Хадж-Ева должна уйти. Доброй ночи, молодой мико, спокойной
ночи!
Я тоже пожелал ей спокойной ночи и обернулся к
приближавшимся вождям. Тем временем моя странная собеседница
скрылась.
Индейцы вскоре вышли на берег и коротко сообщили мне ответ
для генерала. Оказалось, что Холата-мико снял свои палатки и
покинул лагерь!
Два изменника были настолько противны и омерзительны, что
мне не хотелось ни одной лишней минуты оставаться в их
компании. Получив необходимые сведения, я тут же поспешил
избавиться от них.
Предупрежденный Хадж-Евой и учитывая сказанное Аренсом
Ринггольдом, я, не тратя времени, направился к форту. Луна
стояла все еще над горизонтом, и в ее ярком свете я был
огражден от опасности внезапного нападения.
Я шел быстро, из предосторожности выбирая открытые поляны,
стараясь держаться подальше от таких мест, где в засаде мог
скрываться убийца.
Я никого не увидел ни по пути, ни около форта. Но у самых
ворот, недалеко от лавки маркитанта, я заметил человека,
притаившегося за сложенными бревнами. Мне показалось, что я
узнал мулата.
Я хотел было кинуться на него и разделаться с ним. Но
часовой уже отозвался на мой оклик, а мне не следовало
поднимать тревогу главным образом потому, что я получил приказ
действовать, соблюдая военную тайну. Я решил, что этот
"воскресший из мертвых" встретится мне в другой раз, когда я
буду не так занят, и тогда мне легче и удобнее будет свести
счеты и с ним и с его дьявольскими сообщниками. С этой мыслью я
вошел в ворота и отправился с докладом в штаб к генералу.
Глава XXXVI. НУЖЕН ВЕРНЫЙ ДРУГ!
Нельзя назвать особенно приятной перспективу провести ночь
под одной крышей с человеком, который собирается вас укокошить.
Об отдыхе тут нечего было и думать. Я спал очень мало, да и эти
жалкие обрывки сна были полны беспокойных кошмаров.
Я не видел Ринггольдов -- ни отца, ни сына. Правда, я
знал, что оба они в форте, так как они собирались погостить
здесь еще денек-другой. Они или легли спать до моего
возвращения, или развлекались у какого-нибудь знакомого
офицера.
Не пришлось мне увидеть также ни Спенса, ни Уильямса. Эти
достойные молодые люди если даже и торчали где-то в пределах
форта, то, вероятно, помещались вместе с солдатами, и я не стал
их разыскивать.
Я пролежал без сна большую часть ночи, раздумывая о
странных событиях, или, вернее, о встрече со своими
смертельными врагами. В течение целой ночи я ломал себе голову
над тем, как мне следует поступить. И когда утренний свет стал
проникать через ставни, я все еще не пришел ни к какому
решению.
Первой моей мыслью было рассказать обо всем в штабе и
потребовать назначения следствия и наказания преступников. Но
по зрелом размышлении я решил, что этот план никуда не годится.
Какие доказательства мог я привести в подтверждение таких
серьезных обвинений? Только мои собственные утверждения, ничем
не подкрепленные и даже маловероятные. Кто поверил бы в такое
неслыханное злодейство? Хотя я не сомневался, что задумали
убить именно меня, но утверждать этого не мог, так как даже имя
мое не называлось. Меня, подняли бы на смех, а то и еще хуже.
Ринггольды были могущественными людьми, личными друзьями
генерала и правительственного агента, и хотя все знали об их
тайных, темных делишках, тем не менее они считались
джентльменами. Для обвинения Аренса Ринггольда в убийстве надо
было найти более веские доказательства. Я предвидел все
трудности, связанные с этим, и решил пока сохранить тайну.
Другой план казался мне гораздо более осуществимым:
открыто, при всех, бросить Ринггольду в лицо обвинение и
вызвать его на смертный бой. Это, по крайней мере, доказало бы
правоту моих обвинений.
Но дуэль была запрещена законом. Если начальству станет
известно, что я намерен драться, то мне не миновать ареста, и
тогда рухнут все мои планы. У меня было свое мнение об Аренсе
Ринггольде. Я знал, что мужество этого человека весьма
сомнительно. Скорее всего, он струсит. Но, так или иначе,
обвинение и вызов на дуэль сыграют свою роль в его
разоблачении.
