«Что она в нем нашла? Как ей удастся все уладить на этот раз? Почему она не может держать его в узде?» Каждый раз, когда ты взрывался, ты привлекал к себе внимание, а это привлекало внимание ко мне. Все начинали удивляться: «Неужели она собирается защищать его снова?» Ты подрывал мой авторитет. Нет. Ты подорвал его. Разрушил. Все, ради чего мне пришлось работать столько времени, вся моя карьера - все пошло псу под хвост, Джим.
Ее слова ложились как кирпичи, тяжелые сгустки боли, которые она клала один на другой, медленно, основательно. Я чувствовал себя как тот человек из рассказа Эдгара Аллана По, которого заживо замуровали. Только в моей стене кирпичи были отлиты из душевной муки.
- Ты превратился в испорченного ребенка, потому что знал: твоя мамочка всегда готова таскать для тебя каштаны из огня. Но каждый раз, занимаясь этим, я теряла еще одну частичку своего авторитета, потом еще и еще, пока мне вообще не перестали доверять. Больше не осталось никого, к кому бы я могла обратиться за помощью. Я - банкрот. Я не имею авторитета. Ты разрушал не только себя, Джим, - ты утянул на дно и меня. Известно ли тебе, до чего ты достукался? Нам едва не прикрыли операцию «Ночной кошмар» только из-за того, что ты был в ней офицером по науке. Я была вынуждена заменить тебя. Тебя спасло только то, что ты написал инструкции по заражению, - иначе тебя просто вышвырнули бы вон.
И самое поганое то, что об этом знают все. Это больше ни для кого не секрет, Джим. Ты - открытая книга. Ты и я - мы вместе развлекаем окружающих мыльной оперой. Все сплетничают насчет нас. Мне это ненавистно. Я не желаю, чтобы посторонние обсуждали подробности моей личной жизни. Не хочу, чтобы кто-то знал, с кем я сплю, когда и чем занимаюсь в постели. Не хочу, чтобы за мной подсматривали. Я хочу вернуть себе право на частную жизнь.
Если раньше она стояла, скрестив руки на груди и опираясь о стену прямой спиной, то теперь безнадежно сгорбилась, опустив руки.
- Мы даже не захватывающая драма, Джим, а просто очередная дурацкая комедия, годная на то, чтобы посмотреть и забыть. Эти люди готовились к операции почти два года, а твоя мелочная выходка едва не смыла весь их труд в унитаз. Они настолько злы, Джим, что тебе нет нужды выпрыгивать из окна. Тебя вышвырнут из него. Разве ты не заметил, что до сих пор никто не сказал тебе ни слова? Даже не кивнул в знак приветствия. Тебя избегают. Даже если я и попытаюсь найти какой- нибудь выход, чтобы оставить тебя, то все равно не смогу. Если я предложу этим людям уважать тебя, они рассмеются мне в лицо, и я потеряю остатки авторитета и способность руководить. Я не в том положении, чтобы командовать.
Ее глаза были невероятно печальными. А потом наступило худшее из всего, и это меня чуть не убило. Лучше уж оказаться голым на дне ада, чем услышать ее слова.
- Мне следовало подать в отставку. Но если бы я это сделала, операцию наверняка отменили бы. Поэтому я долго думала и решила, что ты обходишься мне чересчур дорого. Я больше не могу себе этого позволить. Да, ты здесь, и я даже не могу избавиться от тебя. Но я не хочу этого. Правда, не хочу. Я хочу заниматься своим делом.
Я хочу разделаться с операцией и вернуться домой. Если президент меня отпустит, я улечу на «Луну» или на один из «Лагранжей». Сейчас и Л-4 и Л-5 снова открыты. Там хотят создать генетические заповедники. - Лиз с тяжкой покорностью покачала головой. - По запасному варианту, если дело обернется еще хуже, человечество закончит свое существование там. В космосе. Изгнанное с родной планеты. Но, по крайней мере, хоть кто-то выживет. - А потом она добавила таким тихим голосом, что мне пришлось напрячься, чтобы расслышать: - Мне, правда, все равно, выживу я или нет. Мне просто хочется куда-нибудь уехать, где я смогу работать, не мучаясь так сильно.
Несмотря на причиненную мне боль, я не мог не пожалеть Лиз. Мне хотелось подойти к ней, упасть на колени и вымаливать прощение. Я хотел…
Хотя не важно, чего я хотел. Мои желания не имели никакого значения. Я утонул в кресле, закрыв лицо руками. Поправить ничего нельзя. Что бы я сейчас ни сделал, это только усугубит ситуацию.
