Выпили молча, только кивнув друг другу, и потом, прожёвывая закуску, долго глядели через открытый иллюминатор на подожжённое зарёй водное зеркало, которое отсюда казалось лежащим выше уровня глаза, а движение речной массы – будто в сто крат сильнее своей мощи.
– Нынче снимаетесь? – спросил Кирилл.
– Ровно в полночь.
– Я торопился, думал – опоздаю.
– Не из тех, которые опаздывают, – сказал Рагозин и положил на колено Извекова ладонь.
– Но, видишь, ты – не военный, а меня обогнал.
– Не спеши. Хватит и на твою долю. Тебя берегут на самое важное.
– А что самое важное? Каждый час со своей задачей – самое важное.
– Да. Со своей главной задачей и со своими второстепенными. И главную надо немедленно решать, а второстепенные… их можно отложить.
Рагозин выговорил это в сосредоточенном раздумье, и Кирилл сторожко посмотрел на него.
– Ты о чём?
Рагозин вскочил, потянулся, по своей домашней привычке, но в каюте было ниже, чем дома, – он стукнул кулаками в потолок.
– Эх, черт! – воскликнул он, опять взяв и сжимая колено Извекова. – У меня есть задача, ты меня извини, может, она… может, её надо отложить, но… Я тебе не успел сказать. Я нашёл, видишь ли, своего сына.
Кирилл рассматривал его все удивленнее.
– Да, сына. Моего и Ксении Афанасьевны. Она родила его тогда в тюрьме. Я узнал недавно.
– Где он?
– Он… Я его нашёл, видишь ли, не совсем… Его ещё надо искать. Но это легко, легко! (Рагозин заторопился, всем телом поворачиваясь к Кириллу.) Если ты согласишься… Я не успел его устроить. Ну, не до того! Понимаешь? Я только его нашёл, и тут как раз…
– Да говори толком.
– Павлика Парабукина помнишь? Так это его приятель. Ты скажи Павлику, чтобы… Или, ещё лучше, скажи Дорогомилову, что ищешь Ивана Рагозина, понял? Он все сделает. У него ведь, знаешь, все мальчишки за пазухой. И ты только скажи, пошли к нему… Ладно? А?
Кирилл никогда не видел таким Рагозина – лицо Петра Петровича соединяло в себе что-то настолько противоречивое, в нём трепетало такое неестественное сочетание отчаянной решительности с извиняющейся мольбой, что на него невозможно было дольше смотреть.
Кирилл, нагнув голову Рагозина, придавил её к своему плечу и сказал горячо и твёрдо:
– Я все понимаю и все сделаю. Ты не волнуйся. Я мальчика найду и возьму его к себе. То есть, к себе с Верой Никандровной. И буду за него перед тобой в ответе. То есть, вместе с мамой. Согласен? И ты выкинь из головы, что это дело второстепенное, это ерунда. Я считаю это дело таким же главным, как и другое наше главное дело, за которое ты пойдёшь сегодня в полночь. И ты можешь за это дело спокойно идти. За него и за своего сына одинаково. И счастливо возвращайся!
Они посидели ещё и поговорили, успокоенные, и выпили расстанную в наступивших сумерках.
Когда они шли обратно к трапу тесным проходом мимо машинного отделения, им встретился могучий моряк. Он был чуть выше Рагозина и так пространен в груди, что, даже прижавшись к стенке спиною, почти загородил собой дорогу. Протискиваясь мимо него, Кирилл поднял глаза к его лицу, которое находилось чуть не вровень с потолочной электрической лампочкой, и в её оранжевом свете различил широкие скулы, необычную основательность крупных надбровий и целую пелену веснушек вокруг носа. Моряк слегка улыбнулся, и спокойствие улыбки подсказало Кириллу, что он уже видел это лицо. Он тотчас же вспомнил помора, с которым встретился в лазарете, когда навещал Дибича, и тоже улыбнулся.
– Товарищ Страшнов?
– Товарищ Извеков, вы что же – к нам? – отозвался помор со своим ёмким «о».
– Я только гостем. А вот мой друг, товарищ Рагозин, к вам хозяином. Любите да жалуйте.
– Милости просим, – опять окнул моряк.
– Смотрите, с вас за него спросится, – смеясь, сказал Кирилл.
– Мы постоим.
– Ну, правильно, – ответил Кирилл, отчётливо припоминая это словцо и своё свежее чувство будто только что оконченной гимнастики при расставании с помором в лазарете.
– Поправились?
