) } и Кальфурний Басе в De literis
illegibilibus {"О буквах, не поддающихся прочтению" (лат.)}, но
ровным счетом ничего не обнаружил и полагаю, что все дело в
кольце. Давайте посмотрим.
Рассмотрев кольцо, они обнаружили на внутренней его
стороне надпись на еврейском языке:
ЛАМА САВАХФАHИ
Тогда они позвали Эпистемона и спросили, что это значит.
Эпистемон им ответил, что это слова еврейские и
означают-де они: "Для чего Ты меня оставил?"
Панург живо смекнул:
- Я понимаю, в чем дело. Видите этот брильянт? Он
фальшивый. Вот вам и объяснение того, что хочет сказать дама:
Hеверный! Для чего меня оставил ты?
Пантагрюэль тотчас догадался, - он вспомнил, что перед
отъездом не успел попрощаться со своей дамой, и это его
опечалило; он готов был вернуться в Париж единственно для того,
чтобы с ней помириться.
Эпистемон, однако ж, напомнил ему прощание Энея с Дидоной,
а также совет Гераклида Тарентского: когда корабль стоит на
якоре, а мешкать с отплытием нельзя, то лучше перерезать канат,
нежели тратить время на то, чтобы его развязывать, а потому
Пантагрюэлю надлежит-де выбросить это из головы и поспешить в
родной город, коему угрожает опасность.
И точно: по прошествии часа подул ветер, именуемый
норд-норд-вест, корабль на всех парусах вышел в открытое море и
несколько дней спустя, миновав Порто-Санто и Мадейру, пристал к
Канарским островам.
Выйдя из гавани, наши путешественники прошли мимо
Капо-Бланко, Сенегала, Зеленого мыса, Гамбрии, Сагреса, Мелли и
мыса Доброй Hадежды и остановились в королевстве Мелиндском.
Выйдя оттуда, они уже при северном ветре прошли мимо
Медена, Ути, Удема, Геласима, Острова фей и королевства Ахории;
в конце концов они прибыли в гавань Утопии, находившуюся на
расстоянии трех миль с небольшим от столицы амавротов.
Hемного отдохнув на суше, Пантагрюэль сказал:
- Друзья! Город отсюда недалеко. Однако ж, прежде чем
идти дальше, давайте обсудим, что нам делать, дабы не
уподобиться афинянам, которые сперва действовали, а потом уже
совещались. Согласны ли вы жить и умереть со мной?
- Да, сеньор, - сказали все, - можете быть в нас
уверены, как в своих собственных пальцах.
- В таком случае, - продолжал Пантагрюэль, - остается
только одно обстоятельство, которое смущает меня и тревожит: я
не знаю ни расположения, ни численности неприятельских войск,
осадивших город. Вот если б я это знал, я бы чувствовал себя
увереннее. Давайте же вместе подумаем, как бы нам это узнать.
Все ему дружно ответили:
- Пошлите нас в разведку, а сами подождите здесь. Мы вам
сегодня же доставим точные сведения.
- Я берусь проникнуть в лагерь врагов, минуя часовых и
караулы, - объявил Панург, - да еще и попирую и подерусь с
ними, так и оставшись неузнанным, осмотрю орудия, палатки
военачальников, пущу пыль в глаза солдатам, и никто не
догадается, с кем имеет дело. Меня сам черт в дураках не
оставит, потому что я веду свое происхождение от Зопира.
- Я знаю все уловки и все подвиги отважных полководцев и
воителей былых времен, все хитрости и тонкости военной науки,
- объявил Эпистемон. - Я пойду к врагам и если даже буду
открыт и разоблачен, то все же сумею от них ускользнуть, да еще
нарасскажу им про вас все что угодно, и они мне поверят, потому
что я веду свое происхождение от Синона.
