Все убийства он совершал далеко от Чикаго, и большинство преступлений остались нераскрытыми, прошли как смерти от естественных причин. В одном случае он изнасиловал жертву, а потом изуродовал ее тело определенным образом, как ему велели, так что ее смерть отнесли на счет маньяка – серийного убийцы.
Убивая, Инграм не испытывал ни малейших угрызений совести. Эти люди были для него опасными грешниками, которых он отправлял куда следовало – в ад. Но ему очень понравилось уродовать тела жертв – это придавало ощущениям необычайную остроту, – и Инграм надеялся, что Иезекиль снова поручит ему такое задание.
Имплантат ему вживили три года назад. Его собратья-светопреставленцы не одобряли этого, и сам он тоже не одобрял гедонистических удовольствий, для которых люди обычно использовали подключение. Сам Инграм подключался только во время коллективных молитв и иногда – при совершении ритуальных убийств, которые он тоже воспринимал как особое мистическое действо.
Один из тех, кого он убил, был отставным механиком, «стабилизатором» вроде Канди. Джулиан почему-то вспомнил вдруг о подонках, которые зверски изнасиловали Арли и бросили умирать. И о том светопреставление с ножом, который встретился ему возле магазина. Кто они были – просто сумасшедшие, или все это являлось частью продуманного плана? А может быть, и то, и другое сразу?
На следующее утро я на час подключился с этим ублюдком – пятьдесят девять минут из этого часа были явно лишними. По сравнению с этим мерзавцем Сковилл показался бы невинным ягненком.
Мне надо было немного проветриться. Мы с Амелией взяли купальные костюмы, сели на велосипеды и поехали на пляж. Двое парней в мужской раздевалке как-то странно на меня посмотрели. Наверное, им встречалось здесь не так уж много чернокожих. А возможно, велосипедистов.
Мы поплавали совсем немного – вода была слишком соленая, с противным металлическим привкусом и на удивление холодная. Она почему-то до странности напоминала копченый окорок. Мы вышли на берег, обтерлись, дрожа от холода, и пошли немного прогуляться по этому странному пляжу.
Белый, чистый песок, конечно же, был привозным. Мы проезжали на велосипедах по настоящей поверхности кратера, которая походила на спекшееся темно-янтарное стекло. Песок скользил под ногами и скрипел при каждом шаге.
Все здесь казалось странным и непривычным по сравнению с пляжами в Техасе, где мы обычно отдыхали – на острове Падре и в Матагорде. Здесь не было ни морских птиц, ни ракушек, ни крабов. Только большая круглая воронка, наполненная крепким раствором соли. Озеро, сотворенное каким-то глуповатым богом, как сказала Амелия.
– Мне кажется, я знаю, где он мог бы найти пару тысяч сторонников, – сказал я.
– Мне он приснился, – призналась Амелия. – Мне снилось, что он добрался до меня и разделался со мной так же, как с той женщиной, про которую ты рассказывал.
Я замялся.
– Хочешь, давай поговорим об этом? – Он вспорол той женщине живот – от паха до пупка, а потом сделал еще один крестообразный разрез посредине живота – для полноты картины, после того, как перерезал ей горло.
Амелия отмахнулась.
– Реальность гораздо страшнее любого сна. Если воспринимать все так, как этот Инграм.
– Да, – мы уже обсуждали возможность того, что их на самом деле всего несколько человек – может быть, всего только четверо заговорщиков-сектантов, склонных к самообману. Но у Инграма был слишком уж широкий доступ к самым разным ресурсам – к информации, деньгам, рационным картам, а также к оружию типа «АК-101». Марти собирался сегодня утром обсудить это со своим приятелем-генералом.
– Страшнее всего то, что они в совсем ином положении, чем мы. Мы можем выловить и допросить хоть тысячу таких, как Инграм, и не найти того, кто управляет всей их кодлой. А если они подключатся с кем-нибудь из вас, то сразу обо всем узнают.
Я кивнул.
– Значит, нам придется действовать быстро.
– Время, время… Если они отследили его или Джефферсона до этого места, нам конец, – Амелия остановилась. – Давай сядем здесь. Просто сядем и спокойно посидим несколько минут. Может быть, это наша последняя возможность побыть наедине.