А потом она удивила меня, испустив вопль такой душевной муки, что я вскочил как ужаленный и ошеломленно уставился на нее. Лиз медленно сползала по стене, пока не оказалась на полу, прижав колени к груди и безвольно свесив руки, потерянная и сломленная. Подняв лицо к потолку, она издала долгий стон отчаяния.
- Наша экспедиция - только потеря времени, - простонала она. - Мы проигрываем войну. Уже проиграли. Ты еще не знаешь. Никто не знает. Доктор Зимф сказала об этом президенту только на прошлой неделе. Хтор-ранское заражение достигнет критической биомассы меньше чем через тридцать шесть месяцев. Может быть, даже быстрее. С этого момента мы перестанем контролировать очаги заражения и будем удерживать островки безопасности. Видел последние карты? Даже самые маленькие розовые пятна не исчезают. Пропадают зеленые. Мы проигрываем. Умираем. Все оказалось правдой. То, о чем нас предупреждали. Все это происходит - шаг за ужасным шагом. Ни ты, ни я, ни кто другой уже не в силах это остановить. О боже, как я боюсь. Я не хочу жить, как живем мы, и не хочу умирать. Я не хочу больше находиться здесь и не хочу быть собой. Все эти храбрые молодые мужчины и женщины, эти славные добрые дети - все ждут от меня воодушевления. Я так устала лгать и притворяться…
Неожиданно она посмотрела на меня: - Скажи что-нибудь.
Я не пошевелился, даже не поднял глаз. - - Джим, скажи что-нибудь. Какую- нибудь глупость. Все равно что. Одну вещь я любила в тебе - ты никогда не сдавался. У тебя всегда находились слова, больше всего нужные в данный момент. Скажи сейчас что-нибудь.
Я встал.
- Не могу. Если ты сдаешься, то и я тоже. Ты была единственным, что до сих пор поддерживало меня. - Я прошел в свою комнату и закрыл за собой дверь. Бросился ничком на кровать и уставился в наклонное окно на отливающее красным море внизу.
Теперь давайте подойдем к тому же вопросу с другой стороны, Хторранская колонизация на первой стадии должна была развиваться скрытно. Мы уже доказали, что не замечали ее присутствия годами, и это дало ей время, необходимое для кормежки, роста, воспроизводства, укрепления своих позиций, распространения и подготовки к следующим ста-диям развития без каких-либо прямых или опосредованных воздействий на компоненты земной экологии.
Следовательно, первая стадия хторранской колонизации должна была происходить на биологической арене, легкодоступной, простой и не бросающейся в глаза.
Давайте поищем такую арену биологической активности - какой-нибудь простой природный процесс, который происходит повсюду и всегда; процесс, в который легко могла внедриться чуждая экология, потому что он является самым нижним звеном в пищевой цепи. Как называется такой процесс?
Его называют гниением.
«Красная книга» (Выпуск 22. 19А)
34 ПОСЛЕ НАКОВАЛЬНИ
Многое можно сказать в пользу того, чтобы мужчина думал своим членом. Средний пенис гораздо более стоек в своих желаниях, чем средний мужчина.
Соломон Краткий
Я проснулся, словно от толчка.
- А?
Стук в дверь повторился.
- Джим!
- Уходи.
Вместо этого дверь открылась. Лиз встала на пороге, но в комнату не вошла. Я перекатился на живот и уставился в окно.
- Что? - громко спросил я.
- Ничего.
Ее голос звучал странно. Страннее, чем обычно.
- Что, забыла повернуть нож?
- Джим, не надо, пожалуйста.
Я перевернулся на спину и посмотрел на нее. Лучи заходящего солнца косо пронизывали комнату и обливали Лиз золотым светом. Ее волосы блестели, как расплавленная медь, а кожа светилась изнутри, она вся излучала ангельское сияние. Мне было больно даже просто глядеть на нее.
- Что тебе надо?
- Не знаю.
Долго, мучительно долго тянулось время, а она все стояла, растерянная и смущенная. Ее взгляд блуждал по комнате. Сначала он остановился на дальнем окне, потом перешел на потолок, скользнул вниз по стене, на самый наикратчайший момент задержался на мне и снова быстро уплыл в сторону.
- Мне просто не хочется быть одной. Я пожал плечами.
- Мое общество лучше, чем одиночество? Я должен расценивать это как комплимент?
- Джим, при желании ты можешь быть невероятно добрым и сострадательным.
- После всего, что ты наговорила, мне кажется, ты ищешь сострадания не по тому адресу. Хватит и вибратора.
Она вздрогнула, но, надо отдать ей должное, устояла.