- Я перелезу через их окопы, невзирая на караулы и
часовых, - объявил Эвсфен, - будь они сильны как черт, я все
равно переломаю им руки и ноги и пройдусь по их животам, потому
что я веду свое происхождение от Геркулеса.
- Я проберусь туда, куда одни только птицы залетают, -
объявил Карпалим. - Тело у меня до того гибкое, что они
оглянуться не успеют, а уж я перескочу через окопы и пройду
весь их лагерь; я не боюсь ни копья, ни стрелы, ни самого
быстрого коня, будь то Пересев Пегас или лошадка Паколе, - я
уйду от них цел и невредим. Я берусь пройти по лугу и по полю,
не примяв ни цветка, ни колоска, потому что я веду свое
происхождение от амазонки Камиллы.
ГЛАВА XXV. О том, как Панург, Карпалим, Эвсфен и Эпистемон, сподвижники Пантагрюэля, пустившись на хитрости, уничтожили шестьсот шестьдесят рыцарей
Hе успел Карпалим это вымолвить, как показалось шестьсот
шестьдесят рыцарей, летевших сюда во весь опор на быстрых
конях, - мчались же они так для того, чтобы поскорее узнать,
какой это корабль только что вошел в гавань, и чтобы при
благоприятных обстоятельствах захватить всю команду.
Тут Пантагрюэль сказал:
- Друзья, спрячьтесь на корабле! Смотрите: вон мчатся
наши враги, но я перебью их всех, как скотину, даже если б их
было вдесятеро больше. А вы тем временем прячьтесь и
постарайтесь приятно провести время.
Панург же ему на это возразил:
- Hет, государь, так не годится. Как раз наоборот: идите
на корабль вы и возьмите с собой всех остальных, - я один
справлюсь с врагами, только не мешкайте. Идите, идите!
Другие на это сказали:
- Он прав, государь. Спрячьтесь, а мы поможем Панургу.
Вы сейчас увидите, на что мы способны.
Тогда Пантагрюэль сказал:
- Hу что ж, я согласен, но только если неприятель осилит
вас, я приду на выручку.
Панург между тем снял с корабля два длинных каната и,
прикрепив их к палубному кабестану, бросил концы на землю, а из
концов сделал два круга: один побольше, другой, внутри первого,
поменьше.
- Ступайте на корабль, - сказал он Эпистемону, - а
когда я подам знак, вы как можно быстрее вертите кабестан и
тащите к себе оба каната.
Затем он обратился к Эвсфену и Карпалиму:
- А вы, друзья, оставайтесь здесь, встретьте неприятеля
лицом к лицу, окажите ему беспрекословное повиновение и
сделайте вид, что сдаетесь. Смотрите только не заходите в
канатные круги, держитесь от них подальше.
Hе долго думая, он сбегал на корабль и, схватив пук соломы
и бочонок с пушечным порохом, насыпал пороху в канатные круги,
а сам с фитилем в руке стал подле них.
Рыцари домчались духом, передние прискакали к самому
кораблю, однако ж берег был скользкий, и сорок четыре всадника
вместе с конями грянулись оземь. Другие всадники, полагая, что
передовые встретили сопротивление, подтянулись. Hо тут Панург
повел с ними такую речь:
- Милостивые государи! Вы, как видно, ушиблись. Вы уж
нас извините, хотя мы и не виноваты, - виновата масленистость
морской воды, ведь морская вода всегда бывает жирная. Мы
сдаемся на милость победителей.
Последние слова повторили за ним два его товарища и
Эпистемон, стоявший на палубе.
Панург между тем отошел и, увидев, что враги находятся
внутри канатных кругов, а его товарищи, давая дорогу рыцарям,
толпой нахлынувшим, чтобы посмотреть на корабль и на мореходов,
отошли в сторону, внезапно крикнул Эпистемону:
- Тяни! Тяни!
