- Я тебя вижу! - Он поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза - ощущение было такое, будто неожиданно передо мной оказался совсем другой человек. - А этот когда-то был Джоном Гайером, - проговорил он странно мертвым, монотонным голосом.
- Доктор Гайер, я хотел бы с вами поговорить.
Я протянул ему руку для пожатия, но он просто уставился на нее.
- Роззззв… - изумился он, и голос его снова стал пронзительным и скрипучим. - Хорошенький. Споешь со мной сегодня ночью?
- Спасибо, Джон. Ценю ваш комплимент, но я женат. - Я убрал руку. - Джон, вы меня понимаете?
Он дико улыбнулся, склонив голову набок: - Я понимаю вас абсолютно отчетливо. Это вы не понимаете, верно?
Он погладил голову. Перьеобразные завитки на ней мелко задрожали.
- Верно, не понимаю. Но хотел бы понять. Объясните мне.
Он рассмеялся пугающим смехом сумасшедшего, который то затихал, то усиливался.
- Пожалуйста, - настаивал я.
Оборвав смех, он искоса взглянул на меня и покачал головой. У него снова вырвался смешок, похожий на рыдание.
- Ты не можешь видеть то, что вижу я. Ты не поймешь.
- А вы объясните, - продолжал настаивать я.
Он не ответил, снова занявшись своим пенисом. Он изучал его - оттягивал крайнюю плоть, слюнявил палец, трогал им головку и пробовал палец на вкус.
Я похлопал себя по карманам, поискал, чем бы его отвлечь. Шоколад? Да! Остатки от плитки «Херши», кусочек свадебного подарка капитана Харбо. Я отломил квадратик и положил его на пол.
Он долго смотрел на него, пристально, изучающе, явно узнавая шоколад. Наконец потянулся и взял. Поднес к носу и стал шумно обнюхивать. Потом неожиданно рассмеялся, упал на спину, по-прежнему держа кусочек шоколада перед носом, и лежа продолжал вдыхать его аромат.
- Да, да, да… - Он бросил его в рот и долго сосал, постанывая и катаясь по полу клетки. Потом внезапно снова сел. - Еще! - потребовал он, протянув руку Я покачал головой: - Нет, больше не дам. Сначала расскажите мне.
- Линии червей! - Он указал на меня. - У тебя нет линий червей. Ты не можешь говорить. Ты не можешь слушать. Ты весь блестишь, но не можешь видеть! Вырасти линии червей, и мы будем разговаривать. Мы будем обниматься, целоваться, петь вместе. Мы будем делать детей. Дай мне мой шоколад.
- Линии червей? Расскажите мне о линиях червей. Он стал ребячливым.
- Тебе это не понравится, - пропел он. И сказал еще что-то. Что-то пурпурное и - алое. Слов я не понял, но язык узнал.
Я разглядывал его еще некоторое время. Хотелось понаблюдать его в динамике, но меня ждали дела, которые не терпели отлагательства. Когда мы вернемся, я попрошусь в группу по изучению Гайера. Он знает.
И я тоже хотел это знать. Больше всего на свете.
Внезапно в голову пришла кошмарная мысль: единственный реальный путь узнать то, что знает Гайер, - стать таким же, как он. С линиями червей. С перьями. С красной шерстью. И возможно, пребывающим все время в хторранских галлюцинациях.
Но я и так был достаточно сумасшедшим и не испытывал большого желания стать еще ненормальнее. Если бы только существовал какой-нибудь способ общаться с Гайером на человеческом языке. Я вспомнил Флетчер и ее стадо. Возможно, у нее есть какие-нибудь идеи. Если ничто не поможет, мы могли бы сломать Гайеру руку и посмотреть, что изменится.
Я встал, почувствовав, как хрустнули мои колени. Гайер снова развел руки, демонстрируя мне свою заросшую грудь.
- Блестящий, блестящий! - засмеялся он, словно греясь в лучах яркого солнца.
Я печально вздохнул и вышел. Когда-то этот человек был умницей. Теперь он годился только для зоопарка.
«Горячее кресло», передача от 3 апреля (окончание):
РОБИНСОН… Хорошо, значит, вы хотите сказать, что если человек с вами не согласен, то он просто не понимает, о чем говорит, так? Тогда вы самонадеянны - и даже больше, чем я думал.