- Я вовсе не хотела сделать тебе больно.
- Нет, хотела. Ты хотела поквитаться со мной. Я много раз делал тебе больно. Ты копила все свои обиды, а потом извергла на меня Везувий. Я был слеп, как крот. Все сказанное тобой - правда, я заслужил твой гнев. Но не отрицай, Лиз, ты хотела побольнее уязвить меня, отомстить за свою боль. И ты преуспела в этом. Так больно меня еще ни разу не били. Так что, пожалуйста, уйди и оставь меня в покое…
- Мне страшно. Я одинока. Мне надо за кого-нибудь держаться. И ты единственный человек… - Она дошла до середины комнаты и остановилась.
Я сел и уставился на нее в упор.
- Не верю. И это ты заявляешь, что я занимаюсь саморазрушением? Что здесь, черт возьми, происходит? Только недавно ты говорила, что больше не хочешь меня видеть. Говорила о каких-то обидах, настолько оскорбительных, что ты их никогда не простишь и не забудешь. Вот что ты мне говорила.
Я резко вскинул руку, чтобы удержать ее от ответа - а себя от дальнейших слов.
Чем я занимаюсь? Больше всего на свете мне хотелось оказаться в объятиях Лиз Тирелли… в постели Лиз Тирелли. Мне нравилось смотреть в ее глаза. Я любил смешить ее. Любил, когда она ловила ртом воздух, охала и хихикала. Так какого дьявола я так груб с ней?
- Что? - спросила она.
Я покачал головой, не в силах говорить. Невысказанные слова застряли в горле. Я с трудом сглотнул, закашлялся и стал бить себя по груди. Лиз быстро прошла к бару и, вернувшись со стаканом пузырящейся холодной минералки, насильно всунула его в мою руку и осторожно поднесла ее к моим губам. Я не мог отказаться и выпил воду, даже не почувствовав вкуса. Она продрала мне горло, как сырой песок, но после этого я снова мог говорить. Поставил стакан на стол рядом с кроватью и поднял на нее глаза.
- Не надо объяснять мне. что здесь стоит на кону - для всех. И в особенности для нас с тобой. Может быть, именно поэтому я так и злюсь. Все вышло из-под контроля, и перспектива потерять все пугает меня не меньше твоего. Но больше всего я страшусь потерять тебя. Иногда это настолько меня пугает, что я не могу даже вздохнуть и начинаю дрожать так сильно, что мне кажется, будто я умираю. - Даже рассказывая об этом, я начал нервно подергиваться. Осторожно набрав в грудь воздуха, я перешел к следующей мысли: - Понимаешь, я прилетел в Панаму, так как думал, что, может быть, у нас еще есть шанс. А потом я попал на этот долбаный летающий кошмар и получал оплеуху за оплеухой. Единственным человеком, поговорившим со мной по-человечески, был симпатичный маленький стюард - но ему за это платят.
- Это тот, что с симпатичной попкой?
- Я не обратил внимания.
- Зря. Они носят обтягивающие шорты.
- Ну, тогда у них всех, наверное, симпатичные попки. Хотя да, у Шона приятная задница. Стройные ноги. Милая улыбка. Но он - не ты. Мне не нужен секс. Во всяком случае - не из сострадания и. уж точно, не оплаченный заранее. Все. что я хотел с того самого момента, когда прибыл сюда, - это сесть с тобой, как бывало, и просто обсудить все. Ну и, в конце концов, мы поговорили - да так, что я до сих пор подумываю, не вызвать ли мне врача.
В этот момент она протянула руку и положила ее мне на плечо - легонько, словно боялась дотронуться до меня. Запах ее духов был дурманящим, галлюциногенным. Он навевал видения, от которых я испытал такую боль, что меня затрясло. Я прикрыл глаза от кричащего соблазна, потом открыл их и мягко снял ее руку.
- Нет, не надо извиняться. Это моя прерогатива. Она улыбнулась сквозь слезы в уголках глаз. Я не мог этого перенести. При одном взгляде на нее у меня болезненно сжималось горло. Я почувствовал, что мои глаза тоже наполняются слезами.
Она снова потянулась, чтобы коснуться меня, но я предупредительно выставил руку. Она застыла с поднятой рукой, как и я. Потом я опустил руку, позволив ей протянуть свою через разделяющие нас световые годы и нежно зачесать мои волосы назад.
Спустя секунду она убрала руку, ожидая моей реакции.
Но я никак не реагировал. Не мог.