– Забыл, в каком боку болело.
Кирилл с улыбкой пожал моряку руку.
Простившись с Петром Петровичем, он сошёл в катер, крикнул вверх – «счастливо!», – но в шуме запущенного мотора не расслышал ответа.
Рагозин долго смотрел вслед убегавшему фонарику на носу катера. Уже довольно стемнело, и вода стала буро-чёрной. В ней ступенчато отсвечивали мирные огни канонерок. Колонна была неподвижна. Холодок августовского вечера на воде давал себя знать. До полуночи оставалось больше двух часов. Необходимо было соснуть. Рагозин вернулся в каюту.
22
В очень тяжёлой обстановке, которая сложилась для Красной Армии в результате весенних и летних наступательных действий Деникина, командование Южного флота разработало, в соответствии с указанием главкома, план контрнаступления. Основная идея плана заключалась в нанесении белым глубокого удара левым крылом Южного фронта через донские степи в общем направлении от Царицына на Новороссийск. С этой целью двум армиям, которые были сведены в ударную группу, ставилась главная задача – наступать на Царицын и далее через Дон, а на смежную группировку (к западу от главной) план возлагал вспомогательный удар на Купянск и Харьков. Эти наступательные операции были обеспечены значительным превосходством над Деникиным в пехоте, орудиях и пулемётах, тогда как кавалерия белых по-прежнему имела огромный численный перевес.
Решившие участь Деникина события, которые начали развёртываться поздней осенью, показали, что этот летний план главного и фронтового командования в основной своей идее наступления через Дон на Новороссийск утратил значение вскоре же после августовской попытки проведения плана в жизнь.
Чтобы сорвать готовившийся манёвр красных, Деникин сам перешёл в наступление. Он прибег почти одновременно к двум операциям, поручив их бывалым и старательным слугам контрреволюции – казачьему генералу Мамонтову и генералу добровольцев Кутепову.
В августе Четвёртый Донской кавалерийский корпус под командованием Мамонтова численностью около шести тысяч сабель, с орудиями, бронеавтомобилями и пешим отрядом до трех тысяч штыков прорвал под Новохоперском линию советского фронта. Деникин ставил корпусу первоначальной задачей овладение железнодорожным узлом Козлов с целью разрушения и расстройства глубокого тыла Южного фронта Красной Армии. Затем он эту задачу изменил и дал корпусу направление на Воронеж, с тем чтобы разбить Лискинскую группу Красной Армии, к северо-западу от Новохоперска. Мамонтов приказания Деникина не выполнил и, пройдя фронт, повёл корпус прямо на север, по направлению к Тамбову. Деникин пытался свернуть Мамонтова на запад, но безуспешно. С каждым днём уходя все дальше от живой силы Красной Армии, сосредоточенной на фронте, мамонтовский корпус быстро углублялся в тыл и на восьмой день марша захватил Тамбов.
С самого начала внезапного и угрожающего рейда донцов все, кому знакомо было июльское письмо Ленина, вспомнили строки, теперь вдруг изумившие безошибочностью предвидения. Ровно за месяц до мамонтовского прорыва Ленин писал: «Особенностью деникинской армии является обилие офицерства и казачества. Это тот элемент, который, не имея за собой массовой силы, чрезвычайно способен на быстрые налёты, на авантюры, на отчаянные предприятия, в целях сеяния паники, в целях разрушения ради разрушения».
Кирилл Извеков был тоже изумлён этой конкретностью предвосхищения событий. Ему казалось, что его товарищи и он лично были чуть ли не прямо предупреждены о предстоящем налёте именно Четвёртого Донского кавалерийского корпуса под командованием Мамонтова и непростительно оставили предупреждение без внимания. Ни у его товарищей, ни у него – казалось Кириллу – не было никакого оправдания, что прорыв Мамонтова застал их врасплох: не хватало, чтобы заранее было указано, какого числа и в каком месте фронта прорыв будет совершён! Ведь в том же письме Ленин требовал исключительных мер предосторожности: «В борьбе против такого врага необходима военная дисциплина и военная бдительность, доведённые до высших пределов. Прозевать или растеряться – значит потерять все».
Проверяя свою работу, Кирилл убеждался, что исполнял все, на что способны были его силы в том положении, которое он занимал. Но он думал, что должен бы выполнить гораздо больше и что он даже именно «прозевал» вместе с другими и навлёк несчастье, обрушенное на фронт и тыл налётом Мамонтова.
