Чудо не произошло, щеколда была закрыта и он обрушил рукоятку меча на хлипкую дверь.
Замок не выдержал, дверь распахнулась в тихую, совершенно пустую комнату.
В норе Звайна пахло едой, которая полностью высохла перед тем, как полностью сгнила. Едой…или телом.
Тяжело сглотнув и отчаянно мечтая о лампе или свече он шагнул внутрь.
Его рука нашла полку за дверью, лампу и кремень: все как и должно быть; появившийся свет вырвал из темноты комнату в точности такую же, как он ее помнил, даже пятно от пролитой крови в нескольких шагах от растерзаной кровати.
Прежде, чем он сумел сообразить, что это означает, Йохан протиснулся внутрь вместе с Акашией и момент ушел.
Они положили ее на кровать, на которую она села, пригладила своими худыми пальцами старую, изношенную простынь, но лечь не захотела. Когда Руари спросил ее, не голодна ли она и предложил кусок хлеба из своего запаса, она даже не показала, что слышала его слова, пока он не поднес кусок прямо к ней. Тогда она взяла его в руки, и откусила маленький кусочек, который медленно сжевала. Но она не сказала ни слова, и не было никакого знака, что она его узнала.
Сине-зеленые глаза уставились на лампу, они видели что-то такое, что Павеку даже страшно было себе представить.
— Ей будет лучше утром, когда она отдохнет, — сказал Руари, и было непонятно, что это: вопрос или утверждение.
Павек и Йохан обменялись озабоченными взглядами, но в остальном не обратили внимание на замечание полуэльфа. Тем не менее были шансы, что Руари прав. Физически Акашия казалось здоровой. Ее лицо было напряжено, под глазами залегли темные тени, под скулами были ямы, но не было ни шрамов ни ран, во всяком случае он их не видел. Она не была истощена, ее одежда была чистой, волосы вымыты. Судя по всему Экриссар хорошо обращался со своей пленницей.
Но Павек хорошо знал, как инквизиторы получают ответы на свои вопросы. Он слышал ее стоны и, глядя в прекрасные, но пустые глаза, он начал опасаться, что, решив любой ценой сохранить секреты Телами, она пожертвовала тем, что делало ее человеком.
Большинство темпларов последним актом жестокого милосердия просто перерезали глотки пленникам, когда из них больше нечего было вытянуть, но хотя инквизиторы могли спрашивать как мертвых, так и живых, они хвастали тем, что сами никого не убивали.
Есть много таких, которые предпочли бы оставить ее в таком пустом состоянии: особенно подлое племя тех торговцев рабами, которые торговали мужчинами и женщинами, выжжеными после атак мыслеходца, их презирали даже обычные торговцы живой плотью — слабое утешение, подумал он. И Павек не знал, что еще он мог сделать для нее, кроме как уберечь от такой судьбы, если она не придет в себя. Но именно сейчас это не проблема, спасибо и на этом.
* * *
— Ложитесь на пол и спите, — посоветовал он Руари и Йохану. — Я буду сторожить первым.
Он поставил на место засов и, в добавок, соорудил хитрый узел на двери, который должен был остановить или замедлить всякого — включая неизвестно куда исчезнувшего Звайна — кто попытается войти в дверь, пока они спят. Потом от убрал фитиль лампы, и не считая слабого отблеска лунного света, пробивавшегося через слюду на потолке, в норе Звайна стало темно. Акашия время от времени в страхе вскрикивала, и каждый раз ему хотелось своими руками разорвать на части инквизитора, который схватил и пытал ее, пока Йохан — Павек решил, что это был дварф, судя по скрипу кровати — не прошептал что-то тихо и успокаивающе, и она замолкла.
За всю свою жизнь Павеком ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь кого-нибудь утешал. Такое просто не случалось никогда, да и не могло случиться. Он даже не знал, как это говорят или делают. Доброта не играла никакой роли в жизни сирот из темпларского приюта. И это никогда не казалось какой-то потерей.
До сегодняшнего дня.
Над ними Урик был совершенно тих и спокоен. Случайная нога иногда мелькала через слюду: патруль наемников, появлявшийся на улицах только после колокола и которому платили за охрану имущества на Золотой Улице. Темпларов здесь не любили. Торговцы не доверяли им. Для большей безопасности Павек уперся спиной в дверь и сон мягко охватил его.
