У него же чары какие-то были!
– Думаю, это соборный нож – такой никакими чарами не остановишь. Ему вспороли живот, и все кишки на колени вывалились. Ужас. – За отрывистыми словами она прятала собственный страх и шок, но не совсем успешно. – И чемодан у него забрали. Труп того и гляди заметят.
– Надеюсь, черт подери!
– Надейся лучше, чтобы его не обнаружили, пока ты не сядешь в поезд – иначе констебли всех задержат и начнут проверять документы. Ты очутишься в тюрьме Тенистого Дола и повесишься у себя в камере еще до прибытия туда адвоката Пижмы.
– Чего? С какой это стати я... – Но он уже понял, о чем она говорит. Сердце у него стучало, как дятел под метедрином. – Как это могло случиться?
– Кто бы ни нанял этих ребят, шутки с ним плохи, Тео. Во всей стране не наберется и дюжины соборных ножей – их делают из колдовского стекла, взятого в руинах самого Старого Кургана. Всякому встречному-поперечному их в руки не дают – эти парни работают на какую-то важную шишку.
– Что же мне теперь делать? О Боже, бедняга Руфинус – он, конечно, был идиот, но я поверить не могу, что его больше нет! – Тео вытер лоб. Единственное, что приходило ему на ум – это заорать и удариться бежать по перрону, но эта идея была явно не из удачных. – Как я доберусь до города без него? Я не знаю даже, как он называется, этот город!
Кочерыжка неожиданно разразилась тоненьким, близким к истерике смехом.
– Нет, парниша, ты меня уморишь когда-нибудь. Как называется! Да так и называется – Город. Он у нас один такой. «Поехать в Город» – что ж тут непонятного? – Она зажмурилась и умолкла – могло показаться, что она колеблется между ужасом и трезвым пониманием происходящего. – Мне пожалуй, придется поехать с тобой, как полагаешь? – открыв глаза, спросила она.
– Господи Иисусе! Нет, правда?
– Прекрати поминать это кошмарное имя – вон ту даму в дрожь бросило, а она тебя даже не слышит. И вообще помолчи. – Она слетала куда-то и тут же вернулась. – Эти трое так и ошиваются около чайной. Выходи и двигай к двенадцатому. Лучше с теми, кто идет в ту же сторону. И не вздумай оглядываться!
Мертвый Руфинус успел обмякнуть и смотрел остекленевшими глазами в пол, как будто уронил что-то. На другой конец скамейки села маленькая фея с сумкой на колесах. Пока что она не заметила, в каком состоянии ее сосед, но надолго ли это?
– Ладно, пошли, – сказал Тео. – Инфаркт я и на ходу могу получить.
Лица эльфов, которые еще недавно завораживали его, а последние полчаса оставались незамеченными, текли мимо, как в кошмаре. Вот сейчас кто-то укажет на него и крикнет: «Самозванец!»
Страшнее всего было чувство – нет, уверенность, – что кто-то с блестящим белым лицом идет позади него и вот-вот опустит руку ему на затылок...
– Сказано тебе, не оглядывайся!
Тео уже шел по платформе с группой эльфов своего роста, направляясь к вагонам первого класса, и тут на него словно холодной водой плеснули.
– Господи Боже! Билеты-то у Руфинуса!
– Нет, не у Руфинуса. Я их забрала у него час назад и сунула тебе в куртку – боялась, что этот недотепа их потеряет.
– А я и не заметил.
– Тебе можно весь парламент в карман засунуть, и ты не заметишь, – фыркнула она. – Больше на девок глазей. Теперь повернись и заходи.
В вагоне третьего класса ему открылся настоящий зоопарк. Существа всех форм и размеров сражались за места. По совету Кочерыжки они не стали лезть в давку, прошли в самый конец и стали у двери, среди других пассажиров человеческого роста, но явно более низкого социального положения. Они смерили взглядом наряд Тео и тут же отвернулись. Что бы это значило?
– Почему этот чертов поезд не отправляется? – шепотом спросил он у Кочерыжки. Он чувствовал, что щельники кружат где-то снаружи, как плавники вокруг тонущей лодки. Добежать бы до локомотива, схватить машиниста за шиворот и стучать его башкой о пульт, пока не тронется с места.
Машинист, видно, почуял потенциальную угрозу на расстоянии, и свисток издал долгий вопль.