Она села, скрестив ноги в позе лотоса. Я сел рядом с ней хоть и не так изящно. Мы взялись за руки и стали смотреть на утренний туман, клубящийся над безжизненными серыми водами.
* * *
Марти пересказал своему другу-генералу все, что мы узнали от Инграма о «Молоте Господнем». Тот заявил, что все это больше похоже на фантастический роман, но обещал осторожно разведать обстановку.
Еще генерал раздобыл для них два списанных транспорта, которые прибыли на место этим же утром: тяжелый вездеход с платформой и школьный автобус. Их сразу же перекрасили из подозрительного армейского защитного цвета в церковный пепельно-голубой и надписали на бортах обеих машин «Дом Святого Бартоломью».
Переноска нанофора была тем еще развлечением. Команда, которая когда-то устанавливала его здесь, имела в своем распоряжении два транспортера, автопогрузчик и лебедку для того, чтобы разместить нанофор в фундаменте здания. Они заказали машине подобия тех самых устройств, потом кое-как погрузили нанофор на транспортеры и, расширив проемы трех дверей, с трудом перетащили его в гараж. Работали не покладая рук. Все это было сделано за один день. А ночью нанофор с помощью лебедок погрузили на платформу вездехода.
Тем временем школьный автобус переоборудовали таким образом, чтобы Инграм и Джефферсон постоянно находились в подключении. Для этого пришлось выбросить из машины сиденья и разместить там кровати, вместе с оборудованием для подачи питания и воды и Для удаления экскрементов. Так они могли непрерывно находиться в подключении с любыми двумя из Двадцати или с Джулианом, которые постоянно сменяли друг Друга через каждые четыре часа.
Джулиан и Амелия выполняли разные неквалифицированные работы. Они вытащили из автобуса последние четыре ряда сидений и укрепили на их месте жесткие рамы для кроватей. Оба вспотели и постоянно били на себе москитов, летевших на свет. Тут в автобус забрался Мендес, на ходу закатывая рукава рубашки.
– Джулиан, я тебя подменю. Ты нужен Двадцати, они хотят подключиться с тобой.
– Хорошо, – Джулиан выпрямился и потянулся. Плечевые суставы хрустнули. – Что там стряслось? Надеюсь, у Инграма случился сердечный приступ?
– Нет, им нужна кое-какая практическая информация о Портобелло. Ради безопасности подключишься в одностороннем порядке.
Джулиан ушел, Амелия проводила его взглядом.
– Я боюсь за него.
– Я боюсь за всех нас, – Мендес достал из кармана маленькую баночку, вытряхнул оттуда какую-то капсулку и протянул Амелии. Рука его чуть дрожала.
Амелия с интересом посмотрела на серебристую горошину.
– Это яд. Марти говорит, он действует почти мгновенно и необратимо. Какой-то фермент, влияет непосредственно на мозг.
– На ощупь похоже на стекло.
– Какой-то пластик. Его надо будет раскусить.
– А если просто проглотить?
– Тогда подействует не сразу. Весь смысл в том…
– Я понимаю, в чем смысл, – Амелия опустила капсулу с ядом в карман и застегнула его на пуговицу. – Так что такого Двадцать хотят узнать о Портобелло?
– Собственно, даже не о самой базе, а о Панама-Сити. О лагере военнопленных и связях базы с ним, если таковые есть.
– И что они собираются делать с тысячами пленных врагов?
– Превратить их в союзников. Подключить их всех на две недели и гуманизировать.
– А потом отпустить?
– Да нет же, – Мендес улыбнулся и посмотрел через плечо на дом. – Они ведь все равно больше не будут узниками, даже за забором с колючей проволокой.
* * *
Я отключился и с минуту смотрел на анемоны, немного жалея, что контакт был только односторонним, и в то же время не жалея ни о чем. Потом я встал, чуть не споткнувшись, и пошел к Марти, который сидел в атриуме, за одним из столиков для пикника. Вот забавно – он нарезал лимоны! Рядом с ним стоял большой пластиковый пакет с лимонами, три кувшина и ручная соковыжималка.
– Ну и что ты об этом думаешь?
– Ты делаешь лимонад.