И через эту спокойную темноту пришла Дованна, чтобы побыть вместе с ним. Он ожидал ее, жестокое сожаление горело глубоко в его горле и позади его глаз. Он спросил себя, изменилось бы что-нибудь, если бы в то время, когда они вместе были в приюте, он умел утешать ее так, как Йохан утешал Акашию. Вероятно тогда они оба были бы мертвы — нежные и сентиментальные не выживали в приюте.
Кровать заскрипела. Павек вскочил — усталые мышцы ног протестующе заболели — и выставил перед собой меч, который он не убирал в ножны.
— Успокойся, — пробормотал Йохан, отводя его клинок в сторону. Он был дварф и хорошо видел в темноте. — Моя очередь.
— Как она?
— Лучше, я думаю. Она сказала мое имя, но я не уверен, что она знает, что я рядом с ней. Я возвращаюсь назад, Павек.
— И я тоже.
— Да, думаю ты тоже. Но, во первых, это все завтра. Во вторых надо достать тележку. Она не способна ходить сейчас, не пойдет и завтра. Я смогу донести ее до Храма Солнца. Мы не бедны-
— Нет, учитывая, что вы получали по три золотых монеты каждый раз, когда привозили зарнеку. — И опять Павек сказал это более грубо, чем собирался. И даже почти ничего не видевший в темноте человек смог заметить — почувствовать — презрительную усмешку, исказившую лицо Йохана.
— На крайний случай, — сказал дварф, одновременно примирительно и зло, потом зашуршал чем-то в темноте и добавил, — Иди спать.
Павек вытянулся там, где он был, думая о том, что легче овладеть друидской магией, чем жить вне сообщества темпларов, где люди волнуются и переживают друг за друга, и простые слова ранят сильнее, чем сталь.
* * *
Утренний колокол отзвенел, комендантский час закончился и в Урике начался новый день, впрочем не с солнечного восхода, а, как всегда, с ежедневной проповеди с балкона дворца. Павек уже проснулся и первый слог знакомого утреннего панегирика Великому и Могучему Королю Хаману залетел в его ухо. Потом пошли обычные предупреждения и объявления, и ни слова об убийстве и похищении в квартале темпларов. Честно говоря, именно этого он и ожидал. Темплары хранили в тайне все, что происходило в их домах; скорее его собственное разоблачение было чем-то необычным-
И это напомнило Павеку о жреце земли, Оелусе, который называл его «друг» и который был целителем. Он никогда не знал, какому виду земли поклонялся Оелус, было множество храмов земли в Урике, и любой мог оказаться его домом: большой, где его таланты и предпочтения не выделялись на общем фоне, а может быть маленький, где его слово было бы законом? В любом случае Оелус стоил риска найти его — если Акашии все еще нужен целитель.
Глашатай закончил свое дело. Павек встал, разминая свое застывшее тело, которое, похоже, стало слишком старым, чтобы спать всю ночь на голом полу. Его товарищи проснулись и встали, так что он не мог видеть Акашии.
— Как она? — спросил он.
— Лучше, — ответил Йохан, но в его голосе не хватало энтузиазма.
— Насколько лучше?
Он вклинился между плечами двух мужчин и сам увидел ответ на свой вопрос. Акашия отреагировала на его движение: она взглянула вверх и уставилась на него. Черные зрачки ее глаз на миг стали больше, потом опять сжались в крошечные, медленно вращающиеся точки.
— Акашия? — он протянул руку.
Ее взгляд упал на его пальцы. Ее рука поднялась к его, потом упала. И при этом ее глаза оставались плоскими и безразличными.
— Она возвращается, — настойчиво сказал Руари. — Она видит и слышит нас; еще вчера такого не было. Она в дороге. Это просто вопрос времени.
— А у нас есть время? — спросил Йохан. — Не думаю, что будет разумно нести ее всю дорогу до Модекана, в таком состоянии. Нужно время или тележка. Насколько безопасно это место? Кто отвечает за него? Темплары?
Павек подумал о совсем не глупой владелице пекарни, которая собирала каждую неделю плату в десять керамических монет, пока он жил здесь вместе с Звайном. Женщина могла разрешить им оставаться здесь столько, сколько им надо, пока они будут платить. Она не выглядела сентиментальным человеком, который будет держать комнату на съем пустой в надежде, что сирота вернется в нее, и так как никого не было в комнате с того дня, когда он ушел из нее, это означает, что претендентов не было. Если он найдет ее…поговорит с ней-
Кулак Йохана толкнул его в плечо, потом показал на дверь. Задвижка поднялась, ударила о болт, потом упала. Павек и Йохан мгновенно выхватили свое оружие, Руари скрючился за кроватью, одна его рука обняла Акашию. Через дыру в двери просунулось устройство с крюком, похожее на отмычку Руари, оно зацепило за веревку Павека, но узлы, которые Павек затянул после полночного колокола не давали возможность вытянуть веревку наружу через дыру, а болт нельзя было пошевелись с той стороны двери.