После ухода Рагозина на фронт возросла до беспокойства уверенность Кирилла, что будь он тоже в рядах армии, было бы лучше и для него, и для общего дела. Беспокойство это превратилось в тревогу, когда стало известно о новом прорыве белых.
Первый армейский корпус добровольцев под командованием Кутепова, перейдя на центральном участке Южного фронта в наступление, прорвал фронт на стыке двух соседних советских армий и, после ожесточённых боев, вынудил отойти одну в направлении на Курск, другую на Ворожбу. Последствием было то, что часть войск, которым предстояло содействовать вспомогательному удару Красной Армии на Купянск, оказалась неспособной это сделать.
И тем не менее на пятый день после прорыва Мамонтова и на третий после прорыва Кутепова, ровно в середине августа, главком Красной Армии и командование Южного фронта начали наступление против Деникина по плану, разработанному до этих прорывов.
Как подавляющее большинство советских (в том числе военных) работников, Извеков не мог знать, что начавшееся наступление становилось уже запоздалым в новой обстановке Южного фронта. Наоборот, он был необычайно обрадован самым фактом перехода Красной Армии к активным действиям на юге и счёл за очень хороший знак и за выражение силы, что наступление было предпринято как бы вопреки контрманёврам белых и началось с успехов. Его лишь насторожило то, что руководство борьбой с мамонтовской конницей было возложено на командование главной ударной группы, выделившей для этого две стрелковых дивизии: это не могло не ослабить удара Красной Армии в основном направлении, вниз по Волге и к Дону. И он с волнением следил за развитием налёта мамонтовцев, которые продолжали топтать на Тамбовщине поля и людей.
Едва поступали новые сообщения с фронтов, Кирилл бросал дела и развёртывал карты, какие удалось раздобыть, начиная от школьных, кончая земскими трехверстками, стараясь точнее установить передвижения войск и угадать развитие дальнейших операций. И по мере роста начальных успехов Красной Армии, он больше и больше завидовал Рагозину.
Углублённым в такое чтение карт его застала раз вечером Аночка. Она вошла в кабинет, забыв постучать, и остановилась в замешательстве, потому что Кирилл принял её за свою помощницу и спросил, не подымая головы, – в чём дело? У него свисали на брови отросшие волосы, казавшиеся чернее обычного в низкой тени абажура, а ровный сжатый рот и подбородок сильно освещались лампой, и было видно, что он не брит.
– Ну, в чём же дело? – повторил он громко и оторвался от карты.
Почти сейчас же он выбежал из-за стола к Аночке, схватил её руку и, только поздоровавшись, сказал другим, нетвёрдым голосом:
– Вы как здесь очутились?
– Мне сказали – можно… Нельзя, да?
– Можно, можно! Я не к тому. Я не понял, откуда вы взялись. Я вас ждал… То есть хотел повидаться с вами. Насчёт одного дела… очень надо…
Он говорил быстрее, чем всегда, и уже заметил, что путается. Как на спасительную надежду, он оглянулся на карты и, снова ухватив Аночкину руку, повлёк нежданную гостью к столу.
– Откладывал разговор со дня на день – нет и нет времени. И как хорошо, что вы пришли. Смотрите, кстати, что происходит.
Он держал её левой рукой, а правую протянул над картой, застилавшей весь стол.
– Это – Волга. Видите? Вот уже где наша флотилия. Ещё денёк – и Камышин наш. Понимаете? Врангель пятится. А отсюда нажимает наша кавалерия (он показал на запад и надавил на плечо Аночки, тесня её влево). Конный корпус Будённого. Слыхали? Нет? Вот он куда нацелен, видите? Против донской конницы Сутулова. Если мы её опрокинем, то получится…
Он ещё потеснил Аночку, она вдруг отстранилась, он взглянул на неё и сказал потише:
– Словом, получится очень хорошо.
Он говорил ей только о том, что его возбуждало и обнадёживало, умалчивая о скрытой тревоге сердца, и не поднимал глаз к северу карты, чтобы не толкнуть Аночку к тому же. Рассказывая же об отрадных событиях на Волге, он все время непроизвольно думал об угрозе событий к северо-западу от Саратова – на Тамбовщине, потому что мамонтовцы буйствовали к этому дню уже в Козлове, прямая дорога на Москву была перерезана и связь оставалась только кружным путём, через Пензу. Он решил непременно отвести Аночкино внимание от этих омрачающих событий, был уверен, что скрывает от неё именно эти события, ничего, кроме них, и не признался бы, что не меньше озабочен тем, чтобы скрыть своё волнение от неожиданной ощутимой близости Аночки.
