а во-вторых, не к
чему нам было глядеть: не собирались же мы, в самом деле, убивать
Сталина.
Возможно, следователям, поверившим нам на слово, что окна
смотрели на Арбат, вышел нагоняй от начальства: почему не провери-
ли сразу? Пришлось вносить уточнение.
Впрочем, на наших сроках это никак не отразилось; никто боль-
ше не вспоминал о мелком недоразумении, и все террористы получили
по причитавшемуся им "червонцу" - 10 лет ИТЛ, исправительно-трудо-
вых лагерей.
Да мы и сами не придавали этой путанице большого значения. Во
двор, не во двор - какая разница?***) Во всяком случае, на очной
ставке с Сулимовым, когда он рассказал, что по его плану должны
были из окна Ермаковой бросить в проезжающего Сталина гранату, но
Фрид предложил стрелять из пулемета - я спорить не стал. Сказал:
- Этого разговора я сейчас не помню, но вполне допускаю, что
он мог быть.
Очную ставку нам устроили не в начале, как полагалось бы, а в
самом конце следствия. Ведь целью ее было не установить истину, а
наоборот, запротоколировать совпадение наших лже-признаний - к
этому моменту весь сценарий был уже коллективно написан и отредак-
тирован.
Вид у Володи был несчастный, лицо худое и бледное: у него на
воле никого не осталось, арестовали по нашему делу и жену, и мать,
так что он сидел без передач. А у меня в кармане был апельсин -
витамины, присланные мамой. И я, подписав протокол, попросил раз-
решения отдать этот апельсин Сулимову.

- 33 -

- Лучше не надо, - мягко сказал Володькин следователь...
Самыми легкомысленными участниками сколоченной на обеих Лу-
бянках "молодежной антисоветской террористической группы" были,
думаю, я и Шурик Гуревич. Когда нас свели на очной ставке, мы за-
бавлялись тем, что ответы диктовали стенографистке не человеческим
языком, а на безобразном чекистском жаргоне:
- Сойдясь на почве общности антисоветских убеждений, мы со
своих вражеских позиций клеветнически утверждали, что якобы...
Стенографистка умилялась:
- Какие молодцы! Говорят, как пишут!****)
А вот об очной ставке с Юликом Дунским у меня осталось стран-
ное воспоминание. Иногда мне кажется, что здесь какая-то аберрация
памяти. Было это уже перед подписанием 206-й статьи - об окончании
следствия.
Равнодушно повторив все, что было сказано раньше на допросах
и поставив подписи, мы попросили разрешения проститься - и они
разрешили.
Мы обнялись, поцеловались - и расстались, как нам казалось,
навсегда. Мне почудилось, что на лицах следователей мелькнуло
что-то вроде сострадания... Или мне все это только привиделось и
не было такого? Как они могли разрешить? А вдруг я, подойдя близ-
ко, кинусь на Дунского и перегрызу ему горло? Или он выколет мне
пальцами глаза?.. Да нет, наверно было это. Ведь знали же они
прекрасно, что ни за что, ни про что отправляют мальчишек в лаге-
ря...*****)



- 34 -

Примечания автора

*) Шинель мне досталась так. Когда я в первый раз отправился
в армию, отец, подполковник медицинской службы, дал мне свою офи-
церскую. На Ярославской пересылке я ее проиграл в очко приблатнен-
ным ребятам-разведчикам и получил на сменку новенькую солдатскую.
Тогда я огорчился, а ведь оказался в выигрыше: солдатская шинель в
сто раз удобней для походной - и тюремной - жизни. В отличие от
офицерской, она не приталена; расстегнешь хлястик - вот тебе и
одеяло, и матрац. В тот первый раз из Ярославля меня вернули в
Москву, "в распоряжение военкомата", а через несколько дней посла-
ли в Тулу. Куда я приехал, уже известно.
**) Карцеры, в которых я побывал на обеих Лубянках, это ка-
морки в подвале, примерно метр на полтора, без окна, с узенькой
короткой скамейкой, на которой и скрючившись не улежишь. Дают 300
граммов хлеба и воду; на третий день полагается миска щей. Но за-
бавная и приятная деталь: по какому-то неписанному правилу - ско-
рей всего, традиция царских тюрем - эту миску наливают до краев. И
дают не то, что в камеры - одну гущу!.. Говорят, были карцеры и
построже - холодные, с водой на полу. Но я в таких не сидел.
***) Про эпизод с окном, выходящим не туда, мы с Дунским
рассказали Алову, Наумову и Зорину. К нашему удовольствию, они
использовали его в своем сценарии "Закон".
****) "Якобы, клеветнически" - главные слова в протоколах.
Если кто-то утверждал, например, что Сталин диктатор, то утверж-
дал, разумеется, "клеветнически", а слово "диктатор" предварялось
обязательным "якобы" - словно составляющий протокол дважды откре-
щивался от богохульника: чур меня, чур!