Павек, стоявший у двери, освободил болт; Йохан одобрительно кивнул и Павек толкнул и поднял задвижку сам, потом мгновенно отпрыгнул, когда дверь начала открываться. Все случилось слишком быстро и у него даже тени мысли не было, кто там может быть, и он потерял дар речи, когда оказалось, что там стоит Звайн, здоровый и ухоженный.
— Павек! — воскликнул мальчик с радостой улыбкой. Он широко раскинул руки и, не обращая внимания на меч, влетел в комнату. — Павек!
Тонкие руки крепко обняли ребра Павека. Растрепанные волосы и все еще нежные щеки уперлись ему в грудь. Потрясенный и сбитый с толку неожиданной вспышкой чувств Звайна — он ожидал совсем другого от мальчишки, который его бросил и которого он тоже оставил позади, и было совершенно непонятно, как он должен реагировать на это — Павек обнял своей свободной рукой парня за плечи, а вторую руку, с мечом, он медленно опускал, пока меч не уперся в ногу.
— Кто это? — спросили вместе Руари и Йохан.
— Звайн. Он…. — начал было Павек, но Звайн оказался быстрее.
— Павек спас мою жизнь после того, как мой отец убил мою мать, а Лаг убил отца. Он жил со мной, прямо здесь. У него были планы. Мы собирались вместе остановить этот яд. А потом он исчез, просто исчез после полудня. — Звайн покачал руку Павека, глядя на него в упор широко открытыми глазами, его взгляд был намного более открыт и доверчив, чем тогда, когда Павек видел его в последний раз или когда они жили вместе в этой норе. — Но я знал, что ты вернешься. Я знал это! И ты вернулся, да? И ты нашел способ остановить Лаг, да? А эти люди тебе помогают?
— Звайн, это не… , — «правда», хотел он сказать, но Руари опередил его.
— Кто он для тебя? Твой сын? Твой сын, которого ты оставил здесь?
Правда то, что этот червяк-полуумок — такой предказуемый червяк-полуумок — смотрит на все со странным предубеждением. — Звайн не мой сын-
Звайн опять оборвал его. — Скорее брат. А ты кто?
Что-то было не так, что-то едва уловимое, хотя было трудно допустить, что что-то по-настоящему ужасное произошло с парнем, который сейчас врал напрополую, создав сияющий портрет тех непростых недель, которые они прожили вместе. Он все еще искал слова, чтобы объяснить свои противоречивые чувства, когда Руари схватил его за рукав.
— И ты оставил его одного, здесь. Это его ты искал все время после полудня. Но ты сказал, что опасаешься темпларов, но это была ложь. Ты оставил его здесь, одного-
— Нельзя ругать его за это, Руари, — мягко но решительно прервал его Йохан. — Мы не были особенно нежны с Павеком в тот день. Он и попытался скрыть парня он нас. Никто не может упрекнуть его за это, и ты меньше всех.
К облегчению Павека, Руари отпустил его рубашку и отступил от него, встав рядом со Звайном. По темпераменту они могли бы быть братьями. Звайн освободил одну из своих рук, отпустив Павека, и схватил руку Руари.
— Ты новый друг Павека?
— Ты должен был сказать нам, Павек, — сказал Руари через сжатые зубы и взглянул на Павека, не на Звайна. — Как только понял, что мы находимся в безопасности в… — Он мигнул и вздернул голову. Своим мыслеходческим заклинанием Телами хорошо обработала и его, оставив серую дыру в его памяти вместо имени, которое там должно было быть.
— В безопасности? Где? — спросил Звайн, переводя взгляд с Павека на Руари. — Где ты был? Ты не был в Урике. Я знаю. Я обыскал весь город.
— Как только мы оказались в безопасности дома, — закончил Руари.
Его вмешательство дало Павеку необходимые полсекунды, чтобы подумать. — А где был ты? — Он внимательно глядел в открытое, доверчивое лицо, но тут Звайн мигнул и на его лицо вернулась та настороженность, которую он хорошо помнил. — Не здесь. Никто не был в этой комнате с того времени, когда я ушел отсюда. И ты изменился Звайн, сильно изме-
Руари опять схватил его за рубашку. — Конечно парень изменился! Ты бросил его. Он не мог жить здесь, один. Ты должен радоваться, что он выжил, и что он не стал ненавидеть тебя за то, что ты бросил его. Ты должен поклясться, что никогда больше не бросишь его снова. Никогда!
