Эх, доля ты служилая!
Вернулись солдаты, доложили подьячему, а подьячий воеводе:
Ч Повинного пред твоей милостью купца Твердозадова добыть солдаты не д
оспелись. И сказывали те посланные тобой солдаты, коль скоро-де подошли о
ни к хороминам купца, ворота-де оказались на запоре, а сам винный пред тво
ей милостью купец шумел-де из-за ворот: у воеводы-де руки коротки тягать п
ромышленных купцов в воеводскую канцелярию, такого-де закона нет, а есть
закон тягать оных фабрикантов в мануфактур-коллегию. И по сему-де уходит
е прочь, иначе псов спущу, работных людей скличу, худо будет! И, шумя так, два
выстрела из пистоли в воздух дал. Какое изволишь, воевода государь, распо
ряженье учинить?
И подьячий поклонился воеводе. Тот, лежа на кровати, помедлил, поохал и сла
бым голосом сказал:
Ч Для ради того, как я сей день причащался, а вчерась каялся в грехах само
му Христу, кой заповедал нам прощать врагам своим, я данной мне от великой
государыни властью того винного предо мной купца Твердозадова на сей ра
з прощаю. Объяви сие.
Ч А как прикажешь…
Ч А того смерда Ивашку, дав ему острастки ради двадцать пять горячих лоз
, отпустить домой, мерзавца, с миром.
Когда подьячий на цыпочках вышел, воевода, устремив глаза к образу с ламп
адкой, переживал в душе светлые минуты христианской добродетели: обидчи
ка простил, парня наказал слегка рукой отеческой и отпустил домой.
Ч Зарежу воеводу, зарежу воеводу… Вот подохнуть, зарежу, Ч с остервенен
ием бубнил измордованный Ивашка себе под нос, уходя с воеводского двора.
4
Наступили рождественские праздники. Все учреждения Ч воеводская канц
елярия, суд, земская изба Ч закрыты на две недели. По старинному обычаю от
ворились двери тюрьмы, колодники были распущены по домам на подписку и п
оруки. В неволе остались на праздник только те, которых надлежало держат
ь «неисходно без выпуску».
Загудели колокола, праздичный народ валом повалил в церкви. Затем пошло
исстари установленное обжорство, пьянство, плясы. Иные опивались насмер
ть или в пьяном виде замерзали под забором. По улицам в вечернюю пору разъ
езжали, шлялись ряженые.
У воеводы, бургомистра, ратмана, именитого купечества шли шумные пиры. По
двыпив, иногда на пирах дрались, вырывали друг другу бороды, били посуду.
Воевода за святки допился до чертиков, его дважды отливали водой, цырюль
ник пускал кровь ему.
А в день Крещенья, после водосвятия на Волге, как ушел крестный ход, многие
стали купаться в иорданской проруби. Поохотился и воевода очистить в св
ятой воде тяжкие прегрешения свои. Он подкатил в расписных санях с ковра
ми. Жена плакала, вопила: «Не пущайте его, люди добрые, не пущайте: он не в се
бе, утонет!» Воевода рванулся от жены, сбросил шубу на руки рассыльного, сб
росил валенки, длинную фланелевую рубаху (больше ничего на нем не было), пе
рекрестился и, загоготав, скакнул, как грузный морж, в прорубь. Зеленая вод
а взбулькнула, волной выплеснулась на сизый лед.
Праздничная толпа зевак захохотала. Выкрикивала:
Ч Эй, Таракан! Воевода! Город горит!
Ч Воевода! Тараканы ползут!..
Ч Поджигай!..
Зажав ноздри и уши, воевода трижды с поспешностью погрузился в святую во
ду, выскочил, сунул ноги в валенки, накинул шубу, упал в сани:
Ч Погоняй!
Вдогонку хохот, свист, бегущая орава веселых ребятишек.
Ч Эй, Таракан, Таракан! Ч голосили мальчишки.
Ч Глянь, глянь, Таракан водку хлещет!
Воевода, злобно выкатывая бараньи глаза, грозил кулаком, ругался:
Ч Гей, стража! Дери их, чертенят, кнутом, Ч и тянул из фляги романею.
Давно было дело, а народ все еще не может забыть той смешной истории и до с
их пор зовет воеводу Тараканом. История же такова. Однажды в летнее время
по неосторожному обращению с огнем просвирни Феклы Ларионовой сгорело
почти полгорода. После пожара к растерявшемуся воеводе валили кучами ра
зные советчики: старушонки, посадские люди, ворожейники, духовенство, хр
иста-ради юродивые, закоренелые старообрядцы, прорицатели и, предсказыв
ая второй пожар горше первого, давали воеводе разные суеверные советы, о
дин глупей другого. Воевода сшибся с панталыку, а как не густ был разумом,
то, избегая брать на себя ответственность, решил подать в Санкт-Петербур
г запросную бумагу.
