Выходит, вы были не так уж
безразличны к ее гибкому телу. А я, признаться, подумал, что я один такой
дурень на свете.
Итак, мне надо зарубить на носу, что Ларкин нужен Дрейку. И хотя было
бы совсем неплохо, если бы шеф постепенно свыкся с мыслью о том, что
американец может оказаться предателем, не следует пока особенно нажимать
на Дрейка, чтобы не перегнуть палку и не навлечь на себя беды.
Мне тоже нужен Ларкин, причем не меньше, чем шефу. Тем обиднее, что
мне редко удается видеть его хотя бы издали, - ведь Ларкин не принадлежит
к фауне Дрейк-стрит. Он появляется на нашей улице только в те дни, когда
ему нужно встретиться с шефом по делам или обсудить кое-какие вопросы.
Причем Питера, будь он хоть трижды секретарем Дрейка, никогда не
приглашают на эти совещания.
А вот я Ларкину не нужен. Несмотря на то, что уже сентябрь и со дня
моего возвращения из Болгарии прошло много времени, американец ни разу не
попытался войти со мной в контакт. Следовательно, по логике вещей, Ларкин
совершенно не заботится о возможности продолжительного использования нашей
сети в своих целях.
Значит, если он действительно является агентом ЦРУ, эта сеть будет
использована для политической провокации. А пока в процессе подготовки ее
они делают ставку на Дрейка.
Такой вариант следует признать самым худшим, поскольку я со своими
людьми могу стать орудием провокации, последствия которой трудно
предугадать. А поскольку канал уже проверен, начала операции недолго
ждать. И нельзя терять времени.
Я же все эти дни только тем и занимаюсь, что теряю время. Торчу в
книжном магазине на Дрейк-стрит, читаю газеты в кафе, а сам не свожу глаз
с входа в нашу в штаб-квартиру, чтобы не пропустить появления Ларкина.
Уже дважды мне удавалось, соблюдая все меры предосторожности,
выследить американца, и я наконец устанавливаю его местопребывание. Ларкин
поселился в гостинице "Сплендид", на одной из небольших улиц по ту сторону
площади. Великолепие этой гостиницы ограничивается только ее названием. На
самом деле это заведение для туристов средней категории. Ларкин снимает в
ней комнату под номером 305. Окно его номера выходит на улицу, и я могу
следить по вечерам, горит у него свет или нет. Пока что это все, что мне
удалось установить.
Мне предоставилась и другая возможность: проследовать - опять же
соблюдая все меры предосторожности - за американцем от главной квартиры
Дрейка до гостиницы "Сплендид". Я тщательно изучаю улицы, по которым он
двигался, в каком киоске покупал газету, я даже не упускаю из виду такой
знаменательный факт, что он кроме газеты купил и журнал "Тайм". Да, пока
это все.
С тем же успехом вы могли бы следить за каким-нибудь типом, тогрующим
марихуаной. Но если этот тип отправится заключать очередную сделку с
поставщиком наркотика - а как известно, подобные вещи происходят с глазу
на глаз, - единственным осязаемым результатом вашей слежки будут стертые
подметки. Вот этим я и занимаюсь - за неимением иных возможностей стираю
себе подметки.
Единственное полезное дело, которое мне удается, - это восстановить
связь. В определенные дни в одно и то же время я прогуливаюсь в одном из
переулков, где находится интересующий меня дом с интересующей меня дверью.
В нижней части этой двери, как в большинстве подобных дверей, есть прорезь
для писем. И когда мне нужно отправить письмо, я опускаю его в это
отверстие. А когда письмо адресовано мне, то его краешек слегка
выглядывает наружу, зажатый бронзовой крышкой. Когда письма нет, я прохожу
мимо - вот и вся премудрость.
На самом деле письма, которые я отправляю и которые я получаю, -
никакие не письма, а обычные рекламные листовки, из тех, что раздают на
улицах прохожим, с целью убедить их, что они должны пользоваться таким-то
и таким-то стиральным порошком или летать самолетами такой-то и такой-то
авиакомпании. На такой безобидный листок, даже если он попадет не по
назначению, вряд ли кто-нибудь обратит внимание, поскольку такие рекламы
опускаются во все почтовые ящики Лондона.