Павек хотел бы, чтобы Руари был прав, чтобы он мог бы поклясться любой клятвой, которую только придумает Руари. Он очень хотел этого. Лицо Звайна опять стало безмятежным и доверчивым, предлагая ему начать все сначала. Он очень хотел поверить в искренность мальчика.
— Ты ведь не бросишь меня теперь, Павек? Ты ведь возьмешь меня с собой, да? В то место, о котором говорил Руари? — И тут каждый мускул в теле Павека напрягся: Звайн знает имя Руари. Но ведь ему неоткуда знать его, если только он не запомнил, как Йохан называл его. Так он мог узнать все их имена. Конечно, Руари не имел никакого права решать, не больше, чем он сам. Если уж кто-нибудь в этой норе и может принимать такие решения, так только Акашия.
Акашия. В первый раз с того мгновения, как Звайн вошел в комнату, он взглянул на дальнюю часть комнаты, где он последний раз видел Акашию, сидевшую с совершенно отсутствующим и пустым взглядом.
Но не сейчас.
Она скорчилась на кровати, упершись спиной в грязную стену, ее рот открывался и закрывался, хотя она и не говорила ни слова, а ее руки терзали одеяло, лежавшее перед ней. Йохан и Руари прыгнули мимо него, чтобы помочь ей.
— Что с ней произошло? — спросил Звайн и еще крепче прижался к Павеку, заставляя того остаться на месте, беспомощного. — Не ела ли она Лаг?
Об этой возможности Павек даже не подумал. Экриссар был способен накормить свою жертву отрвленной едой, которая поддерживала жизнь в тех, кого он допрашивал. Но Лаг был таким ядом, который некоторые люди — и отец Звайна, кстати — ели добровольно, пока он не убил их. Но Каши могла бы голодать в тех условиях, в которых она была, и насколько он мог видеть, когда она двигала челюстями, ее язык не был черным.
— Нет, — неопределенно ответил он Звайну, — но с ней случились очень плохие вещи…
— А разве она сама не продавец Лага? — Голос мальчика слегка дрогнул.
Павек взглянул вниз, в широко открытые глаза, в которых бился страх, и внезапно, его подчернутое и даже льстивое обожание стало понятно: мальчик не хотел, чтобы его бросили, еще раз. Он действительно внутренно изменился: он не хотел, чтобы это случилось снова. И даже неизмененную пустоту в норе Звайна, как и его появление сегодня рано утром, можно объяснить. В катакомбах жило, помимо него, много семей, которые знали семью Звайна и могли позаботиться о нем.
— Она разве не продавец Лага? — повторил Звайн. — И кто-нибудь пытался вылечить ее?
— Брось, — Павек обнаружил, что напряжение соскользнуло по его спине вниз, что он взъерошил волосы Звайна и сжимает его узкие плечи с улыбкой на лице — настоящей улыбкой, а не темпларским оскалом, который заставлял пульсировать его шрам. — Она друг.
Держа руку на плечах Звайна, он повел его к кровати, где Йохан и Руари сумели успокоить Акашию и вновь усадить ее. Павеку казалось достаточно вероятно, что после того, как она столько времени пробыла среди незнакомцев, любое чужое лицо могло привести ее на край истерики, но как только она увидит Звайна и поймет, что это просто мальчик, она будет глядеть на него как на друга. Например вид Руари ее сразу успокаивает.
Но еще прежде, чем они подошли к ней, глаза Акашии вонзились в лицо Звайна и она начала плакать. Звайн высвободился из рук Павека и встал позади его мощной фигуры так, чтобы Акашия не могла видеть его.
— Это Лаг! Он! — громко выкрикнул Звайн. — Она видит вещи, которых нет — в точности, как мой отец, когда его глаза буквально пылали.
Вещи, которых нет. Возможно, что Звайн прав. А возможно этот крик вовсе не из-за мальчика. Солнечный свет бьет через слюду в потолке и падает на кровать многочисленными стрелами, а Звайн просто мальчик с теплой улыбкой на лице, когда он улыбается.
— Вы должны завязать ей глаза, пока ей не станет лучше, — сказал Звайн с уверенностью, рожденной опытом. — Так мы делали с моим отцом, пока могли, до тех пор, пока он вообще не перестал видеть нас всех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Замок не выдержал, дверь распахнулась в тихую, совершенно пустую комнату.
