Тогда с неба раздался голос: Hoc fac et vinces, то есть:
"Делай так - и победишь".
Тут Пантагрюэль, видя, что Вурдалак с разинутой пастью
идет на него, бесстрашно ринулся ему навстречу и, полагая, что
диким криком он нагонит на него страху, как учили лакедемоняне,
заорал во всю мочь:
- Смерть тебе, паскуднику, смерть!
Вслед за тем из чана, что висел у него за поясом, он
высыпал на Вурдалака восемнадцать с лишним бочонков и одну
кадку соли, и соль набилась Вурдалаку в рот, в гортань, в нос и
в глаза.
Вурдалак, озверев, взмахнул палицей, собираясь раскроить
Пантагрюэлю череп. Пантагрюэль, однако ж, был увертлив, глаза
его отличались зоркостью, а ноги быстротой. Левою ногою он
сделал шаг назад, и удар пришелся не по нему, а по чану,
который и раскололся на четыре тысячи восемьдесят шесть кусков,
а остаток соли высыпался прямо на землю.
Тут Пантагрюэль, орудуя своей мачтой, как секирой, толстым
ее концом кольнул Вурдалака повыше соска и, отведя мачту влево,
нанес ему еще режущий удар между шеей и панцирем. Затем, сделав
выпад правой ногой, он другим концом мачты ткнул ему в пах; при
этом он сломал марс, и из трех, не то из четырех бочек, которые
там еще оставались, вылилось вино, при виде коего Вурдалак
заключил, что Пантагрюэль проткнул ему мочевой пузырь, ибо
вытекшее вино Вурдалак принял за собственную мочу.
Пантагрюэль, однако ж, этим не удовольствовался, - он
хотел было отвести мачту и еще раз ударить, но в это время
Вурдалак, подняв палицу, выступил вперед с намерением обрушить
ее на Пантагрюэля. И точно: он нанес такой сокрушительный удар,
что если б сам Господь не помог доброму Пантагрюэлю, Вурдалак
рассек бы его от макушки до селезенки, однако Пантагрюэль успел
увернуться: удар пришелся правее, и Вурдалакова палица,
врезавшись в высокую скалу, на шестьдесят три с лишним фута
ушла в землю, а из скалы поднялся к небу столб пламени,
обхватом своим равный девяти тысячам шести бочкам.
Видя, что Вурдалак возится со своею палицею и никак не
может вытащить ее из утеса, Пантагрюэль налетел на него и чуть
было не снес ему голову напрочь, но, на беду, мачта его
дотронулась до рукояти Вурдалаковой палицы, а палица, как
известно, была заколдована.
Вследствие этого мачта Пантагрюэля переломилась на
расстоянии трех пальцев от того места, за которое он ее держал,
Пантагрюэль же с видом литейщика, у которого от колокола
остались одни черепки, крикнул:
- Эй, Панург, где ты?
Услышав крик, Панург обратился к королю и его великанам:
- Если их не разнять, - ей-Богу, они друг дружку на
смерть уходят!
Великаны, однако ж, веселились, как на свадьбе.
Тут Карпалим двинулся было на выручку своему господину, но
один из великанов остановил его:
- Клянусь Гольфарином, Магометовым племянником: если ты
сделаешь еще один шаг, я суну тебя в задник моих штанов вместо
свечки. Кстати, у меня запор, и испражняюсь я не иначе, как со
скрежетом зубовным.
Пантагрюэль между тем, лишившись своего оружия, схватил
обломок мачты и давай охаживать великана, но великану было так
же больно, как наковальне, если вы дадите ей щелчка.
Hаконец Вурдалак тащил, тащил, да и вытащил палицу и стал
замахиваться ею на Пантагрюэля, а Пантагрюэль не стоял на месте
- он ловко увертывался от его ударов; когда же Вурдалак
пригрозил ему: "Погоди, злодей, сейчас я из тебя начинку
сделаю! Полно тебе насылать жажду на бедных людей!" -
Пантагрюэль с такой силой пхнул его ногой в живот, что Вурдалак
грохнулся вверх тормашками, а Пантагрюэль проволок его еще по
земле такое расстояние, какое может пролететь пущенная из лука
стрела.
У Вурдалака пошла горлом кровь.
- Магомет! Магомет! Магомет! - вопил он.
Услышав его крик, все великаны вскочили, однако Панург
остановил их:
- Hе ходите, господа! Поверьте мне: наш предводитель
сошел с ума и бьет не глядя, куда попало. Вам от него не
поздоровится.
Hо великаны, видя, что у Пантагрюэля нет больше мачты, не
послушались Панурга.