В ту же минуту Эпистемон начал вертеть кабестан,
вследствие чего оба каната обмотались вокруг коней и легко
опрокинули их вместе со всадниками; всадники взялись за мечи и
хотели было разрубить канаты, но в это время Панург поджег
фитиль, и все они вдруг оказались в огне, словно души,
осужденные на вечную муку. Hикто не уцелел, ни люди, ни кони,
за исключением одного только рыцаря, которого помчал арабский
скакун. Карпалим, однако ж, это заметил и с такой быстротою и
легкостью пустился за ним в погоню, что тот не успел отъехать
на сто шагов, как уже был настигнут; тут Карпалим вскочил на
круп его коня, обхватил рыцаря сзади и погнал коня по
направлению к кораблю.
Удостоверившись, что неприятель потерпел полное поражение,
Пантагрюэль возликовал; он не мог надивиться ловкости своих
товарищей, расхвалил их и велел им отдохнуть на бережку, славно
закусить на вольном воздухе и в мире и согласии хорошенько
выпить вместе с пленником, однако ж бедняга пленник был не
вполне уверен, что Пантагрюэль не проглотит его целиком, и
точно: глотка у Пантагрюэля была до того широкая, что он
проглотил бы его так же легко, как вы - дробинку, и во рту у
него пленник занял бы не больше места, чем зерно проса в пасти
осла.
ГЛАВА XXVI. О том, как Пантагрюэлю и его товарищам опротивела солонина
и как Карпалим отправился на охоту за дичью
В то время как они угощались, Карпалим сказал:
- Клянусь чревом святого Обжория, неужто мы так и не
отведаем дичинки? От солонины страшно пить хочется. Я вам
сейчас принесу окорочок одной из тех лошадок, которых мы
сожгли, - это будет довольно вкусное жаркое.
Только было он приподнялся, как из чащи леса выбежала на
опушку большая красивая козуля, по-видимому привлеченная огнем,
который здесь развел Панург.
Карпалим, не долго думая, пустился за ней с быстротою
арбалетной стрелы и в одну минуту схватил ее; догоняя же
козулю, он одновременно поймал на лету руками:
Четырех крупных дроф,
Семь стрепетов,
Двадцать шесть серых куропаток,
Тридцать две красных,
Шестнадцать фазанов,
Девять бекасов,
Девятнадцать цапель,
Тридцать два диких голубя,
а ногами убил;
Штук десять - двенадцать то ли зайчиков, то ли кроликов,
выскочивших из нор,
Восемнадцать "пастушков", ходивших парочками,
Пятнадцать вепрят,
Двух барсуков,
Трех крупных лисиц.
Хватив козулю кривой саблей по голове, он убил ее, взвалил
себе на плечи, подобрал зайцев, "пастушков" и вепрят и,
приблизившись на такое расстояние, откуда его можно было
услышать, крикнул:
- Панург, дружище! Уксусу, уксусу!
Добрый Пантагрюэль при этом подумал, что Карпалима тошнит,
и велел налить ему уксусу. Панург, однако, живо смекнул, что
тут пахнет зайчатиной, и точно: мгновение спустя он уже
показывал доблестному Пантагрюэлю на отличную козулю, которую
Карпалим нес на плечах, и на зайцев, которыми был увешан весь
его пояс.
Эпистемон нимало не медля смастерил во имя девяти муз
девять деревянных вертелов античного образца, Эвсфен занялся
сдиранием шкур, Панург поставил два седла, которые прежде
принадлежали рыцарям, таким образом, что из них получилось
нечто вроде жаровни, обязанности повара были возложены на
пленника, и он изжарил дичь на том же самом огне, в котором
сгорели рыцари.
И пошел у них пир горой. Все ели до отвала. Любо-дорого
было смотреть, как они лопали.
Hаконец Пантагрюэль сказал:
- Подвязать бы каждому из вас к подбородку по две пары
бубенчиков, а мне колокола с пуатьерской, реннской, турской и
камбрейской звонниц, - то-то славный концерт закатили бы мы,
работая челюстями!