– Такая у меня работа, – в каждый из кувшинов было насыпано по порции сахара. Разрезав лимон напополам, Марти вынимал из середины тонкий ломтик и обмакивал в сахар, а потом выжимал сок из обеих половинок. Приходилось примерно по шесть больших лимонов на кувшин.
– Даже не знаю… – сказал я. – План совершенно самоубийственный. С парой пунктов я не согласен.
– Ладно.
– Не хочешь подключиться? – я кивком показал на столик с прибором для односторонней связи.
– Нет пока. Сперва расскажи в общих чертах. Так сказать, своими словами.
Я уселся напротив него, взял лимон и покатал между ладонями.
– Тысячи людей. Все – из чуждой нам культуры. Процесс работает, но ты опробовал его только на двадцати американцах. Причем на двадцати белых американцах.
– Не вижу причин ожидать, что здесь могут проявиться какие-нибудь национальные или расовые различия.
– Они тоже так считают. Но доказательств обратного просто не существует. Представь, что тебя подключат сразу с тремя тысячами буйных сумасшедших?
– Это вряд ли. Согласно науке общения, мы должны были бы сперва провести эксперимент с небольшой группой людей, но нам просто некогда этим заниматься. Мы сейчас делаем не науку, мы делаем политику.
– А кроме политики, как еще можно назвать то, что мы делаем? – спросил я.
– Не знаю. Может быть, социальное благоустройство?
Я принужденно засмеялся.
– Я не стал бы так говорить при социальных работниках. Сравнивать такое – все равно что ремонтировать телевизор с помощью лома и кувалды.
Марти делал вид, что полностью поглощен нарезкой лимонов.
– Но ты по-прежнему согласен, что сделать это надо?
– Что-то делать надо. Пару дней назад мы все еще прикидывали наши возможности. А сейчас мы как будто бежим по скользящей навстречу дорожке – и остановиться не можем, и вперед никак не продвинемся.
– Согласен, но вспомни, мы ведь вынуждены были так поступить. Джефферсон подтолкнул нас к краю дорожки, а Инграм запустил машинку на полные обороты.
– Ага. Моя мама говорила: «Делай хоть что-нибудь, даже если это неправильно». Наверное, мы сейчас как раз в такой ситуации.
Марти отложил нож и посмотрел на меня. – На самом деле все не так. Не совсем так. У нас есть еще одна возможность – сделать все достоянием гласности.
– О проекте «Юпитер»?
– Обо всем. По всей вероятности, правительство скоро прознает, чем мы тут занимаемся, и раздавит нас. Этого можно избежать, если мы успеем оповестить общественность.
Странно, что я даже не принял во внимание этот вариант.
– Но мы никак не можем рассчитывать на стопроцентный успех. Возможно, примерно половина людей и согласятся на такое. И окажутся в воплощении кошмарных грез Инграма – стадо овец, окруженное волками.
– Все даже хуже, чем ты думаешь, – признался Марти. – Кто, по-твоему, держит под контролем средства массовой информации? Не успеем мы завербовать первого добровольца, как правительство представит нас в таком свете, будто мы – чудовища, моральные уроды, которые добиваются мирового господства. Пытаются контролировать сознание людей. На нас объявят охоту, нас линчуют.
Марти покончил с лимонами и налил равные количества сока во все три кувшина.
– Понимаешь, я думал об этом целых двадцать лет. Эту головоломку невозможно распутать: для того, чтоб кого-нибудь гуманизировать, надо вживить ему имплантат. Но как только кто-нибудь из нас подключится в полном контакте, тайна сразу же будет раскрыта. Если bi у нас была прорва времени, можно было бы попробовать устроить это по типу сектантских ячеек, как у светопреставленцев. Поработать над модификацией па-яти всех наших последователей, кроме тех, кто окажется на самой верхушке пирамиды, так чтобы никто не знал ни про меня, ни про тебя. Правда, для модификации памяти необходимы специальные навыки, оборудование, время. И эта идея с гуманизацией военнопленных отчасти поможет предотвратить преследования со стороны федеральных служб, по крайней мере на время Мы могли бы представить нашу методику как новый способ удерживать пленных под контролем – а потом надо было бы подстроить так, чтобы средства массовой информации «случайно» узнали, что с этими пленными произошли некие гораздо более значительные изменения. Бессердечные убийцы обратились в святых.