Он копнул свои карты, вытащил наверх маленькую и опять подвинулся к Аночке.
– Это я показывал направление Камышин – Царицын. А смотрите западнее. Наша другая группировка. Фронт пять дней назад, видите? А вот какой клин мы вколотили. Вот красная линия. Здорово, а? Если так пойдёт дальше, то через неделю мы – в Купянске. Смотрите.
Он хотел слегка нагнуть Аночку к столу, но она сказала:
– Я хорошо вижу. Только почему в Камышине мы будем через день, а в Купянске через неделю? Ведь до Камышина вон ещё сколько, а Купянск совсем рядом.
– Да, – сказал Кирилл, немного отходя в сторону, – это, конечно, большая неприятность. Но тут главное осложнение в том, что… карты разных масштабов. (Он потрогал свою небритую верхнюю губу.) На маленькой карте и далёкое кажется близко.
– Значит, надо воевать по маленькой карте, – улыбнулась Аночка.
Он засмеялся. Она спросила и деловито и озорно:
– Вы говорите – собирались меня увидеть. Чтобы посвятить в стратегию, да?
– Нет, без всякой стратегии.
– Ну, как же так, если вы – стратег?
– Плохой стратег. Иначе я воевал бы по маленькой карте… с вами, во всяком случае.
– Вы собрались со мной воевать?
– Не с вами, собственно, а за вас.
Она опять улыбнулась не лукаво и не озорно, а с торжествующим удовольствием женщины, которая наслаждается тем, что шутя привлекла к себе все внимание мужчины. Но она в тот же момент как бы одёрнула себя и отклонила наивное кокетство разговора:
– У вас правда дело ко мне? Я тоже пришла по важному делу.
– Мне нужно поговорить с вашим братом.
– С Павликом?
– Насчёт его приятеля – Вани Рагозина. Помните – Рагозин, у которого вы хлопотали о деньгах, тогда… с Цветухиным? Так вот, у него есть сын…
– Странно… – почти в смятении перебила его Аночка. – Как это совпало! Я – тоже по поводу Павлика. Он пропал.
– Пропал?
– Третьего дня поутру ушёл и больше не возвращался.
– И вы искали его?
– Отец заявил в милицию, расспрашивал, кого мог, на берегу…
– Может, что-нибудь известно Дорогомилову?
– Арсений Романович говорил со всеми товарищами Павлика и ничего не узнал… Никаких следов. Ужасно.
– Ну, разумеется, – сказал Кирилл грубовато, с желанием подбодрить Аночку, – вам, поди, бог знает что лезет в голову: исчез, погиб, и ещё что! Просто удрал на фронт. Он же грозил, что удерёт.
– Но ведь это не утешение! Он совсем маленький и – конечно – не снесёт головы.
– Вы что, серьёзно думаете, что таких вояк пропускают на фронт?
– А как же, если он туда убежал?
Она взялась за спинку стула и опустилась неожиданно тяжело для своего легковесного хрупкого тела.
– Послушайте, Аночка, – начал Кирилл, но она не дала ему говорить.
– Я знаю, что я, я виновата! При маме этого ни за что не случилось бы! Она так любила Павлика! А я совсем забросила его. Ведь он ребёнок, понимаете, он ещё совсем ребёнок!
Она уткнула лицо в острый сгиб своего локтя, по-прежнему держась за спинку стула.
– Вы сама ребёнок, – сказал Кирилл, подходя к ней ближе.
Это будто разжалобило её, она обиженно пробормотала себе в руку, едва не всхлипывая:
– Я хотела позвать вас на репетицию, у нас скоро генеральная репетиция, а теперь я знаю, что провалюсь, знаю, знаю, непременно провалюсь!
Он договорил ещё суровее, боясь, что вдруг она расплачется:
– Не выдумывайте. Какое событие – репетиция! Прекрасно сыграете свою Луизу, или кого там? И я ещё буду вам хлопать. Подумаешь! Невидаль какая – Луиза! Я хочу сказать – ничего не стоит сыграть вашу эту Луизу. А Павлика… Я должен был разыскивать одного, ну, буду разыскивать двоих. Уверен, его притащат к вам с милицией. Не первый такой герой.
Аночка приподняла голову.
– «Не первый такой герой! Разложить бы да всыпать пару горячих!» – сказала она, очень похоже подражая упрямому баску Кирилла, и он отвернулся, чтобы сохранить серьёзность.