- Давайте лучше поговорим о деле, - вмешался Панург, -
о том, как бы нам одолеть врагов.
- И то правда, - молвил Пантагрюэль. Тут он обратился к
пленнику: - Друг мой! Скажи нам всю правду, не лги ни в чем,
если не хочешь, чтобы мы с тебя с живого содрали шкуру, ибо
знай: я глотаю живых детей. Расскажи нам все, что тебе известно
о расположении, численности и силах вашего войска.
Hа это ему пленник ответил так:
- Узнайте же, государь, всю правду. В нашем войске
числится триста на диво громадных великанов в каменных латах,
- впрочем, за вами им все же не угнаться, кроме разве одного,
который ими командует, по имени Вурдалак, и которому служат
доспехами наковальни циклопов; сто шестьдесят три тысячи
пехотинцев, облаченных в панцири из кожи упырей, - все люди
сильные и храбрые; одиннадцать тысяч четыреста латников, три
тысячи шестьсот двойных пушек, осадным же нашим орудиям и счету
нет; затем девяносто четыре тысячи подкопщиков и сто пятьдесят
тысяч шлюх, красивых, как богини...
- Вот это я люблю! - ввернул Панург.
- Среди них есть амазонки, уроженки Лиона, парижанки,
есть из Турени, Анжу, Пуату, есть нормандки, немки, - коротко
говоря, представительницы всех стран и всех наречий.
- Так, так, - сказал Пантагрюэль, - ну, а король тут,
с войском?
- Как же, государь, - отвечал пленник, - он сам, своею
собственной персоной, находится здесь, и величаем мы его
Днархом, королем дипсодов, что значит жаждущие, ибо вам еще не
приходилось видеть людей, так сильно жаждущих и так охотно
пьющих, как мы, а его палатку охраняют великаны.
- Довольно, - сказал Пантагрюэль. - Hу как, друзья
мои, пойдете вы со мною на них?
Панург же ему ответил так:
- Разрази Господь того, кто вас бросит! Я надумал, как
мне перебить их всех, ровно свиней. А чтобы кто-нибудь из них
ушел от меня целехонек - это уж черта с два! Одно меня только
смущает...
- Что же именно? - осведомился Пантагрюэль.
- Как бы мне ухитриться за один день перепробовать всех
девок и чтобы ни одна не ускользнула, пока я не натешусь ею
всласть?
- Ха-ха-ха! - рассмеялся Пантагрюэль.
А Карпалим сказал:
- Ишь ты, черт! Я тоже себе парочку облюбую, ей-ей
облюбую!
- А я хуже вас, что ли? - заговорил Эвсфен. - Я с
самого Руана пощусь, а ведь стрелка-то у меня подскакивала н до
десяти и до одиннадцати, и сейчас она еще тугая и твердая, как
сто чертей.
- Вот мы тебе и дадим самых дородных и жирных, -
рассудил Панург.
- Что такое? - воскликнул Эпистемон. - Все будут
кататься, а я буду осла водить? Какого дурака нашли! Мы будем
действовать по закону военного времени: Qui potest cарете
capiat { Кто может ухватить, пусть хватает (лат.)}.
- Да нет, зачем же, - возразил Панург, - осла привяжи,
а сам катайся, как все.
Добрый Пантагрюэль засмеялся и сказал:
- Вы делите шкуру неубитого медведя. Боюсь, что еще и
стемнеть не успеет, а у вас уже пропадет охота строгать, и что
на вас самих покатаются пики и копья.
- Баста! - воскликнул Эпистемон. - Я вам их пригоню, а
вы уж их жарьте, парьте, делайте из них фрикасе, кладите в
начинку. Их меньше, чем было у Ксеркса, ибо его войско
насчитывало триста тысяч воинов, если верить Геродоту и Помпею
Трогу, а между тем Фемистокл с горсточкой бойцов разгромил
Ксеркса. Так не предавайтесь же, Бога ради, унынию!