– А тем временем мы проделаем ту же процедуру со всеми механиками. По одному циклу за раз.
– Точно, – подтвердил Марта. – Все за сорок пять дней. Если, конечно, у нас получится.
Арифметика была проще некуда. В армии имелось шесть тысяч солдатиков, каждую машину обслуживало три смены механиков – по десять дней дежурства, двадцать дней отгулов. Оставить каждую смену в подключении на пятнадцать дней подряд – и через сорок пять дней мы приобретем восемнадцать тысяч сторонников плюс тысяча или две тех, кто управляет летающими и плавучими боевыми машинами – их тоже надо будет пропустить через процедуру гуманизации.
Генерал, приятель Марта, должен был сделать – или попытаться сделать – следующее: повсеместно распространить приказ – якобы по инициативе разведывательного отдела – некоторым боевым группам оставаться на смене одну или даже несколько лишних недель.
Так мы получили бы добавочные пять дней на то, чтобы «обратить в свою веру» механиков. Но после этого их нельзя будет просто отпустить по домам. Перемены в поведении будут слишком заметны, и, как только первый же обращенный механик с кем-нибудь подключится, наш секрет сразу перестанет быть секретом. К счастью, уже во время первого длительного подключения механики осознают, что им необходимо пока держаться подальше от прочих людей, – а значит, у нас не будет никаких проблем с тем, чтобы удержать их на базе. Кроме обеспечения кормежки и размещения всего добавочного персонала, который генерал – приятель Марти – сумеет собрать на дополнительные учения. Но вряд ли солдатам будет в тягость пожить одну-две недели в походных условиях.
Тем не менее в средствах массовой информации сперва должны появиться сообщения о «чудесном перевоплощении» пленных повстанцев, чтобы подготовить общественность к восприятию следующего известия.
Самый удачный, совершенно бескровный вариант представлялся Марти так: пацифисты захватывают власть в армии, потом армия подчиняет себе правительство. А потом народ – какая радикальная идея, а? – возьмет на себя функции правительства.
– Марти, но все это зависит от одного-единственного человека, не знаю – мужчины или женщины, твоего таинственного генерала, – сказал я. – Который может перетасовать как угодно медицинские данные или дать новые назначения нескольким солдатам и офицерам. Или раздобыть по-быстрому нужные нам тягач и автобус. Ладно, все это еще куда ни шло. Но провести общеармейские учения механиков, да еще под эгидой разведывательного управления! Если он способен такое Устроить, значит, он уже захватил власть над всей армией.
Марти медленно кивнул.
– Ты не собираешься разбавить лимонад водой?
– Пока нет. Утром. Это секрет, – Марти сложил руки на груди. – А что касается другого секрета – личности моего генерала, – то ты его уже почти разгадал.
– Так кто это? Президент? – Марти рассмеялся. – Министр обороны? Начальник Генерального Штаба?
– Ты мог бы вычислить его, зная то, что ты знаешь, просто прикинув раскладку командных структур. И это для нас большая проблема. Сейчас мы слишком уязвимы – до тех пор, пока не подправим немного твою память.
Я пожал плечами.
– Двадцать рассказали мне насчет таблеток для самоубийства.
Марти осторожно откупорил коричневую бутылочку и вытряхнул мне на ладонь три тяжелые капсулки.
– Раскуси эту штуковину – и через несколько секунд твой мозг умрет. Нам с тобой надо держать эти капсулы в стеклянном зубе.
– В зубе?
– Это старая шпионская легенда. Но если они захватят тебя или меня живыми и заставят нас подключится – нашему генералу конец и всей затее тоже.
– Но ты же не можешь подключаться в полном контакте?
– Значит, в моем случае вместо подключения будут пытки. А вот с тобой… Ты знаешь о нем уже так много, что можно просто назвать тебе его имя.
– Кто это – сенатор Дайетс? Папа римский? Марти похлопал меня по плечу и повел обратно к автобусу.
– Это генерал Стентон Роузер, ответственный секретарь Командования Вооруженных Сил. Он один из Двадцати, из тех, которые считаются умершими, и у него теперь другое имя и внешность. Сейчас у него отсоединенный имплантат, но, несмотря на это, он все равно навсегда крепко-накрепко связан с остальными Двадцатью.