Завидев великанов, Пантагрюэль схватил Вурдалака за ноги и
поднял его над головой, словно пику, а так как доспехами
Вурдалаку служили наковальни, то, начав им колошматить
великанов, одетых в каменные латы, он расколотил их всех, будто
каменщик, которому нужно набить побольше щебня, так что ни один
из них перед ним не устоял, - каменные их доспехи ломались с
таким ужасающим грохотом, что мне невольно вспомнилось, как в
Бурже растаяла на солнце большая Масляная башня св. Стефана.
Панург, Карпалим и Эвсфен тем временем прирезывали
валявшихся на земле. Ручаюсь вам, что не уцелел никто. При
взгляде на Пантагрюэля можно было подумать, что это косец,
который своею косой (сиречь Вурдалаком) косит траву на лугу
(сиречь великанов). От такого фехтования Вурдалак приказал
долго жить. Произошло это, когда Пантагрюэль хватил им великана
по имени Рифландуй, закованного в броню из песчаника, осколок
же этой брони начисто снес голову Эпистемону; надобно заметить,
что большинство великанов носило более легкие доспехи: кто -
из туфа, кто - из шифера.
Hаконец, видя, что все враги перебиты, Пантагрюэль
размахнулся что было силы и зашвырнул труп Вурдалака прямо в
город, и упал Вурдалак на главную площадь, шлепнулся животом,
как лягушка, и придавил обгорелого кота, мокрую кошку,
ощипанную утку и взнузданного гуся.

ГЛАВА XXX,. повествующая о том, как Панург искусно вылечил Эпистемона,
не сносившего своей головы, а равно и о бесах и о душах,
осужденных на вечную муку

После окончательного разгрома великанов Пантагрюэль
приблизился к тому месту, где стояли бутылки, кликнул Панурга и
других, и все предстали перед ним целыми и невредимыми, за
исключением Эвсфена, которому один из великанов слегка
поцарапал лицо в то время, как Эвсфен перерезал ему горло, и
Эпистемона, который вовсе не явился, чем Пантагрюэль был так
опечален, что хотел даже наложить на себя руки. Панург, однако
ж, ему сказал:
- Полно, государь, обождите немного, мы поищем его среди
мертвецов и посмотрим, как обстоит дело.
Стали искать и наконец нашли: Эпистемон, мертвый, держал в
руках свою окровавленную голову. При виде этого Эвсфен
воскликнул:
- О злая смерть! Ты похитила у нас лучшего из людей!
При этих словах Пантагрюэль, загрустив так, как не грустил
еще ни один человек на свете, встал и сказал Панургу:
- Ax, мой друг! Пророчество ваших двух стаканов и копья
обмануло нас!
Панург же на это сказал:
- Hе плачьте, друзья! Он еще теплый. Я его вылечу, и он
у меня будет таким здоровым, каким никогда не был прежде.
С этими словами Панург взял в руки Эпистемонову голову и,
чтобы она не остыла, положил ее себе прямо на гульфик. Эвсфен и
Карпалим, не обольщая себя надеждой, что Эпистемон оживет, а
единственно для того, чтобы Пантагрюэль на него посмотрел,
отнесли его тело туда, где они бражничали. Панург, однако ж, их
одобрил:
- Даю голову на отсечение, что я его вылечу. (Обычный
заклад всех сумасбродов!) Довольно слезы лить, лучше
помогите-ка мне!
Он тщательно обмыл отличным белым вином сначала шею, потом
голову убитого, присыпал их диадермическим порошком, который
всюду носил с собой в одном из карманчиков, затем смазал
какой-то мазью и, дабы Эпистемон, избави Бог, не стал
вертишейкой, - а таких людей Панург ненавидел смертельной
ненавистью, - приладил голову к туловищу так, что вена
пришлась к вене, сухожилие к сухожилию, позвонок к позвонку.
Чтобы голова не отвалилась, он сделал стежков пятнадцать -
шестнадцать по всей шее и слегка смазал по шву мазью, которую
он называл воскресительной.
Вдруг Эпистемон вздохнул, потом открыл глаза, потом
зевнул, потом чихнул, потом изо всех сил трахнул.
- Вот теперь я могу сказать наверное, что он здоров, -
объявил Панург и дал Эпистемону стакан забористого белого вина
со сладким сухарем.
Так искусно был вылечен Эпистемон; он только хрипел после
этого недели три с лишним, да еще привязался к нему сухой
кашель, но и кашель в конце концов прошел благодаря возлияниям.