- Послушай, Лиз, когда я летел сюда, мне казалось, что ты хочешь того же, что и я. Я не знал тогда о твоих нынешних мыслях, поэтому ожидал, что мы можем попробовать исправить положение. Вот и все, чего я хотел. Но то, что ты со мной сделала, напоминает работу шестнадцатитонного парового молота с потрясающим шумовым эффектом и надписью: «Вот и все, люди!» А сейчас… - говорить об этом мне было больнее всего, - ты пришла сюда и хочешь просто посидеть со мной и, может быть, даже слегка обнять. Этим ты сводишь меня с ума, потому что, если я сдамся, это ничего не изменит. Ничего. По крайней мере, в реальном мире. Меня по-прежнему будут ненавидеть, и я по-прежнему буду мешать тебе. И по-прежнему останусь глупым занудой…
- Ты не глупый.
- Да, но все равно зануда. Ты сказала, что тебе будет легче без меня. И ты права, Лиз. Ты так права! Может быть, весь этот проклятый мир станет лучше без меня. Вот что я сейчас чувствую, и я не знаю, как это изменить. Вот почему нам не стоит и пытаться, разве нет? Иначе кто-то из нас скажет или сделает какую- нибудь глупость, и тогда… ну, ты ведь знаешь, что тогда будет.
Лиз кивнула. Потом выпрямилась и посмотрела в окно. Она явно не знала, что делать. В конце концов она сдалась и присела на кровать рядом со мной.
- Не знаю, - сказала она, - но у меня все болит. А когда у меня все болит, я привыкла идти к тебе и получать знаменитый массаж спины. Я надеялась, что мы можем…
- Не смей произносить это, - быстро перебил я. - Нет. Мы. Не можем. Быть. Друзьями.
В ответ она рассмеялась, собственно, слегка хихикнула - но все равно это был смех.
- Ты прав. Мы не можем быть друзьями. Но и врагами не можем быть тоже. Что остается?
Я покачал головой.
- Не знаю. - И я.
После долгого молчания я произнес: - Поистине глупо и вообще не укладывается в голове вот так сидеть здесь, любя и ненавидя тебя одновременно. Мне так больно, что хочется отплатить тебе тем же, и в то же время я очень хочу обнять тебя, потому что от этого уйдут боль и ненависть из нас обоих… - Я посмотрел ей в глаза. - Я дурак. Я действительно все изгадил, да?
Она кивнула с такой грустью, что у меня оборвалось сердце и слезы побежали по щекам. Я не пытался остановить ее, когда она протянула руку и нежно положила свою ладонь на мою. Ее большой палец тихонько пробрался вниз и уютно устроился в моей руке. Она легонько сжала ее.
- Все уже давно изгажено, Джим. Больше нет правильных ответов. Любой всего лишь старается найти удобного козла отпущения.
Я промолчал, не зная что говорить.
- Ты просто идешь… - Она рассеянно провела рукой по волосам. - Просто продолжаешь идти - большую часть времени в одиночку или с неопытными детьми, без поддержки, - но ты все-таки идешь, никогда не жалуясь. Ты просто идешь и делаешь свое дело, а потом возвращаешься, и никто не поздравит тебя, не поблагодарит, даже не скажет: «Вот это парень». Никто никогда не объясняет тебе, что творится вокруг, нужна ли твоя работа или нет. А потом тебя же обвиняют в злобствовании и срывах.
- Не старайся оправдать меня, Лиз. Пожалуйста. Не надо. Я был не прав, и мы оба это знаем.
- Меня больше не интересует, кто прав, а кто виноват, Джим. У меня остался только ты один. - Ее голос дрогнул. - Я сидела в своей комнате и жалела, словно ударила щенка. Не думаю, что у нас осталось много времени, и… о, будь все проклято, Джим! - Она всхлипнула. - Я не хочу умирать одинокой!
Лавина чувств захлестнула меня. Я сам расплакался. Не мог сдержаться. Мне было так же страшно, как и ей. Я притянул Лиз к себе. Она, рыдая, упала мне на колени, и все, что я мог сделать, это изо всех сил прижать ее к себе и удивляться, как я все это выдерживаю.
Как мы все выдержим дальше?
Жизнь кормится за счет смерти. Все, что питается, питается за счет смерти или другого подобного процесса, пусть это будет энтропийное угасание звезд или тепловая смерть Вселенной.