И хотя тайнопись в наши дни выглядит анахронизмом, она все еще
неплохо делает свое дело, особенно если вы применяете ее там, где ее никто
не станет искать. Типичный пример - рекламные листовки, которыми я
пользуюсь. Кстати, они практически не содержат тайнописи. Сам факт, что я
их опускаю по определенным дням и в определенное время, означает: "Жив,
сообщений не имею".
В тех же двух листовках, которые я вынул из ящика, содержались два
сообщения. Одно из них информировало меня о публикации материалов в связи
с торговлей наркотиками. Другое было предельно лаконично: "Первый груз
пропущен сегодня по каналу в Вену. Содержание - десять килограммов чистого
крахмала".
Дом, почтовый ящик которого служит мне тайником, находится неподалеку
от квартиры Линды, поэтому даже если меня увидят прогуливающимся в этих
местах, я смогу оправдаться посещением мисс Грей. Лучше, конечно, чтобы
меня никто не видел, и пока что такой риск минимален. С тех пор как надзор
за мной был поручен Линде, всякая другая слежка прекратилась. А что
касается операций с почтовым ящиком, то они занимают не более двух секунд,
я почти не останавливаюсь, причем дело происходит вечером на полутемной
улице, так что мои действия можно зафиксировать только с помощью
инфракрасных лучей. Сами подумайте: Дрейк и инфракрасные лучи! Это так же
невероятно, как застать меня слушающим оперную музыку.
В данный же момент меня беспокоит вовсе не Дрейк, а Ларкин. А также
то неприятное для меня обстоятельство, что он нужен Дрейку. В противном
случае все могло бы решиться легче и быстрее. Но как напасть на такой
случай?
Американец совсем не похож на человека из преступного мира. Его образ
жизни и привычки не имеют ничего общего с субъектами, обитающими на
Дрейк-стрит. Женщины и карты его не интересуют. Склонности к выпивке не
обнаруживает. Жизнь Сохо ему откровенно чужда, и он появляется здесь
только для того, чтобы увидеться с шефом. Но должны же у него быть и
другие связи! Это тот самый вопрос, который не дает мне покоя. Пока мне не
удалось установить ни одной связи Ларкина. Конечно, он может поддерживать
свои служебные контакты и с помощью радио. В наш век техники и
микроэлектроники это не так трудно... Не так трудно, но маловероятно. В
конце концов, он ведь не в тылу врага, чтобы в одиночку выходить на
радиосвязь. Но чтобы добраться до его человеческих связей, мне нужно
следить за ним с утра до вечера. А такая возможность совершенно
исключается: я должен постоянно находиться под рукой у Дрейка на его улице
и за каждое свое отсутствие давать подробные объяснения, которые, как
правило, вызывают у Дрейка недоверие.
А впрочем, допустим, я узнаю, с кем связан Ларкин, что из того?
Получу возможность полюбоваться, как этот тип прогуливается с другим
типом. Или пьет кофе еще с одним. Или переглядывается c третьим. Один
цереушник с глазу на глаз с другим цереушником. А в результате? Два
цереушника - и только.

По мнению мисс Грей, не стоит пренебрегать солнечным воскресным днем
- ведь в субботу шел дождь, а понедельник тоже может оказаться дождливым.
Поэтому вторую половину дня мы отводим для длительной прогулки, во время
которой я наконец получаю возможность увидеть настоящий Лондон, то есть ту
его часть, которую принято показывать туристам.
Прогулка наша начинается с Трафальгарской площади, где Линда
показывает мне колонну, воздвигнутую в честь адмирала Нельсона, достаточно
большую, чтобы ее можно было увидеть и без подсказки. В отместку я
спрашиваю ее, кто такой Нельсон. Она объясняет: был такой знаменитый
адмирал. Тогда я интересуюсь, чем же он был знаменит, на что Линда
отвечает - битвой при Трафальгаре. Естественно, что после этого я
спрашиваю, чем кончилась эта битва, на что моя дама отвечает не совсем
уверенно:
- По-моему, он разбил там испанский флот. А может, французский... Или
оба вместе... О Питер, пожалуйста, не напоминайте мне об уроках истории.