Я склонялся к тому, чтобы избрать именно этот второй путь,
но прежде чем я пришел к какому-либо решению, наступило утро. В
эту минуту для меня особенно тяжело было не иметь друга -- не
просто секунданта (такого я мог бы легко найти среди офицеров
гарнизона), но закадычного, верного друга, с которым можно было
бы говорить обо всем откровенно и который помог бы мне дельным
советом. К несчастью, все офицеры форта были мне совсем
незнакомы. Одних только Ринггольдов я знал раньше.
Положение было затруднительное, и тут я вспомнил об одном
человеке, который мог дать мне полезный совет. Я решил
обратиться к моему старому другу, Черному Джеку.
Утром я вызвал его к себе и рассказал ему всю историю.
Джек совсем не удивился. У него самого уже зародились кое-какие
подозрения, и он собирался на рассвете поделиться ими со мной.
Меньше всего его удивило появление Желтого Джека. Негр даже
объяснил, как именно произошло его чудесное спасение. Все это
было довольно просто. В тот момент, когда аллигатор схватил
мулата, он успел ловко всадить ему нож в глаз, и аллигатор
выпустил свою жертву. Желтый Джек последовал примеру молодого
индейца и даже воспользовался тем же самым оружием. Все это
произошло под водой, так как мулат превосходно нырял. Аллигатор
укусил его за ногу, и от этого вода окрасилась в красный цвет,
но рана была не страшная и не очень задержала побег мулата. Он
плыл некоторое время под водой, стараясь не показываться на
поверхности, пока не достиг берега, а затем выбрался на сушу и
вскарабкался на дуб, где густая листва скрыла его от взоров
мстительных преследователей. Так как он был совершенно голый,
обрывки одежды не могли послужить обличающей приметой для
охотников за живой дичью. А кровь на воде оказала ему даже
дружескую услугу -- она окончательно убедила его
преследователей, что он сделался жертвой аллигатора, и они
прекратили дальнейшие розыски. Таков был рассказ Черного Джека.
Он услышал эту историю накануне вечером от одного
дружественного индейца в форте, а тот клялся, что слышал это от
самого мулата.
Во всей этой истории не было ничего неправдоподобного. И
сразу же тайна, тревожившая мой ум, рассеялась. Кроме того, мой
верный негр сообщил мне еще и другие интересные сведения.
Оказывается, беглый мулат нашел себе пристанище среди одного
племени полунегров, обитавшего в болотах у истока реки Амазуры.
Он постепенно завоевал у негров популярность и стал
пользоваться большим влиянием. Они избрали его вождем, и теперь
он именовался у них "Мулатто-мико".
Одно только оставалось неясным: каким образом сумел он
войти в соглашение с Аренсом Ринггольдом?
Впрочем, и тут не скрывалось никакой тайны. У плантатора
не было особых оснований ненавидеть беглого мулата. Бурная
деятельность Ринггольда во время несостоявшейся казни Желтого
Джека оказалась искусным притворством. У мулата было гораздо
больше оснований для недовольства. Но любовь и ненависть у
людей подобного сорта отбрасываются прочь, когда дело идет о
шкурных интересах. Эти чувства в любое время могут быть
обменены на золото. Без сомнения, белый негодяй пользовался
услугами желтого в разных темных делах и, в свою очередь, сам
оказывал услуги. Во всяком случае, было очевидно, что оба они,
как говорится, "закопали свои томагавки в землю" и теперешние
их отношения были самыми дружескими.
-- Как ты думаешь, Джек, -- спросил я, -- не следует ли
мне вызвать Аренса Ринггольда?
-- Вызвать? А зачем его вызывать, он уже давно шатается по
улице. Видно, совесть не дает спать.
-- Да я говорю совсем не об этом.
-- А что хочет масса сказать?
-- Я хочу заставить его драться со мной.
-- Вуф! Масса Джордж хочет драться на дуэли... пистолетом
или шпагой?
-- Шпаги, пистолеты, винтовки -- оружие для меня
безразлично.