– Завтра с утра я подыму на ноги милицию, все будет сделано, – сказал он мягче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
– Нынче снимаетесь? – спросил Кирилл.
– Ровно в полночь.
– Я торопился, думал – опоздаю.
– Не из тех, которые опаздывают, – сказал Рагозин и положил на колено Извекова ладонь.
– Но, видишь, ты – не военный, а меня обогнал.
– Не спеши. Хватит и на твою долю. Тебя берегут на самое важное.
– А что самое важное? Каждый час со своей задачей – самое важное.
– Да. Со своей главной задачей и со своими второстепенными. И главную надо немедленно решать, а второстепенные… их можно отложить.
Рагозин выговорил это в сосредоточенном раздумье, и Кирилл сторожко посмотрел на него.
– Ты о чём?
Рагозин вскочил, потянулся, по своей домашней привычке, но в каюте было ниже, чем дома, – он стукнул кулаками в потолок.
– Эх, черт! – воскликнул он, опять взяв и сжимая колено Извекова. – У меня есть задача, ты меня извини, может, она… может, её надо отложить, но… Я тебе не успел сказать. Я нашёл, видишь ли, своего сына.
Кирилл рассматривал его все удивленнее.
– Да, сына. Моего и Ксении Афанасьевны. Она родила его тогда в тюрьме. Я узнал недавно.
– Где он?
– Он… Я его нашёл, видишь ли, не совсем… Его ещё надо искать. Но это легко, легко! (Рагозин заторопился, всем телом поворачиваясь к Кириллу.) Если ты согласишься… Я не успел его устроить. Ну, не до того! Понимаешь? Я только его нашёл, и тут как раз…
– Да говори толком.
– Павлика Парабукина помнишь? Так это его приятель. Ты скажи Павлику, чтобы… Или, ещё лучше, скажи Дорогомилову, что ищешь Ивана Рагозина, понял? Он все сделает. У него ведь, знаешь, все мальчишки за пазухой. И ты только скажи, пошли к нему… Ладно? А?
Кирилл никогда не видел таким Рагозина – лицо Петра Петровича соединяло в себе что-то настолько противоречивое, в нём трепетало такое неестественное сочетание отчаянной решительности с извиняющейся мольбой, что на него невозможно было дольше смотреть.
Кирилл, нагнув голову Рагозина, придавил её к своему плечу и сказал горячо и твёрдо:
– Я все понимаю и все сделаю. Ты не волнуйся. Я мальчика найду и возьму его к себе. То есть, к себе с Верой Никандровной. И буду за него перед тобой в ответе. То есть, вместе с мамой. Согласен? И ты выкинь из головы, что это дело второстепенное, это ерунда. Я считаю это дело таким же главным, как и другое наше главное дело, за которое ты пойдёшь сегодня в полночь. И ты можешь за это дело спокойно идти. За него и за своего сына одинаково. И счастливо возвращайся!
Они посидели ещё и поговорили, успокоенные, и выпили расстанную в наступивших сумерках.
Когда они шли обратно к трапу тесным проходом мимо машинного отделения, им встретился могучий моряк. Он был чуть выше Рагозина и так пространен в груди, что, даже прижавшись к стенке спиною, почти загородил собой дорогу. Протискиваясь мимо него, Кирилл поднял глаза к его лицу, которое находилось чуть не вровень с потолочной электрической лампочкой, и в её оранжевом свете различил широкие скулы, необычную основательность крупных надбровий и целую пелену веснушек вокруг носа. Моряк слегка улыбнулся, и спокойствие улыбки подсказало Кириллу, что он уже видел это лицо. Он тотчас же вспомнил помора, с которым встретился в лазарете, когда навещал Дибича, и тоже улыбнулся.
– Товарищ Страшнов?
– Товарищ Извеков, вы что же – к нам? – отозвался помор со своим ёмким «о».
– Я только гостем. А вот мой друг, товарищ Рагозин, к вам хозяином. Любите да жалуйте.
– Милости просим, – опять окнул моряк.
– Смотрите, с вас за него спросится, – смеясь, сказал Кирилл.
– Мы постоим.
– Ну, правильно, – ответил Кирилл, отчётливо припоминая это словцо и своё свежее чувство будто только что оконченной гимнастики при расставании с помором в лазарете.
– Поправились?
– Забыл, в каком боку болело.
Кирилл с улыбкой пожал моряку руку.