– Ну, слава Богу, – выдохнул Тео. Миг спустя мимо окон их вагона промелькнули две темные фигуры с мертвенно-бледными лицами. «Сейчас они войдут сюда, – подумал он, – и сердце у меня остановится окончательно», – но они пробежали дальше, к первому классу, расталкивая толпу на платформе. Еще несколько секунд, и поезд отошел от станции. – Они сели все-таки? – спросил Тео. – Или остались?
Кочерыжка пожала плечами, не выражая ни особого счастья, ни уверенности.
Планарные ветры несли его, как невидимый воздушный змей. Бесплотный, он растягивался дальше некуда, до последней частицы живой и нацеленный на свою добычу. Она теперь была близко – иррха чуял ее среди прочих подобных ей существ с легкостью совы, находящей единственное пятнышко теплой жизни в густом подлеске.
Преследование цели на этот раз далось ему непросто: путешествие между двумя планами оказалось труднее, чем ожидал иррха, если понятие «ожидать» применимо к нему, и потребовало напряжения всех его сил. Многое изменилось за те медленные века, что он провел в темных промежуточных пространствах. Иррха устал, насколько это было доступно не знающему устали существу, и досадовал, насколько доступно это существу, лишенному эмоций. Он был так близко к своей добыче, что почти касался ее, но не сумел ее схватить и завершить тем свое жгучее назначение, – это наполняло иррху ощущением, которое он не испытывал так долго, что забыл его и помнил лишь, что оно крайне неприятно.
Ближе, еще ближе... здесь. Он обнаружил точное местонахождение своей цели. Осталось только преодолеть последнюю хрупкую перегородку и воплотиться во что-нибудь, способное передвигаться в этой плоскости, пока добыча не ускользнула опять. В последний раз он сделал неверный выбор – сначала понапрасну израсходовал силы, прогоняя из оболочки ее живого обитателя, а затем обнаружил, что тело сильно повреждено; пришлось потратить ценное время на восполнение недостающих частей кусками других пищащих, теплых мясных созданий. Сейчас добыча совсем близко, и он не вправе позволить себе новых промахов, которые могут повлечь за собой новый провал.
Он сжался, скрутил себя в жгут, пал ниже. Сколько здесь жизни, туманящей ощущения, развившиеся за время пребывания в наиболее холодных и безжизненных измерениях. Но теперь его больше ничто не собьет с курса. Иррха нашел то, что искал, и устремился туда, навстречу взрывной сфере света, красок и звуков.
Корнелия Тысячелистник перебирала свои покупки: летающую игрушку, движимую простыми, но долговечными чарами, куклу-гоблина в традиционном костюме из перьев, бус и стрекозиного крылышка, а также коллекцию спортивных вымпелов с эмблемами ведущих домов и шарфы с узором из бабочек – друзья заверили ее, что все знатные городские господа носят такие – и великое множество других свертков. Она, кажется, потратилась больше, чем рассчитывала, но ничего: до поезда в Ивы еще полчаса, а она уже закупила подарки для всех, кто был в ее списке, для племянницы и ее многочисленных деток. Дома, в их маленькой лесной деревушке, Тенистый считается чуть ли не таким же большим, как сам Город, и там очень расстроились бы, не получив подарка от тети Корнелии, которая ездила на трехсотую встречу выпускниц девичьей академии «Жимолость».
Думая о своих внучатых племянницах, одна из которых собиралась в «Жимолость» на будущий год, Корнелия испытала странное чувство. Неужели уже триста лет прошло с тех пор, как она сама вошла ученицей под эти гулкие своды? Кажется, что все это было совсем недавно.
Укладывая свертки обратно в сумку, она невольно заметила, что неприятный запах около скамьи усилился, и взглянула на эльфа, спавшего на другом конце. Одет хорошо, но никогда не известно, на что эти аристократы способны, особенно молодые. Пьян в стельку скорее всего. Однако спиртным от него не пахло, а пахло чем-то... очень скверным.
Незнакомец повернул к ней голову, открыл глаза, и Корнелия ахнула. С глазами у молодого Цветка было что-то не так – они казались пустыми и тусклыми, почти незрячими.
Цветок шевельнул губами и заговорил так, будто никогда прежде не пользовался речью, а уж куда подевалось произношение, приличествующее его социальному статусу!
– Где-е...
– Простите?
– Где... он? – Пустоглазый потряс головой, словно попытка заговорить совсем его обессилила, и встал. При этом с его колен на плиты перрона шлепнулась какая-то липкая масса.
Какая гадость, подумала Корнелия. Его стошнило – современная молодежь утратила всякое понятие о приличиях. Но при повторном взгляде на это красное месиво и на то, что свисало из-под разорванной рубашки молодого лорда, она подавилась криком и упала в обмороке на скамью.
