Я расспросил Маюми, и она правдиво рассказала мне все, что
произошло в мое отсутствие. Она призналась без всякого
кокетства, что с первой же нашей встречи полюбила меня и в
течение всех этих долгих лет разлуки ей никто не нравился. Она
простодушно удивлялась, что я не догадывался об этом. Я
напомнил ей, что она никогда не говорила мне о своей любви.
Маюми сказала, что это верно, но добавила, что она и не думала
скрывать ее. Она оказалась проницательнее меня и догадалась,
что я люблю ее. Маюми говорила так свободно и откровенно, что
мои подозрения рассеялись. Она оказалась благороднее меня:
никогда Маюми и не подумала бы сомневаться во мне. Только один
раз, совсем недавно, она поддалась этому чувству. Выяснилась и
причина: оказывается, ее неудачливый поклонник пытался отравить
ее слух клеветой на меня. Поэтому и было дано поручение
Хадж-Еве.
Увы! История моей любви была не столь безупречной. Я мог
открыть Маюми только часть истины. Но я чувствовал угрызения
совести, когда мне приходилось, чтобы не огорчить девушку,
умалчивать о том или ином эпизоде из моего прошлого.
Но прошлое оставалось прошлым, и в нем уже ничего нельзя
было изменить. Зато более светлое будущее открывалось передо
мной, и я дал себе клятву искупить свою вину. У этого чудесного
создания, которое я теперь держал в своих объятиях, никогда
больше не будет повода упрекать меня.
Я испытывал чувство гордости, когда слушал чистосердечное
признание Маюми в любви, но, как только мы заговорили о ее
семье, во мне снова закипела кровь от гнева. Она рассказала мне
о судебных процессах, несправедливостях и оскорблениях,
перенесенных ими от белых, и особенно от их соседей --
Ринггольдов.
Она рассказала мне все, что я уже прекрасно знал. Но были
еще обстоятельства, известные только Маюми. Ринггольд, этот
презренный лицемер, пытался ухаживать за нею. Только страх
перед ее братом вынудил его оставить ее в покое.
Другой вздыхатель, Скотт, пытался вкрасться в доверие к
ней под видом дружбы. Он знал, как и все остальные, в каком
положении находилось судебное дело о плантации Пауэллов, и,
пользуясь своими родственными связями с влиятельными лицами,
обещал добиться возвращения им земли. Это было сплошное
притворство, он и не думал сдержать свое обещание, но его
сладкоречивые уверения обманули благородное, доверчивое сердце
Оцеолы. Вот почему этот бездушный негодяй получил доступ в
семью Пауэллов и сделался там почти близким человеком.
Несколько месяцев он уже бывал у них, стараясь улучить удобный
момент и поговорить с Маюми откровенно. Все это время он
осаждал ее признаниями в любви. Впрочем, не особенно дерзко,
потому что он боялся хмурого взгляда ее грозного брата. Но все
его домогательства остались безуспешными. Ринггольду это было
хорошо известно, но он преследовал единственную цель -- уязвить
меня. Трудно было выбрать для этого более подходящий момент.
Оставалось еще одно обстоятельство, которое мне хотелось
выяснить. Конечно, умная и проницательная Маюми могла мне
помочь в этом: ведь она дружила с моей сестрой, и девушки
поверяли друг другу свои заветные тайны.
Мне очень хотелось узнать, каковы отношения между моей
сестрой и братом Маюми. Но я стеснялся спросить ее об этом,
хотя был уверен, что она могла бы сообщить мне много
интересного.
И, однако, мы говорили об обоих, особенно о Виргинии...
Маюми с нежностью вспоминала о моей сестре и засыпала меня
вопросами о ней. Она слышала, что Виргиния стала еще красивее,
чем раньше, и затмила своей красотой всех подруг. Маюми
спросила, помнит ли Виргиния наши прогулки, счастливые часы,
проведенные на острове.
"Может быть, слишком хорошо помнит!" -- подумал я, но мне
было как-то тяжело говорить об этом.
Наши мысли обратились к будущему. Прошедшее было ясно, как
голубое небо, а горизонт будущего закрывали облака.
Прежде всего мы заговорили о том, что нас больше всего
волновало и что было самым страшным: об аресте Оцеолы. Скоро ли
его выпустят? Что мы должны предпринять, чтобы ускорить его
освобождение?