Простившись с Петром Петровичем, он сошёл в катер, крикнул вверх – «счастливо!», – но в шуме запущенного мотора не расслышал ответа.
Рагозин долго смотрел вслед убегавшему фонарику на носу катера. Уже довольно стемнело, и вода стала буро-чёрной. В ней ступенчато отсвечивали мирные огни канонерок. Колонна была неподвижна. Холодок августовского вечера на воде давал себя знать. До полуночи оставалось больше двух часов. Необходимо было соснуть. Рагозин вернулся в каюту.
22
В очень тяжёлой обстановке, которая сложилась для Красной Армии в результате весенних и летних наступательных действий Деникина, командование Южного флота разработало, в соответствии с указанием главкома, план контрнаступления. Основная идея плана заключалась в нанесении белым глубокого удара левым крылом Южного фронта через донские степи в общем направлении от Царицына на Новороссийск. С этой целью двум армиям, которые были сведены в ударную группу, ставилась главная задача – наступать на Царицын и далее через Дон, а на смежную группировку (к западу от главной) план возлагал вспомогательный удар на Купянск и Харьков. Эти наступательные операции были обеспечены значительным превосходством над Деникиным в пехоте, орудиях и пулемётах, тогда как кавалерия белых по-прежнему имела огромный численный перевес.
Решившие участь Деникина события, которые начали развёртываться поздней осенью, показали, что этот летний план главного и фронтового командования в основной своей идее наступления через Дон на Новороссийск утратил значение вскоре же после августовской попытки проведения плана в жизнь.
Чтобы сорвать готовившийся манёвр красных, Деникин сам перешёл в наступление. Он прибег почти одновременно к двум операциям, поручив их бывалым и старательным слугам контрреволюции – казачьему генералу Мамонтову и генералу добровольцев Кутепову.
В августе Четвёртый Донской кавалерийский корпус под командованием Мамонтова численностью около шести тысяч сабель, с орудиями, бронеавтомобилями и пешим отрядом до трех тысяч штыков прорвал под Новохоперском линию советского фронта. Деникин ставил корпусу первоначальной задачей овладение железнодорожным узлом Козлов с целью разрушения и расстройства глубокого тыла Южного фронта Красной Армии. Затем он эту задачу изменил и дал корпусу направление на Воронеж, с тем чтобы разбить Лискинскую группу Красной Армии, к северо-западу от Новохоперска. Мамонтов приказания Деникина не выполнил и, пройдя фронт, повёл корпус прямо на север, по направлению к Тамбову. Деникин пытался свернуть Мамонтова на запад, но безуспешно. С каждым днём уходя все дальше от живой силы Красной Армии, сосредоточенной на фронте, мамонтовский корпус быстро углублялся в тыл и на восьмой день марша захватил Тамбов.
С самого начала внезапного и угрожающего рейда донцов все, кому знакомо было июльское письмо Ленина, вспомнили строки, теперь вдруг изумившие безошибочностью предвидения. Ровно за месяц до мамонтовского прорыва Ленин писал: «Особенностью деникинской армии является обилие офицерства и казачества. Это тот элемент, который, не имея за собой массовой силы, чрезвычайно способен на быстрые налёты, на авантюры, на отчаянные предприятия, в целях сеяния паники, в целях разрушения ради разрушения».
Кирилл Извеков был тоже изумлён этой конкретностью предвосхищения событий. Ему казалось, что его товарищи и он лично были чуть ли не прямо предупреждены о предстоящем налёте именно Четвёртого Донского кавалерийского корпуса под командованием Мамонтова и непростительно оставили предупреждение без внимания. Ни у его товарищей, ни у него – казалось Кириллу – не было никакого оправдания, что прорыв Мамонтова застал их врасплох: не хватало, чтобы заранее было указано, какого числа и в каком месте фронта прорыв будет совершён! Ведь в том же письме Ленин требовал исключительных мер предосторожности: «В борьбе против такого врага необходима военная дисциплина и военная бдительность, доведённые до высших пределов. Прозевать или растеряться – значит потерять все».
Проверяя свою работу, Кирилл убеждался, что исполнял все, на что способны были его силы в том положении, которое он занимал. Но он думал, что должен бы выполнить гораздо больше и что он даже именно «прозевал» вместе с другими и навлёк несчастье, обрушенное на фронт и тыл налётом Мамонтова.
После ухода Рагозина на фронт возросла до беспокойства уверенность Кирилла, что будь он тоже в рядах армии, было бы лучше и для него, и для общего дела. Беспокойство это превратилось в тревогу, когда стало известно о новом прорыве белых.