«Рапорт воеводской канцеля
рии Сенату.
Сего Мая 20 числа на память мученика Фалалея, волею божией половина богосп
асаемого града выгорело дотла и с пожитками. А из достальной половины гр
ада даже неудержимо ползут тараканы в поле. И, видно, быть и на сию половин
у города гневу божию. И долго ль, коротко ль, а и оной половине города горет
ь, что и от старых людей примечено. Того ради Правительствующему Сенату п
редставляю, не благоугодно ли будет градожителям пожитки свои выбрать, а
оставшуюся половину запалить, дабы не загорелся город не вовремя и пожи
тки бы все не пожрал пламень».
Этот рапорт в виде курьеза был доложен государыне.
Прочтя оный, Екатерина Алексеевна грустно улыбнулась, потом рассмеялас
ь, потом стала хохотать. Засим помрачнела, изволила взять в ручку каранда
шик золотой и, поджав губы и сделав ямки на щеках, положила резолюцию:
«Половина города сгорела, ве
леть жителям строиться. А впредь тебе, воеводе, не врать и другой половины
города не зажигать. Тараканам и старым людям не верить, а дожидаться воли
божией».
Так и пошло с тех нор воеводе прозвище Ч Таракан да Таракан.
Святки в городе, слава богу, завершились. Без душевного, без телесного пов
реждения остались во Ржеве-городе немногие. В их числе был и знаменитый с
амоучка Терентий Иванович Волосков. В первый день Рождества, по своему п
очетному положению, принимал у себя поздравителей, сам ездил с поздравко
й, но пил сдержанно, да и то самое слабое вино. На второй день накатилась на
него от непривычного безделья зеленая скучища. На третий день изобретат
ель с утра обложился книгами, с жадностью поглощал рукописные листы пере
вода «Астрономических лекций шотландского механика Джемса Фергесона»
(перевод сделан тоже ржевским жителем Ч механиком Собакиным), читал ева
нгелье, апокалипсис, библию, стараясь вникнуть в премудрость притчей Сол
омона. А назавтра собрался сходить в гости к мозговитому купцу Матвею Ал
ексеевичу Чернятину: купец сам измыслил и по своим чертежам сооружал как
ую-то небывалую механическую кузницу. Ржев славен был одаренными людьми
!
Невзирая на свою деловитость, на преданность изобретательским идеям, Те
рентий Иванович Волосков был одинок душой и по-своему несчастен. Он искр
енне скорбел неустройством жизни русской, поврежденьем нравов, торговл
ей крепостными, как собаками, всеобщей темнотой. И не было такого человек
а по плечу ему, чтобы разделить с ним тягостные думы.
Ч Доколе, господи, потерпишь всю мерзость запустения на Руси святой?
Ч жаловался он в пространство. Ч Кругом бесправие, разбой, прямо сердцу
больно. Держава наша, господи, в опасности… Бабий век грядет: не помнящая
родства Екатерина , две Анны, веселая Елисафет, опять Екатерина.
Пышно, суетно живет царица, сразу по пятьдесят тысяч мужиков с землей люб
овникам своим дарит. Вот где горе земли русской, вот над чем должно зубовн
о скрежетать и злобные слезы лить! А при высочайшем дворе блеск, горше тьм
ы, и блуд, горше Вавилона. От этого ослепляющего блеска слепнет всяк, стоящ
ий в блеске, Ч иноземные послы, русские вельможи и дворяне Ч слепнет и у
же не видит ничего, что творится в зело просторной стране нашей. Вот я, Тер
ентий Волосков, паки и паки вопрощаю себя: что делать, с чего начать, чем по
мощь оказать родине своей? Вопрощаю тщетно, и нет ответа, все нет ответа на
помыслы мои.
Так мучился сам с собой совестливый самоучка Терентий Иванович Волоско
в.
И подобных людей большого ума и сердца, несчитанных, незнаемых, было несм
етное в России множество. Сидели они, как жемчужины в навозе, во Ржевах, Ни
жних Новгородах, Барнаулах, Бежецках, Великих Устюгах, в селах, в весях, в т
юрьмах, на каторге.
Сильные духом, но беспомощные разъединенностью своей, они даже не ведали
друг о друге.
И неустроенная жизнь текла над ними.