* * *
Переезд в Мексику был тем еще приключением. Горючее в тягаче заканчивалось так быстро, что приходилось останавливаться на дозаправку каждые два часа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Убивая, Инграм не испытывал ни малейших угрызений совести. Эти люди были для него опасными грешниками, которых он отправлял куда следовало – в ад. Но ему очень понравилось уродовать тела жертв – это придавало ощущениям необычайную остроту, – и Инграм надеялся, что Иезекиль снова поручит ему такое задание.
Имплантат ему вживили три года назад. Его собратья-светопреставленцы не одобряли этого, и сам он тоже не одобрял гедонистических удовольствий, для которых люди обычно использовали подключение. Сам Инграм подключался только во время коллективных молитв и иногда – при совершении ритуальных убийств, которые он тоже воспринимал как особое мистическое действо.
Один из тех, кого он убил, был отставным механиком, «стабилизатором» вроде Канди. Джулиан почему-то вспомнил вдруг о подонках, которые зверски изнасиловали Арли и бросили умирать. И о том светопреставление с ножом, который встретился ему возле магазина. Кто они были – просто сумасшедшие, или все это являлось частью продуманного плана? А может быть, и то, и другое сразу?
На следующее утро я на час подключился с этим ублюдком – пятьдесят девять минут из этого часа были явно лишними. По сравнению с этим мерзавцем Сковилл показался бы невинным ягненком.
Мне надо было немного проветриться. Мы с Амелией взяли купальные костюмы, сели на велосипеды и поехали на пляж. Двое парней в мужской раздевалке как-то странно на меня посмотрели. Наверное, им встречалось здесь не так уж много чернокожих. А возможно, велосипедистов.
Мы поплавали совсем немного – вода была слишком соленая, с противным металлическим привкусом и на удивление холодная. Она почему-то до странности напоминала копченый окорок. Мы вышли на берег, обтерлись, дрожа от холода, и пошли немного прогуляться по этому странному пляжу.
Белый, чистый песок, конечно же, был привозным. Мы проезжали на велосипедах по настоящей поверхности кратера, которая походила на спекшееся темно-янтарное стекло. Песок скользил под ногами и скрипел при каждом шаге.
Все здесь казалось странным и непривычным по сравнению с пляжами в Техасе, где мы обычно отдыхали – на острове Падре и в Матагорде. Здесь не было ни морских птиц, ни ракушек, ни крабов. Только большая круглая воронка, наполненная крепким раствором соли. Озеро, сотворенное каким-то глуповатым богом, как сказала Амелия.
– Мне кажется, я знаю, где он мог бы найти пару тысяч сторонников, – сказал я.
– Мне он приснился, – призналась Амелия. – Мне снилось, что он добрался до меня и разделался со мной так же, как с той женщиной, про которую ты рассказывал.
Я замялся.
– Хочешь, давай поговорим об этом? – Он вспорол той женщине живот – от паха до пупка, а потом сделал еще один крестообразный разрез посредине живота – для полноты картины, после того, как перерезал ей горло.
Амелия отмахнулась.
– Реальность гораздо страшнее любого сна. Если воспринимать все так, как этот Инграм.
– Да, – мы уже обсуждали возможность того, что их на самом деле всего несколько человек – может быть, всего только четверо заговорщиков-сектантов, склонных к самообману. Но у Инграма был слишком уж широкий доступ к самым разным ресурсам – к информации, деньгам, рационным картам, а также к оружию типа «АК-101». Марти собирался сегодня утром обсудить это со своим приятелем-генералом.
– Страшнее всего то, что они в совсем ином положении, чем мы. Мы можем выловить и допросить хоть тысячу таких, как Инграм, и не найти того, кто управляет всей их кодлой. А если они подключатся с кем-нибудь из вас, то сразу обо всем узнают.
Я кивнул.
– Значит, нам придется действовать быстро.
– Время, время… Если они отследили его или Джефферсона до этого места, нам конец, – Амелия остановилась. – Давай сядем здесь. Просто сядем и спокойно посидим несколько минут. Может быть, это наша последняя возможность побыть наедине.
Она села, скрестив ноги в позе лотоса. Я сел рядом с ней хоть и не так изящно. Мы взялись за руки и стали смотреть на утренний туман, клубящийся над безжизненными серыми водами.