На самом нижнем уровне пищевой цепи простейшие жизненные формы - анаэробные бактерии, плесневые грибки, водоросли, грибы, лишайники - беспрерывно разлагают останки и продукты выделения других жизненных форм. Смерть - их хлеб. В свою очередь, они служат пищей для различных растений, представляющих собой следующее звено пищевой цепи. А те, в свою очередь, становятся пищей для животных. Затем пища проходит по другим звеньям. В конечном итоге все выделяется в виде экскрементов, все отмирает и снова становится пищей для процессов гниения. Организмы-редуценты, живущие за счет гниения, окружают нас со всех сторон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Ее слова ложились как кирпичи, тяжелые сгустки боли, которые она клала один на другой, медленно, основательно. Я чувствовал себя как тот человек из рассказа Эдгара Аллана По, которого заживо замуровали. Только в моей стене кирпичи были отлиты из душевной муки.
- Ты превратился в испорченного ребенка, потому что знал: твоя мамочка всегда готова таскать для тебя каштаны из огня. Но каждый раз, занимаясь этим, я теряла еще одну частичку своего авторитета, потом еще и еще, пока мне вообще не перестали доверять. Больше не осталось никого, к кому бы я могла обратиться за помощью. Я - банкрот. Я не имею авторитета. Ты разрушал не только себя, Джим, - ты утянул на дно и меня. Известно ли тебе, до чего ты достукался? Нам едва не прикрыли операцию «Ночной кошмар» только из-за того, что ты был в ней офицером по науке. Я была вынуждена заменить тебя. Тебя спасло только то, что ты написал инструкции по заражению, - иначе тебя просто вышвырнули бы вон.
И самое поганое то, что об этом знают все. Это больше ни для кого не секрет, Джим. Ты - открытая книга. Ты и я - мы вместе развлекаем окружающих мыльной оперой. Все сплетничают насчет нас. Мне это ненавистно. Я не желаю, чтобы посторонние обсуждали подробности моей личной жизни. Не хочу, чтобы кто-то знал, с кем я сплю, когда и чем занимаюсь в постели. Не хочу, чтобы за мной подсматривали. Я хочу вернуть себе право на частную жизнь.
Если раньше она стояла, скрестив руки на груди и опираясь о стену прямой спиной, то теперь безнадежно сгорбилась, опустив руки.
- Мы даже не захватывающая драма, Джим, а просто очередная дурацкая комедия, годная на то, чтобы посмотреть и забыть. Эти люди готовились к операции почти два года, а твоя мелочная выходка едва не смыла весь их труд в унитаз. Они настолько злы, Джим, что тебе нет нужды выпрыгивать из окна. Тебя вышвырнут из него. Разве ты не заметил, что до сих пор никто не сказал тебе ни слова? Даже не кивнул в знак приветствия. Тебя избегают. Даже если я и попытаюсь найти какой- нибудь выход, чтобы оставить тебя, то все равно не смогу. Если я предложу этим людям уважать тебя, они рассмеются мне в лицо, и я потеряю остатки авторитета и способность руководить. Я не в том положении, чтобы командовать.
Ее глаза были невероятно печальными. А потом наступило худшее из всего, и это меня чуть не убило. Лучше уж оказаться голым на дне ада, чем услышать ее слова.
- Мне следовало подать в отставку. Но если бы я это сделала, операцию наверняка отменили бы. Поэтому я долго думала и решила, что ты обходишься мне чересчур дорого. Я больше не могу себе этого позволить. Да, ты здесь, и я даже не могу избавиться от тебя. Но я не хочу этого. Правда, не хочу. Я хочу заниматься своим делом.
Я хочу разделаться с операцией и вернуться домой. Если президент меня отпустит, я улечу на «Луну» или на один из «Лагранжей». Сейчас и Л-4 и Л-5 снова открыты. Там хотят создать генетические заповедники. - Лиз с тяжкой покорностью покачала головой. - По запасному варианту, если дело обернется еще хуже, человечество закончит свое существование там. В космосе. Изгнанное с родной планеты. Но, по крайней мере, хоть кто-то выживет. - А потом она добавила таким тихим голосом, что мне пришлось напрячься, чтобы расслышать: - Мне, правда, все равно, выживу я или нет. Мне просто хочется куда-нибудь уехать, где я смогу работать, не мучаясь так сильно.
Несмотря на причиненную мне боль, я не мог не пожалеть Лиз. Мне хотелось подойти к ней, упасть на колени и вымаливать прощение. Я хотел…
Хотя не важно, чего я хотел. Мои желания не имели никакого значения. Я утонул в кресле, закрыв лицо руками. Поправить ничего нельзя. Что бы я сейчас ни сделал, это только усугубит ситуацию.
А потом она удивила меня, испустив вопль такой душевной муки, что я вскочил как ужаленный и ошеломленно уставился на нее. Лиз медленно сползала по стене, пока не оказалась на полу, прижав колени к груди и безвольно свесив руки, потерянная и сломленная. Подняв лицо к потолку, она издала долгий стон отчаяния.