Первый армейский корпус добровольцев под командованием Кутепова, перейдя на центральном участке Южного фронта в наступление, прорвал фронт на стыке двух соседних советских армий и, после ожесточённых боев, вынудил отойти одну в направлении на Курск, другую на Ворожбу. Последствием было то, что часть войск, которым предстояло содействовать вспомогательному удару Красной Армии на Купянск, оказалась неспособной это сделать.
И тем не менее на пятый день после прорыва Мамонтова и на третий после прорыва Кутепова, ровно в середине августа, главком Красной Армии и командование Южного фронта начали наступление против Деникина по плану, разработанному до этих прорывов.
Как подавляющее большинство советских (в том числе военных) работников, Извеков не мог знать, что начавшееся наступление становилось уже запоздалым в новой обстановке Южного фронта. Наоборот, он был необычайно обрадован самым фактом перехода Красной Армии к активным действиям на юге и счёл за очень хороший знак и за выражение силы, что наступление было предпринято как бы вопреки контрманёврам белых и началось с успехов. Его лишь насторожило то, что руководство борьбой с мамонтовской конницей было возложено на командование главной ударной группы, выделившей для этого две стрелковых дивизии: это не могло не ослабить удара Красной Армии в основном направлении, вниз по Волге и к Дону. И он с волнением следил за развитием налёта мамонтовцев, которые продолжали топтать на Тамбовщине поля и людей.
Едва поступали новые сообщения с фронтов, Кирилл бросал дела и развёртывал карты, какие удалось раздобыть, начиная от школьных, кончая земскими трехверстками, стараясь точнее установить передвижения войск и угадать развитие дальнейших операций. И по мере роста начальных успехов Красной Армии, он больше и больше завидовал Рагозину.
Углублённым в такое чтение карт его застала раз вечером Аночка. Она вошла в кабинет, забыв постучать, и остановилась в замешательстве, потому что Кирилл принял её за свою помощницу и спросил, не подымая головы, – в чём дело? У него свисали на брови отросшие волосы, казавшиеся чернее обычного в низкой тени абажура, а ровный сжатый рот и подбородок сильно освещались лампой, и было видно, что он не брит.
– Ну, в чём же дело? – повторил он громко и оторвался от карты.
Почти сейчас же он выбежал из-за стола к Аночке, схватил её руку и, только поздоровавшись, сказал другим, нетвёрдым голосом:
– Вы как здесь очутились?
– Мне сказали – можно… Нельзя, да?
– Можно, можно! Я не к тому. Я не понял, откуда вы взялись. Я вас ждал… То есть хотел повидаться с вами. Насчёт одного дела… очень надо…
Он говорил быстрее, чем всегда, и уже заметил, что путается. Как на спасительную надежду, он оглянулся на карты и, снова ухватив Аночкину руку, повлёк нежданную гостью к столу.
– Откладывал разговор со дня на день – нет и нет времени. И как хорошо, что вы пришли. Смотрите, кстати, что происходит.
Он держал её левой рукой, а правую протянул над картой, застилавшей весь стол.
– Это – Волга. Видите? Вот уже где наша флотилия. Ещё денёк – и Камышин наш. Понимаете? Врангель пятится. А отсюда нажимает наша кавалерия (он показал на запад и надавил на плечо Аночки, тесня её влево). Конный корпус Будённого. Слыхали? Нет? Вот он куда нацелен, видите? Против донской конницы Сутулова. Если мы её опрокинем, то получится…
Он ещё потеснил Аночку, она вдруг отстранилась, он взглянул на неё и сказал потише:
– Словом, получится очень хорошо.
Он говорил ей только о том, что его возбуждало и обнадёживало, умалчивая о скрытой тревоге сердца, и не поднимал глаз к северу карты, чтобы не толкнуть Аночку к тому же. Рассказывая же об отрадных событиях на Волге, он все время непроизвольно думал об угрозе событий к северо-западу от Саратова – на Тамбовщине, потому что мамонтовцы буйствовали к этому дню уже в Козлове, прямая дорога на Москву была перерезана и связь оставалась только кружным путём, через Пензу. Он решил непременно отвести Аночкино внимание от этих омрачающих событий, был уверен, что скрывает от неё именно эти события, ничего, кроме них, и не признался бы, что не меньше озабочен тем, чтобы скрыть своё волнение от неожиданной ощутимой близости Аночки.