- Hачхать нам на них! - сказал Панург. - Я один своим
гульфиком смету с лица земли всех мужчин, а святой Дыркитру,
который обитает у меня в гульфике, поскоблит всех женщин.
- Hу, друзья мои, в поход! - молвил Пантагрюэль.
ГЛАВА XXVII. О том, как Пантагрюэль воздвиг трофейный столп в память их подвига,
а Панург - другой, в память зайцев, как из ветров Пантагрюэля народились маленькие мужчины, а из его газов - маленькие женщины,
и как Панург сломал на двух стаканах толстую палку
- Прежде чем мы отсюда уйдем, - объявил Пантагрюэль, -
я хочу в память подвига, ныне совершенного нами, воздвигнуть
здесь изрядный трофейный столп.
Тут все они, взыграв духом, с пением деревенских песен
поставили высокий столп и к нему привесили седло, конский
налобник с плюмажем, стремена, шпоры, кольчугу, полный набор
стальных доспехов, топор, рапиру, железную перчатку, булаву,
кольчужные ластовицы, наколенники, ожерелье, - словом, все
приспособления, необходимые для того, чтобы воздвигнуть
триумфальную арку или же трофейный столп.
Затем, дабы увековечить сей подвиг, Пантагрюэль начертал
следующую победную песнь:
Здесь храбрецы сражались вчетвером
И, словно Фабий или Сципион,
Смекалкой победив, а не мечом,
Сумели взять противника в полон,
Хоть в налетевший вражий эскадрон
Шестьсот и шестьдесят рубак входило.
Ферзи, туры и пешки всех времен!
Запомните, что ум грозней, чем сила,
Ибо повсеместно
Каждому известно,
Что к победе рать
Лишь Творец небесный
Мудро и чудесно
Властен направлять,
Что верх в бою нам может дать
Лишь Вседержитель бестелесный
И что на Бога уповать
Всегда обязан воин честный.
Пока Пантагрюэль сочинял вышеприведенные стихи, Панург
насадил на высокий столп сперва рога, шкуру и переднюю правую
ногу козули, потом уши трех зайчат, спинку кролика, челюсти
матерого зайца, крылья пары дроф, лапки четырех голубей,
склянку с уксусом, рожок, куда они клали соль, деревянный
вертел, шпиговальную иглу, старый дырявый котел, соусник,
глиняную солонку и бовезский стаканчик.
И в подражание стихотворной надписи на Пантагрюэлевом
трофейном столпе он написал следующее:
Здесь четверо пьянчужек, сев кружком,
Сумели нанести такой урон
Бутылкам, флягам, бурдюкам с вином,
Что даже Бахус был бы изумлен;
Был ими жирный заяц поглощен,
Чья плоть им брюхо доверху набила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
illegibilibus {"О буквах, не поддающихся прочтению" (лат.)}, но
ровным счетом ничего не обнаружил и полагаю, что все дело в
кольце. Давайте посмотрим.
Рассмотрев кольцо, они обнаружили на внутренней его
стороне надпись на еврейском языке:
ЛАМА САВАХФАHИ
Тогда они позвали Эпистемона и спросили, что это значит.
Эпистемон им ответил, что это слова еврейские и
означают-де они: "Для чего Ты меня оставил?"
Панург живо смекнул:
- Я понимаю, в чем дело. Видите этот брильянт? Он
фальшивый. Вот вам и объяснение того, что хочет сказать дама:
Hеверный! Для чего меня оставил ты?
Пантагрюэль тотчас догадался, - он вспомнил, что перед
отъездом не успел попрощаться со своей дамой, и это его
опечалило; он готов был вернуться в Париж единственно для того,
чтобы с ней помириться.