* * *
Марти пересказал своему другу-генералу все, что мы узнали от Инграма о «Молоте Господнем». Тот заявил, что все это больше похоже на фантастический роман, но обещал осторожно разведать обстановку.
Еще генерал раздобыл для них два списанных транспорта, которые прибыли на место этим же утром: тяжелый вездеход с платформой и школьный автобус. Их сразу же перекрасили из подозрительного армейского защитного цвета в церковный пепельно-голубой и надписали на бортах обеих машин «Дом Святого Бартоломью».
Переноска нанофора была тем еще развлечением. Команда, которая когда-то устанавливала его здесь, имела в своем распоряжении два транспортера, автопогрузчик и лебедку для того, чтобы разместить нанофор в фундаменте здания. Они заказали машине подобия тех самых устройств, потом кое-как погрузили нанофор на транспортеры и, расширив проемы трех дверей, с трудом перетащили его в гараж. Работали не покладая рук. Все это было сделано за один день. А ночью нанофор с помощью лебедок погрузили на платформу вездехода.
Тем временем школьный автобус переоборудовали таким образом, чтобы Инграм и Джефферсон постоянно находились в подключении. Для этого пришлось выбросить из машины сиденья и разместить там кровати, вместе с оборудованием для подачи питания и воды и Для удаления экскрементов. Так они могли непрерывно находиться в подключении с любыми двумя из Двадцати или с Джулианом, которые постоянно сменяли друг Друга через каждые четыре часа.
Джулиан и Амелия выполняли разные неквалифицированные работы. Они вытащили из автобуса последние четыре ряда сидений и укрепили на их месте жесткие рамы для кроватей. Оба вспотели и постоянно били на себе москитов, летевших на свет. Тут в автобус забрался Мендес, на ходу закатывая рукава рубашки.
– Джулиан, я тебя подменю. Ты нужен Двадцати, они хотят подключиться с тобой.
– Хорошо, – Джулиан выпрямился и потянулся. Плечевые суставы хрустнули. – Что там стряслось? Надеюсь, у Инграма случился сердечный приступ?
– Нет, им нужна кое-какая практическая информация о Портобелло. Ради безопасности подключишься в одностороннем порядке.
Джулиан ушел, Амелия проводила его взглядом.
– Я боюсь за него.
– Я боюсь за всех нас, – Мендес достал из кармана маленькую баночку, вытряхнул оттуда какую-то капсулку и протянул Амелии. Рука его чуть дрожала.
Амелия с интересом посмотрела на серебристую горошину.
– Это яд. Марти говорит, он действует почти мгновенно и необратимо. Какой-то фермент, влияет непосредственно на мозг.
– На ощупь похоже на стекло.
– Какой-то пластик. Его надо будет раскусить.
– А если просто проглотить?
– Тогда подействует не сразу. Весь смысл в том…
– Я понимаю, в чем смысл, – Амелия опустила капсулу с ядом в карман и застегнула его на пуговицу. – Так что такого Двадцать хотят узнать о Портобелло?
– Собственно, даже не о самой базе, а о Панама-Сити. О лагере военнопленных и связях базы с ним, если таковые есть.
– И что они собираются делать с тысячами пленных врагов?
– Превратить их в союзников. Подключить их всех на две недели и гуманизировать.
– А потом отпустить?
– Да нет же, – Мендес улыбнулся и посмотрел через плечо на дом. – Они ведь все равно больше не будут узниками, даже за забором с колючей проволокой.
* * *
Я отключился и с минуту смотрел на анемоны, немного жалея, что контакт был только односторонним, и в то же время не жалея ни о чем. Потом я встал, чуть не споткнувшись, и пошел к Марти, который сидел в атриуме, за одним из столиков для пикника. Вот забавно – он нарезал лимоны! Рядом с ним стоял большой пластиковый пакет с лимонами, три кувшина и ручная соковыжималка.
– Ну и что ты об этом думаешь?
– Ты делаешь лимонад.
– Такая у меня работа, – в каждый из кувшинов было насыпано по порции сахара. Разрезав лимон напополам, Марти вынимал из середины тонкий ломтик и обмакивал в сахар, а потом выжимал сок из обеих половинок. Приходилось примерно по шесть больших лимонов на кувшин.