Иррха, удовлетворившись, видимо, телом Руфинуса нюх-Маргаритки, которое, будучи бесспорно мертвым, сохранило еще некоторую гибкость и не получило серьезных повреждений, медленно двинулся через вокзал станции Тенистой, заталкивая внутренности обратно под одежду.
15
ВЕЛИКАЯ РЯБИНОВАЯ РАВНИНА
Сама Эльфландия устроена еще более странно, чем расположенный витками город, который я назвал Новым Эревоном: она не имеет вообще никакой четкой формы. Когда по ней путешествуешь, ее карта, говоря приблизительно, крутится, как волчок, или претерпевает еще какие-то, непонятные мне, метаморфозы. Эта земля просто отказывается лежать тихо и вести себя как подобает.
– Читаешь?
За струящимися окнами тянулся довольно унылый для Эльфландии пейзаж – холмистые, безлесные луга. Тео, удрученный этим зрелищем, зажатый между странно пахнущими пассажирами третьего класса, пытался сосредоточиться на книге Эйемона. Тот, кто задал ему вопрос, его сосед справа, смахивал на барана – красные глазки воинственно смотрели сквозь спутанную овчину.
– Д-да... читаю.
– А я вот не умею. Так и не выучился. – Баран оскалил длинные желтые зубы – то ли в улыбке, то ли с угрозой.
– Очень жаль.
– Дивлюсь я вам, грамотеям, какие вы умные. – Особого восхищения в его тоне не замечалось. Баран придвинулся еще ближе, дохнув на Тео кислым молоком. – А мы, по-твоему, дураки, да?
– Да нет же...
– Ты думаешь, вот сидит глупый мохнач, да? Оно и неудивительно, с твоим-то воспитанием и всем прочим.
Тео отчаянно хотелось, чтобы Кочерыжка поскорее вернулась из своей разведывательной экспедиции – она отправилась проверять другие вагоны. До этого момента он надеялся избежать неприятностей, если будет помалкивать и сидеть, не поднимая глаз.
– Эй ты, кучерявый, – вмешался эльф более человеческого вида, один из тех немногих, кого Тео определил как пожилых. Одежда на нем была чистая, хотя и поношенная, на лице в глубоких складках лежало нечто, напоминающее загар. Жилистый и сильный, он смотрел на мохнача недобрым взглядом.
– Чего тебе, старикан? – отозвался тот. – Думаешь, если ты на человека похож, то и прав у тебя больше?
– Сходство с человеком тут ни при чем, – сказал другой, напрочь этого сходства лишенный, со шкурой, как у броненосца, и выглядывающей из-под панциря крошечной головкой, – а вот ты нарываешься. Мы еще до Тенистой не успели доехать, а ты уже привязался к какому-то бедняге боггарту – он, мол, твой завтрак опрокинул.
– И опрокинул! Носатый поганец вывернул полную коробку шинкованного сенца!
Тео под этот спор забился в свой угол и поднял повыше тетрадь, чтобы отгородиться от попутчиков.
Эльфландия делится на районы, именуемые полями, и они не всегда остаются одинаковыми. Вернее, сами по себе они одни и те же, но не всегда одинаковы по отношению один к другому – это самое лучшее объяснение, которое я способен дать как читателю, так и себе самому. Иногда кажется, будто области Эльфландии расположены движущимися кольцами – на одной неделе две области граничат друг с другом, а на следующей уже нет. В действительности все обстоит еще сложнее, поскольку четких правил относительно количества и регулярности этого движения не существует. Сегодня попасть в Дубраву из Ивняка или в Рябины из Боярышника нельзя, а завтра Дубрава уже открыта для Ив, в то время как Рябины и Боярышник остаются разобщенными.
Я мало бывал за пределами Города и поэтому нечасто наблюдал подобные явления лично, хотя однажды это случилось и со мной, о чем я расскажу в свое время. Однако я часто слышал разговоры на эту тему – так люди в моем родном мире говорят о погоде, не уточняя, зачем нужно брать с собой зонтик, когда идет дождь; подразумевается, что каждый взрослый, если он не умственно отсталый, и так это знает. «Ольшаник в этом году далеко, – говорят в мире эльфов, – но сейчас там очень красиво. Надо бы собраться и съездить – через несколько дней будем там». А в другое время из тех же самых уст можно услышать: «Вчера вечером я был в Ольшанике».
Тео что-то пощекотало шею, и он замер, думая, что это мохнатая морда человека-барана.
– Щельника нигде не видать, – сообщила ему на ухо Кочерыжка.