ФОРМАН. Нет, вы явно не хотите меня понять, Джон. Там, где есть несогласие, имеется информация, которая остается неизвестной либо одной, либо другой, либо обеим сторонам. Несогласие, чего бы оно ни касалось, как сигнальный флаг - он показывает, что знаний в данной области пока недостаточно. Несогласие возникает тогда, когда чья-нибудь вера оказывается под угрозой. Например, сейчас, в нашей дискуссии, вашей системе убеждений угрожают информация и идеи, которые ей противоречат, и вы демонстрируете нежелание согласиться. Это не совсем совпадает с несогласием, но в вашем случае приводит к тем же результатам.
РОБИНСОН. Да, да, да. Но что общего это имеет с демократией?
ФОРМАН. Все. Демократия работает только тогда, когда население образованно и информированно. Настоящая просветленность возможна только в том случае, если население образованно и информированно. Хотите - верьте, хотите - нет, но мы с вами на одной стороне.
РОБИНСОН. Образовано и информировано кем? В том-то и вопрос. Кто контролирует этот ваш так называемый круг идей?
ФОРМАН. А кто контролирует экологию Земли? Кто контролирует любую экологию? Все и никто. Вы не можете контролировать экологию, вы в ней живете - либо ответственно, либо безответственно. То же самое верно и для экологии идей. Раз вы носитель идеи, значит, вы участник.
РОБИНСОН. Экология идей?
ФОРМАН. Абсолютно верно. Любая идея - как живое существо. Она бывает большой, маленькой, молодой, старой, ядовитой и опасной, успокоительной и спасительной, сильной и бессильной. - Некоторые машины летического интеллекта моделировали экологию идей и получили очень забавную картину. Идеи, вызывающие согласие, - травоядные, в основном не причиняющие вреда. Идеи, которые вызывают несогласие, - хищники, которые черпают свою силу у травоядных идей. Они вызывают распри, страх, панику. Экология идей приводит к экологии действий. Идеи не могут существовать сами по себе, они - выражение более крупных процессов. Точно так же, как не существует одной коровы, не существует и одной идеи. Все связано со всем, поэтому, кстати, не существует секретов.
РОБИНСОН. Другими словами, вы считаете несогласие стаей гиен, пожирающих стадо газелей?
ФОРМАН. Если судить по вам, то это выглядит именно так.
РОБИНСОН. И еще я говорил, что несогласие - это один из путей, с помощью которого можно установить истину.
ФОРМАН. Согласен. Вы правы. В экологии идей все время появляются новые идеи, и мы постоянно подвергаем их проверке. Некоторые из новых идей оказываются недостаточно сильными и отмирают. Другие приспосабливаются, растут, эволюционируют, выживают и укрепляют всю экологию. Процесс притирания идей друг к другу в точности напоминает притирку людей - так получаются новые люди и новые идеи.
РОБИНСОН. Итак, позвольте мне сказать то же самое, только напрямую. Вы не занимаетесь промыванием мозгов ни с президентом, ни с Конгрессом, ни с армией. У вас нет ни тайного плана, ни тайной группы. Вы просто добренький старенький философ с сердцем из чистого золота, который делает все это из огромной любви к человечеству, я прав?
ФОРМАН (улыбается). Что ж, можно сказать и так.
РОБИНСОН. Ну, а если честно - я вам не верю. И не думаю, что вы заслуживаете права на ответственность.
ФОРМАН. Согласен с вами. Я не заслуживаю права на ответственность. И не знаю, заслуживает ли его кто-нибудь из нас. Но все равно остается работа, которую необходимо делать, и пока не пришел кто-нибудь лучше меня, нам друг от друга никуда ни деться. Так что давайте просто работать.
В более крупных гнездах часто обнаруживаются скопления медузосвинеи численностью в тысячи особей, которые проедают себе путь сквозь самую плотную почву и глину. Их настойчивость - или неразумие - простирается до того, что они пытаются грызть даже скальные основания. И если дать им достаточно времени, то они вполне могут пройти сквозь камень; их зубы так же тверды и остры, как у тысяченожек. Размеры медузосвинеи колеблются от трех сантиметров до трех метров, но, как правило, они достигают тридцати сантиметров.
«Красная книга» (Выпуск 22. 19а)
35 ПОСЛЕДНИЙ ЗВОНОК
Честность - вроде надутого шарика. Не важно, из какой он резины. Если есть дырочка, воздух все равно выходит.
Соломон Краткий

Мы почти дотянули.