В норе Звайна пахло едой, которая полностью высохла перед тем, как полностью сгнила. Едой…или телом.
Тяжело сглотнув и отчаянно мечтая о лампе или свече он шагнул внутрь.
Его рука нашла полку за дверью, лампу и кремень: все как и должно быть; появившийся свет вырвал из темноты комнату в точности такую же, как он ее помнил, даже пятно от пролитой крови в нескольких шагах от растерзаной кровати.
Прежде, чем он сумел сообразить, что это означает, Йохан протиснулся внутрь вместе с Акашией и момент ушел.
Они положили ее на кровать, на которую она села, пригладила своими худыми пальцами старую, изношенную простынь, но лечь не захотела. Когда Руари спросил ее, не голодна ли она и предложил кусок хлеба из своего запаса, она даже не показала, что слышала его слова, пока он не поднес кусок прямо к ней. Тогда она взяла его в руки, и откусила маленький кусочек, который медленно сжевала. Но она не сказала ни слова, и не было никакого знака, что она его узнала.
Сине-зеленые глаза уставились на лампу, они видели что-то такое, что Павеку даже страшно было себе представить.
— Ей будет лучше утром, когда она отдохнет, — сказал Руари, и было непонятно, что это: вопрос или утверждение.
Павек и Йохан обменялись озабоченными взглядами, но в остальном не обратили внимание на замечание полуэльфа. Тем не менее были шансы, что Руари прав. Физически Акашия казалось здоровой. Ее лицо было напряжено, под глазами залегли темные тени, под скулами были ямы, но не было ни шрамов ни ран, во всяком случае он их не видел. Она не была истощена, ее одежда была чистой, волосы вымыты. Судя по всему Экриссар хорошо обращался со своей пленницей.
Но Павек хорошо знал, как инквизиторы получают ответы на свои вопросы. Он слышал ее стоны и, глядя в прекрасные, но пустые глаза, он начал опасаться, что, решив любой ценой сохранить секреты Телами, она пожертвовала тем, что делало ее человеком.
Большинство темпларов последним актом жестокого милосердия просто перерезали глотки пленникам, когда из них больше нечего было вытянуть, но хотя инквизиторы могли спрашивать как мертвых, так и живых, они хвастали тем, что сами никого не убивали.
Есть много таких, которые предпочли бы оставить ее в таком пустом состоянии: особенно подлое племя тех торговцев рабами, которые торговали мужчинами и женщинами, выжжеными после атак мыслеходца, их презирали даже обычные торговцы живой плотью — слабое утешение, подумал он. И Павек не знал, что еще он мог сделать для нее, кроме как уберечь от такой судьбы, если она не придет в себя. Но именно сейчас это не проблема, спасибо и на этом.
* * *
— Ложитесь на пол и спите, — посоветовал он Руари и Йохану. — Я буду сторожить первым.
Он поставил на место засов и, в добавок, соорудил хитрый узел на двери, который должен был остановить или замедлить всякого — включая неизвестно куда исчезнувшего Звайна — кто попытается войти в дверь, пока они спят. Потом от убрал фитиль лампы, и не считая слабого отблеска лунного света, пробивавшегося через слюду на потолке, в норе Звайна стало темно. Акашия время от времени в страхе вскрикивала, и каждый раз ему хотелось своими руками разорвать на части инквизитора, который схватил и пытал ее, пока Йохан — Павек решил, что это был дварф, судя по скрипу кровати — не прошептал что-то тихо и успокаивающе, и она замолкла.
За всю свою жизнь Павеком ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь кого-нибудь утешал. Такое просто не случалось никогда, да и не могло случиться. Он даже не знал, как это говорят или делают. Доброта не играла никакой роли в жизни сирот из темпларского приюта. И это никогда не казалось какой-то потерей.
До сегодняшнего дня.
Над ними Урик был совершенно тих и спокоен. Случайная нога иногда мелькала через слюду: патруль наемников, появлявшийся на улицах только после колокола и которому платили за охрану имущества на Золотой Улице. Темпларов здесь не любили. Торговцы не доверяли им. Для большей безопасности Павек уперся спиной в дверь и сон мягко охватил его.