На этом любопытство мое удовлетворено, и я рассматриваю памятник, не
задавая больше вопросов, хотя этот адмирал своей фамилией напомнил мне о
несчастной судьбе Бренды Нельсон. Впрочем, не думаю, чтобы она приходилась
ему родственницей. И еще он навел меня на мысль об известной шахматной
фигуре, которая ходит только по диагонали, - памятник отличается от нее
лишь тем, что фигура адмирала слишком мала, а постамент чрезмерно высок.
Чтобы вытеснить воспоминания о кровавых событиях истории чем-нибудь
более возвышенным, Линда предлагает зайти в картинную галерею, которая
находится напротив памятника адмиралу. В галерее тоже нет недостатка в
кровавых сюжетах распятия и картин вроде той, где изображен святой
Себастьян, пронзенный стрелами, или где закованный в латы воин протыкает
кинжалом святого Петра, хотя на меня гораздо большее впечатление
производит картина, написанная рукой какого-то итальянца, на которой
красавица Саломея с ангельским лицом держит в руках вазу для фруктов, куда
некий головорез опускает кровавый плод, вернее - отрезанную голову бедняги
Иоанна Крестителя. "Вот так и в жизни, - думаю я про себя. - За
ангельскими лицами зачастую кроются дьявольские намерения. Хорошо, что у
Линды лицо совсем не ангельское, не то мне следовало бы хорошенько
подумать, прежде чем отправляться с ней на воскресную прогулку".
Мы бродим по залам, пытаясь рассмотреть картины, забаррикадированные
лысинами и дамскими шляпками. Моя дама, которая гораздо догадливее меня,
вовремя спохватывается, что если мы будем и дальше топтаться в этих залах,
то на пресловутую прогулку у нас не хватит сил, поэтому мы покидаем музей
и идем сначала по Пел-Мел, потом поворачиваем на Сент-Джеймс-стрит, а
оттуда выходим на Пикадилли, чтобы затем оказаться на Парк-лейн и
полюбоваться ласкающей глаз зеленью Гайд-парка, пока зелень не уступила
место золотым краскам осени.
- Ну все, я больше не могу, - объявляет мисс Грей, когда мы
добираемся до Марбл-Арч. Мы усаживаемся на террасе открытого кафе и
наслаждаемся свежим воздухом, редкой вещью в городе, где абсолютно все,
начиная с ресторанов и кончая семейными тайнами, скрыто за холодными
массивными фасадами.
Официантка в костюме небесно-голубого цвета, в котором юбка
присутствует чисто символически, приносит нам по чашке двойного
"эспрессо". Надо сказать, что в последние годы Лондон пережил невиданное
потрясение основ традиционализма, и одним из результатов потрясения было
появление "эспрессо", этой всеобщей напасти, которая не предвещает
Британской империи ничего хорошего, - все это более подробно может
объяснить вам мистер Оливер.
Линда, кроме кофе, получает огромную порцию мороженого, увенчанного
горой взбитых сливок, что соответственно увеличивает дозу нашего отдыха.
- Почему вы не купите себе машину, Питер? Мы смогли бы выехать за
город... Съездить в Оксфорд или в Страдфорд, на родину Шекспира.
- Своим вопросом, дорогая, вы затрагиваете слишком много проблем.
Во-первых, я не покупаю машины, поскольку грустно знать, что она, по всей
вероятности, переживет тебя. Кроме того, родина великого Шекспира
интересует меня ровно столько, сколько бы Шекспира интересовала родина
такой незначительной персоны, как я. Наконец, тот же вопрос я могу задать
и вам.
- А мне машина ни к чему. От моего дома до "Евы" расстояние так мало,
что было бы смешно пользоваться машиной. И потом, Питер, я должна
экономить деньги.
- Ну да, конечно же, вы их копите. Хотя мне хорошо известно, что
такое женская бережливость. Достаточно вспомнить, например, все эти шкуры,
которых вы накупили, даже если они и поддельные.
- О, это же мелочи. Я купила их на распродаже. Но мне и впрямь
приходится экономить.
- Мне кажется, вы слишком рано начали заботиться о старости.
Расправившись с айсбергом из сливок, Линда приступает к самой сути -
мороженому и фруктам, что отнюдь не мешает ей составить в уме текст
возражения:
- А до старости? Вы думаете, я смогу провести в этой "Еве" всю жизнь?