– Значит, в поезде его нет? – Тео старался говорить как можно тише. Двое подземных троллей, к его великому облегчению, стояли на платформе, когда поезд отходил от станции. Кочерыжка осматривала вагоны в поисках недостающего.
– Я сказала, что его не видать, а это не совсем одно и то же. Народу в поезде битком – может, он в сортире или еще где. Уж не хочешь ли ты, чтоб я в каждый вонючий сортир тут заглядывала?
– Нет, не хочу. Что дальше делать будем?
– Для начала говори потише, Я стою у самой твоей челюсти и услышу, даже если ты будешь шептать, зато другие ничего не услышат. Что будем делать? В Город поедем, что же еще. Провожу тебя к тем, кто хочет с тобой встретиться, и вернусь к моим старикам.
– Разве тебе не надо им позвонить? Сказать, где ты?
– Не-а. Я большая девочка. Но ты мне напомнил кое о чем. Надо позвонить Пижме и все ему рассказать.
– А как?
– Ведь он же дал тебе говорящую ракушку.
– А, да. У нас это называется «телефон».
– В общем, надо его известить. Должен же клан Маргаритки узнать, что одного из них убили.
– Мы что, отсюда звонить будем? – Тео посмотрел по сторонам. Мохнач молчал, крутя клок своей овчины грязно-серой рукой-копытом и сердито глядя на прервавшего его эльфа. В вагоне сидело около двухсот пассажиров, и очень немногие из них хотя бы отдаленно напоминали людей. У некоторых уши были, как у летучих мышей, и Тео подозревал, что они слышат каждое слово, произносимое им и Кочерыжкой.
– Раз в жизни ты высказал здравую мысль. Когда у нас следующая остановка? – Кочерыжка призадумалась. – До Звездной еще далеко, так что твое место, пожалуй, не пропадет, если ты кой-куда сходишь.
– В туалет, да? Пошли.
Вагон покачивало, и Тео пришлось по пути ухватиться за спинку сиденья – так он полагал, пока не услышал недовольного ворчания: спинка на поверку оказалась шейным щитком чего-то ящерообразного.
– Надо было нам, наверное, сесть во второй класс вместо третьего, – тихо посетовала Кочерыжка, пока Тео пятился, бормоча извинения. – Кого только нынче в поезда не пускают.
Туалет оказался как туалет, если не считать сиденья, очень низкого и широкого, и лесенки, приделанной к стене рядом с раковиной.
– А ты не хочешь зайти? – спросил Тео.
– Я лучше снаружи покараулю.
– Тут задвижка есть. Зайдем вместе. Вдруг Пижма спросит что-то, а я не смогу ответить?
– Я в общественные туалеты с парнями не хожу, – нахмурилась Кочерыжка. – Ходила только с папой, пока маленькая была.
– Эта неделя у нас проходит под девизом «все когда-нибудь делается впервые». Залетай.
Если бы он закрылся здесь с кем-то другим, кроме Кочерыжки, они поместились бы с трудом. Она оторвала кусок полотенца от бумажного рулона, расстелила его на краю раковины, как одеяло для пикника, и уселась.
– Хорошо еще, тут не очень грязно. Некоторые такое за собой оставляют...
– Я знаю, что ты имеешь в виду.
– Не можешь ты этого знать. Ты большой, а я маленькая, и оставленное бывает раз в двадцать больше меня.
– Твоя взяла. – Тео посмотрелся в зеркало. – Хочу смыть эту дрянь, которой Долли меня намазала. С меня уже штукатурка сыплется, а в поезде есть такие же смуглые, как и я.
– Так ведь они-то рабочие.
– Ну и пусть. Здесь каких только нет, никто меня не заметит. Умоюсь, и все тут. – Он исполнил свое намерение, пустив теплую воду, вытерся полотенцем – на ощупь скорее шелковым, чем бумажным – и отскреб остатки белил за ушами и ниже подбородка. Почувствовав себя немного удобнее, он достал из кармана футляр. – Приступим. Достать ее или как? – спросил он, глядя на утопленную в бархате филигранную птичку.
– Просто говори. Вызови Пижму.
– Как вызвать?
– Назови его по имени – Квиллиус.
Тео, поднеся футляр так близко, что золото затуманилось от его дыхания, назвал имя, но ничего не произошло. Он попробовал еще раз. Немного погодя птичка осветилась, как будто ее вынесли на солнце.