- Наша экспедиция - только потеря времени, - простонала она. - Мы проигрываем войну. Уже проиграли. Ты еще не знаешь. Никто не знает. Доктор Зимф сказала об этом президенту только на прошлой неделе. Хтор-ранское заражение достигнет критической биомассы меньше чем через тридцать шесть месяцев. Может быть, даже быстрее. С этого момента мы перестанем контролировать очаги заражения и будем удерживать островки безопасности. Видел последние карты? Даже самые маленькие розовые пятна не исчезают. Пропадают зеленые. Мы проигрываем. Умираем. Все оказалось правдой. То, о чем нас предупреждали. Все это происходит - шаг за ужасным шагом. Ни ты, ни я, ни кто другой уже не в силах это остановить. О боже, как я боюсь. Я не хочу жить, как живем мы, и не хочу умирать. Я не хочу больше находиться здесь и не хочу быть собой. Все эти храбрые молодые мужчины и женщины, эти славные добрые дети - все ждут от меня воодушевления. Я так устала лгать и притворяться…
Неожиданно она посмотрела на меня: - Скажи что-нибудь.
Я не пошевелился, даже не поднял глаз. - - Джим, скажи что-нибудь. Какую- нибудь глупость. Все равно что. Одну вещь я любила в тебе - ты никогда не сдавался. У тебя всегда находились слова, больше всего нужные в данный момент. Скажи сейчас что-нибудь.
Я встал.
- Не могу. Если ты сдаешься, то и я тоже. Ты была единственным, что до сих пор поддерживало меня. - Я прошел в свою комнату и закрыл за собой дверь. Бросился ничком на кровать и уставился в наклонное окно на отливающее красным море внизу.
Теперь давайте подойдем к тому же вопросу с другой стороны, Хторранская колонизация на первой стадии должна была развиваться скрытно. Мы уже доказали, что не замечали ее присутствия годами, и это дало ей время, необходимое для кормежки, роста, воспроизводства, укрепления своих позиций, распространения и подготовки к следующим ста-диям развития без каких-либо прямых или опосредованных воздействий на компоненты земной экологии.
Следовательно, первая стадия хторранской колонизации должна была происходить на биологической арене, легкодоступной, простой и не бросающейся в глаза.
Давайте поищем такую арену биологической активности - какой-нибудь простой природный процесс, который происходит повсюду и всегда; процесс, в который легко могла внедриться чуждая экология, потому что он является самым нижним звеном в пищевой цепи. Как называется такой процесс?
Его называют гниением.
«Красная книга» (Выпуск 22. 19А)
34 ПОСЛЕ НАКОВАЛЬНИ
Многое можно сказать в пользу того, чтобы мужчина думал своим членом. Средний пенис гораздо более стоек в своих желаниях, чем средний мужчина.
Соломон Краткий
Я проснулся, словно от толчка.
- А?
Стук в дверь повторился.
- Джим!
- Уходи.
Вместо этого дверь открылась. Лиз встала на пороге, но в комнату не вошла. Я перекатился на живот и уставился в окно.
- Что? - громко спросил я.
- Ничего.
Ее голос звучал странно. Страннее, чем обычно.
- Что, забыла повернуть нож?
- Джим, не надо, пожалуйста.
Я перевернулся на спину и посмотрел на нее. Лучи заходящего солнца косо пронизывали комнату и обливали Лиз золотым светом. Ее волосы блестели, как расплавленная медь, а кожа светилась изнутри, она вся излучала ангельское сияние. Мне было больно даже просто глядеть на нее.
- Что тебе надо?
- Не знаю.
Долго, мучительно долго тянулось время, а она все стояла, растерянная и смущенная. Ее взгляд блуждал по комнате. Сначала он остановился на дальнем окне, потом перешел на потолок, скользнул вниз по стене, на самый наикратчайший момент задержался на мне и снова быстро уплыл в сторону.
- Мне просто не хочется быть одной. Я пожал плечами.
- Мое общество лучше, чем одиночество? Я должен расценивать это как комплимент?
- Джим, при желании ты можешь быть невероятно добрым и сострадательным.
- После всего, что ты наговорила, мне кажется, ты ищешь сострадания не по тому адресу. Хватит и вибратора.
Она вздрогнула, но, надо отдать ей должное, устояла.
- Я вовсе не хотела сделать тебе больно.
