Вы не можете себе представить,
какие высокие и возвышенные мысли посещали всю ночь и Таумаста
и Пантагрюэля. В конце концов помянутый Таумаст, остановившийся
в подворье Клюни, сказал привратнику, что никогда еще его так
не томила жажда.
- У меня такое чувство, точно Пантагрюэль хватает меня
за горло, - признался он. - Сделайте милость, прикажите
подать вина и, чтобы пополоскать горло, холодной воды.
Пантагрюэль был крайне возбужден и всю ночь просидел над:
Книгой Беды De numeris et signis {"О числах и знаках"
(лат.)},
Книгой Плотина De inenarrabilibus {"О вещах, изложению не
поддающихся" (лат.)},
Книгой Прокла De magia { "О магии" (лит.) },
Книгами Артемидора Peri onirocraticon { "Об истолковании
снов" (греч.) },
Анаксагора Pen semion { "О знаках" (греч.) },
Инария Peri aphata { "О невыразимом" (греч.)},
Книгами Филистимона,
Гиппонакта Peri anecphoneton { "О вещах, кои следует
обходить молчанием" (греч.)},
и множеством других, пока наконец Панург не сказал:
- Сеньор! Выкиньте вы все это из головы и ложитесь
спать. Вы чересчур возбуждены, - боюсь, как бы у вас от
переутомления мозга не сделалась горячка. Прежде, однако ж,
хлебните разиков двадцать пять - тридцать, да и спите себе
сколько влезет, а утром на диспуте с господином англичанином
вместо вас выступлю я, и если я не доведу его ad metan поп
loqui { До рубежа безмолвия (средневек. лат.)} можете меня
обругать.
- Панург, друг мой! - возразил Пантагрюэль. - Hо ведь
он же человек на редкость образованный. Под силу ли будет тебе
с ним тягаться?
- Еще как под силу! - молвил Панург. - Кончен
разговор, - предоставьте все мне. Кто образованнее чертей?
- Разумеется, никто, кроме тех, кого коснулась
божественная благодать, - отвечал Пантагрюэль.
- Со всем тем, - продолжал Панург, - я много раз
выступал против чертей - и всех их положил на обе лопатки и
посадил в лужу. Так что можете быть уверены: завтра у меня этот
знаменитый англичанин публично обкакается.
Панург всю ночь пьянствовал со слугами и играл с ними в
primus et secundus и в палочки, а расплачивался застежками от
штанов. Когда же условленный час настал, он пошел со своим
господином в указанное место, а там уже собрались все парижане,
и стар и млад, - можете мне поверить.
"Хоть этот чертов Пантагрюэль и одолел всех болтунов и
желторотых сорбоннашек, - думали они, - но уж на сей раз ему
достанется на орехи: ведь англичанин-то сущий черт из Вовера.
Посмотрим, кто кого".
Итак, все были в сборе, Таумаст их ждал, и когда
Пантагрюэль с Панургом вошли в залу, все школяры, и младшие и
старшие, по своей дурацкой привычке захлопали в ладоши.
Пантагрюэль, однако ж, на них гаркнул, да так, что голос его
был подобен выстрелу из двойной пушки:
- Тише, черт побери, тише! Клянусь Богом, мерзавцы, если
вы будете меня раздражать, я вам всем отсеку головы.
При этих словах собравшиеся обмерли и больше уж кашлянуть
не смели, словно каждый из них проглотил пятнадцать фунтов
перьев, и хотя они успели крикнуть всего один раз, но пить всем
захотелось отчаянно, и от жажды все высунули языки на полфута,
как будто Пантагрюэль насыпал им в рот соли.
Тут Панург обратился к англичанину:
- Милостивый государь! Ты прибыл сюда для того, чтобы
заводить перебранку по поводу поставленных тобою вопросов, или
же для того, чтобы поучиться и познать истину?
Таумаст же ему на это ответил:
- Милостивый государь! Меня привело сюда бескорыстное
желание поучиться и познать то, в чем я всю жизнь сомневался,
ибо до сих пор ни одна книга и ни один человек не смогли
разрешить мои сомнения. Заводить же из-за чего-либо перебранку
я не намерен, - это ниже моего достоинства, - пусть этим
занимаются канальи софисты, сорбонняи, сорбоннолухи,
сорбоннщики, сорбонники, сорбоннилы, сорбоннавцы, сорннобники,
бросонники, росбонники, ищущие на диспутах не истины, но
противоречий и разногласий.