- 35 -

*****) Они отправили в лагеря не одних мальчишек. По делу
проходили еще три девчонки и одна пожилая женщина. Вот состав
участников "группы":
1. Сулимов Владимир Максимович. К моменту ареста инвалид вой-
ны, помощник режиссера на "Мосфильме" (Поступал во ВГИК, но не
прошел: сказал на экзамене Григорию Александрову, что ему не нра-
вятся его комедии). Получил 10 лет с конфискацией имущества. Умер
в лагере.
2. Сухов Алексей Васильевич. Умнейший был парень, наверно,
самый одаренный из всех - но не простой, "с достоевщинкой". Полу-
чил 10 лет, умер в лагере. Вскоре после нашего ареста на Лубянку
попал и Лешкин младший брат, школьник Ваня. Этому повезло больше:
отсидел свое и вернулся домой - возмужавший, красивый.
3. Гуревич Александр Соломонович. Перед арестом - студент-ме-
дик. Отбыв 10 лет в лагере (где познакомился со своим тезкой Сол-
женицыным) и еще два года на "вечном поселении", вернулся в Москву
и переменил профессию - стал экономистом. До тюрьмы был женат, но
жена не дождалась его. Шурик женился снова: сначала в ссылке на
очень славной полуяпонке-репатриантке. Потом развелся и женился на
москвичке. Уехал с ней и маленькой дочкой в Израиль, где и умер -
на десятый день новой жизни.
4. Дунский Юлий Теодорович. Мой одноклассник. Как и я, до
ухода в армию - студент сценарного факультета ВГИКа. 10 лет в ла-
герях и 2 года на "вечном поселении". Вернувшись в Москву, мы за-
кончили институт и стали сценаристами. Женился Юлий поздно, но
счастливо. В последние годы жизни он тяжело болел (астма и пос-
ледствия лечения кортикостероидами), очень страдал и в марте
1982-го года застрелился, не дожив четырех месяцев до 60-ти лет.

- 36 -

5. Фрид Валерий Семенович. Это я. 10 лет в лагере и два - в
ссылке.
6. Михайлов Юрий Михайлович. До ареста студент-первокурсник
режиссерского факультета ВГИКа. Ему ОСО дало поменьше: восемь лет.
Отбыв срок, вернулся в Москву совсем больным и вскоре умер.
7. Бубнова Елена Андреевна. До ареста - студентка ИФЛИ. Срок
- если не ошибаюсь, 5 или 7 лет - отбывала не в лагерях, а на Лу-
бянке. После освобождения работала в московском Историческом му-
зее, ушла на пенсию - а в этом году, я слышал, умерла.
8. Левенштейн Виктор Матвеевич. До тюрьмы - студент Горного
института. Школьное прозвище "Рыбец" (мама имела неосторожность
назвать его при однокласниках рыбонькой). В протоколах это превра-
тилось в подпольную кличку. Получил пять лет, отбыл их. Работал в
Москве, канд.тех.наук. Эмигрировал в США.
9. Таптапова Светлана - отчества не помню. Срок пять лет.
Сейчас, насколько мне известно, в Москве, логопед, доктор меди-
цинских наук.
10. Каркмасов Эрик. Об этом своем "сообщнике" ничего, кроме
имени, не знаю: ни разу в жизни не видел. Он был приятелем Сулимо-
ва. Получил, кажется, пять лет.
11. Ермакова Нина Ивановна. До ареста студентка Станкоинстру-
ментального института. Срок - три года. Попала под амнистию
1945-го года; освободившись из лагеря, была выслана в Бор, приго-
род Горького. Там познакомилась со своим будущим мужем - тогда
доктором физико-математических наук, а теперь академиком В.Л.Гинз-
бургом. Живет в Москве; мы дружим и время от времени видимся.
12. Левин Михаил Львович. Он на год старше остальных и к мо-
менту ареста кончал физфак МГУ; несданным остался один только эк-
замен. Изъятая у него при задержании "Теория возмущений" очень об-