-- Боже милостивый! Не говорите таких страшных вещей,
масса Джордж. У вас мать, сестра... Господи! А вдруг вас пуля
убьет? Бык иногда убивает мясника. Кто защитит Виргинию, Виолу,
всех нас от злых людей? Нет, масса, бросьте это! Не надо его
вызывать!
В эту минуту меня самого вызвали. Снаружи раздались звуки
горна и бой барабана. Они возвещали сбор на совет. Спорить с
Джеком у меня теперь не было времени. Я поспешил туда, куда
меня призывал мой долг.
Глава XXXVII. ПОСЛЕДНЕЕ СОВЕЩАНИЕ
Перед нами снова предстала вчерашняя картина: с одной
стороны -- войска, стоявшие сомкнутыми рядами в синих мундирах,
со сверкающим оружием, офицеры в полной форме, с блистающими
эполетами; в центре -- офицеры штаба, сгруппировавшиеся вокруг
генерала, застегнутые на все пуговицы, в полном блеске военной
формы; с другой стороны -- полукруг индейских вождей, а за ним
толпа воинов, в уборах из перьев, татуированных и живописных.
Невдалеке от них ржали уже оседланные кони, другие были
привязаны к колышкам и мирно щипали травку. Тут же бродили
женщины в длинных хуннах.
Подростки и малыши играли в траве. Флаги, знамена и
вымпелы развевались над нашими солдатами, вождями и воинами
краснокожих. Били барабаны, трубили трубы. Это была яркая,
красочная картина!
Однако, несмотря на все это великолепие, картина была
далеко не столь внушительна, как накануне; сразу бросалось в
глаза, что многих вождей здесь нет; не хватало примерно и
половины всех воинов. Это была уже не вчерашняя несметная
толпа, а просто довольно большое скопление людей. Теперь все
могли вплотную придвинуться к участникам совета.
Онопы не было. Британская медная корона -- блистающий
символ королевской власти, -- еще вчера красовавшаяся в центре,
теперь исчезла. Не было и Холата-мико. Ушли и некоторые другие,
менее значительные вожди. Поредевшие ряды воинов показывали,
что эти вожди увели с собой людей своего клана.
Большинство оставшихся были из кланов Оматла, Черной Глины
и Охала. Среди них я увидел также Хойтл-мэтти, Арпиуки, негра
Абрама и Карлика-Пошалла с их воинами. Но эти, конечно,
остались совсем не для того, чтобы подписать договор.
Я искал глазами Оцеолу. Найти его было нетрудно: лицом и
осанкой он заметно выделялся среди прочих. Оцеола стоял с краю,
на левой стороне теперь уже небольшого полукруга -- может быть,
он встал там из скромности -- это качество признавалось за ним
единодушно. Действительно, среди вождей он был одним из младших
и по рождению не имел таких прав, как они. Но, глядя на него,
-- хотя он стоял последним в ряду, -- невольно думалось, что
именно он должен главенствовать над всеми.
Как и накануне, в его манерах не было ничего вызывающего.
Его осанка была полна величия, хотя держался он свободно.
Оцеола скрестил руки на груди в позе отдыхающего человека. Лицо
его было спокойно, иногда оно становилось даже мягким и
добродушным. Он походил на благовоспитанного человека,
ожидающего начала церемонии, в которой он играет только роль
зрителя. Пока еще не произошло ничего такого, что могло бы
взволновать его; не было произнесено слова, способного
разбудить его ум, который только казался дремлющим.
Но этому покою не суждено продолжаться долго. Скоро эта
мягкая улыбка превратится в саркастическую усмешку. Глядя на
это лицо, трудно было представить себе, что такое превращение
возможно. И, однако, внимательный наблюдатель мог бы это
уловить. Молодой вождь напоминал мирное небо перед грозой,
спокойный океан, на котором вот-вот разыграется шторм, спящего
льва, который, если его тронуть, поднимется в порыве
неукротимой ярости.
В последние минуты перед началом совещания я не сводил
глаз с молодого вождя. Впрочем, не я один -- он был центром, на
котором сосредоточилось всеобщее внимание. Но я смотрел на него
с особым интересом.
Я смотрел на Оцеолу, ожидая, что он сделает мне
какой-нибудь знак, показывающий, что он узнал меня. Но этого не
случилось: он не кивнул мне, не бросил даже мимолетного
взгляда. Раз или два его взор безучастно скользнул по мне, но
сейчас же обратился на кого-то другого, как будто я был лишь
одним из толпы его бледнолицых врагов. Он, видимо, не помнил
меня. Или был так занят какими-то глубокими мыслями, что не
обращал ни на что другое внимания.