Жизнь Ч голодная и мрачная Ч в низменных пластах деревни; жизнь Ч блес
тящая, среди даровой бесчеловечной роскоши Ч в тоненьком пласте вельмо
жного дворянства; жизнь Ч расчетливая до полушки, жизнь Ч грабительска
я Ч в гнездах молодой породы: крупных коммерческих дельцов, фабрикантов
, именитого купечества, Ч вся эта неустроенная жизнь, бедная богатством,
богатая малограмотными попами, разбойниками при больших дорогах, прода
жными сенаторами, подкупными судьями, всякой строкой приказной и тому по
добными паразитами, сосущими кровь людскую, Ч эта сумеречная, бесправн
ая жизнь во всей полноте своей и наглом обнаженности текла неспешно над
головами людей большого сердца, людей несчитанных, незнаемых.
И вот, несчитанный, незнаемый купец Остафий Долгополов пылко восхотел сч
итанным да славным сделаться, и, того не ведая, из незнаемых он-таки в русс
кую восемнадцатого века историю попал. С превеликим злоключением, опасн
остью, страхом Ч того достиг. А достигнув, не рад был своей жизни.
В конце февраля, после масленичной гульбы с блинами, Остафий Долгополов
помчался на ясные очи Петра Федорыча Третьего Ч в его царские нози булт
ыхнуться, должок сквитать, всякие, корысти ради, выгоды себе заполучить…
Знай, ямщик, кого снежными полями мчишь. Легче, ямщичок, на поворотах, гром
че свищи, удалей песни пой, подстегивай кнутом своих кобылок!
Сани скользом-скользом, снегом голубеющим осыпаны просторы, серебристы
е посвисты в ушах, колокольчик под дугой выбрякивает заунывную какую-то,
тоскливую, тоскующую музыку: «Со святыми упокой душу новопреставленног
о раба твоего Остафия». Но никто не скажет: в смерть или к преуспеянию жите
льскому несется смелый Остафий Долгополов.
Остафий Долгополов несется скользом-скользом прямо в пекло, на опасное
свиданьице к самому Емельяну Пугачёву.
5
До Москвы Долгополов ехал вполне благополучно. Правда, в пути, по наущени
ю дьявола, были мелкие невзгоды, впрочем сказать, денег за постой он не пла
тил, а при прощаньи объявлял хозяевам, что, мол, правится в Москву за благо
словением к митрополиту, оттуда же через море-океан во святой град Еруса
лим, к святой пасхе, и нет ли, мол, у вас, хозяева, усердия записать ваши имен
а в «о здравие», чтоб ерусалимский владыка-патриарх помянул их на Голгоф
е. Ну, известно дело, благочестивые хозяева постоялых дворов с радостью с
овали купцу деньги на красную свечу ко гробу господню, купец деньги прин
имал, а святые имена доброхотов вписывал в книжицу свою. Так, не торопясь,
и ехал, незаметно прихватывая впопыхах то новые рукавицы, то девичий пла
ток, то старушечьи чулки из толстой шерсти.
Лишь в притрактовом селе Паскудине заминка вышла. Ночевал Долгополов у п
опа, приветливая матушка накормила его пирогом с солеными груздями да ух
ой, он в благодарность благовествовал, либо сказывал побаски, утром расп
рощался по-приятельски и поехал с миром.
И только миновал лесок, глядь-поглядь, нагоняют двое верховых:
Ч Стой, ворище, стой!
Долгополов вскочил дубом, выхватил у парнишки-ямщика кнут, стал с плеча о
хаживать лошадок. Однако всадники настигли, рослый дьякон сгреб коренну
ю под уздцы, седовласый плюгавенький попик, исказясь в лице, шумел:
Ч Ты, тать, мою серебряную лжицу хлебальную украсть спроворил! Грех тебе
. Подавай хапаное!
Рослый дьякон соскочил с коня, вытряхнул мешок Долгополова, подхватил за
звеневшую увесистую ложку, подал батюшке. Купец пал на колени, сдернул ры
сью шапку, стал большие кресты класть, стал лбом в землю бухать:
Ч Богом клянусь, не брал! Подсунул кто-то, не иначе Ч сатана…
Дьякон загнул Долгополову салазки, в меру потрепал его и, подбив левый гл
аз, оставил купца лежащим на снегу, в безмолвии.
Затем духовные лица, оба-два с отцом Прокофием, поскакали обратно, радуяс
ь и славя бога.
Остафий же Трифонович, заохав, приподнялся мало, спросил ямщика-парнишк
у, не закрылся ли, мол, поврежденный глаз, тот ответил: «не совсем чтобы»; До
лгополов, благословясь, встал, вынул из денежной кисы медный сибирский с
двумя соболями пятачище, приложил его к опухшему глазу, обвязался белым
платком, сел в сани, с горестной ухмылкой взглянул на истоптанное в сугро
бе место и тяжело вздохнул.