– Даже не знаю… – сказал я. – План совершенно самоубийственный. С парой пунктов я не согласен.
– Ладно.
– Не хочешь подключиться? – я кивком показал на столик с прибором для односторонней связи.
– Нет пока. Сперва расскажи в общих чертах. Так сказать, своими словами.
Я уселся напротив него, взял лимон и покатал между ладонями.
– Тысячи людей. Все – из чуждой нам культуры. Процесс работает, но ты опробовал его только на двадцати американцах. Причем на двадцати белых американцах.
– Не вижу причин ожидать, что здесь могут проявиться какие-нибудь национальные или расовые различия.
– Они тоже так считают. Но доказательств обратного просто не существует. Представь, что тебя подключат сразу с тремя тысячами буйных сумасшедших?
– Это вряд ли. Согласно науке общения, мы должны были бы сперва провести эксперимент с небольшой группой людей, но нам просто некогда этим заниматься. Мы сейчас делаем не науку, мы делаем политику.
– А кроме политики, как еще можно назвать то, что мы делаем? – спросил я.
– Не знаю. Может быть, социальное благоустройство?
Я принужденно засмеялся.
– Я не стал бы так говорить при социальных работниках. Сравнивать такое – все равно что ремонтировать телевизор с помощью лома и кувалды.
Марти делал вид, что полностью поглощен нарезкой лимонов.
– Но ты по-прежнему согласен, что сделать это надо?
– Что-то делать надо. Пару дней назад мы все еще прикидывали наши возможности. А сейчас мы как будто бежим по скользящей навстречу дорожке – и остановиться не можем, и вперед никак не продвинемся.
– Согласен, но вспомни, мы ведь вынуждены были так поступить. Джефферсон подтолкнул нас к краю дорожки, а Инграм запустил машинку на полные обороты.
– Ага. Моя мама говорила: «Делай хоть что-нибудь, даже если это неправильно». Наверное, мы сейчас как раз в такой ситуации.
Марти отложил нож и посмотрел на меня. – На самом деле все не так. Не совсем так. У нас есть еще одна возможность – сделать все достоянием гласности.
– О проекте «Юпитер»?
– Обо всем. По всей вероятности, правительство скоро прознает, чем мы тут занимаемся, и раздавит нас. Этого можно избежать, если мы успеем оповестить общественность.
Странно, что я даже не принял во внимание этот вариант.
– Но мы никак не можем рассчитывать на стопроцентный успех. Возможно, примерно половина людей и согласятся на такое. И окажутся в воплощении кошмарных грез Инграма – стадо овец, окруженное волками.
– Все даже хуже, чем ты думаешь, – признался Марти. – Кто, по-твоему, держит под контролем средства массовой информации? Не успеем мы завербовать первого добровольца, как правительство представит нас в таком свете, будто мы – чудовища, моральные уроды, которые добиваются мирового господства. Пытаются контролировать сознание людей. На нас объявят охоту, нас линчуют.
Марти покончил с лимонами и налил равные количества сока во все три кувшина.
– Понимаешь, я думал об этом целых двадцать лет. Эту головоломку невозможно распутать: для того, чтоб кого-нибудь гуманизировать, надо вживить ему имплантат. Но как только кто-нибудь из нас подключится в полном контакте, тайна сразу же будет раскрыта. Если bi у нас была прорва времени, можно было бы попробовать устроить это по типу сектантских ячеек, как у светопреставленцев. Поработать над модификацией па-яти всех наших последователей, кроме тех, кто окажется на самой верхушке пирамиды, так чтобы никто не знал ни про меня, ни про тебя. Правда, для модификации памяти необходимы специальные навыки, оборудование, время. И эта идея с гуманизацией военнопленных отчасти поможет предотвратить преследования со стороны федеральных служб, по крайней мере на время Мы могли бы представить нашу методику как новый способ удерживать пленных под контролем – а потом надо было бы подстроить так, чтобы средства массовой информации «случайно» узнали, что с этими пленными произошли некие гораздо более значительные изменения. Бессердечные убийцы обратились в святых.
– А тем временем мы проделаем ту же процедуру со всеми механиками. По одному циклу за раз.
– Точно, – подтвердил Марта. – Все за сорок пять дней. Если, конечно, у нас получится.