С севера, от Юана Молоко, с ревом принеслись вертушки и закружили вокруг нас, как хищные драконы. Снизив скорость до нашей, они по очереди заходили сверху и опускали на верхнюю фузовую палубу офом-ные связки баллонов высокого давления. Аварийные команды посменно работали круглые сутки, отчаянно пытаясь залатать наши газовые емкости и поддержать в них давление. Они постоянно опрыскивали их герметикой, чтобы мы не рухнули на страшные джунгли, зараженные червями. Весь корабль провонял химикатами. Жигалки были повсюду. Все ходили в противомоскитных сетках и спали урывками, когда удавалось, прямо на полу. На наших лицах застыла паника.
Аварийные команды не успевали. Один из газовых баллонов лопнул - просто разлетелся в клочья, - мне даже показалось, что корабль нырнул. Самишима и его команда заменили баллон и уже заполняли его газом. Они собирались заменить по очереди все баллоны, прежде чем те лопнут. Вертушки все время с ревом кружились вокруг нас. Каждые пятнадцать минут прибывал новый вертолете партией гелия или новой стационарной емкостью для газа. Баллоны и резервуары загружались на платформу в кормовой части наружной палубы и немедленно отправлялись вниз для подключения к корабельным емкостям. Все передвигались только бегом.
Зигель и его отделение работали не разгибаясь. Им помогали адъютанты, чьи терминалы давно полетели за борт. Даже бразильцы работали наравне со всеми, таская баллоны и толкая резервуары с гелием.
От самолетов мы тоже избавились, отослав их вперед в Юана Молоко с пилотом и одним грудным ребенком на каждом. Мы постоянно запускали птиц-шпионов. Зигель и Лопец разряжали запасное оружие, включали механизм самоуничтожения и сталкивали в люк. Меня это беспокоило: ведь если дирижабль упадет, оружие может нам понадобиться.
Мы с Шоном и еще парой стюардов проверяли корабль, выискивая, что бы еще выбросить. Мы скатали резиновое покрытие спортивной дорожки для бега. Выломали оконные рамы на наблюдательной палубе. Сняли с петель двери, развинтили стенные шкафы. Выкинули емкости для отходов, два агрегата для очистки воды. Разгромили камбуз - вниз, в зеленое море листвы, полетели плиты, раковины, холодильники и морозильники, кухонные комбайны. Все. Без исключения. Пару дней прекрасно можно прожить на свежих фруктах, салатах и бутербродах с арахисовым маслом. Мы не могли позволить кораблю затонуть…
И все-таки мы тонули.
Земля с каждым часом все приближалась, словно притягивая нас. Мы пролетали над холмами к северу от Япуры, почти касаясь их брюхом дирижабля. Преодолеть их нам уже было не под силу. Поэтому мы избавлялись от всего, от чего только можно.
Мы посылали людей на верхнюю палубу, и их забирали вертушки - по шесть человек зараз. Сначала детей, потом бразильцев, потом наиболее ценных ученых. Лиз отказалась покидать судно, я тоже. Шрайбер пришлось остаться с Гайером. Доктора Майер мы усадили в вертушку под дулом пистолета. Она вылезла с другой стороны и отправилась работать дальше.
Мы разобрали медицинский трюм, выбросили операционные столы, сняли диагностические приборы и спихнули их вниз, взглянув напоследок, как они кувыркаются в воздухе. Где только можно, снималось покрытие пола, потолочные панели и вентиляционные трубы. Отвинчивали агрегаты воздушных кондиционеров и сбрасывали их на деревья. Канцелярские шкафы. Сейфы. Машинки для уничтожения документов. Шифровальные машины. Столы для заседаний. Канцелярские столы. Портьеры. Картины. Стеклянные перегородки. Телевизоры. Всю корабельную библиотеку. Все книги. Все диски и записи. Сокровища истории, литературы и науки. Все знания мира. Дублирующие компьютеры. Люди избавлялись от своих личных вещей. Я тоже вынул запасную память из записной книжки и выбросил прибор в окно. Еще за один килограмм можно больше не беспокоиться.
- Проклятый корабль, - ругался Шон. - Все здесь такое легкое, что придется выбросить две трети, чтобы остаться в воздухе.
Судовой винный погреб. Нам пришлось запереть Фей-ста и дать ему снотворного. Он хотел выпрыгнуть следом за своими «Монтраше» и «Мутон Кадет». У нас появился соблазн не удерживать его - он весил добрых девяносто килограммов, - - но капитан Харбо никогда не простила бы нам этого, и его отправили на ближайшей вертушке.
Земля все приближалась. Нейтральной плавучести в воздухе не бывает. Чем дальше мы плыли к северу, тем выше поднимались холмы. Скоро наш воздушный корабль превратится в огромное розовое покрывало, ползущее по бразильским горам.