Он копнул свои карты, вытащил наверх маленькую и опять подвинулся к Аночке.
– Это я показывал направление Камышин – Царицын. А смотрите западнее. Наша другая группировка. Фронт пять дней назад, видите? А вот какой клин мы вколотили. Вот красная линия. Здорово, а? Если так пойдёт дальше, то через неделю мы – в Купянске. Смотрите.
Он хотел слегка нагнуть Аночку к столу, но она сказала:
– Я хорошо вижу. Только почему в Камышине мы будем через день, а в Купянске через неделю? Ведь до Камышина вон ещё сколько, а Купянск совсем рядом.
– Да, – сказал Кирилл, немного отходя в сторону, – это, конечно, большая неприятность. Но тут главное осложнение в том, что… карты разных масштабов. (Он потрогал свою небритую верхнюю губу.) На маленькой карте и далёкое кажется близко.
– Значит, надо воевать по маленькой карте, – улыбнулась Аночка.
Он засмеялся. Она спросила и деловито и озорно:
– Вы говорите – собирались меня увидеть. Чтобы посвятить в стратегию, да?
– Нет, без всякой стратегии.
– Ну, как же так, если вы – стратег?
– Плохой стратег. Иначе я воевал бы по маленькой карте… с вами, во всяком случае.
– Вы собрались со мной воевать?
– Не с вами, собственно, а за вас.
Она опять улыбнулась не лукаво и не озорно, а с торжествующим удовольствием женщины, которая наслаждается тем, что шутя привлекла к себе все внимание мужчины. Но она в тот же момент как бы одёрнула себя и отклонила наивное кокетство разговора:
– У вас правда дело ко мне? Я тоже пришла по важному делу.
– Мне нужно поговорить с вашим братом.
– С Павликом?
– Насчёт его приятеля – Вани Рагозина. Помните – Рагозин, у которого вы хлопотали о деньгах, тогда… с Цветухиным? Так вот, у него есть сын…
– Странно… – почти в смятении перебила его Аночка. – Как это совпало! Я – тоже по поводу Павлика. Он пропал.
– Пропал?
– Третьего дня поутру ушёл и больше не возвращался.
– И вы искали его?
– Отец заявил в милицию, расспрашивал, кого мог, на берегу…
– Может, что-нибудь известно Дорогомилову?
– Арсений Романович говорил со всеми товарищами Павлика и ничего не узнал… Никаких следов. Ужасно.
– Ну, разумеется, – сказал Кирилл грубовато, с желанием подбодрить Аночку, – вам, поди, бог знает что лезет в голову: исчез, погиб, и ещё что! Просто удрал на фронт. Он же грозил, что удерёт.
– Но ведь это не утешение! Он совсем маленький и – конечно – не снесёт головы.
– Вы что, серьёзно думаете, что таких вояк пропускают на фронт?
– А как же, если он туда убежал?
Она взялась за спинку стула и опустилась неожиданно тяжело для своего легковесного хрупкого тела.
– Послушайте, Аночка, – начал Кирилл, но она не дала ему говорить.
– Я знаю, что я, я виновата! При маме этого ни за что не случилось бы! Она так любила Павлика! А я совсем забросила его. Ведь он ребёнок, понимаете, он ещё совсем ребёнок!
Она уткнула лицо в острый сгиб своего локтя, по-прежнему держась за спинку стула.
– Вы сама ребёнок, – сказал Кирилл, подходя к ней ближе.
Это будто разжалобило её, она обиженно пробормотала себе в руку, едва не всхлипывая:
– Я хотела позвать вас на репетицию, у нас скоро генеральная репетиция, а теперь я знаю, что провалюсь, знаю, знаю, непременно провалюсь!
Он договорил ещё суровее, боясь, что вдруг она расплачется:
– Не выдумывайте. Какое событие – репетиция! Прекрасно сыграете свою Луизу, или кого там? И я ещё буду вам хлопать. Подумаешь! Невидаль какая – Луиза! Я хочу сказать – ничего не стоит сыграть вашу эту Луизу. А Павлика… Я должен был разыскивать одного, ну, буду разыскивать двоих. Уверен, его притащат к вам с милицией. Не первый такой герой.
Аночка приподняла голову.
– «Не первый такой герой! Разложить бы да всыпать пару горячих!» – сказала она, очень похоже подражая упрямому баску Кирилла, и он отвернулся, чтобы сохранить серьёзность.
– Завтра с утра я подыму на ноги милицию, все будет сделано, – сказал он мягче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80