– В чем дело? – Фигурка оставалась в футляре, но голос, принадлежавший, бесспорно, Пижме, звучал прямо в ухе у Тео.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
– Думаю, это соборный нож – такой никакими чарами не остановишь. Ему вспороли живот, и все кишки на колени вывалились. Ужас. – За отрывистыми словами она прятала собственный страх и шок, но не совсем успешно. – И чемодан у него забрали. Труп того и гляди заметят.
– Надеюсь, черт подери!
– Надейся лучше, чтобы его не обнаружили, пока ты не сядешь в поезд – иначе констебли всех задержат и начнут проверять документы. Ты очутишься в тюрьме Тенистого Дола и повесишься у себя в камере еще до прибытия туда адвоката Пижмы.
– Чего? С какой это стати я... – Но он уже понял, о чем она говорит. Сердце у него стучало, как дятел под метедрином. – Как это могло случиться?
– Кто бы ни нанял этих ребят, шутки с ним плохи, Тео. Во всей стране не наберется и дюжины соборных ножей – их делают из колдовского стекла, взятого в руинах самого Старого Кургана. Всякому встречному-поперечному их в руки не дают – эти парни работают на какую-то важную шишку.
– Что же мне теперь делать? О Боже, бедняга Руфинус – он, конечно, был идиот, но я поверить не могу, что его больше нет! – Тео вытер лоб. Единственное, что приходило ему на ум – это заорать и удариться бежать по перрону, но эта идея была явно не из удачных. – Как я доберусь до города без него? Я не знаю даже, как он называется, этот город!
Кочерыжка неожиданно разразилась тоненьким, близким к истерике смехом.
– Нет, парниша, ты меня уморишь когда-нибудь. Как называется! Да так и называется – Город. Он у нас один такой. «Поехать в Город» – что ж тут непонятного? – Она зажмурилась и умолкла – могло показаться, что она колеблется между ужасом и трезвым пониманием происходящего. – Мне пожалуй, придется поехать с тобой, как полагаешь? – открыв глаза, спросила она.
– Господи Иисусе! Нет, правда?
– Прекрати поминать это кошмарное имя – вон ту даму в дрожь бросило, а она тебя даже не слышит. И вообще помолчи. – Она слетала куда-то и тут же вернулась. – Эти трое так и ошиваются около чайной. Выходи и двигай к двенадцатому. Лучше с теми, кто идет в ту же сторону. И не вздумай оглядываться!
Мертвый Руфинус успел обмякнуть и смотрел остекленевшими глазами в пол, как будто уронил что-то. На другой конец скамейки села маленькая фея с сумкой на колесах. Пока что она не заметила, в каком состоянии ее сосед, но надолго ли это?
– Ладно, пошли, – сказал Тео. – Инфаркт я и на ходу могу получить.
Лица эльфов, которые еще недавно завораживали его, а последние полчаса оставались незамеченными, текли мимо, как в кошмаре. Вот сейчас кто-то укажет на него и крикнет: «Самозванец!»
Страшнее всего было чувство – нет, уверенность, – что кто-то с блестящим белым лицом идет позади него и вот-вот опустит руку ему на затылок...
– Сказано тебе, не оглядывайся!
Тео уже шел по платформе с группой эльфов своего роста, направляясь к вагонам первого класса, и тут на него словно холодной водой плеснули.
– Господи Боже! Билеты-то у Руфинуса!
– Нет, не у Руфинуса. Я их забрала у него час назад и сунула тебе в куртку – боялась, что этот недотепа их потеряет.
– А я и не заметил.
– Тебе можно весь парламент в карман засунуть, и ты не заметишь, – фыркнула она. – Больше на девок глазей. Теперь повернись и заходи.
В вагоне третьего класса ему открылся настоящий зоопарк. Существа всех форм и размеров сражались за места. По совету Кочерыжки они не стали лезть в давку, прошли в самый конец и стали у двери, среди других пассажиров человеческого роста, но явно более низкого социального положения. Они смерили взглядом наряд Тео и тут же отвернулись. Что бы это значило?
– Почему этот чертов поезд не отправляется? – шепотом спросил он у Кочерыжки. Он чувствовал, что щельники кружат где-то снаружи, как плавники вокруг тонущей лодки. Добежать бы до локомотива, схватить машиниста за шиворот и стучать его башкой о пульт, пока не тронется с места.
Машинист, видно, почуял потенциальную угрозу на расстоянии, и свисток издал долгий вопль.
– Ну, слава Богу, – выдохнул Тео. Миг спустя мимо окон их вагона промелькнули две темные фигуры с мертвенно-бледными лицами. «Сейчас они войдут сюда, – подумал он, – и сердце у меня остановится окончательно», – но они пробежали дальше, к первому классу, расталкивая толпу на платформе. Еще несколько секунд, и поезд отошел от станции. – Они сели все-таки? – спросил Тео. – Или остались?