Под нами все еще были черви. Мы замечали их то здесь, то там - проламывающихся сквозь зелень, щебечущих и поющих, зовущих нас и пытающихся слиться с нами. Когда мы врежемся в землю, они навалятся скопом.
Запищал мой телефон. Звонила Лиз. Капитан Харбо приказала нам покинуть корабль со следующей вертушкой.
- Встречаемся в главном салоне; я беру с собой последние бортовые журналы экспедиции, включая то, чего мы не передавали. Поможешь мне отнести их на верхнюю палубу.
- Уже бегу…
И тут вся эта штука начала падать.
Большую часть питательных веществ медузосвиньи извлекают из почвы, когда она проходит сквозь их тело; стадо медузосвиней может пробивать несколько метров туннеля в сутки. В то время как отдельные особи в слизневом комке могут перемещаться назад, чтобы отдохнуть, поспать, переварить пищу, все стадо остается активным. Секрет, выделяемый медузосвиньями, склеивает почву в плотное внутреннее покрытие туннеля. Это покрытие богато питательными веществами для хторранских растительных форм, которые неизбежно появляются следом за строителями туннеля.
«Красная книга» (Выпуск 22. 19а)
36 ПАДЕНИЕ
В тираже обязательно найдется очепятка, которую пропустили в корректуре.
Соломон Краткий

Все началось со скольжения, словно «Иеронима Босха» потянули вбок. Кто-то выкрикивал бесполезные уже приказы, кто-то просто кричал: «Нет, нет, нет», - отрицая реальность происходящего, как будто одного желания и силы легких было достаточно, чтобы удержать судно в воздухе.
Пол накренился - сначала совсем немного, но все-таки заметно, потом крен продолжал нарастать - все и вся поехало по полу трюма; судно переворачивалось под нашей тяжестью. Мы слышали, как хрустит и ломается что-то твердое, а потом откуда-то с кормы донесся грохот. Звук был не очень громкий и даже не резкий, но прозвучал на страшной, низкой ноте, которую слышишь скорее костями, а не ушами, - как будто кто-то извлек из мирового гонга одну-единственную глубинную ноту и ее вибрирующее эхо распухло в наших душах комом страха. Однако звук не затих - напротив, он разрастался все шире и шире, становился все громче и громче, и наконец первоначальный парализующий удар окончательно растворился во все затопляющей какофонии других звуков и хруста, доносящегося снизу Грохот все продолжался и продолжался, он длился целую вечность. Мое сердце падало вместе с кораблем. Я карабкался, стараясь за что-нибудь ухватиться…
Звуки - о, какие страшные звуки! Сначала тихий хруст где-то вдалеке, но, как и обманчиво мягкий первый удар, хруст не прекращался. Он становился все сильнее и сильнее, все ближе и ближе. Мы почти ощущали, как он продирается вперед по телу дирижабля и накатывается на нас огромной дребезжащей волной разрушения.
Звук состоял из множества оттенков, и каждый был страшен: звон бьющегося стекла, скрип и скрежет металла - огромные фермы опор гнулись и перекручивались, когда воздушное судно, словно покалеченное облако, обрушилось на верхушки деревьев. Оболочка огромных газовых баллонов лопалась и разъезжалась, пластиковое полотно с треском рвалось на куски и стелилось простынями на ветвях; все внутри корабля подернулось рябью и покорежилось. Снизу доносились протестующие вскрики джунглей - треск ломающихся веток и рев огромного леса - - его медленно пригибали к земле, а он, сопротивляясь, хрустел, трещал, ломался, валился наземь под невероятной и безжалостной тяжестью гигантского корабля, входящего в последнюю страшную гавань на вечный покой.
Мы по-прежнему продолжали спускаться. Пронзительно скрежетал гнущийся металл. Взвизгивали перед смертью деревья. Все вокруг трещало. Полы заскрипели, пошли волнами, вспучились и начали лопаться с неожиданно громкими хлопками, когда панели вылетали из рам. Они кувырком катились по межпалубному пространству - одна настигла Клейтона Джонса, разрезав его чуть ли не пополам. Кровь хлынула потоком.
А затем корабль действительно накренился. Он лениво повалился на бок, и все быстро поехало к ставшему теперь левым борту: оставшиеся несколько кресел, столов и ящики с оборудованием, продовольствием и приборами, которые нам были еще нужны. Растерзанный тигр, царапаясь и раскорячившись между крышками двух ящиков, перевернулся на ноги и начал отчаянно карабкаться наверх, все время испуская механические стоны - точь-в-точь крики раненой лошади.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70