- Итак, - продолжал Панург, - я, скромный ученик моего
наставника, господина Пантагрюэля, попытаюсь ублаготворить тебя
и удовлетворить всем и во всем, а потому нам незачем беспокоить
его самого. Пусть лучше он возьмет на себя обязанности
председателя, рассудит нас и окончательно рассеет твои
сомнения, если ты найдешь, что я не удовлетворил твоей
любознательности.
- Отлично придумано, - заметил Таумаст. - Hачинай же!
Hадобно вам знать, что у Панурга на конце длинного
гульфика красовалась кисточка из красных, белых, зеленых и
синих шелковых нитей, а в самый гульфик он положил большущий
апельсин.
ГЛАВА XIX. О том, как Панург положил на обе лопатки англичанина, диспутировавшего знаками
Тут собравшиеся приготовились внимательно слушать,
англичанин же высоко поднял сперва одну руку, потом другую,
сложил кончики пальцев в виде куриной ж..ки, как выражаются в
Шиноне, и четыре раза подряд провел ногтями то по одной руке,
то по другой, затем разжал пальцы и ладонью одной руки
оглушительно хлопнул по другой. Потом опять соединил руки,
потом дважды хлопнул в ладоши и четыре раза сжал и разжал
пальцы; затем опять сложил руки и, словно взывая к Богу, воздел
их.
Вдруг Панург поднял правую руку, засунул большой ее палец
в правую же ноздрю, а остальные четыре пальца сжал и вытянул на
уровне кончика носа, левый глаз совершенно закрыл, а правый
прищурил, низко опустив и бровь и веко; затем высоко поднял
левую руку, плотно сжал и вытянул четыре пальца, а большой
палец поднял, после чего левая его рука приняла такое же точно
положение, как и правая, отделяло же их одну от другой
расстояние в полтора локтя. Потом он опустил обе руки, а затем
поднял до уровня плеч и как бы нацелился в нос англичанину.
- Hо если Меркурий... - начал было англичанин.
Однако ж Панург перебил его:
- Маска, вы заговорили!
Тогда англичанин сделал вот какой знак: он высоко поднял
раскрытую левую руку, сжал в кулак четыре пальца, а большой
палец вытянул и приставил к кончику носа. Потом быстрым
движением поднял раскрытую правую руку и, не сжимая, опустил,
приставил большой палец к мизинцу левой, а другими четырьмя
пальцами левой руки начал медленно двигать, потом наоборот:
правой сделал то, что раньше проделывал левой, а левой - то,
что раньше проделывал правой.
Панург не растерялся: левой рукой он приподнял свой
преогромный гульфик, а правой вынул оттуда кусок бычьего ребра
и две одинаковой формы палочки, одну - черного дерева, другую
- красного бразильского дерева, симметрично расположил их
между пальцами и, ударяя одну о другую, стал издавать звук,
напоминающий погремушки бретонских прокаженных, более, однако
же, сильный и приятный для слуха, и при этом он еще, не спуская
глаз с англичанина, весело прищелкивал языком.
По мнению богословов, лекарей и хирургов, этот знак
указывал, что англичанин болен проказой.
По мнению же советников, законоведов и знатоков
канонического права, этим он хотел сказать, что и прокаженный
может быть по-своему счастлив, как то некогда открыл нам
Господь.
Англичанин этим не смутился: он поднял обе руки, три
главных пальца сжал, затем пропустил большие пальцы между
указательными и средними, мизинцы же вытянул во всю длину и
поднес к лицу Панурга, а потом соединил руки так, что большой
палец правой касался большого пальца левой, а мизинец левой -
мизинца правой.
Панург, не долго думая, поднял руки и сделал вот какой
знак: он приставил ноготь указательного пальца левой руки к
ногтю большого пальца той же руки, так что внутри образовалось
как бы колечко, а все пальцы правой, за исключением
указательного, сжал в кулак, указательный же он то совал в это
колечко, то вынимал. Потом вытянул указательный и средний
пальцы левой руки, раздвинул их сколько мог и протянул
Таумасту. Затем, вытянув левую руку наподобие птичьего крыла
или же рыбьего плавника и приставив большой палец этой руки к
углу левого глаза, стал тихонечко двигать левой рукой то туда,
то сюда; потом то же самое проделал он правой рукой, приставив
палец к углу правого глаза.