- Нет, хотела. Ты хотела поквитаться со мной. Я много раз делал тебе больно. Ты копила все свои обиды, а потом извергла на меня Везувий. Я был слеп, как крот. Все сказанное тобой - правда, я заслужил твой гнев. Но не отрицай, Лиз, ты хотела побольнее уязвить меня, отомстить за свою боль. И ты преуспела в этом. Так больно меня еще ни разу не били. Так что, пожалуйста, уйди и оставь меня в покое…
- Мне страшно. Я одинока. Мне надо за кого-нибудь держаться. И ты единственный человек… - Она дошла до середины комнаты и остановилась.
Я сел и уставился на нее в упор.
- Не верю. И это ты заявляешь, что я занимаюсь саморазрушением? Что здесь, черт возьми, происходит? Только недавно ты говорила, что больше не хочешь меня видеть. Говорила о каких-то обидах, настолько оскорбительных, что ты их никогда не простишь и не забудешь. Вот что ты мне говорила.
Я резко вскинул руку, чтобы удержать ее от ответа - а себя от дальнейших слов.
Чем я занимаюсь? Больше всего на свете мне хотелось оказаться в объятиях Лиз Тирелли… в постели Лиз Тирелли. Мне нравилось смотреть в ее глаза. Я любил смешить ее. Любил, когда она ловила ртом воздух, охала и хихикала. Так какого дьявола я так груб с ней?
- Что? - спросила она.
Я покачал головой, не в силах говорить. Невысказанные слова застряли в горле. Я с трудом сглотнул, закашлялся и стал бить себя по груди. Лиз быстро прошла к бару и, вернувшись со стаканом пузырящейся холодной минералки, насильно всунула его в мою руку и осторожно поднесла ее к моим губам. Я не мог отказаться и выпил воду, даже не почувствовав вкуса. Она продрала мне горло, как сырой песок, но после этого я снова мог говорить. Поставил стакан на стол рядом с кроватью и поднял на нее глаза.
- Не надо объяснять мне. что здесь стоит на кону - для всех. И в особенности для нас с тобой. Может быть, именно поэтому я так и злюсь. Все вышло из-под контроля, и перспектива потерять все пугает меня не меньше твоего. Но больше всего я страшусь потерять тебя. Иногда это настолько меня пугает, что я не могу даже вздохнуть и начинаю дрожать так сильно, что мне кажется, будто я умираю. - Даже рассказывая об этом, я начал нервно подергиваться. Осторожно набрав в грудь воздуха, я перешел к следующей мысли: - Понимаешь, я прилетел в Панаму, так как думал, что, может быть, у нас еще есть шанс. А потом я попал на этот долбаный летающий кошмар и получал оплеуху за оплеухой. Единственным человеком, поговорившим со мной по-человечески, был симпатичный маленький стюард - но ему за это платят.
- Это тот, что с симпатичной попкой?
- Я не обратил внимания.
- Зря. Они носят обтягивающие шорты.
- Ну, тогда у них всех, наверное, симпатичные попки. Хотя да, у Шона приятная задница. Стройные ноги. Милая улыбка. Но он - не ты. Мне не нужен секс. Во всяком случае - не из сострадания и. уж точно, не оплаченный заранее. Все. что я хотел с того самого момента, когда прибыл сюда, - это сесть с тобой, как бывало, и просто обсудить все. Ну и, в конце концов, мы поговорили - да так, что я до сих пор подумываю, не вызвать ли мне врача.
В этот момент она протянула руку и положила ее мне на плечо - легонько, словно боялась дотронуться до меня. Запах ее духов был дурманящим, галлюциногенным. Он навевал видения, от которых я испытал такую боль, что меня затрясло. Я прикрыл глаза от кричащего соблазна, потом открыл их и мягко снял ее руку.
- Нет, не надо извиняться. Это моя прерогатива. Она улыбнулась сквозь слезы в уголках глаз. Я не мог этого перенести. При одном взгляде на нее у меня болезненно сжималось горло. Я почувствовал, что мои глаза тоже наполняются слезами.
Она снова потянулась, чтобы коснуться меня, но я предупредительно выставил руку. Она застыла с поднятой рукой, как и я. Потом я опустил руку, позволив ей протянуть свою через разделяющие нас световые годы и нежно зачесать мои волосы назад.
Спустя секунду она убрала руку, ожидая моей реакции.
Но я никак не реагировал. Не мог.