Я обещал сделать все, что в моих силах, и намеревался
выполнить свое обещание. Я твердо решил не оставить камня на
камне, но добиться для узника свободы. Если нельзя будет
достигнуть справедливости законным путем, я готов был даже
прибегнуть к хитрости, хотя бы даже ценой увольнения из армии,
даже рискуя тем, что мое имя будет покрыто позором. Готов был
даже рискнуть жизнью, чтобы освободить молодого вождя. Мне не
нужно было ни клясться, ни божиться, мне верили и без того.
Поток благодарности струился из этих влажных глаз, а нежное
прикосновение пылающих губ было слаще любых слов
признательности.
Настало время расставаться. Судя по положению луны, было
уже около полуночи. На вершине холма, как бы отлитая из бронзы,
на фоне бледного неба вырисовывалась фигура безумной королевы.
Она подошла к нам. Я обнял Маюми и горячо поцеловал ее, затем
мы расстались. Странная, но верная защитница девушки увела ее
по незаметной тропинке, а я остался один и молча стоял
несколько минут, вспоминая все, что было пережито на этом
священном месте.
Луна опускалась все ниже и ниже к горизонту. Это было
предупреждение о том, что пора идти. Спустившись с вершины
холма, я быстро пошел обратно в форт.
Глава XLVII. ПЛЕННИК
Несмотря на поздний час, я решил навестить пленника. Я
должен был спешить, так как мне самому угрожало лишение
свободы. Две дуэли в один день, два раненых противника -- и оба
друзья генерала. А ведь сам я не имел никаких друзей: вряд ли я
мог избежать наказания. Я ожидал ареста... может быть, даже
военного суда, а в перспективе мне могло угрожать увольнение из
армии.
Несмотря на свой оптимизм, я все же задумался о том, чем
все это кончится. Я не очень беспокоился об увольнении -- я мог
прожить и без офицерского чина. Но любой человек, будь он прав
или виноват, не может равнодушно подвергнуться осуждению своих
товарищей и носить клеймо позора. Можно быть отчаянным
человеком, но нельзя не считаться с последствиями, когда дело
касается родственников и семьи.
Однако Галлахер придерживался на этот счет иного мнения.
-- Ну и пусть они тебя арестуют и даже велят подать в
отставку. Черт с ними! Наплевать тебе на все это! Не обращай
никакого внимания. Будь я в твоей шкуре и владей я такой
великолепной плантацией и целым полком негров, я плюнул бы на
эту военную службу и стал бы разводить сахар да табак. Клянусь
святым Патриком, я так бы и поступил!
Однако утешительные речи друга не совсем успокоили меня, и
я не в слишком веселом настроении отправился разыскивать
пленника.
Я нашел молодого вождя в камере. Как только что пойманный
орел, как пантера в ловушке, Оцеола в бешенстве метался по
камере и время от времени выкрикивал дикие угрозы.
В помещении без окон было совсем темно. Сопровождавший
меня капрал не взял ни свечи, ни факела; он пошел за ними и
оставил меня одного в темноте.
Я услышал шаги, легкие, как поступь тигра -- наверно, шаги
человека, обутого в мокасины, -- и резкий звон цепей. Затем
слух мой уловил бурное дыхание и гневные возгласы. В полумраке
я различил фигуру пленника, ходившего взад и вперед большими
шагами. Значит, ноги у него не были скованы.
Убедившись, что пленник один, я тихо вошел к нему и встал
у двери. Мне казалось, что, погруженный в свои мысли, он не
замечает меня. Но я ошибся. Внезапно Оцеола остановился и, к
моему удивлению, назвал меня по имени. Он, должно быть,
прекрасно видел во мраке.
-- И вы, Рэндольф, оказались среди моих врагов! --
произнес он тоном упрека. -- Вы вооружены, в военной форме, при
полном снаряжении -- и готовы помочь им выгнать нас из наших
домов!
-- Пауэлл!
-- Не Пауэлл, сэр. Мое имя Оцеола!
-- Для меня вы всегда останетесь Эдуардом Пауэллом, другом
детства, человеком, который спас мне жизнь. Я помню вас только
под этим именем...