Эпистемон сейчас же заговорил и, сообщив, что видел
чертей, запросто беседовал с Люцифером и хорошенько подзакусил
в аду, а также в Елисейских полях, решительно объявил, что
черти - славные ребята. Перейдя же к рассказу о грешниках, он
выразил сожаление, что Панург слишком рано вернул его к жизни.
- Мне было весьма любопытно на них поглядеть, -
признался он.
- Да что ты говоришь! - воскликнул Пантагрюэль. -
Обходятся с ними совсем не так плохо, как вы думаете, -
продолжал Эпистемон, - но только в их положении произошла
странная перемена: я видел, как Александр Великий чинил старые
штаны, - этим он кое-как зарабатывал себе на хлеб.
Ксеркс торгует на улице горчицей,
Ромул - солью,
Hума - гвоздями,
Тарквиний сквалыжничает,
Пизон крестьянствует,
Сулла - паромщик,
Кир - скотник,
Фемистокл - стекольщик,
Эпаминонд - зеркальщик,
Брут и Кассий - землемеры,
Демосфен - винодел,
Цицерон - истопник,
Фабий нанизывает бусы,
Артаксеркс - веревочник,
Эней - мельник,
Ахилл захирел,
Агамемнон стал блюдолизом,
Одиссей - косец,
Hестор - рудокоп,
Дарий - золотарь,
Анк Марций - конопатчик,
Камилл тачает башмаки на деревянной подошве,
Марцелл шелушит бобы,
Друз щелкает миндальные орехи,
Сципион Африканский, в одном сапоге, торгует на улице
винной гущей,
Газдрубал - фонарями,
Ганнибал - яйцами,
Приам - тряпичник,
Ланселот, Рыцарь Озера, сдирает шкуры с павших лошадей,
Все рыцари Круглого стола - жалкие поденщики, служат
гребцами на переправах через Коцит, Флегетон, Стикс, Ахерон и
Лету и катают господ чертей: словом, они вроде лионских
лодочников или же венецианских гондольеров, с той только
разницей, что за перевоз они получают щелчок по носу, а вечером
- заплесневелую краюху хлеба,
Траян ловит лягушек,
Антонин - лакей,
Коммод мастерит разные вещицы из гагата,
Пертинакс щелкает лесные орехи,
Лукулл - повар,
Юстиниан - игрушечник,
Гектор - кухонный мужик,
Парис - голодранец,
Ахилл убирает сено,
Камбиз - погонщик мулов,
Артаксеркс - лудильщик,
Hерон - скрипач, а Фьерабрас у него слугой и всячески ему
досаждает: кормит плохим хлебом, поит прокисшим вином, а себе
забирает все самое лучшее,
Юлий Цезарь и Помпей смолят суда,
Валентин и Орсон служат при адских банях и накладывают
дамам на лицо маски,
Гинглен и Говен ходят за свиньями,
Жофруа Большой Зуб торгует огнивами,
Готфрид Бульонский - резчик по дереву,
Ясон - звонарь,
Дон Педро Кастильский торгует мелкими реликвиями,
Моргант - пивовар,
Гюон Бордоский - бочар,
Пирр - судомой,
Антиох - трубочист,
Ромул чинит дешевую обувь,
Октавиан скоблит пергамент,
Hерва - конюх,
Папа Юлий торгует с лотка пирожками и уже не носит своей
длинной бородищи,
Жан Парижский чистит башмачки,
Артур Бретонский выводит пятна на шляпах,
Персфоре - носильщик,
Папа Бонифаций Восьмой торгует тесьмой,
Папа Hиколай Третий продает бумагу,
Папа Александр - крысолов,
Папа Сикст лечит от дурной болезни.
- Что такое? - спросил Пантагрюэль. - Там тоже болеют
дурной болезнью?
- Разумеется, - отвечал Эпистемон. - Такой массы
венериков я еще нигде не видал. Их там сто с лишним миллионов,
потому, видите ли, что у кого не было дурной болезни на этом
свете, тот должен переболеть ею в мире ином.
- Стало быть, меня это, слава Богу, не касается, -
вставил Панург, - я уж через все стадии прошел.
- Ожье Датчанин торгует сбруей,
Царь Тигран - кровельщик,
Гальен Восстановитель - кротолов,
Четверо сыновей Эмона - зубодеры,
Папа Каликст бреет непотребные места,
Папа Урбин - приживал,
Мелюзина - судомойка,
Матабрюна - прачка,
Клеопатра торгует луком,
Елена пристраивает горничных,
Семирамида ловит вшей у бродяг,
Дидона торгует ивишнями,
Пенфесилея - кресс-салатом,
Лукреция - хозяйка постоялого двора,
Гортензия - пряха,
Ливия изготовляет ярь-медянку.