Я взглянул на равнину, туда, где виднелись палатки, возле
которых группами бесцельно бродили женщины. Я внимательно
вглядывался в них. Мне показалось, что в центре одной из групп
я заметил безумную Хадж-Еву. Я надеялся, что та, чьи интересы
она отстаивала так горячо, окажется рядом с нею, но ошибся. Ее
не было!
Даже под длинной хунной я узнал бы ее прелестный облик...
если она не изменилась.
Если... Это предположение вызывает у вас естественное
любопытство. Почему она могла измениться? -- спросите вы. Она
стала взрослой, развилась, превратилась в зрелую женщину. Ведь
в южных странах девушки рано развиваются.
Чего же я боялся, какие были к тому причины? Может быть,
ее изменили болезни, истощение или горе? Нет, совсем не то.
Трудно передать все те сомнения, которые терзали меня,
хотя они возникли вследствие случайного разговоpa. Глупый
болтун-офицер, который так весело щебетал вчера о своих
"победах", влил яд в мое сердце. Но нет, это не могла быть
Маюми! Она была слишком чиста и невинна. Но почему я так сильно
волнуюсь? Ведь любовь -- не преступление!
Но если все это верно... если она... Но нет, все равно она
не виновата! Он один виной тому, что произошло!
Целый день я терзал себя. И все только потому, что я так
неудачно подслушал чужой разговор. Этот разговор явился для
меня источником жестоких страданий в течение всего
предшествующего дня. Я чувствовал себя в роли человека, который
слышал слишком многое, но знает слишком мало. Неудивительно,
что после встречи с Хадж-Евой я воспрянул духом, ее слова
рассеяли недостойные подозрения и оживили мои надежды.
Безумная, правда, не произнесла заветного имени, пока я сам не
сказал его, но к кому же иначе могли относиться слова "бедная
лесная птичка" и "ее сердце изойдет кровью"?
Она говорила о Восходящем Солнце -- это был Оцеола. Но кто
мог быть красавицей -- кто, кроме Маюми?
Но, с другой стороны, это могло быть только отблеском
давно прошедших дней, воспоминанием, еще не вполне угасшим в
безумном мозгу. Хадж-Ева знала нас в дни юности, не раз
встречала во время прогулок в лесу и даже бывала с нами на
острове. Безумная королева прекрасно гребла, искусно управляла
своим челноком, могла бешено мчаться на диком коне -- могла
отправиться куда угодно, проникнуть повсюду. И, может быть,
только воспоминание об этих счастливых днях побудило ее
заговорить со мной. Ведь в ее помраченном рассудке настоящее
слилось с прошедшим и все понятия о времени перепутались. Да
будет небо милосердно к ней!
Эта мысль огорчила меня, но ненадолго. Я все-таки
продолжал таить в душе светлую надежду. Сладостные слова
Хадж-Евы были целительным противоядием от страха, который чуть
не охватил меня, когда я узнал, что против моей жизни
существует заговор. Зная, что Маюми когда-то любила и все еще
любит меня, я не побоялся бы выступить против опасностей в сто
раз более грозных, чем эта. Только малодушные не становятся
храбрыми под влиянием любви. Даже трус, вдохновленный улыбкой
любимой девушки, может проявить чудеса храбрости.
Аренс Ринггольд стоял рядом со мной. Мы столкнулись с ним
в толпе и даже перемолвились несколькими словами. Он говорил со
мной не только вежливо, но чуть ли не дружески. В его словах
почти не ощущалось свойственного ему цинизма; но стоило мне
только пристально посмотреть на него, как глаза его начинали
бегать, и он опускал их.
А ведь Ринггольд не имел ни малейшего представления о том,
что я знаю все его планы, знаю, что он лелеет мысль убить меня!
Глава XXXVIII. НИЗЛОЖЕНИЕ ВОЖДЕЙ
В этот день агент действовал гораздо решительнее. Он вел
рискованную игру, но твердо был убежден в успехе и смотрел на
вождей взором повелителя, заранее уверенного в их полном
повиновении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45