- 37 -

радовала чекистов, но оказалось - математический труд. Миша полу-
чил 3 года. Срок отбывал на одной из "шараг" - спецлабораторий. В
45-м освободился по амнистии, был сослан в Бор; потом работал в
Тюмени, затем в Москве. Профессор, доктор физико-математических
наук, отец трех детей. Эрудит и человек многих талантов, он был
всю жизнь окружен друзьями, поклонниками и поклонницами. Этим ле-
том умер - несправедливо рано.
13. Коган Марк Иосифович. В детстве его звали Монькой (а в
протоколы вошло: "подпольная кличка - Моня"). До тюрьмы - студент
юридического института. Получил 5 лет, отбыл их, работал юрискон-
сультом в Кзыл-Орде, окончил заочно два института. Женился на де-
вушке, с которой познакомился в лагере. Сейчас женат на другой;
отец двух детей и дед двух внуков, а кроме того кандидат юридичес-
ких наук и один из самых авторитетных московских адвокатов.
14. Сулимова Анна Афанасьевна, мать Володи. Ее отправили не в
лагерь, а в ссылку, где она страшно бедствовала - по словам моей
мамы, даже милостыню просила. В наше "дело" она попала, по-видимо-
му, из-за того, что дома у них хранились драгоценности - приданое
ее сватьи, матери Лены Бубновой. Та, говорили, до того как выйти
за революционера, была замужем за кем-то из миллионеров Рябушинс-
ких. Ленину мать посадили заодно с Бубновым: драгоценности оста-
лись дочери. А Володина мать уцелела. Она вела хозяйство, изредка
продавая по камешку: деньги нужны были - ведь война, цены на про-
дукты бешеные. Будь Володькина воля, он бы живо разбазарил все бо-
гатство - проел и пропил бы вместе с нами. Но мама не позволила.
Чекисты об этом знали и конфисковали драгоценности, не оставив на
воле никого из Сулимовых. Просто и остроумно.


- 38 -

Наверное, нужно объяснить, почему Особое Совещание - ОСО - не
стригло всех под одну гребенку: в нашем деле мера наказания варь-
ирует - от 10-ти с конфискацией до ссылки.
Во-первых, даже для правдоподобия надо было выделить "терро-
ристическое ядро" - это те, кому влепили по червонцу.
Во-вторых, Левина, скажем, и Когана арестовали месяца на
три-четыре позже, чем нас, главных. Они были морально подготовлены
и не стали подписывать, как мы, все подряд. И восьмой пункт с них
сняли.
В-третьих, за Мишу Левина и Нину Ермакову хлопотал академик
Варга, бывший в большом фаворе у Сталина. Дочь Варги Маришка была
ближайшей подругой Нины, а Мишина мать, член-корреспондент Акаде-
мии Наук Ревекка Сауловна Левина, работала вместе с Варгой. К сло-
ву сказать, ее тоже посадили - несколько погодя, по так называемо-
му "аллилуевскому делу". Ревекке Сауловне пришлось куда хуже, чем
нам: на допросах ее жестоко избивали, вся спина была в рубцах. На
свободу она вышла полным инвалидом, уже после смерти Сталина.
И еще - маленькое примечание к примечаниям. Я пишу по памяти
и заранее приношу извинения за возможные неточности - в отчествах,
названиях учреждений и т.п. Заодно хочу исправить чужую неточ-
ность. О нашем деле мне встречались упоминания в нескольких публи-
кациях. И во всех - одна и та же ошибка: Володю Сулимова называют
сыном "репрессированного в 37-м году председателя СНК РСФСР
Дан.Ег.Сулимова". Но наш-то не Данилович, а Максимович. Его отец
был работником не такого высокого ранга, как однофамилец, - но
достаточно ответственным, чтобы удостоиться расстрела.



- 39 -

III. ПОСТОЯЛЬЦЫ

Я рассказывал о тех, кто на Лубянке сильно портил мне жизнь -
о следователях. Теперь очередь дошла до сокамерников, людях очень
разных, которые, каждый по-своему, скрашивали мое тюремное житье.
Начну с Малой Лубянки, с "гимназии".
После двух недель одиночки меня перевели в общую камеру - и
сразу жить стало лучше, жить стало веселей. Моими соседями были
бывший царский офицер, а в советское время - командир полка
московской Пролетарской дивизии Вельяминов, инженер с автозавода
им.Сталина Калашников, ветеринарный фельдшер Федоров, танцовщик из
Большого Сережа (фамилию не помню, он недолго просидел с нами) и
Иван Иванович Иванченко. Позднее появился "Радек"; с его прихода и
начну.
Открылась с лязгом дверь и в камеру вошел низкорослый мужи-
чонка. Прижимая к груди надкусанную пайку, он испуганно озирался:
неизвестно, куда попал, может, тут одни уголовники, отберут хлеб,
обидят. Это был его первый день в тюрьме.
- Какая статья? - спросил Калашников.
- Восьмая.
- Нет такой. Может, пятьдесят восьмая?
- Не знаю. Они сказали - как у Радека. Териорист, сказали.
Все стало понятно: 58-8, террор. Радеком мы его и окрестили.
Настоящую фамилию я даже не запомнил - зато отлично помню его
рассказ о первом допросе. По профессии он был слесарь-водопровод-
чик.
Привезли его ночью, и сразу в кабинет к следователям. Их там
сидело трое. Один показал на портрет вождя и учителя, спросил:

- 40 -

- Кто это?
- Это товарищ Сталин.
- Тамбовский волк тебе товарищ. Рассказывай, чего против него
замышлял?
- Да что вы, товарищи!..
- Твои товарищи в Брянском лесу бегают, хвостами машут. (Был
и такой, менее затасканный вариант в их лексиконе). Ну, будешь
рассказывать?
- Не знаю я ничего, това... граждане.
Второй следователь сказал коллеге:
- Да чего ты с ним мудохаешься? Дать ему пиздюлей - и все де-
ла!
Они опрокинули стул, перегнули через него своего клиента и
стали охаживать по спине резиновой дубинкой. Дальше - его словами:
"Кончили лупить, спрашивают: ну, будешь говорить? Я им:
- Граждане, может, я чего забыл? Так вы подскажите, я вспомню!
- Хорошо, - говорят. - Степанова знаешь?
А Степанов - это товарищ мой, он в попы готовится, а пока что
поет в хоре Пятницкого.
- Да, - говорю, - Степанова я знаю. Это товарищ мой.
- Вот и рассказывай, про чего с ним на первое мая разговари-
вали.
Тут я и правда вспомнил. Выпивали мы, и Степанов меня спро-
сил: что такое СэСэСэР знаешь? Знаю, говорю. Союз Советских Социа-
листических Республик. А он смеется: вот и не так! СССР - это зна-
чит: Смерть Сталина Спасет Россию... Рассказал я им это, они такие
радые стали:
- Ну вот! Давно бы так.

- 41 -

Я говорю:
- А вы бы сразу сказали, граждане. Драться-то зачем?
Они спрашивают:
- Жрать хочешь?
- Покушать не мешало бы.
Принесли мне каши в котелке - масла налито на палец! - и хле-
ба дали. Кашу я низанул, а про хлеб говорю:
- Можно с собой взять?
- Возьми, возьми.
Дали подписать бумажку - про восьмую статью - и отпустили".
Это было простое дело, вряд ли следствие длилось долго: вско-
ре Радека от нас забрали, дали на бедность, думаю, лет восемь и
отправили жопой клюкву давить.
А вот Вельяминов сидел под следствием долго - и не в первый
раз, если мне не изменяет память. Это был в высшей степени достой-
ный человек, выдержанный, терпеливый. Ему приходилось туго: не от
кого было ждать передачи, и он уже доходил. Замечено: на тюремной
пайке без передач можно было благополучно просуществовать месяца
два-три. Дальше начинались дистрофия, пеллагра, голодные психозы.
У Вельяминова уже не было ягодиц, кожа шелушилась и отставала
белыми клочьями - но с психикой все было в порядке. Те, кто полу-
чал передачи, не то, чтобы делились с сокамерниками, но обязатель-
но угощали каждого - чем-нибудь.. Вельяминов отказывался от угоще-
ния; а если давал уговорить себя, сдержанно благодарил и принимал-
ся есть - неторопливо, даже изящно.
От него, между прочим, я впервые услышал, что сфабрикованные
чекистами дела случались задолго до знаменитого процесса "Промпар-
тии": оказывается, еще в двадцатые годы на Лубянке вызревало "дело

- 42 -

военных" - о мифическом заговоре бывших царских офицеров во главе
с Брусиловым. Царский генерал, автор вошедшего во все учебники
"брусиловского прорыва", он поступил на службу советской власти и
преподавал в военной академии, не подозревая о той роли, которую
ему готовят неблагодарные новые хозяева. Но старику повезло: он
умер, и "дело" как-то само собой заглохло. Ликвидировать неблаго-
надежных военспецов пришлось по-одиночке, как Вельяминова. Впро-
чем, не совсем по-одиночке - вместе с ним арестовали сына Петю,
тогда совсем мальчишку. Это Петр Вельяминов, замечательный актер,
которого теперь все знают. От отца он унаследовал интеллигентность
и обаяние - и ведь сумел не растерять их в скитаниях по лагерям и
тюрьмам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49