Наступила короткая пауза. Мои слова, по-видимому, как-то
примирили его со мной. Может быть, они вызвали в нем
воспоминания о давно ушедших временах. Оцеола сказал:
-- Зачем вы здесь? Вы пришли сюда как друг или, подобно
всем остальным, для того, чтобы терзать меня пустыми
разговорами? Здесь перебывало много народу -- лицемерных
болтунов, которые старались склонить меня к бесчестным
поступкам. Неужели и вас прислали с подобным поручением?
Из этих слов я заключил, что Скотт уже побывал у пленника
-- по-видимому, с каким-то поручением.
-- Нет, я пришел по собственной воле, пришел как друг, --
сказал я.
-- Я верю вам, Джордж Рэндольф! Еще в ранней юности у вас
было честное сердце. А прямые побеги редко вырастают в
искривленное дерево. Я не думаю, чтобы вы изменились, хотя
враги уверяли меня в этом. Нет! Дайте руку, Рэндольф! Простите,
что я усомнился в вас.
Впотьмах я схватил пленника за руку и понял, что обе его
руки скованы, и все же рукопожатие наше было крепким и
искренним.
Я не стал расспрашивать Оцеолу о врагах, очернивших меня.
Главное, чтобы пленник поверил в мои дружеские чувства, -- это
было так важно, чтобы план его освобождения увенчался успехом.
Я рассказал ему только часть того, что произошло у озера,
остальное я не рискнул бы доверить даже родному брату.
Я ожидал яростного взрыва гнева, но был приятно
разочарован: молодой индеец привык к неожиданным ударам судьбы
и научился сдерживать свои порывы. Я почувствовал, что мой
рассказ произвел на него глубокое впечатление. В темноте я не
мог видеть его лица, он только заскрежетал зубами и что-то
прошипел, стараясь подавить гнев.
-- О глупец! -- наконец воскликнул он. -- Каким слепым
дураком я был! Ведь с самого начала я подозревал этого
сладкоречивого мерзавца. Спасибо, благородный Рэндольф! Я в
неоплатном долгу перед вами за вашу преданную дружбу. Теперь вы
можете требовать от Оцеолы все на свете!
-- Ни слова больше, Пауэлл! Вам незачем думать об этом --
наоборот, я ваш должник, но сейчас нам нельзя терять ни минуты.
Я пришел сюда, чтобы дать вам совет. Это план, с помощью
которого вам удастся освободиться. Но нам надо спешить, иначе
меня могут застать здесь.
-- В чем же заключается ваш план?
-- Вы должны подписать Оклавахский договор!
Глава XLVIII. ВОЕННЫЙ КЛИЧ
Однако только восклицание "вуф", в котором звучало
удивление и презрение, было ответом на мои слова. Далее
наступило глубокое молчание.
Я повторил свое предложение:
-- Вы должны подписать этот договор!
-- Никогда! -- ответил он самым решительным тоном. --
Никогда! Пусть лучше я заживо сгнию в этих стенах! Лучше я
брошусь грудью на штыки моих тюремщиков и погибну, чем стану
изменником своему народу! Никогда!
-- Терпение, Пауэлл, терпение! Вы не поняли меня.
По-моему, вы, вместе с другими вождями, не уяснили себе точного
смысла этого договора. Вспомните, что он связывает вас только
условным обещанием: уступить ваши земли белым и переселиться на
Запад лишь в том случае, если большинство народа согласится на
это. Сегодня стало известно, что большинство народа не
согласно. Ваше согласие не изменит этого решения большинства!
-- Это верно, -- согласился пленник, начиная улавливать
мою мысль.
-- В таком случае, вы можете подписаться и не считать себя
связанным этим, раз главные условия не выполнены. Почему бы вам
не пойти на эту хитрость? Никто не назовет ваших действий
бесчестными. Мне думается, что любой человек оправдает ваш
поступок, а вы вернете себе свободу.
Может быть, мои доводы плохо согласовались с правилами
поведения честного человека, но в тот момент они были
продиктованы искренним волнением, а взоры дружбы и любви порой
не замечают погрешностей против морали.
Оцеола молчал. Я понял, что он задумался над моими
словами.
-- Ну, вот что, Рэндольф, -- наконец сказал он. -- Вы,
должно быть, жили в Филадельфии, знаменитом городе юристов.