Еще пара лет, и - почем я знаю? - может, даже персоналу "Евы" надоест
слушать меня, тогда в один прекрасный день Дрейк заявит: "Вы пели
прекрасно, дорогая, но теперь будьте любезны найти себе другое место". И
мне придется перейти в очередную "Еву", более низкой категории, а дальше я
буду спускаться все ниже и ниже, пока не останется последняя возможность:
петь в портовых барах, где никогда не знаешь, кем тебя там считают -
певицей или проституткой.
Она съедает еще одну ложечку начавшего таять лакомства, затем
отодвигает мороженое в сторону и достает из пачки сигарету.
- А я не хочу опускаться до портовых баров, Питер. Может, мне и
придется спуститься чуть пониже, но я не желаю падать так низко.
Я щелкаю зажигалкой. Линда закуривает, потупив голову. В это позднее
послеобеденное время воскресная улица почти совершенно безлюдна. Мимо
проходит парочка - то ли влюбленные, то ли молодые супруги, между ними
плетется ребенок, как и мы уставший от длинной праздничной прогулки; затем
появляются старик со старухой. Оба в черном, как будто уже приготовились к
собственным похоронам, они так осторожно передвигают ноги, словно боятся
нечаянно поскользнуться и тем самым приблизить это печальное событие.
Воскресный день. Скука. Воскресная скука.
- Кроме голоса, Линда, вы обладаете довольно приятной внешностью. Я
стараюсь не говорить вам об этом, чтобы вы не очень задирали нос.
- Ну и что же? Думаете, внешность сохраняется дольше, чем голос?
- Нет, я просто хочу сказать, что вы могли бы подыскать себе
что-нибудь получше портового бара; мне кажется, с вашей внешностью
довольно просто устроиться на работу секретаршей.
- Я думала об этом, - говорит Линда. - А вы знаете, сколько женщин
мечтает занять такое место? Даже если я когда-нибудь рискну искать такую
работу, не думаю, чтобы у меня - при моих деловых качествах - были особые
шансы. Для этого, Питер, нужно быть совсем молоденькой или же в
совершенстве владеть пишущей машинкой и тайнами стенографии. А у меня не
будет ни того ни другого.
Я вынужден умолкнуть, так как не могу придумать ничего другого. К
счастью, Линда сама приходит мне на выручку:
- У меня такое предчувствие, что в конце концов я стану учительницей
в каком-нибудь глухом местечке. Закончу на сэкономленные деньги
педагогические курсы и стану сельской учительницей. По вечерам буду
смотреть телевизор и вязать теплый свитер на зиму. Что мне еще остается?
- Жалко хорошую песню, - говорю я как бы про себя. - До сих пор
помню, как решительно отвергали вы у себя на дансинге завтрашний день. А
теперь вдруг вижу, сколько горечи доставляют заботы об этом самом завтра.
- Не путайте театр с жизнью, Питер! Если театр станет походить на
жизнь, люди перестанут посещать спектакли.
Голос ее звучит устало. Высокомерная самонадеянная женщина, какой я
ее всегда представлял, вдруг сбросила привычную маску и предстала передо
мной в своем истинном облике - героиней поражений и разочарований,
заплутавшей в лабиринте большого города. Она с недоверием и тревогой
смотрит туда, где в сумраке теряется конец улицы.
Оказывается, в песне действительно все сказано правильно. Поскольку
мы не знаем, что будет с нами завтра, может быть, завтра всех нас не ждет
ничего, кроме черного мрака.
- Кажется, нам пора, - слышу я голос Линды. Мне нужно немного
отдохнуть перед представлением.

Несмотря на полдень, солнце светит так тускло, что кажется, будто
только-только наступил рассвет. В такую погоду Дрейк-стрит еще больше
напоминает длинный и мрачный коридор. Человек, на которого направлено
сейчас все мое внимание, стоит в дверях нашей штаб-квартиры. Вот он
раскрывает зонт и идет в сторону широкой улицы. Моросит мелкий дождь.
Я оставляю свой наблюдательный пункт, и когда Ларкин проходит мимо
кафе, быстро выхожу на улицу. С тоскливым чувством я провожаю взглядом
удаляющегося мужчину с зонтом, но идти следом не решаюсь. В любую минуту
меня может вызвать Дрейк. Удивительно, что он этого еще не сделал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32