В первопрестольный град Москву прибыл он в середке марта. На окраинах, на
д Кремлем и за Москвой-рекой по рощам граяли грачи, встречали весну, гнезд
а вили. Остафий Трифонович то и дело на соборы, на монастыри, на церквушки
крестился, аж десная рука устала, аж зазябла голова. Ну и храмов божьих, ну
и звону на Москве!
По иным улицам и переулкам, где проезжал купец, особливо на Варварке, мног
ие дома как бы нежилые: двери заколочены, стекла в окнах побиты.
Ч А это, вишь ты, в третьем годе чума в Москве шалила, поди, слыхал?
Ч пояснил седоку старик-возница. Ч Ена, чтоб ей лихо было, тьма-тьмущую
народу загребла, прямо счету нет.
Долгополов остановился в купеческом подворьи, у знакомого купца-раскол
ьника Нила Титова. Посещал Рогожское кладбище , в чуму 1771 года отведенное с
тарообрядцами для погребения. В нововыстроенной деревянной часовне со
бирались многие раскольники-капиталовладельцы.
Долгополов старался завязать с ними торговые дела с расплатой векселям
и, но раскольники, сами жохи, видели Долгополова насквозь, в руки не давали
сь.
Бродил Долгополов по кабакам, трактирам, иногда бывал вполпьяна, а больш
е притворялся пьяным, вынюхивал, чем дышит народ московский, нельзя ль, мо
л, из подслушанных речей какую ни есть корысть себе извлечь.
А народ по кабакам собирался разный. Тут тебе и младший повар княгини Ува
ровой с приезжим из деревни земляком пришли продернуть по стакашку сиво
драла. Тут тебе с фиолетовым запойным носом долгогривый монах-бродяга
Ч на груди жестяная кружка с образком, десятый год собирает на сгоревши
й прошлым летом храм Преполовения в несуществующем селе Крутые Задки Ч
человек бывалый, беспаспортный, битый, не единожды в тюрьме сиживал. Тут и
воинственный будочник Ч угощает его пойманный на барахолке жулик: «Не в
еди, дяденька, в приказ, пойдем выпьем». У жулика Ч желтая опухшая рожа, ще
ка подвязана просаленной тряпицей, из-под тряпицы кончик носа и рыжий ус
торчат. А больше всего пригородных крестьян в добрых овчинных тулупах, и
звозчиков и господских челядинцев в цветных камзолах, в сермяжных свитк
ах, в стареньких ливреях. Большой трактир Ч «распивочно, навынос» Ч зан
ял нижний этаж каменного дома у Петровских ворот.
Вечер. Чадят под потолком заправленные деревянным маслом два фонаря, на
кабацкой стойке сальные свечи; плешивый чахоточный целовальник, послюн
ив пальцы, то и дело срывает со свечи нагар. Меж грязными столами с пьющей
братией шныряют половые Ч парни в красных рубахах с засученными рукава
ми, в руках деревянные, а то и железные подносы, на подносах штоф с водкой, с
такашки, кучками разложены огурчики, рыжики, рубленое осердие, печенка. Ш
ум, крики:
Ч Эй, половой! А поджарь мне на три копейки рыбки боговой, салакушки…
Ч Сбитню, сбитню нацеди погорячей…
Ч А ну, завари на пробу китайской травки, по-господски желаю!
Долгополов съел целую селедку, рыгнул, брусничного квасу запросил. За од
ним столиком сидел с ним молодой приказчик богатого купца Серебрякова.
Ч А где ж твой хозяин торговлю имеет и промышляет чем? Ч пришепетывая, з
аговорил с незнакомцем Остафий Трифонович.
Ч А как же! Ч встряхнул кудрями шустрый молодец. Ч Наша лавка на три рас
твора упомещается в Красных рядах, аккурат насупротив храма Василия Бла
женного. Ситцы, сукна, шелк, веревки, хомуты.
Ч Так-так-так. Веревки?
Ч А как же! Мы веревки на Волгу продаем, опять же на Макарьевскую ярмарку.
Нам веревки ржевские фабриканты поставляют. А как же!
Ч Так-так-так. Эй половой! Ч весело крикнул Долгополов и стал бороденку
свою на пальчике крутить. Ч А ну-ка, друг, спроворь полштофика винца да яи
шенку на двоих, глазунью. Ч И обратясь к молодцу:
Ч А знаешь, кто пред тобой сидит? Я пред тобой сижу, ржевский купец Аброси
м Твердозадов, фабрикант.