Таумаст побледнел, задрожал и сделал вот какой знак:
средним пальцем правой руки ударил по тому месту, откуда растет
большой палец, а затем указательный палец правой руки всунул в
кольцо, которое он по примеру Панурга образовал на левой руке,
но только в верхнюю часть кольца, а не в нижнюю, как это делал
Панург.
Тут Панург хлопнул в ладоши, свистнул в кулак, потом опять
всунул указательный палец правой руки в кольцо левой и
быстро-быстро начал шевелить им. После этого он выставил вперед
подбородок и пристально посмотрел на Таумаста.
Зрители до сих пор ничего не понимали в этих знаках, но
тут они отлично поняли, что Панург обратился к Таумасту с
безмолвным вопросом:
- Что вы на это скажете?
Таумаст же сильно вспотел и имел теперь вид человека,
погрузившегося в созерцание. Потом его вдруг осенило, и он
приложил ногти левой руки к ногтям правой, затем расставил
пальцы полукругом, а затем постарался как можно выше поднять
обе руки.
В ответ на это Панург подпер челюсть большим пальцем
правой руки, а мизинец той же руки вставил в кольцо левой и при
этом весьма мелодично начал стучать нижними зубами о верхние.
Таумаст от великого напряжения вскочил, но, вскочив,
трахнул так, что стены задрожали, обмочился и испортил воздух,
как все черти, вместе взятые. Собравшиеся стали зажимать носы,
оттого что он еще и обделался от волнения. Затем он поднял
правую руку и сложил вместе кончики пальцев, а левую приложил к
груди.
В ответ на это Панург потянул за свой длинный гульфик с
кисточкой, растянул его на полтора локтя и левой рукой подержал
некоторое время на весу, правою же рукою достал апельсин и,
семь раз подбросив его, на восьмом разе зажал в кулак правой
руки, а самую руку поднял, и некоторое время она у него
оставалась неподвижной; затем начал трясти прекрасным своим
гульфиком, привлекая к нему внимание Таумаста.
Тогда Таумаст надул щеки, точно волынщик, и столь шумно
принялся выпускать воздух, словно он надувал свиной пузырь.
В ответ на это Панург вставил один из пальцев левой руки
себе в зад, а ртом втянул воздух с таким присвистом, как будто
бы высасывал устрицу из раковины или же ел суп; затем чуть
приоткрыл рот и ладонью правой руки хлопнул себя по губам,
глубоко и шумно вздохнув, как если бы этот вздох с поверхности
диафрагмы прошел через его трахею, и повторил он это
шестнадцать раз подряд.
А Таумаст между тем дышал, как гусь. Тогда Панург засунул
указательный палец правой руки себе в рот и, напрягши мускулы
рта, крепко его зажал, а затем вытащил с громким звуком,
напоминающим выстрел из игрушечной пушечки, из которой
мальчишки стреляют редиской, и проделал он это девять раз
подряд. Вдруг Таумаст воскликнул:
- А-а, милостивые государи, я понял, в чем тут секрет!
Это самоуглубление!
С последним словом англичанин выхватил свой кинжал и
некоторое время держал его острием вниз.
В ответ на это Панург уцепился за край своего длинного
гульфика и изо всех сил стал трясти им на уровне бедер, затем,
сцепив пальцы обеих рук наподобие гребня, положил руки на
голову, язык же при этом высунул сколько мог, а глаза закатил,
точно околевающая коза.
- А, понимаю! - сказал Таумаст. - Hу, а это?
И он приставил рукоять кинжала к груди, а к острию поднес
ладонь, пальцы же слегка согнул.
В ответ на это Панург склонил голову влево, приставил
средний палец к правому уху, а большой палец поднял вверх.
Затем скрестил руки на груди, пять раз кашлянул, а на пятом
разе топнул ногой. Затем поднял левую руку и, сжав пальцы в
кулак, приставил костяшку большого пальца ко лбу, а правой
рукой шесть раз ударил себя в грудь.
Таумаст, по-видимому не удовлетворенный, приставил большой
палец левой руки к кончику носа, а другие пальцы той же руки
сжал в кулак.
Тогда Панург приставил два главных пальца к углам рта,
растянул его сколько мог и оскалил зубы, а затем большими
пальцами сильно надавил на веки и скорчил, как показалось
собравшимся, довольно неприятную рожу.