Арифметика была проще некуда. В армии имелось шесть тысяч солдатиков, каждую машину обслуживало три смены механиков – по десять дней дежурства, двадцать дней отгулов. Оставить каждую смену в подключении на пятнадцать дней подряд – и через сорок пять дней мы приобретем восемнадцать тысяч сторонников плюс тысяча или две тех, кто управляет летающими и плавучими боевыми машинами – их тоже надо будет пропустить через процедуру гуманизации.
Генерал, приятель Марта, должен был сделать – или попытаться сделать – следующее: повсеместно распространить приказ – якобы по инициативе разведывательного отдела – некоторым боевым группам оставаться на смене одну или даже несколько лишних недель.
Так мы получили бы добавочные пять дней на то, чтобы «обратить в свою веру» механиков. Но после этого их нельзя будет просто отпустить по домам. Перемены в поведении будут слишком заметны, и, как только первый же обращенный механик с кем-нибудь подключится, наш секрет сразу перестанет быть секретом. К счастью, уже во время первого длительного подключения механики осознают, что им необходимо пока держаться подальше от прочих людей, – а значит, у нас не будет никаких проблем с тем, чтобы удержать их на базе. Кроме обеспечения кормежки и размещения всего добавочного персонала, который генерал – приятель Марти – сумеет собрать на дополнительные учения. Но вряд ли солдатам будет в тягость пожить одну-две недели в походных условиях.
Тем не менее в средствах массовой информации сперва должны появиться сообщения о «чудесном перевоплощении» пленных повстанцев, чтобы подготовить общественность к восприятию следующего известия.
Самый удачный, совершенно бескровный вариант представлялся Марти так: пацифисты захватывают власть в армии, потом армия подчиняет себе правительство. А потом народ – какая радикальная идея, а? – возьмет на себя функции правительства.
– Марти, но все это зависит от одного-единственного человека, не знаю – мужчины или женщины, твоего таинственного генерала, – сказал я. – Который может перетасовать как угодно медицинские данные или дать новые назначения нескольким солдатам и офицерам. Или раздобыть по-быстрому нужные нам тягач и автобус. Ладно, все это еще куда ни шло. Но провести общеармейские учения механиков, да еще под эгидой разведывательного управления! Если он способен такое Устроить, значит, он уже захватил власть над всей армией.
Марти медленно кивнул.
– Ты не собираешься разбавить лимонад водой?
– Пока нет. Утром. Это секрет, – Марти сложил руки на груди. – А что касается другого секрета – личности моего генерала, – то ты его уже почти разгадал.
– Так кто это? Президент? – Марти рассмеялся. – Министр обороны? Начальник Генерального Штаба?
– Ты мог бы вычислить его, зная то, что ты знаешь, просто прикинув раскладку командных структур. И это для нас большая проблема. Сейчас мы слишком уязвимы – до тех пор, пока не подправим немного твою память.
Я пожал плечами.
– Двадцать рассказали мне насчет таблеток для самоубийства.
Марти осторожно откупорил коричневую бутылочку и вытряхнул мне на ладонь три тяжелые капсулки.
– Раскуси эту штуковину – и через несколько секунд твой мозг умрет. Нам с тобой надо держать эти капсулы в стеклянном зубе.
– В зубе?
– Это старая шпионская легенда. Но если они захватят тебя или меня живыми и заставят нас подключится – нашему генералу конец и всей затее тоже.
– Но ты же не можешь подключаться в полном контакте?
– Значит, в моем случае вместо подключения будут пытки. А вот с тобой… Ты знаешь о нем уже так много, что можно просто назвать тебе его имя.
– Кто это – сенатор Дайетс? Папа римский? Марти похлопал меня по плечу и повел обратно к автобусу.
– Это генерал Стентон Роузер, ответственный секретарь Командования Вооруженных Сил. Он один из Двадцати, из тех, которые считаются умершими, и у него теперь другое имя и внешность. Сейчас у него отсоединенный имплантат, но, несмотря на это, он все равно навсегда крепко-накрепко связан с остальными Двадцатью.
* * *
Переезд в Мексику был тем еще приключением. Горючее в тягаче заканчивалось так быстро, что приходилось останавливаться на дозаправку каждые два часа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46