Кочерыжка пожала плечами, не выражая ни особого счастья, ни уверенности.
Планарные ветры несли его, как невидимый воздушный змей. Бесплотный, он растягивался дальше некуда, до последней частицы живой и нацеленный на свою добычу. Она теперь была близко – иррха чуял ее среди прочих подобных ей существ с легкостью совы, находящей единственное пятнышко теплой жизни в густом подлеске.
Преследование цели на этот раз далось ему непросто: путешествие между двумя планами оказалось труднее, чем ожидал иррха, если понятие «ожидать» применимо к нему, и потребовало напряжения всех его сил. Многое изменилось за те медленные века, что он провел в темных промежуточных пространствах. Иррха устал, насколько это было доступно не знающему устали существу, и досадовал, насколько доступно это существу, лишенному эмоций. Он был так близко к своей добыче, что почти касался ее, но не сумел ее схватить и завершить тем свое жгучее назначение, – это наполняло иррху ощущением, которое он не испытывал так долго, что забыл его и помнил лишь, что оно крайне неприятно.
Ближе, еще ближе... здесь. Он обнаружил точное местонахождение своей цели. Осталось только преодолеть последнюю хрупкую перегородку и воплотиться во что-нибудь, способное передвигаться в этой плоскости, пока добыча не ускользнула опять. В последний раз он сделал неверный выбор – сначала понапрасну израсходовал силы, прогоняя из оболочки ее живого обитателя, а затем обнаружил, что тело сильно повреждено; пришлось потратить ценное время на восполнение недостающих частей кусками других пищащих, теплых мясных созданий. Сейчас добыча совсем близко, и он не вправе позволить себе новых промахов, которые могут повлечь за собой новый провал.
Он сжался, скрутил себя в жгут, пал ниже. Сколько здесь жизни, туманящей ощущения, развившиеся за время пребывания в наиболее холодных и безжизненных измерениях. Но теперь его больше ничто не собьет с курса. Иррха нашел то, что искал, и устремился туда, навстречу взрывной сфере света, красок и звуков.
Корнелия Тысячелистник перебирала свои покупки: летающую игрушку, движимую простыми, но долговечными чарами, куклу-гоблина в традиционном костюме из перьев, бус и стрекозиного крылышка, а также коллекцию спортивных вымпелов с эмблемами ведущих домов и шарфы с узором из бабочек – друзья заверили ее, что все знатные городские господа носят такие – и великое множество других свертков. Она, кажется, потратилась больше, чем рассчитывала, но ничего: до поезда в Ивы еще полчаса, а она уже закупила подарки для всех, кто был в ее списке, для племянницы и ее многочисленных деток. Дома, в их маленькой лесной деревушке, Тенистый считается чуть ли не таким же большим, как сам Город, и там очень расстроились бы, не получив подарка от тети Корнелии, которая ездила на трехсотую встречу выпускниц девичьей академии «Жимолость».
Думая о своих внучатых племянницах, одна из которых собиралась в «Жимолость» на будущий год, Корнелия испытала странное чувство. Неужели уже триста лет прошло с тех пор, как она сама вошла ученицей под эти гулкие своды? Кажется, что все это было совсем недавно.
Укладывая свертки обратно в сумку, она невольно заметила, что неприятный запах около скамьи усилился, и взглянула на эльфа, спавшего на другом конце. Одет хорошо, но никогда не известно, на что эти аристократы способны, особенно молодые. Пьян в стельку скорее всего. Однако спиртным от него не пахло, а пахло чем-то... очень скверным.
Незнакомец повернул к ней голову, открыл глаза, и Корнелия ахнула. С глазами у молодого Цветка было что-то не так – они казались пустыми и тусклыми, почти незрячими.
Цветок шевельнул губами и заговорил так, будто никогда прежде не пользовался речью, а уж куда подевалось произношение, приличествующее его социальному статусу!
– Где-е...
– Простите?
– Где... он? – Пустоглазый потряс головой, словно попытка заговорить совсем его обессилила, и встал. При этом с его колен на плиты перрона шлепнулась какая-то липкая масса.
Какая гадость, подумала Корнелия. Его стошнило – современная молодежь утратила всякое понятие о приличиях. Но при повторном взгляде на это красное месиво и на то, что свисало из-под разорванной рубашки молодого лорда, она подавилась криком и упала в обмороке на скамью.