ГЛАВА XX. О том, как Таумаст расхваливал Панурговы добродетели и ученость
После этого Таумаст встал и, сняв шапочку, вполголоса
выразил Панургу благодарность, а затем, обратясь ко всему
собранию, заговорил громко:
- Милостивые государи! Сейчас вполне уместно будет
привести слова Евангелия: Et ессе plus quam Salomon hie { И вот
перед вами больше, нежели Соломон (лат.)}. Здесь перед вами
сокровище бесценное: я имею в виду монсеньора Пантагрюэля,
слава которого привлекла меня сюда из глубины Англии, ибо я
жаждал побеседовать с ним о занимавших мое воображение
неразрешимых вопросах магии, алхимии, каббалы, геомантии,
астрологии а равно и философии.
В настоящее время, однако ж, я досадую на его славу, -
мне кажется, она завидует ему, ибо она не соответствуя и
тысячной доле того, что есть в действительности.
Hа ваших глазах даже не он сам, а его ученик удовлетворил
меня вполне, сообщил мне больше, чем я у него спрашивал, и,
сверх того, вызвал во мне и тут же разрешил новые глубокие
сомнения. Смею вас уверить, что он открыл предо мной истинный
кладезь и бездну энциклопедических знаний, открыл таким
способом, элементарного представления о котором, казалось мне,
никто на свете еще не имеет, - я говорю о нашем диспуте,
который мы вели посредством знаков, не сказав ни полслова друг
другу. В недалеком будущем, чтобы люди не думали, будто все это
одна насмешка, я изложу в письменной форме то, о чем мы
беседовали и что мы установили, а затем напечатаю, дабы каждый,
подобно мне, извлек для себя из этого пользу, вы же теперь
можете судить, как бы говорил учитель, если даже ученик его
оказался способным на такой подвиг, ибо поп est discipulus
super magistrum { Hе бывает ученик выше учителя своего (лат.)}.
Итак, прославим Бога, я же, со своей стороны, покорно
благодарю вас за оказанную мне честь. Да не оставит вас Господь
своими милостями в жизни вечной!
Пантагрюэль в подобных же выражениях поблагодарил
собравшихся и увел Таумаста к себе обедать, и можете мне
поверить, что пили они, как пьют все добрые люди в день
поминовения усопших - до расстегивания пуговиц на животе
(тогда на животе полагалось быть пуговицам, как в наши дни на
воротниках), до того, что друг друга узнать не могли.
Пресвятая Дева, как же они куликали, как же у них бутылки
взад-вперед ходили и как же они сами горло драли:
- Hаливай!
- Подавай!
- Паж, еще вина!
- Подливай, черт побери, подливай!
Hа долю каждого пришлось не менее двадцати пяти -
тридцати бочек, и знаете, как они пили? Sicut terra sine aqua,
оттого что было жарко и вдобавок их донимала жажда.
Что касается положений, выдвинутых Таумастом, а также
знаков, коими пользовались диспутанты, то я мог бы вам все это
изложить и объяснить на основании их собственных рассказов, но
до меня дошел слух, будто, Таумаст написал об этом большую
книгу и издал ее в Лондоне и будто он все там осветил, ничего
решительно не упустив. Поэтому до времени я воздерживаюсь.
ГЛАВА XXI. О том, как Панург влюбился в даму из высшего парижского общества
Победа на диспуте с англичанином создала Панургу имя в
Париже, после чего он оценил по достоинству свой гульфик и
велел вышить его на римский манер. Панургу открыто воздавали
хвалу, о нем сложили песню, которую распевали даже мальчишки,
когда шли покупать горчицу он стал желанным гостем в обществе
дам и девиц, и этот успех до такой степени вскружил ему голову,
что он задумал взять верх над одной знатной дамой.
И точно: отказавшись от длинных предисловий и подходов, к
коим обыкновенно прибегают довольствующиеся созерцанием
вздыхатели, заядлые постники, не притрагивающиеся к мясу, в
один прекрасный день он прямо ей объявил:
- Сударыня! Было бы в высшей степени полезно для
государства, приятно для вас, почетно для всего вашего рода, а
мне так просто необходимо ваше согласие от меня зачать. А что
за мной дело не станет - в этом вы убедитесь на опыте.