Ничего подобного никогда не приходило мне в голову. Вы правы --
эта подпись, конечно, не свяжет меня. Но не думаю, чтобы агент
остался доволен, если я подпишу договор. Он ненавидит меня -- я
знаю это и знаю причины его ненависти. Я тоже ненавижу его и
тоже по многим причинам. Уже не в первый раз он оскорбляет
меня! Удовлетворится ли он моей подписью?
-- Полагаю, что да. Если можете, сделайте вид, что вы
смирились. Подпишите, и вас немедленно освободят.
Я не сомневался в этом. Из всего того, что я слышал после
ареста Оцеолы, я пришел к заключению, что Томпсон уже
раскаивался в своем поступке. Все считали, что он действовал
слишком опрометчиво и что эта опрометчивость могла привести к
пагубным последствиям. Эти толки дошли до агента, и, услышав от
узника о посещении адъютанта, я решил, что Скотт приходил по
его поручению. Было ясно, что агенту самому хотелось как можно
скорее развязаться со своим пленником и он был бы рад
освободить его даже на самых приемлемых для Оцеолы условиях.
-- Мой друг! Я последую вашему совету и подпишу договор.
Можете сообщить агенту о моем намерении.
-- Я скажу ему об этом, как только увижу его. А теперь уже
поздно, прощайте!
-- Ах, Рэндольф! Как тяжело расставаться с другом,
единственным другом, оставшимся у меня среди белых! Как мне
хотелось бы поговорить с вами о давно минувших днях! Но здесь
не место и не время для этого.
Молодой вождь оставил свой сдержанный тон, и его голос
зазвучал мягко, как в былые времена.
-- Да, единственный друг среди белых, которого я ценю и
уважаю, -- задумчиво повторил он, -- единственный, кроме...
Он вдруг замолк, словно опомнившись, что чуть не выдал
тайны, которую не считал благоразумным открывать. С некоторым
беспокойством я ожидал признания, но так и не услышал его.
Оцеола снова заговорил, но уже совершенно иным тоном.
-- Много зла причинили нам белые! -- сказал он с гневом.
-- Столько несправедливостей, что даже трудно их перечислить...
но, клянусь Великим Духом, я отомщу! До сих пор я не давал
такой клятвы, но события последних дней превратили мою кровь в
пламя. Еще до вашего прихода я поклялся убить двух своих
злейших врагов. Вы не заставили меня изменить мое намерение --
напротив, укрепили меня в нем, и я прибавил к числу моих
недругов третьего врага. Теперь я еще раз клянусь Великим
Духом, что не буду знать покоя, пока листья в лесу не обагрятся
кровью этих трех белых негодяев и одного краснокожего
предателя! Недолго тебе торжествовать, изменник Оматла! Скоро
тебя настигнет месть патриота, скоро тебя поразит меч Оцеолы!
Я молчал, ожидая, пока уляжется его гнев. Через несколько
секунд молодой вождь успокоился и снова заговорил дружеским
тоном:
-- Еще одно слово, прежде чем мы расстанемся. Кто знает,
когда еще нам придется встретиться! Разные обстоятельства могут
помешать нам. А если и встретимся, то, как враги, на поле
битвы. Я не скрываю от вас, что вовсе не собираюсь помышлять о
мире. Нет, никогда! У меня есть к вам просьба, Рэндольф. Дайте
мне слово, что вы исполните ее, не требуя объяснений. Примите
от меня этот дар и, если вы цените мою дружбу, не таясь всегда
носите его на груди. Вот и все!
Говоря это, он снял с шеи цепочку с изображением
восходящего солнца, о котором я уже упоминал. Он надел его на
меня, и заветный символ заблистал на моей груди. Я принял его
дар, не отказываясь, обещал выполнить его просьбу, а взамен
подарил ему свои часы. Затем, сердечно пожав друг другу руки,
мы расстались.
x x x
Как я и предполагал, добиться освобождения вождя семинолов
не представляло особого труда. Хотя агент и ненавидел молодого
вождя по причинам, мне неизвестным, но он не осмелился
перенести свои личные отношения на официальные дела. Он уже и
так поставил себя в затруднительное положение. И когда я
сообщил ему о решении пленника, я убедился, что Томпсон очень
рад так легко от него отделаться. Не теряя времени, он
отправился на свидание с пленником.
Оцеола держал себя весьма тактично. Если вчера он дал волю
своему гневу, то сегодня был уступчив и сдержан. Ночь,
проведенная в заключении, как будто укротила этот гордый дух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45