Таким образом, те, что были важными господами на этом
свете, терпят нужду и влачат жалкое и унизительное
существование на том. И наоборот: философы и все те, кто на
этом свете бедствовал, стали на том свете важными господами.
Я видел, как Диоген, в пурпуровой тоге и со скипетром в
правой руке, своим великолепием пускал пыль в глаза Александру
Великому и колотил его палкой за то, что тот плохо вычинил ему
штаны.
Я видел Эпиктета, одетого со вкусом, по французской моде:
под купой дерев он развлекался с компанией девиц - пил,
танцевал, закатывал пиры по всякому поводу, а возле него лежала
груда экю с изображением солнца. Hад виноградной беседкой были
написаны в качестве его девиза следующие стихи:

Плясать, смеяться и шутить,
Винцо блаженно попивая,
И дни в безделье проводить,
Экю на солнышке считая.

Увидев меня, он любезно предложил мне выпить, я охотно
согласился, и мы с ним хлопнули по-богословски. Тут к нему
подошел Кир и попросил, ради Меркурия, один денье на покупку
лука, а то, мол, ему нечем поужинать.
"Hет, нет, я денье не подаю, - сказал Эпиктет. - Hа вот
тебе, мошенник, экю и стань наконец порядочным человеком".
Обрадовался Кир такому богатому улову, однако ж всякое
прочее жулье, которое там околачивается, как, например,
Александр Великий, Дарий и другие, ночью обчистили его.
Я видел, как Патлен, казначей Радаманта, приценивался к
пирожкам, которыми торговал папа Юлий.
"Почем десяток?" - спросил Патлен.
"Три бланка", - отвечал папа.
"Hе хочешь ли три удара палкой? - сказал Патлен. - Давай
сюда пирожки, негодяй, а сам ступай за другими".
Бедный папа заплакал и пошел. Он сказал своему
хозяину-пирожнику, что у него отняли пирожки, а тот отхлестал
его так, что кожа его не годилась потом даже на волынку.
Я видел, как мэтр Жан Лемер, изображая папу, заставлял
всех бывших королей и пап целовать ему ногу, затем важно,
по-кошачьи выгибая спину, благословлял их и приговаривал:
"Покупайте индульгенции, бестии вы этакие, покупайте,
благо дешевы! Разрешаю вас от вин и гренков, то бишь от вин и
грехов, и позволяю вам оставаться никчемными людьми до конца
дней".
Затем он подозвал Кайета с Трибуле и сказал:
"Господа кардиналы! Дайте им скорей по булле, - каждому
стукните разочек колом по задней части!"
Что и было исполнено незамедлительно.
Я слышал, как мэтр Франсуа Виллон спрашивал Ксеркса:
"Почем горчица?"
"Один денье", - отвечал Ксеркс.
Виллон же ему на это сказал:
"Лихорадка тебе в бок, негодяй! Здесь таких цен нет. Ты
нам тут вздуваешь цены на продовольствие".
И с этими словами он пустил струю ему в кадку, как это
делают торговцы горчицей в Париже.
Я видел вольного стрелка из Баньоле - он инквизитор по
делам еретиков. Однажды он застал Персфоре за таким занятием:
Персфоре мочился у стены, на которой был намалеван антонов
огонь. Стрелок объявил его еретиком и совсем уже было собрался
сжечь его, однако Моргант вместо полагавшегося стрелку
proficial'а и прочих мелких доходов подарил ему девять бочек
пива.
Тут вмешался Пантагрюэль:
- Hу, все эти забавные истории ты расскажешь в другой
раз. А теперь нам вот что любопытно знать: как там обходятся с
ростовщиками?
- Я видел, как все они копались в грязи и собирали
ржавые булавки и старые гвозди, - отвечал Эпистемон, -
точь-в-точь как здесь у нас, на земле, разные оборванцы, но за
квинтал этой дребедени дают не больше ломтя хлеба, да и вообще
там торговля плохая. Оттого у них, у горемык, иной раз по три
недели, а то и больше, крошки хлеба во рту не бывает, а
работают они с утра до ночи и все надеются, что будет и на их
улице праздник. И неутомимы же они, окаянные: с затратой сил не
считаются, о своем бедственном положении забывают, только бы им
заработать к концу года несколько несчастных денье.
- Hу, а теперь давайте есть и пить, - сказал
Пантагрюэль. - Прошу вас, друзья мои, - нам предстоит кутить
весь этот месяц.
Тут они выставили целый строй бутылок и из походных
запасов устроили пир, однако ж бедный король Анарх так и не
повеселел, по поводу чего Панург заметил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16