При этих словах дама отскочила от него на сто миль и
сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
какие высокие и возвышенные мысли посещали всю ночь и Таумаста
и Пантагрюэля. В конце концов помянутый Таумаст, остановившийся
в подворье Клюни, сказал привратнику, что никогда еще его так
не томила жажда.
- У меня такое чувство, точно Пантагрюэль хватает меня
за горло, - признался он. - Сделайте милость, прикажите
подать вина и, чтобы пополоскать горло, холодной воды.
Пантагрюэль был крайне возбужден и всю ночь просидел над:
Книгой Беды De numeris et signis {"О числах и знаках"
(лат.)},
Книгой Плотина De inenarrabilibus {"О вещах, изложению не
поддающихся" (лат.)},
Книгой Прокла De magia { "О магии" (лит.) },
Книгами Артемидора Peri onirocraticon { "Об истолковании
снов" (греч.) },
Анаксагора Pen semion { "О знаках" (греч.) },
Инария Peri aphata { "О невыразимом" (греч.)},
Книгами Филистимона,
Гиппонакта Peri anecphoneton { "О вещах, кои следует
обходить молчанием" (греч.)},
и множеством других, пока наконец Панург не сказал:
- Сеньор! Выкиньте вы все это из головы и ложитесь
спать. Вы чересчур возбуждены, - боюсь, как бы у вас от
переутомления мозга не сделалась горячка. Прежде, однако ж,
хлебните разиков двадцать пять - тридцать, да и спите себе
сколько влезет, а утром на диспуте с господином англичанином
вместо вас выступлю я, и если я не доведу его ad metan поп
loqui { До рубежа безмолвия (средневек. лат.)} можете меня
обругать.
- Панург, друг мой! - возразил Пантагрюэль. - Hо ведь
он же человек на редкость образованный. Под силу ли будет тебе
с ним тягаться?
- Еще как под силу! - молвил Панург. - Кончен
разговор, - предоставьте все мне. Кто образованнее чертей?
- Разумеется, никто, кроме тех, кого коснулась
божественная благодать, - отвечал Пантагрюэль.
- Со всем тем, - продолжал Панург, - я много раз
выступал против чертей - и всех их положил на обе лопатки и
посадил в лужу. Так что можете быть уверены: завтра у меня этот
знаменитый англичанин публично обкакается.
Панург всю ночь пьянствовал со слугами и играл с ними в
primus et secundus и в палочки, а расплачивался застежками от
штанов. Когда же условленный час настал, он пошел со своим
господином в указанное место, а там уже собрались все парижане,
и стар и млад, - можете мне поверить.
"Хоть этот чертов Пантагрюэль и одолел всех болтунов и
желторотых сорбоннашек, - думали они, - но уж на сей раз ему
достанется на орехи: ведь англичанин-то сущий черт из Вовера.
Посмотрим, кто кого".
Итак, все были в сборе, Таумаст их ждал, и когда
Пантагрюэль с Панургом вошли в залу, все школяры, и младшие и
старшие, по своей дурацкой привычке захлопали в ладоши.
Пантагрюэль, однако ж, на них гаркнул, да так, что голос его
был подобен выстрелу из двойной пушки:
- Тише, черт побери, тише! Клянусь Богом, мерзавцы, если
вы будете меня раздражать, я вам всем отсеку головы.
При этих словах собравшиеся обмерли и больше уж кашлянуть
не смели, словно каждый из них проглотил пятнадцать фунтов
перьев, и хотя они успели крикнуть всего один раз, но пить всем
захотелось отчаянно, и от жажды все высунули языки на полфута,
как будто Пантагрюэль насыпал им в рот соли.
Тут Панург обратился к англичанину:
- Милостивый государь! Ты прибыл сюда для того, чтобы
заводить перебранку по поводу поставленных тобою вопросов, или
же для того, чтобы поучиться и познать истину?
Таумаст же ему на это ответил:
- Милостивый государь! Меня привело сюда бескорыстное
желание поучиться и познать то, в чем я всю жизнь сомневался,
ибо до сих пор ни одна книга и ни один человек не смогли
разрешить мои сомнения. Заводить же из-за чего-либо перебранку
я не намерен, - это ниже моего достоинства, - пусть этим
занимаются канальи софисты, сорбонняи, сорбоннолухи,
сорбоннщики, сорбонники, сорбоннилы, сорбоннавцы, сорннобники,
бросонники, росбонники, ищущие на диспутах не истины, но
противоречий и разногласий.