Иррха, удовлетворившись, видимо, телом Руфинуса нюх-Маргаритки, которое, будучи бесспорно мертвым, сохранило еще некоторую гибкость и не получило серьезных повреждений, медленно двинулся через вокзал станции Тенистой, заталкивая внутренности обратно под одежду.
15
ВЕЛИКАЯ РЯБИНОВАЯ РАВНИНА
Сама Эльфландия устроена еще более странно, чем расположенный витками город, который я назвал Новым Эревоном: она не имеет вообще никакой четкой формы. Когда по ней путешествуешь, ее карта, говоря приблизительно, крутится, как волчок, или претерпевает еще какие-то, непонятные мне, метаморфозы. Эта земля просто отказывается лежать тихо и вести себя как подобает.
– Читаешь?
За струящимися окнами тянулся довольно унылый для Эльфландии пейзаж – холмистые, безлесные луга. Тео, удрученный этим зрелищем, зажатый между странно пахнущими пассажирами третьего класса, пытался сосредоточиться на книге Эйемона. Тот, кто задал ему вопрос, его сосед справа, смахивал на барана – красные глазки воинственно смотрели сквозь спутанную овчину.
– Д-да... читаю.
– А я вот не умею. Так и не выучился. – Баран оскалил длинные желтые зубы – то ли в улыбке, то ли с угрозой.
– Очень жаль.
– Дивлюсь я вам, грамотеям, какие вы умные. – Особого восхищения в его тоне не замечалось. Баран придвинулся еще ближе, дохнув на Тео кислым молоком. – А мы, по-твоему, дураки, да?
– Да нет же...
– Ты думаешь, вот сидит глупый мохнач, да? Оно и неудивительно, с твоим-то воспитанием и всем прочим.
Тео отчаянно хотелось, чтобы Кочерыжка поскорее вернулась из своей разведывательной экспедиции – она отправилась проверять другие вагоны. До этого момента он надеялся избежать неприятностей, если будет помалкивать и сидеть, не поднимая глаз.
– Эй ты, кучерявый, – вмешался эльф более человеческого вида, один из тех немногих, кого Тео определил как пожилых. Одежда на нем была чистая, хотя и поношенная, на лице в глубоких складках лежало нечто, напоминающее загар. Жилистый и сильный, он смотрел на мохнача недобрым взглядом.
– Чего тебе, старикан? – отозвался тот. – Думаешь, если ты на человека похож, то и прав у тебя больше?
– Сходство с человеком тут ни при чем, – сказал другой, напрочь этого сходства лишенный, со шкурой, как у броненосца, и выглядывающей из-под панциря крошечной головкой, – а вот ты нарываешься. Мы еще до Тенистой не успели доехать, а ты уже привязался к какому-то бедняге боггарту – он, мол, твой завтрак опрокинул.
– И опрокинул! Носатый поганец вывернул полную коробку шинкованного сенца!
Тео под этот спор забился в свой угол и поднял повыше тетрадь, чтобы отгородиться от попутчиков.
Эльфландия делится на районы, именуемые полями, и они не всегда остаются одинаковыми. Вернее, сами по себе они одни и те же, но не всегда одинаковы по отношению один к другому – это самое лучшее объяснение, которое я способен дать как читателю, так и себе самому. Иногда кажется, будто области Эльфландии расположены движущимися кольцами – на одной неделе две области граничат друг с другом, а на следующей уже нет. В действительности все обстоит еще сложнее, поскольку четких правил относительно количества и регулярности этого движения не существует. Сегодня попасть в Дубраву из Ивняка или в Рябины из Боярышника нельзя, а завтра Дубрава уже открыта для Ив, в то время как Рябины и Боярышник остаются разобщенными.
Я мало бывал за пределами Города и поэтому нечасто наблюдал подобные явления лично, хотя однажды это случилось и со мной, о чем я расскажу в свое время. Однако я часто слышал разговоры на эту тему – так люди в моем родном мире говорят о погоде, не уточняя, зачем нужно брать с собой зонтик, когда идет дождь; подразумевается, что каждый взрослый, если он не умственно отсталый, и так это знает. «Ольшаник в этом году далеко, – говорят в мире эльфов, – но сейчас там очень красиво. Надо бы собраться и съездить – через несколько дней будем там». А в другое время из тех же самых уст можно услышать: «Вчера вечером я был в Ольшанике».
Тео что-то пощекотало шею, и он замер, думая, что это мохнатая морда человека-барана.
– Щельника нигде не видать, – сообщила ему на ухо Кочерыжка.