Приказчик открыл рот и вытаращил глаза. Долгополову показалось, что малы
й сомневается в истинности слов его, и, чтоб убедить приказчика, заметил:
Ч Ты не взирай, голубь, что одежонка скудная на мне, здесь кабак, опасаюсь
в сряде-то обснимают. А в церковь, скажем, я в бобрах хожу, человек я самосил
ьный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Вернулись солдаты, доложили подьячему, а подьячий воеводе:
Ч Повинного пред твоей милостью купца Твердозадова добыть солдаты не д
оспелись. И сказывали те посланные тобой солдаты, коль скоро-де подошли о
ни к хороминам купца, ворота-де оказались на запоре, а сам винный пред тво
ей милостью купец шумел-де из-за ворот: у воеводы-де руки коротки тягать п
ромышленных купцов в воеводскую канцелярию, такого-де закона нет, а есть
закон тягать оных фабрикантов в мануфактур-коллегию. И по сему-де уходит
е прочь, иначе псов спущу, работных людей скличу, худо будет! И, шумя так, два
выстрела из пистоли в воздух дал. Какое изволишь, воевода государь, распо
ряженье учинить?
И подьячий поклонился воеводе. Тот, лежа на кровати, помедлил, поохал и сла
бым голосом сказал:
Ч Для ради того, как я сей день причащался, а вчерась каялся в грехах само
му Христу, кой заповедал нам прощать врагам своим, я данной мне от великой
государыни властью того винного предо мной купца Твердозадова на сей ра
з прощаю. Объяви сие.
Ч А как прикажешь…
Ч А того смерда Ивашку, дав ему острастки ради двадцать пять горячих лоз
, отпустить домой, мерзавца, с миром.
Когда подьячий на цыпочках вышел, воевода, устремив глаза к образу с ламп
адкой, переживал в душе светлые минуты христианской добродетели: обидчи
ка простил, парня наказал слегка рукой отеческой и отпустил домой.
Ч Зарежу воеводу, зарежу воеводу… Вот подохнуть, зарежу, Ч с остервенен
ием бубнил измордованный Ивашка себе под нос, уходя с воеводского двора.
4
Наступили рождественские праздники. Все учреждения Ч воеводская канц
елярия, суд, земская изба Ч закрыты на две недели. По старинному обычаю от
ворились двери тюрьмы, колодники были распущены по домам на подписку и п
оруки. В неволе остались на праздник только те, которых надлежало держат
ь «неисходно без выпуску».
Загудели колокола, праздичный народ валом повалил в церкви. Затем пошло
исстари установленное обжорство, пьянство, плясы. Иные опивались насмер
ть или в пьяном виде замерзали под забором. По улицам в вечернюю пору разъ
езжали, шлялись ряженые.
У воеводы, бургомистра, ратмана, именитого купечества шли шумные пиры. По
двыпив, иногда на пирах дрались, вырывали друг другу бороды, били посуду.
Воевода за святки допился до чертиков, его дважды отливали водой, цырюль
ник пускал кровь ему.
А в день Крещенья, после водосвятия на Волге, как ушел крестный ход, многие
стали купаться в иорданской проруби. Поохотился и воевода очистить в св
ятой воде тяжкие прегрешения свои. Он подкатил в расписных санях с ковра
ми. Жена плакала, вопила: «Не пущайте его, люди добрые, не пущайте: он не в се
бе, утонет!» Воевода рванулся от жены, сбросил шубу на руки рассыльного, сб
росил валенки, длинную фланелевую рубаху (больше ничего на нем не было), пе
рекрестился и, загоготав, скакнул, как грузный морж, в прорубь. Зеленая вод
а взбулькнула, волной выплеснулась на сизый лед.
Праздничная толпа зевак захохотала. Выкрикивала:
Ч Эй, Таракан! Воевода! Город горит!
Ч Воевода! Тараканы ползут!..
Ч Поджигай!..
Зажав ноздри и уши, воевода трижды с поспешностью погрузился в святую во
ду, выскочил, сунул ноги в валенки, накинул шубу, упал в сани:
Ч Погоняй!
Вдогонку хохот, свист, бегущая орава веселых ребятишек.
Ч Эй, Таракан, Таракан! Ч голосили мальчишки.
Ч Глянь, глянь, Таракан водку хлещет!
Воевода, злобно выкатывая бараньи глаза, грозил кулаком, ругался:
Ч Гей, стража! Дери их, чертенят, кнутом, Ч и тянул из фляги романею.
Давно было дело, а народ все еще не может забыть той смешной истории и до с
их пор зовет воеводу Тараканом. История же такова. Однажды в летнее время
по неосторожному обращению с огнем просвирни Феклы Ларионовой сгорело
почти полгорода. После пожара к растерявшемуся воеводе валили кучами ра
зные советчики: старушонки, посадские люди, ворожейники, духовенство, хр
иста-ради юродивые, закоренелые старообрядцы, прорицатели и, предсказыв
ая второй пожар горше первого, давали воеводе разные суеверные советы, о
дин глупей другого. Воевода сшибся с панталыку, а как не густ был разумом,
то, избегая брать на себя ответственность, решил подать в Санкт-Петербур
г запросную бумагу.