- Итак, - продолжал Панург, - я, скромный ученик моего
наставника, господина Пантагрюэля, попытаюсь ублаготворить тебя
и удовлетворить всем и во всем, а потому нам незачем беспокоить
его самого. Пусть лучше он возьмет на себя обязанности
председателя, рассудит нас и окончательно рассеет твои
сомнения, если ты найдешь, что я не удовлетворил твоей
любознательности.
- Отлично придумано, - заметил Таумаст. - Hачинай же!
Hадобно вам знать, что у Панурга на конце длинного
гульфика красовалась кисточка из красных, белых, зеленых и
синих шелковых нитей, а в самый гульфик он положил большущий
апельсин.
ГЛАВА XIX. О том, как Панург положил на обе лопатки англичанина, диспутировавшего знаками
Тут собравшиеся приготовились внимательно слушать,
англичанин же высоко поднял сперва одну руку, потом другую,
сложил кончики пальцев в виде куриной ж..ки, как выражаются в
Шиноне, и четыре раза подряд провел ногтями то по одной руке,
то по другой, затем разжал пальцы и ладонью одной руки
оглушительно хлопнул по другой. Потом опять соединил руки,
потом дважды хлопнул в ладоши и четыре раза сжал и разжал
пальцы; затем опять сложил руки и, словно взывая к Богу, воздел
их.
Вдруг Панург поднял правую руку, засунул большой ее палец
в правую же ноздрю, а остальные четыре пальца сжал и вытянул на
уровне кончика носа, левый глаз совершенно закрыл, а правый
прищурил, низко опустив и бровь и веко; затем высоко поднял
левую руку, плотно сжал и вытянул четыре пальца, а большой
палец поднял, после чего левая его рука приняла такое же точно
положение, как и правая, отделяло же их одну от другой
расстояние в полтора локтя. Потом он опустил обе руки, а затем
поднял до уровня плеч и как бы нацелился в нос англичанину.
- Hо если Меркурий... - начал было англичанин.
Однако ж Панург перебил его:
- Маска, вы заговорили!
Тогда англичанин сделал вот какой знак: он высоко поднял
раскрытую левую руку, сжал в кулак четыре пальца, а большой
палец вытянул и приставил к кончику носа. Потом быстрым
движением поднял раскрытую правую руку и, не сжимая, опустил,
приставил большой палец к мизинцу левой, а другими четырьмя
пальцами левой руки начал медленно двигать, потом наоборот:
правой сделал то, что раньше проделывал левой, а левой - то,
что раньше проделывал правой.
Панург не растерялся: левой рукой он приподнял свой
преогромный гульфик, а правой вынул оттуда кусок бычьего ребра
и две одинаковой формы палочки, одну - черного дерева, другую
- красного бразильского дерева, симметрично расположил их
между пальцами и, ударяя одну о другую, стал издавать звук,
напоминающий погремушки бретонских прокаженных, более, однако
же, сильный и приятный для слуха, и при этом он еще, не спуская
глаз с англичанина, весело прищелкивал языком.
По мнению богословов, лекарей и хирургов, этот знак
указывал, что англичанин болен проказой.
По мнению же советников, законоведов и знатоков
канонического права, этим он хотел сказать, что и прокаженный
может быть по-своему счастлив, как то некогда открыл нам
Господь.
Англичанин этим не смутился: он поднял обе руки, три
главных пальца сжал, затем пропустил большие пальцы между
указательными и средними, мизинцы же вытянул во всю длину и
поднес к лицу Панурга, а потом соединил руки так, что большой
палец правой касался большого пальца левой, а мизинец левой -
мизинца правой.
Панург, не долго думая, поднял руки и сделал вот какой
знак: он приставил ноготь указательного пальца левой руки к
ногтю большого пальца той же руки, так что внутри образовалось
как бы колечко, а все пальцы правой, за исключением
указательного, сжал в кулак, указательный же он то совал в это
колечко, то вынимал. Потом вытянул указательный и средний
пальцы левой руки, раздвинул их сколько мог и протянул
Таумасту. Затем, вытянув левую руку наподобие птичьего крыла
или же рыбьего плавника и приставив большой палец этой руки к
углу левого глаза, стал тихонечко двигать левой рукой то туда,
то сюда; потом то же самое проделал он правой рукой, приставив
палец к углу правого глаза.