– Значит, в поезде его нет? – Тео старался говорить как можно тише. Двое подземных троллей, к его великому облегчению, стояли на платформе, когда поезд отходил от станции. Кочерыжка осматривала вагоны в поисках недостающего.
– Я сказала, что его не видать, а это не совсем одно и то же. Народу в поезде битком – может, он в сортире или еще где. Уж не хочешь ли ты, чтоб я в каждый вонючий сортир тут заглядывала?
– Нет, не хочу. Что дальше делать будем?
– Для начала говори потише, Я стою у самой твоей челюсти и услышу, даже если ты будешь шептать, зато другие ничего не услышат. Что будем делать? В Город поедем, что же еще. Провожу тебя к тем, кто хочет с тобой встретиться, и вернусь к моим старикам.
– Разве тебе не надо им позвонить? Сказать, где ты?
– Не-а. Я большая девочка. Но ты мне напомнил кое о чем. Надо позвонить Пижме и все ему рассказать.
– А как?
– Ведь он же дал тебе говорящую ракушку.
– А, да. У нас это называется «телефон».
– В общем, надо его известить. Должен же клан Маргаритки узнать, что одного из них убили.
– Мы что, отсюда звонить будем? – Тео посмотрел по сторонам. Мохнач молчал, крутя клок своей овчины грязно-серой рукой-копытом и сердито глядя на прервавшего его эльфа. В вагоне сидело около двухсот пассажиров, и очень немногие из них хотя бы отдаленно напоминали людей. У некоторых уши были, как у летучих мышей, и Тео подозревал, что они слышат каждое слово, произносимое им и Кочерыжкой.
– Раз в жизни ты высказал здравую мысль. Когда у нас следующая остановка? – Кочерыжка призадумалась. – До Звездной еще далеко, так что твое место, пожалуй, не пропадет, если ты кой-куда сходишь.
– В туалет, да? Пошли.
Вагон покачивало, и Тео пришлось по пути ухватиться за спинку сиденья – так он полагал, пока не услышал недовольного ворчания: спинка на поверку оказалась шейным щитком чего-то ящерообразного.
– Надо было нам, наверное, сесть во второй класс вместо третьего, – тихо посетовала Кочерыжка, пока Тео пятился, бормоча извинения. – Кого только нынче в поезда не пускают.
Туалет оказался как туалет, если не считать сиденья, очень низкого и широкого, и лесенки, приделанной к стене рядом с раковиной.
– А ты не хочешь зайти? – спросил Тео.
– Я лучше снаружи покараулю.
– Тут задвижка есть. Зайдем вместе. Вдруг Пижма спросит что-то, а я не смогу ответить?
– Я в общественные туалеты с парнями не хожу, – нахмурилась Кочерыжка. – Ходила только с папой, пока маленькая была.
– Эта неделя у нас проходит под девизом «все когда-нибудь делается впервые». Залетай.
Если бы он закрылся здесь с кем-то другим, кроме Кочерыжки, они поместились бы с трудом. Она оторвала кусок полотенца от бумажного рулона, расстелила его на краю раковины, как одеяло для пикника, и уселась.
– Хорошо еще, тут не очень грязно. Некоторые такое за собой оставляют...
– Я знаю, что ты имеешь в виду.
– Не можешь ты этого знать. Ты большой, а я маленькая, и оставленное бывает раз в двадцать больше меня.
– Твоя взяла. – Тео посмотрелся в зеркало. – Хочу смыть эту дрянь, которой Долли меня намазала. С меня уже штукатурка сыплется, а в поезде есть такие же смуглые, как и я.
– Так ведь они-то рабочие.
– Ну и пусть. Здесь каких только нет, никто меня не заметит. Умоюсь, и все тут. – Он исполнил свое намерение, пустив теплую воду, вытерся полотенцем – на ощупь скорее шелковым, чем бумажным – и отскреб остатки белил за ушами и ниже подбородка. Почувствовав себя немного удобнее, он достал из кармана футляр. – Приступим. Достать ее или как? – спросил он, глядя на утопленную в бархате филигранную птичку.
– Просто говори. Вызови Пижму.
– Как вызвать?
– Назови его по имени – Квиллиус.
Тео, поднеся футляр так близко, что золото затуманилось от его дыхания, назвал имя, но ничего не произошло. Он попробовал еще раз. Немного погодя птичка осветилась, как будто ее вынесли на солнце.
– В чем дело? – Фигурка оставалась в футляре, но голос, принадлежавший, бесспорно, Пижме, звучал прямо в ухе у Тео.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74