- Послушай, Лиз, когда я летел сюда, мне казалось, что ты хочешь того же, что и я. Я не знал тогда о твоих нынешних мыслях, поэтому ожидал, что мы можем попробовать исправить положение. Вот и все, чего я хотел. Но то, что ты со мной сделала, напоминает работу шестнадцатитонного парового молота с потрясающим шумовым эффектом и надписью: «Вот и все, люди!» А сейчас… - говорить об этом мне было больнее всего, - ты пришла сюда и хочешь просто посидеть со мной и, может быть, даже слегка обнять. Этим ты сводишь меня с ума, потому что, если я сдамся, это ничего не изменит. Ничего. По крайней мере, в реальном мире. Меня по-прежнему будут ненавидеть, и я по-прежнему буду мешать тебе. И по-прежнему останусь глупым занудой…
- Ты не глупый.
- Да, но все равно зануда. Ты сказала, что тебе будет легче без меня. И ты права, Лиз. Ты так права! Может быть, весь этот проклятый мир станет лучше без меня. Вот что я сейчас чувствую, и я не знаю, как это изменить. Вот почему нам не стоит и пытаться, разве нет? Иначе кто-то из нас скажет или сделает какую- нибудь глупость, и тогда… ну, ты ведь знаешь, что тогда будет.
Лиз кивнула. Потом выпрямилась и посмотрела в окно. Она явно не знала, что делать. В конце концов она сдалась и присела на кровать рядом со мной.
- Не знаю, - сказала она, - но у меня все болит. А когда у меня все болит, я привыкла идти к тебе и получать знаменитый массаж спины. Я надеялась, что мы можем…
- Не смей произносить это, - быстро перебил я. - Нет. Мы. Не можем. Быть. Друзьями.
В ответ она рассмеялась, собственно, слегка хихикнула - но все равно это был смех.
- Ты прав. Мы не можем быть друзьями. Но и врагами не можем быть тоже. Что остается?
Я покачал головой.
- Не знаю. - И я.
После долгого молчания я произнес: - Поистине глупо и вообще не укладывается в голове вот так сидеть здесь, любя и ненавидя тебя одновременно. Мне так больно, что хочется отплатить тебе тем же, и в то же время я очень хочу обнять тебя, потому что от этого уйдут боль и ненависть из нас обоих… - Я посмотрел ей в глаза. - Я дурак. Я действительно все изгадил, да?
Она кивнула с такой грустью, что у меня оборвалось сердце и слезы побежали по щекам. Я не пытался остановить ее, когда она протянула руку и нежно положила свою ладонь на мою. Ее большой палец тихонько пробрался вниз и уютно устроился в моей руке. Она легонько сжала ее.
- Все уже давно изгажено, Джим. Больше нет правильных ответов. Любой всего лишь старается найти удобного козла отпущения.
Я промолчал, не зная что говорить.
- Ты просто идешь… - Она рассеянно провела рукой по волосам. - Просто продолжаешь идти - большую часть времени в одиночку или с неопытными детьми, без поддержки, - но ты все-таки идешь, никогда не жалуясь. Ты просто идешь и делаешь свое дело, а потом возвращаешься, и никто не поздравит тебя, не поблагодарит, даже не скажет: «Вот это парень». Никто никогда не объясняет тебе, что творится вокруг, нужна ли твоя работа или нет. А потом тебя же обвиняют в злобствовании и срывах.
- Не старайся оправдать меня, Лиз. Пожалуйста. Не надо. Я был не прав, и мы оба это знаем.
- Меня больше не интересует, кто прав, а кто виноват, Джим. У меня остался только ты один. - Ее голос дрогнул. - Я сидела в своей комнате и жалела, словно ударила щенка. Не думаю, что у нас осталось много времени, и… о, будь все проклято, Джим! - Она всхлипнула. - Я не хочу умирать одинокой!
Лавина чувств захлестнула меня. Я сам расплакался. Не мог сдержаться. Мне было так же страшно, как и ей. Я притянул Лиз к себе. Она, рыдая, упала мне на колени, и все, что я мог сделать, это изо всех сил прижать ее к себе и удивляться, как я все это выдерживаю.
Как мы все выдержим дальше?
Жизнь кормится за счет смерти. Все, что питается, питается за счет смерти или другого подобного процесса, пусть это будет энтропийное угасание звезд или тепловая смерть Вселенной.
На самом нижнем уровне пищевой цепи простейшие жизненные формы - анаэробные бактерии, плесневые грибки, водоросли, грибы, лишайники - беспрерывно разлагают останки и продукты выделения других жизненных форм. Смерть - их хлеб. В свою очередь, они служат пищей для различных растений, представляющих собой следующее звено пищевой цепи. А те, в свою очередь, становятся пищей для животных. Затем пища проходит по другим звеньям. В конечном итоге все выделяется в виде экскрементов, все отмирает и снова становится пищей для процессов гниения. Организмы-редуценты, живущие за счет гниения, окружают нас со всех сторон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70