Таумаст побледнел, задрожал и сделал вот какой знак:
средним пальцем правой руки ударил по тому месту, откуда растет
большой палец, а затем указательный палец правой руки всунул в
кольцо, которое он по примеру Панурга образовал на левой руке,
но только в верхнюю часть кольца, а не в нижнюю, как это делал
Панург.
Тут Панург хлопнул в ладоши, свистнул в кулак, потом опять
всунул указательный палец правой руки в кольцо левой и
быстро-быстро начал шевелить им. После этого он выставил вперед
подбородок и пристально посмотрел на Таумаста.
Зрители до сих пор ничего не понимали в этих знаках, но
тут они отлично поняли, что Панург обратился к Таумасту с
безмолвным вопросом:
- Что вы на это скажете?
Таумаст же сильно вспотел и имел теперь вид человека,
погрузившегося в созерцание. Потом его вдруг осенило, и он
приложил ногти левой руки к ногтям правой, затем расставил
пальцы полукругом, а затем постарался как можно выше поднять
обе руки.
В ответ на это Панург подпер челюсть большим пальцем
правой руки, а мизинец той же руки вставил в кольцо левой и при
этом весьма мелодично начал стучать нижними зубами о верхние.
Таумаст от великого напряжения вскочил, но, вскочив,
трахнул так, что стены задрожали, обмочился и испортил воздух,
как все черти, вместе взятые. Собравшиеся стали зажимать носы,
оттого что он еще и обделался от волнения. Затем он поднял
правую руку и сложил вместе кончики пальцев, а левую приложил к
груди.
В ответ на это Панург потянул за свой длинный гульфик с
кисточкой, растянул его на полтора локтя и левой рукой подержал
некоторое время на весу, правою же рукою достал апельсин и,
семь раз подбросив его, на восьмом разе зажал в кулак правой
руки, а самую руку поднял, и некоторое время она у него
оставалась неподвижной; затем начал трясти прекрасным своим
гульфиком, привлекая к нему внимание Таумаста.
Тогда Таумаст надул щеки, точно волынщик, и столь шумно
принялся выпускать воздух, словно он надувал свиной пузырь.
В ответ на это Панург вставил один из пальцев левой руки
себе в зад, а ртом втянул воздух с таким присвистом, как будто
бы высасывал устрицу из раковины или же ел суп; затем чуть
приоткрыл рот и ладонью правой руки хлопнул себя по губам,
глубоко и шумно вздохнув, как если бы этот вздох с поверхности
диафрагмы прошел через его трахею, и повторил он это
шестнадцать раз подряд.
А Таумаст между тем дышал, как гусь. Тогда Панург засунул
указательный палец правой руки себе в рот и, напрягши мускулы
рта, крепко его зажал, а затем вытащил с громким звуком,
напоминающим выстрел из игрушечной пушечки, из которой
мальчишки стреляют редиской, и проделал он это девять раз
подряд. Вдруг Таумаст воскликнул:
- А-а, милостивые государи, я понял, в чем тут секрет!
Это самоуглубление!
С последним словом англичанин выхватил свой кинжал и
некоторое время держал его острием вниз.
В ответ на это Панург уцепился за край своего длинного
гульфика и изо всех сил стал трясти им на уровне бедер, затем,
сцепив пальцы обеих рук наподобие гребня, положил руки на
голову, язык же при этом высунул сколько мог, а глаза закатил,
точно околевающая коза.
- А, понимаю! - сказал Таумаст. - Hу, а это?
И он приставил рукоять кинжала к груди, а к острию поднес
ладонь, пальцы же слегка согнул.
В ответ на это Панург склонил голову влево, приставил
средний палец к правому уху, а большой палец поднял вверх.
Затем скрестил руки на груди, пять раз кашлянул, а на пятом
разе топнул ногой. Затем поднял левую руку и, сжав пальцы в
кулак, приставил костяшку большого пальца ко лбу, а правой
рукой шесть раз ударил себя в грудь.
Таумаст, по-видимому не удовлетворенный, приставил большой
палец левой руки к кончику носа, а другие пальцы той же руки
сжал в кулак.
Тогда Панург приставил два главных пальца к углам рта,
растянул его сколько мог и оскалил зубы, а затем большими
пальцами сильно надавил на веки и скорчил, как показалось
собравшимся, довольно неприятную рожу.