И через эту спокойную темноту пришла Дованна, чтобы побыть вместе с ним. Он ожидал ее, жестокое сожаление горело глубоко в его горле и позади его глаз. Он спросил себя, изменилось бы что-нибудь, если бы в то время, когда они вместе были в приюте, он умел утешать ее так, как Йохан утешал Акашию. Вероятно тогда они оба были бы мертвы — нежные и сентиментальные не выживали в приюте.
Кровать заскрипела. Павек вскочил — усталые мышцы ног протестующе заболели — и выставил перед собой меч, который он не убирал в ножны.
— Успокойся, — пробормотал Йохан, отводя его клинок в сторону. Он был дварф и хорошо видел в темноте. — Моя очередь.
— Как она?
— Лучше, я думаю. Она сказала мое имя, но я не уверен, что она знает, что я рядом с ней. Я возвращаюсь назад, Павек.
— И я тоже.
— Да, думаю ты тоже. Но, во первых, это все завтра. Во вторых надо достать тележку. Она не способна ходить сейчас, не пойдет и завтра. Я смогу донести ее до Храма Солнца. Мы не бедны-
— Нет, учитывая, что вы получали по три золотых монеты каждый раз, когда привозили зарнеку. — И опять Павек сказал это более грубо, чем собирался. И даже почти ничего не видевший в темноте человек смог заметить — почувствовать — презрительную усмешку, исказившую лицо Йохана.
— На крайний случай, — сказал дварф, одновременно примирительно и зло, потом зашуршал чем-то в темноте и добавил, — Иди спать.
Павек вытянулся там, где он был, думая о том, что легче овладеть друидской магией, чем жить вне сообщества темпларов, где люди волнуются и переживают друг за друга, и простые слова ранят сильнее, чем сталь.
* * *
Утренний колокол отзвенел, комендантский час закончился и в Урике начался новый день, впрочем не с солнечного восхода, а, как всегда, с ежедневной проповеди с балкона дворца. Павек уже проснулся и первый слог знакомого утреннего панегирика Великому и Могучему Королю Хаману залетел в его ухо. Потом пошли обычные предупреждения и объявления, и ни слова об убийстве и похищении в квартале темпларов. Честно говоря, именно этого он и ожидал. Темплары хранили в тайне все, что происходило в их домах; скорее его собственное разоблачение было чем-то необычным-
И это напомнило Павеку о жреце земли, Оелусе, который называл его «друг» и который был целителем. Он никогда не знал, какому виду земли поклонялся Оелус, было множество храмов земли в Урике, и любой мог оказаться его домом: большой, где его таланты и предпочтения не выделялись на общем фоне, а может быть маленький, где его слово было бы законом? В любом случае Оелус стоил риска найти его — если Акашии все еще нужен целитель.
Глашатай закончил свое дело. Павек встал, разминая свое застывшее тело, которое, похоже, стало слишком старым, чтобы спать всю ночь на голом полу. Его товарищи проснулись и встали, так что он не мог видеть Акашии.
— Как она? — спросил он.
— Лучше, — ответил Йохан, но в его голосе не хватало энтузиазма.
— Насколько лучше?
Он вклинился между плечами двух мужчин и сам увидел ответ на свой вопрос. Акашия отреагировала на его движение: она взглянула вверх и уставилась на него. Черные зрачки ее глаз на миг стали больше, потом опять сжались в крошечные, медленно вращающиеся точки.
— Акашия? — он протянул руку.
Ее взгляд упал на его пальцы. Ее рука поднялась к его, потом упала. И при этом ее глаза оставались плоскими и безразличными.
— Она возвращается, — настойчиво сказал Руари. — Она видит и слышит нас; еще вчера такого не было. Она в дороге. Это просто вопрос времени.
— А у нас есть время? — спросил Йохан. — Не думаю, что будет разумно нести ее всю дорогу до Модекана, в таком состоянии. Нужно время или тележка. Насколько безопасно это место? Кто отвечает за него? Темплары?
Павек подумал о совсем не глупой владелице пекарни, которая собирала каждую неделю плату в десять керамических монет, пока он жил здесь вместе с Звайном. Женщина могла разрешить им оставаться здесь столько, сколько им надо, пока они будут платить. Она не выглядела сентиментальным человеком, который будет держать комнату на съем пустой в надежде, что сирота вернется в нее, и так как никого не было в комнате с того дня, когда он ушел из нее, это означает, что претендентов не было. Если он найдет ее…поговорит с ней-
Кулак Йохана толкнул его в плечо, потом показал на дверь. Задвижка поднялась, ударила о болт, потом упала. Павек и Йохан мгновенно выхватили свое оружие, Руари скрючился за кроватью, одна его рука обняла Акашию. Через дыру в двери просунулось устройство с крюком, похожее на отмычку Руари, оно зацепило за веревку Павека, но узлы, которые Павек затянул после полночного колокола не давали возможность вытянуть веревку наружу через дыру, а болт нельзя было пошевелись с той стороны двери.