«Рапорт воеводской канцеля
рии Сенату.
Сего Мая 20 числа на память мученика Фалалея, волею божией половина богосп
асаемого града выгорело дотла и с пожитками. А из достальной половины гр
ада даже неудержимо ползут тараканы в поле. И, видно, быть и на сию половин
у города гневу божию. И долго ль, коротко ль, а и оной половине города горет
ь, что и от старых людей примечено. Того ради Правительствующему Сенату п
редставляю, не благоугодно ли будет градожителям пожитки свои выбрать, а
оставшуюся половину запалить, дабы не загорелся город не вовремя и пожи
тки бы все не пожрал пламень».
Этот рапорт в виде курьеза был доложен государыне.
Прочтя оный, Екатерина Алексеевна грустно улыбнулась, потом рассмеялас
ь, потом стала хохотать. Засим помрачнела, изволила взять в ручку каранда
шик золотой и, поджав губы и сделав ямки на щеках, положила резолюцию:
«Половина города сгорела, ве
леть жителям строиться. А впредь тебе, воеводе, не врать и другой половины
города не зажигать. Тараканам и старым людям не верить, а дожидаться воли
божией».
Так и пошло с тех нор воеводе прозвище Ч Таракан да Таракан.
Святки в городе, слава богу, завершились. Без душевного, без телесного пов
реждения остались во Ржеве-городе немногие. В их числе был и знаменитый с
амоучка Терентий Иванович Волосков. В первый день Рождества, по своему п
очетному положению, принимал у себя поздравителей, сам ездил с поздравко
й, но пил сдержанно, да и то самое слабое вино. На второй день накатилась на
него от непривычного безделья зеленая скучища. На третий день изобретат
ель с утра обложился книгами, с жадностью поглощал рукописные листы пере
вода «Астрономических лекций шотландского механика Джемса Фергесона»
(перевод сделан тоже ржевским жителем Ч механиком Собакиным), читал ева
нгелье, апокалипсис, библию, стараясь вникнуть в премудрость притчей Сол
омона. А назавтра собрался сходить в гости к мозговитому купцу Матвею Ал
ексеевичу Чернятину: купец сам измыслил и по своим чертежам сооружал как
ую-то небывалую механическую кузницу. Ржев славен был одаренными людьми
!
Невзирая на свою деловитость, на преданность изобретательским идеям, Те
рентий Иванович Волосков был одинок душой и по-своему несчастен. Он искр
енне скорбел неустройством жизни русской, поврежденьем нравов, торговл
ей крепостными, как собаками, всеобщей темнотой. И не было такого человек
а по плечу ему, чтобы разделить с ним тягостные думы.
Ч Доколе, господи, потерпишь всю мерзость запустения на Руси святой?
Ч жаловался он в пространство. Ч Кругом бесправие, разбой, прямо сердцу
больно. Держава наша, господи, в опасности… Бабий век грядет: не помнящая
родства Екатерина , две Анны, веселая Елисафет, опять Екатерина.
Пышно, суетно живет царица, сразу по пятьдесят тысяч мужиков с землей люб
овникам своим дарит. Вот где горе земли русской, вот над чем должно зубовн
о скрежетать и злобные слезы лить! А при высочайшем дворе блеск, горше тьм
ы, и блуд, горше Вавилона. От этого ослепляющего блеска слепнет всяк, стоящ
ий в блеске, Ч иноземные послы, русские вельможи и дворяне Ч слепнет и у
же не видит ничего, что творится в зело просторной стране нашей. Вот я, Тер
ентий Волосков, паки и паки вопрощаю себя: что делать, с чего начать, чем по
мощь оказать родине своей? Вопрощаю тщетно, и нет ответа, все нет ответа на
помыслы мои.
Так мучился сам с собой совестливый самоучка Терентий Иванович Волоско
в.
И подобных людей большого ума и сердца, несчитанных, незнаемых, было несм
етное в России множество. Сидели они, как жемчужины в навозе, во Ржевах, Ни
жних Новгородах, Барнаулах, Бежецках, Великих Устюгах, в селах, в весях, в т
юрьмах, на каторге.
Сильные духом, но беспомощные разъединенностью своей, они даже не ведали
друг о друге.
И неустроенная жизнь текла над ними.