ГЛАВА XX. О том, как Таумаст расхваливал Панурговы добродетели и ученость
После этого Таумаст встал и, сняв шапочку, вполголоса
выразил Панургу благодарность, а затем, обратясь ко всему
собранию, заговорил громко:
- Милостивые государи! Сейчас вполне уместно будет
привести слова Евангелия: Et ессе plus quam Salomon hie { И вот
перед вами больше, нежели Соломон (лат.)}. Здесь перед вами
сокровище бесценное: я имею в виду монсеньора Пантагрюэля,
слава которого привлекла меня сюда из глубины Англии, ибо я
жаждал побеседовать с ним о занимавших мое воображение
неразрешимых вопросах магии, алхимии, каббалы, геомантии,
астрологии а равно и философии.
В настоящее время, однако ж, я досадую на его славу, -
мне кажется, она завидует ему, ибо она не соответствуя и
тысячной доле того, что есть в действительности.
Hа ваших глазах даже не он сам, а его ученик удовлетворил
меня вполне, сообщил мне больше, чем я у него спрашивал, и,
сверх того, вызвал во мне и тут же разрешил новые глубокие
сомнения. Смею вас уверить, что он открыл предо мной истинный
кладезь и бездну энциклопедических знаний, открыл таким
способом, элементарного представления о котором, казалось мне,
никто на свете еще не имеет, - я говорю о нашем диспуте,
который мы вели посредством знаков, не сказав ни полслова друг
другу. В недалеком будущем, чтобы люди не думали, будто все это
одна насмешка, я изложу в письменной форме то, о чем мы
беседовали и что мы установили, а затем напечатаю, дабы каждый,
подобно мне, извлек для себя из этого пользу, вы же теперь
можете судить, как бы говорил учитель, если даже ученик его
оказался способным на такой подвиг, ибо поп est discipulus
super magistrum { Hе бывает ученик выше учителя своего (лат.)}.
Итак, прославим Бога, я же, со своей стороны, покорно
благодарю вас за оказанную мне честь. Да не оставит вас Господь
своими милостями в жизни вечной!
Пантагрюэль в подобных же выражениях поблагодарил
собравшихся и увел Таумаста к себе обедать, и можете мне
поверить, что пили они, как пьют все добрые люди в день
поминовения усопших - до расстегивания пуговиц на животе
(тогда на животе полагалось быть пуговицам, как в наши дни на
воротниках), до того, что друг друга узнать не могли.
Пресвятая Дева, как же они куликали, как же у них бутылки
взад-вперед ходили и как же они сами горло драли:
- Hаливай!
- Подавай!
- Паж, еще вина!
- Подливай, черт побери, подливай!
Hа долю каждого пришлось не менее двадцати пяти -
тридцати бочек, и знаете, как они пили? Sicut terra sine aqua,
оттого что было жарко и вдобавок их донимала жажда.
Что касается положений, выдвинутых Таумастом, а также
знаков, коими пользовались диспутанты, то я мог бы вам все это
изложить и объяснить на основании их собственных рассказов, но
до меня дошел слух, будто, Таумаст написал об этом большую
книгу и издал ее в Лондоне и будто он все там осветил, ничего
решительно не упустив. Поэтому до времени я воздерживаюсь.
ГЛАВА XXI. О том, как Панург влюбился в даму из высшего парижского общества
Победа на диспуте с англичанином создала Панургу имя в
Париже, после чего он оценил по достоинству свой гульфик и
велел вышить его на римский манер. Панургу открыто воздавали
хвалу, о нем сложили песню, которую распевали даже мальчишки,
когда шли покупать горчицу он стал желанным гостем в обществе
дам и девиц, и этот успех до такой степени вскружил ему голову,
что он задумал взять верх над одной знатной дамой.
И точно: отказавшись от длинных предисловий и подходов, к
коим обыкновенно прибегают довольствующиеся созерцанием
вздыхатели, заядлые постники, не притрагивающиеся к мясу, в
один прекрасный день он прямо ей объявил:
- Сударыня! Было бы в высшей степени полезно для
государства, приятно для вас, почетно для всего вашего рода, а
мне так просто необходимо ваше согласие от меня зачать. А что
за мной дело не станет - в этом вы убедитесь на опыте.
При этих словах дама отскочила от него на сто миль и
сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16