянии закричала, но в ту же секунду сильные пальцы схватили ее за горло, принялись душить, и она полетела… полетела…
Гвинет проснулась от собственного крика — в промокшей от пота ночной рубашке, с сильно бьющимся сердцем. Она несколько раз глубоко вздохнула, стараясь прийти в себя.
Немного успокоившись, она соскочила с постели и направилась к шкафу. Нашла свежую ночную рубашку, переоделась, набросила сверху халат и, пошарив на каминной полке, нашла и зажгла свечу. Часы показывали далеко за полночь. В доме царила тишина, только ветер, дувший с моря, скрипел оконными ставнями и бился в стекла.
Гвинет подошла к окну, отодвинула занавески и выглянула наружу. Ночь была безлунной, но у входа горели фонари, разгоняя мрак. Гвинет присела на подоконник, прикрыла глаза, и в ее голове вновь замелькали воспоминания, словно стеклышки в калейдоскопе.
Воспоминания. Они вернулись к ней. Они не умирали, а лишь дремали в глубине ее памяти и ждали своей минуты.
Древняя история. Призраки прошлого.
* * *
Ей было тогда восемнадцать лет, и она сидела на этом самом подоконнике, вглядываясь в ночную тьму, из которой доносились крики гуляк — такие громкие, что их, наверное, было слышно даже в Брайтоне. Заводилой, разумеется, был Джесон. Он уже несколько дней отмечал свой день рождения, пригласив в Хэддоу своих друзей — молодых самоуверенных людей с жестоким блеском в глазах — и юных леди. Впрочем, по мнению бабушки Рэдли, называться леди эти девушки могли разве что в силу своего происхождения, но уж никак не по поведению. Она даже придумала для них хлесткое словцо — позерки. Правда, так бабушка называла этих девиц только за глаза, поскольку была вынуждена уступить требованиям Джорджа не вмешиваться в дела брата. А Джордж, как известно, был тогда хозяином Хэддоу.
Правда, поддерживать мир в семье заставляла Джорджа не только братская любовь. А точнее сказать, совсем другая любовь. В то время Джордж был без ума от одной из авантюристок, миссис Ли Грэнджер, и ухлестывал за ней напропалую, не останавливаясь ни перед чем ради того, чтобы добиться от нее взаимности. В ход шло все, что только приходило в воспаленную от любви голову Джорджа, — и поездки в Брайтон, и ночные пирушки на берегу моря, и что-то еще. Что именно, Гвинет не знала, потому что Джордж и Джесон никогда не приглашали ее в свою компанию.
Друзей Джесона она видела только мельком — за завтраком или во время верховой прогулки вокруг Хэддоу. Правда, даже этих коротких наблюдений Гвинет хватило для того, чтобы понять, что и в отсутствии мистера Грэнджера у Джорджа есть серьезный конкурент в борьбе за благосклонность миссис Ли — его собственный брат.
Как Гвинет хотелось тогда, чтобы во время прогулки из-за поворота вдруг показался мистер Грэнджер и увел бы подальше отсюда свою смазливую женушку! Из всех подружек Джесона Гвинет сильнее всего ненавидела именно ее, красавицу Ли. Гвинет бесило, когда миссис Грэнджер начинала обращаться с ней как с малолетней школьницей. Причем как она это делала! Спокойно, с тайной издевкой, с вечной улыбочкой в уголках пухлых губ… Это было похоже на игру кошки с мышкой, и мышкой была, разумеется, Гвинет.
Если бы Триш была тогда в Хэддоу, они могли бы объединиться с ней против миссис Грэнджер, они нашли бы способ отомстить этой противной кошечке. Но Триш к тому времени была уже замужем и жила далеко от Хэддоу, в Норфолке, и Гвинет осталась один на один с миссис Ли, и помочь ей было некому — не Джесона же просить, в самом деле! Он тогда относился к ней снисходительно и немного свысока — трепал по волосам, нежно щипал за щечку и называл Гвинет «маленькой кузиной». Впрочем, Гвинет не могла не заметить, что даже такие проявления со стороны Джесона очень не нравятся миссис Грэнджер.
В ту ночь она дождалась, когда компания Джесона удалится наконец прочь, размахивая в ночи зажженными фонарями, и улеглась в постель, но долго еще не могла уснуть от обиды.
«Почему они до сих пор считают меня маленькой девочкой? Почему никогда не пригласят меня с собой на ночной пляж? — думала она. — И что там, на берегу, может происходить такого, о чем мне еще не положено знать?»
Впрочем, даже если бы Джесон и пригласил ее, бабушка Рэдли наверняка не позволила бы ей присоединиться к компании гуляк и авантюристок.
Она незаметно уснула и проснулась спустя какое-то время от оглушительного раската грома. Стоило Гвинет открыть глаза, как за окном блеснула молния, залив весь мир своим ослепительным светом, и снова прогремел гром. В ту же секунду она вспомнила о том, что Джесон со своей компанией должен быть сейчас на берегу.
Окно в спальне было открыто, и Гвинет, выскользнув из постели, поспешила к нему. Она всегда любила грозу, любила слушать шум дождя и свист ветра, но сегодня ей вдруг стало не по себе. Она прикрыла окно, потянув на себя ставни негнущимися, отчего-то сразу окоченевшими пальцами.
Внизу громко хлопнула дверь, и Гвинет испуганно вздрогнула. А затем до ее ушей долетел отчаянный крик, затем второй, в коридоре послышались чьи-то торопливые шаги. Дрожа от страха, предчувствуя пришедшую в дом беду, она быстро накинула на себя халат и выбежала из спальни.
Внизу уже горели все лампы, а в центре холла стоял дворецкий Гарвард — растерянный, жалкий, похожий на провинившегося школьника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35