Жизнь Ч голодная и мрачная Ч в низменных пластах деревни; жизнь Ч блес
тящая, среди даровой бесчеловечной роскоши Ч в тоненьком пласте вельмо
жного дворянства; жизнь Ч расчетливая до полушки, жизнь Ч грабительска
я Ч в гнездах молодой породы: крупных коммерческих дельцов, фабрикантов
, именитого купечества, Ч вся эта неустроенная жизнь, бедная богатством,
богатая малограмотными попами, разбойниками при больших дорогах, прода
жными сенаторами, подкупными судьями, всякой строкой приказной и тому по
добными паразитами, сосущими кровь людскую, Ч эта сумеречная, бесправн
ая жизнь во всей полноте своей и наглом обнаженности текла неспешно над
головами людей большого сердца, людей несчитанных, незнаемых.
И вот, несчитанный, незнаемый купец Остафий Долгополов пылко восхотел сч
итанным да славным сделаться, и, того не ведая, из незнаемых он-таки в русс
кую восемнадцатого века историю попал. С превеликим злоключением, опасн
остью, страхом Ч того достиг. А достигнув, не рад был своей жизни.
В конце февраля, после масленичной гульбы с блинами, Остафий Долгополов
помчался на ясные очи Петра Федорыча Третьего Ч в его царские нози булт
ыхнуться, должок сквитать, всякие, корысти ради, выгоды себе заполучить…
Знай, ямщик, кого снежными полями мчишь. Легче, ямщичок, на поворотах, гром
че свищи, удалей песни пой, подстегивай кнутом своих кобылок!
Сани скользом-скользом, снегом голубеющим осыпаны просторы, серебристы
е посвисты в ушах, колокольчик под дугой выбрякивает заунывную какую-то,
тоскливую, тоскующую музыку: «Со святыми упокой душу новопреставленног
о раба твоего Остафия». Но никто не скажет: в смерть или к преуспеянию жите
льскому несется смелый Остафий Долгополов.
Остафий Долгополов несется скользом-скользом прямо в пекло, на опасное
свиданьице к самому Емельяну Пугачёву.
5
До Москвы Долгополов ехал вполне благополучно. Правда, в пути, по наущени
ю дьявола, были мелкие невзгоды, впрочем сказать, денег за постой он не пла
тил, а при прощаньи объявлял хозяевам, что, мол, правится в Москву за благо
словением к митрополиту, оттуда же через море-океан во святой град Еруса
лим, к святой пасхе, и нет ли, мол, у вас, хозяева, усердия записать ваши имен
а в «о здравие», чтоб ерусалимский владыка-патриарх помянул их на Голгоф
е. Ну, известно дело, благочестивые хозяева постоялых дворов с радостью с
овали купцу деньги на красную свечу ко гробу господню, купец деньги прин
имал, а святые имена доброхотов вписывал в книжицу свою. Так, не торопясь,
и ехал, незаметно прихватывая впопыхах то новые рукавицы, то девичий пла
ток, то старушечьи чулки из толстой шерсти.
Лишь в притрактовом селе Паскудине заминка вышла. Ночевал Долгополов у п
опа, приветливая матушка накормила его пирогом с солеными груздями да ух
ой, он в благодарность благовествовал, либо сказывал побаски, утром расп
рощался по-приятельски и поехал с миром.
И только миновал лесок, глядь-поглядь, нагоняют двое верховых:
Ч Стой, ворище, стой!
Долгополов вскочил дубом, выхватил у парнишки-ямщика кнут, стал с плеча о
хаживать лошадок. Однако всадники настигли, рослый дьякон сгреб коренну
ю под уздцы, седовласый плюгавенький попик, исказясь в лице, шумел:
Ч Ты, тать, мою серебряную лжицу хлебальную украсть спроворил! Грех тебе
. Подавай хапаное!
Рослый дьякон соскочил с коня, вытряхнул мешок Долгополова, подхватил за
звеневшую увесистую ложку, подал батюшке. Купец пал на колени, сдернул ры
сью шапку, стал большие кресты класть, стал лбом в землю бухать:
Ч Богом клянусь, не брал! Подсунул кто-то, не иначе Ч сатана…
Дьякон загнул Долгополову салазки, в меру потрепал его и, подбив левый гл
аз, оставил купца лежащим на снегу, в безмолвии.
Затем духовные лица, оба-два с отцом Прокофием, поскакали обратно, радуяс
ь и славя бога.
Остафий же Трифонович, заохав, приподнялся мало, спросил ямщика-парнишк
у, не закрылся ли, мол, поврежденный глаз, тот ответил: «не совсем чтобы»; До
лгополов, благословясь, встал, вынул из денежной кисы медный сибирский с
двумя соболями пятачище, приложил его к опухшему глазу, обвязался белым
платком, сел в сани, с горестной ухмылкой взглянул на истоптанное в сугро
бе место и тяжело вздохнул.