Павек, стоявший у двери, освободил болт; Йохан одобрительно кивнул и Павек толкнул и поднял задвижку сам, потом мгновенно отпрыгнул, когда дверь начала открываться. Все случилось слишком быстро и у него даже тени мысли не было, кто там может быть, и он потерял дар речи, когда оказалось, что там стоит Звайн, здоровый и ухоженный.
— Павек! — воскликнул мальчик с радостой улыбкой. Он широко раскинул руки и, не обращая внимания на меч, влетел в комнату. — Павек!
Тонкие руки крепко обняли ребра Павека. Растрепанные волосы и все еще нежные щеки уперлись ему в грудь. Потрясенный и сбитый с толку неожиданной вспышкой чувств Звайна — он ожидал совсем другого от мальчишки, который его бросил и которого он тоже оставил позади, и было совершенно непонятно, как он должен реагировать на это — Павек обнял своей свободной рукой парня за плечи, а вторую руку, с мечом, он медленно опускал, пока меч не уперся в ногу.
— Кто это? — спросили вместе Руари и Йохан.
— Звайн. Он…. — начал было Павек, но Звайн оказался быстрее.
— Павек спас мою жизнь после того, как мой отец убил мою мать, а Лаг убил отца. Он жил со мной, прямо здесь. У него были планы. Мы собирались вместе остановить этот яд. А потом он исчез, просто исчез после полудня. — Звайн покачал руку Павека, глядя на него в упор широко открытыми глазами, его взгляд был намного более открыт и доверчив, чем тогда, когда Павек видел его в последний раз или когда они жили вместе в этой норе. — Но я знал, что ты вернешься. Я знал это! И ты вернулся, да? И ты нашел способ остановить Лаг, да? А эти люди тебе помогают?
— Звайн, это не… , — «правда», хотел он сказать, но Руари опередил его.
— Кто он для тебя? Твой сын? Твой сын, которого ты оставил здесь?
Правда то, что этот червяк-полуумок — такой предказуемый червяк-полуумок — смотрит на все со странным предубеждением. — Звайн не мой сын-
Звайн опять оборвал его. — Скорее брат. А ты кто?
Что-то было не так, что-то едва уловимое, хотя было трудно допустить, что что-то по-настоящему ужасное произошло с парнем, который сейчас врал напрополую, создав сияющий портрет тех непростых недель, которые они прожили вместе. Он все еще искал слова, чтобы объяснить свои противоречивые чувства, когда Руари схватил его за рукав.
— И ты оставил его одного, здесь. Это его ты искал все время после полудня. Но ты сказал, что опасаешься темпларов, но это была ложь. Ты оставил его здесь, одного-
— Нельзя ругать его за это, Руари, — мягко но решительно прервал его Йохан. — Мы не были особенно нежны с Павеком в тот день. Он и попытался скрыть парня он нас. Никто не может упрекнуть его за это, и ты меньше всех.
К облегчению Павека, Руари отпустил его рубашку и отступил от него, встав рядом со Звайном. По темпераменту они могли бы быть братьями. Звайн освободил одну из своих рук, отпустив Павека, и схватил руку Руари.
— Ты новый друг Павека?
— Ты должен был сказать нам, Павек, — сказал Руари через сжатые зубы и взглянул на Павека, не на Звайна. — Как только понял, что мы находимся в безопасности в… — Он мигнул и вздернул голову. Своим мыслеходческим заклинанием Телами хорошо обработала и его, оставив серую дыру в его памяти вместо имени, которое там должно было быть.
— В безопасности? Где? — спросил Звайн, переводя взгляд с Павека на Руари. — Где ты был? Ты не был в Урике. Я знаю. Я обыскал весь город.
— Как только мы оказались в безопасности дома, — закончил Руари.
Его вмешательство дало Павеку необходимые полсекунды, чтобы подумать. — А где был ты? — Он внимательно глядел в открытое, доверчивое лицо, но тут Звайн мигнул и на его лицо вернулась та настороженность, которую он хорошо помнил. — Не здесь. Никто не был в этой комнате с того времени, когда я ушел отсюда. И ты изменился Звайн, сильно изме-
Руари опять схватил его за рубашку. — Конечно парень изменился! Ты бросил его. Он не мог жить здесь, один. Ты должен радоваться, что он выжил, и что он не стал ненавидеть тебя за то, что ты бросил его. Ты должен поклясться, что никогда больше не бросишь его снова. Никогда!
Павек хотел бы, чтобы Руари был прав, чтобы он мог бы поклясться любой клятвой, которую только придумает Руари. Он очень хотел этого. Лицо Звайна опять стало безмятежным и доверчивым, предлагая ему начать все сначала. Он очень хотел поверить в искренность мальчика.
— Ты ведь не бросишь меня теперь, Павек? Ты ведь возьмешь меня с собой, да? В то место, о котором говорил Руари? — И тут каждый мускул в теле Павека напрягся: Звайн знает имя Руари. Но ведь ему неоткуда знать его, если только он не запомнил, как Йохан называл его. Так он мог узнать все их имена. Конечно, Руари не имел никакого права решать, не больше, чем он сам. Если уж кто-нибудь в этой норе и может принимать такие решения, так только Акашия.
Акашия. В первый раз с того мгновения, как Звайн вошел в комнату, он взглянул на дальнюю часть комнаты, где он последний раз видел Акашию, сидевшую с совершенно отсутствующим и пустым взглядом.
Но не сейчас.
Она скорчилась на кровати, упершись спиной в грязную стену, ее рот открывался и закрывался, хотя она и не говорила ни слова, а ее руки терзали одеяло, лежавшее перед ней. Йохан и Руари прыгнули мимо него, чтобы помочь ей.
— Что с ней произошло? — спросил Звайн и еще крепче прижался к Павеку, заставляя того остаться на месте, беспомощного. — Не ела ли она Лаг?
Об этой возможности Павек даже не подумал. Экриссар был способен накормить свою жертву отрвленной едой, которая поддерживала жизнь в тех, кого он допрашивал. Но Лаг был таким ядом, который некоторые люди — и отец Звайна, кстати — ели добровольно, пока он не убил их. Но Каши могла бы голодать в тех условиях, в которых она была, и насколько он мог видеть, когда она двигала челюстями, ее язык не был черным.
— Нет, — неопределенно ответил он Звайну, — но с ней случились очень плохие вещи…
— А разве она сама не продавец Лага? — Голос мальчика слегка дрогнул.
Павек взглянул вниз, в широко открытые глаза, в которых бился страх, и внезапно, его подчернутое и даже льстивое обожание стало понятно: мальчик не хотел, чтобы его бросили, еще раз. Он действительно внутренно изменился: он не хотел, чтобы это случилось снова. И даже неизмененную пустоту в норе Звайна, как и его появление сегодня рано утром, можно объяснить. В катакомбах жило, помимо него, много семей, которые знали семью Звайна и могли позаботиться о нем.
— Она разве не продавец Лага? — повторил Звайн. — И кто-нибудь пытался вылечить ее?
— Брось, — Павек обнаружил, что напряжение соскользнуло по его спине вниз, что он взъерошил волосы Звайна и сжимает его узкие плечи с улыбкой на лице — настоящей улыбкой, а не темпларским оскалом, который заставлял пульсировать его шрам. — Она друг.
Держа руку на плечах Звайна, он повел его к кровати, где Йохан и Руари сумели успокоить Акашию и вновь усадить ее. Павеку казалось достаточно вероятно, что после того, как она столько времени пробыла среди незнакомцев, любое чужое лицо могло привести ее на край истерики, но как только она увидит Звайна и поймет, что это просто мальчик, она будет глядеть на него как на друга. Например вид Руари ее сразу успокаивает.
Но еще прежде, чем они подошли к ней, глаза Акашии вонзились в лицо Звайна и она начала плакать. Звайн высвободился из рук Павека и встал позади его мощной фигуры так, чтобы Акашия не могла видеть его.
— Это Лаг! Он! — громко выкрикнул Звайн. — Она видит вещи, которых нет — в точности, как мой отец, когда его глаза буквально пылали.
Вещи, которых нет. Возможно, что Звайн прав. А возможно этот крик вовсе не из-за мальчика. Солнечный свет бьет через слюду в потолке и падает на кровать многочисленными стрелами, а Звайн просто мальчик с теплой улыбкой на лице, когда он улыбается.
— Вы должны завязать ей глаза, пока ей не станет лучше, — сказал Звайн с уверенностью, рожденной опытом. — Так мы делали с моим отцом, пока могли, до тех пор, пока он вообще не перестал видеть нас всех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39