В первопрестольный град Москву прибыл он в середке марта. На окраинах, на
д Кремлем и за Москвой-рекой по рощам граяли грачи, встречали весну, гнезд
а вили. Остафий Трифонович то и дело на соборы, на монастыри, на церквушки
крестился, аж десная рука устала, аж зазябла голова. Ну и храмов божьих, ну
и звону на Москве!
По иным улицам и переулкам, где проезжал купец, особливо на Варварке, мног
ие дома как бы нежилые: двери заколочены, стекла в окнах побиты.
Ч А это, вишь ты, в третьем годе чума в Москве шалила, поди, слыхал?
Ч пояснил седоку старик-возница. Ч Ена, чтоб ей лихо было, тьма-тьмущую
народу загребла, прямо счету нет.
Долгополов остановился в купеческом подворьи, у знакомого купца-раскол
ьника Нила Титова. Посещал Рогожское кладбище , в чуму 1771 года отведенное с
тарообрядцами для погребения. В нововыстроенной деревянной часовне со
бирались многие раскольники-капиталовладельцы.
Долгополов старался завязать с ними торговые дела с расплатой векселям
и, но раскольники, сами жохи, видели Долгополова насквозь, в руки не давали
сь.
Бродил Долгополов по кабакам, трактирам, иногда бывал вполпьяна, а больш
е притворялся пьяным, вынюхивал, чем дышит народ московский, нельзя ль, мо
л, из подслушанных речей какую ни есть корысть себе извлечь.
А народ по кабакам собирался разный. Тут тебе и младший повар княгини Ува
ровой с приезжим из деревни земляком пришли продернуть по стакашку сиво
драла. Тут тебе с фиолетовым запойным носом долгогривый монах-бродяга
Ч на груди жестяная кружка с образком, десятый год собирает на сгоревши
й прошлым летом храм Преполовения в несуществующем селе Крутые Задки Ч
человек бывалый, беспаспортный, битый, не единожды в тюрьме сиживал. Тут и
воинственный будочник Ч угощает его пойманный на барахолке жулик: «Не в
еди, дяденька, в приказ, пойдем выпьем». У жулика Ч желтая опухшая рожа, ще
ка подвязана просаленной тряпицей, из-под тряпицы кончик носа и рыжий ус
торчат. А больше всего пригородных крестьян в добрых овчинных тулупах, и
звозчиков и господских челядинцев в цветных камзолах, в сермяжных свитк
ах, в стареньких ливреях. Большой трактир Ч «распивочно, навынос» Ч зан
ял нижний этаж каменного дома у Петровских ворот.
Вечер. Чадят под потолком заправленные деревянным маслом два фонаря, на
кабацкой стойке сальные свечи; плешивый чахоточный целовальник, послюн
ив пальцы, то и дело срывает со свечи нагар. Меж грязными столами с пьющей
братией шныряют половые Ч парни в красных рубахах с засученными рукава
ми, в руках деревянные, а то и железные подносы, на подносах штоф с водкой, с
такашки, кучками разложены огурчики, рыжики, рубленое осердие, печенка. Ш
ум, крики:
Ч Эй, половой! А поджарь мне на три копейки рыбки боговой, салакушки…
Ч Сбитню, сбитню нацеди погорячей…
Ч А ну, завари на пробу китайской травки, по-господски желаю!
Долгополов съел целую селедку, рыгнул, брусничного квасу запросил. За од
ним столиком сидел с ним молодой приказчик богатого купца Серебрякова.
Ч А где ж твой хозяин торговлю имеет и промышляет чем? Ч пришепетывая, з
аговорил с незнакомцем Остафий Трифонович.
Ч А как же! Ч встряхнул кудрями шустрый молодец. Ч Наша лавка на три рас
твора упомещается в Красных рядах, аккурат насупротив храма Василия Бла
женного. Ситцы, сукна, шелк, веревки, хомуты.
Ч Так-так-так. Веревки?
Ч А как же! Мы веревки на Волгу продаем, опять же на Макарьевскую ярмарку.
Нам веревки ржевские фабриканты поставляют. А как же!
Ч Так-так-так. Эй половой! Ч весело крикнул Долгополов и стал бороденку
свою на пальчике крутить. Ч А ну-ка, друг, спроворь полштофика винца да яи
шенку на двоих, глазунью. Ч И обратясь к молодцу:
Ч А знаешь, кто пред тобой сидит? Я пред тобой сижу, ржевский купец Аброси
м Твердозадов, фабрикант.
Приказчик открыл рот и вытаращил глаза. Долгополову показалось, что малы
й сомневается в истинности слов его, и, чтоб убедить приказчика, заметил:
Ч Ты не взирай, голубь, что одежонка скудная на мне, здесь кабак, опасаюсь
в сряде-то обснимают. А в церковь, скажем, я в бобрах хожу, человек я самосил
ьный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11