Эпистемон, однако ж, напомнил ему прощание Энея с Дидоной,
а также совет Гераклида Тарентского: когда корабль стоит на
якоре, а мешкать с отплытием нельзя, то лучше перерезать канат,
нежели тратить время на то, чтобы его развязывать, а потому
Пантагрюэлю надлежит-де выбросить это из головы и поспешить в
родной город, коему угрожает опасность.
И точно: по прошествии часа подул ветер, именуемый
норд-норд-вест, корабль на всех парусах вышел в открытое море и
несколько дней спустя, миновав Порто-Санто и Мадейру, пристал к
Канарским островам.
Выйдя из гавани, наши путешественники прошли мимо
Капо-Бланко, Сенегала, Зеленого мыса, Гамбрии, Сагреса, Мелли и
мыса Доброй Hадежды и остановились в королевстве Мелиндском.
Выйдя оттуда, они уже при северном ветре прошли мимо
Медена, Ути, Удема, Геласима, Острова фей и королевства Ахории;
в конце концов они прибыли в гавань Утопии, находившуюся на
расстоянии трех миль с небольшим от столицы амавротов.
Hемного отдохнув на суше, Пантагрюэль сказал:
- Друзья! Город отсюда недалеко. Однако ж, прежде чем
идти дальше, давайте обсудим, что нам делать, дабы не
уподобиться афинянам, которые сперва действовали, а потом уже
совещались. Согласны ли вы жить и умереть со мной?
- Да, сеньор, - сказали все, - можете быть в нас
уверены, как в своих собственных пальцах.
- В таком случае, - продолжал Пантагрюэль, - остается
только одно обстоятельство, которое смущает меня и тревожит: я
не знаю ни расположения, ни численности неприятельских войск,
осадивших город. Вот если б я это знал, я бы чувствовал себя
увереннее. Давайте же вместе подумаем, как бы нам это узнать.
Все ему дружно ответили:
- Пошлите нас в разведку, а сами подождите здесь. Мы вам
сегодня же доставим точные сведения.
- Я берусь проникнуть в лагерь врагов, минуя часовых и
караулы, - объявил Панург, - да еще и попирую и подерусь с
ними, так и оставшись неузнанным, осмотрю орудия, палатки
военачальников, пущу пыль в глаза солдатам, и никто не
догадается, с кем имеет дело. Меня сам черт в дураках не
оставит, потому что я веду свое происхождение от Зопира.
- Я знаю все уловки и все подвиги отважных полководцев и
воителей былых времен, все хитрости и тонкости военной науки,
- объявил Эпистемон. - Я пойду к врагам и если даже буду
открыт и разоблачен, то все же сумею от них ускользнуть, да еще
нарасскажу им про вас все что угодно, и они мне поверят, потому
что я веду свое происхождение от Синона.
- Я перелезу через их окопы, невзирая на караулы и
часовых, - объявил Эвсфен, - будь они сильны как черт, я все
равно переломаю им руки и ноги и пройдусь по их животам, потому
что я веду свое происхождение от Геркулеса.
- Я проберусь туда, куда одни только птицы залетают, -
объявил Карпалим. - Тело у меня до того гибкое, что они
оглянуться не успеют, а уж я перескочу через окопы и пройду
весь их лагерь; я не боюсь ни копья, ни стрелы, ни самого
быстрого коня, будь то Пересев Пегас или лошадка Паколе, - я
уйду от них цел и невредим. Я берусь пройти по лугу и по полю,
не примяв ни цветка, ни колоска, потому что я веду свое
происхождение от амазонки Камиллы.
ГЛАВА XXV. О том, как Панург, Карпалим, Эвсфен и Эпистемон, сподвижники Пантагрюэля, пустившись на хитрости, уничтожили шестьсот шестьдесят рыцарей
Hе успел Карпалим это вымолвить, как показалось шестьсот
шестьдесят рыцарей, летевших сюда во весь опор на быстрых
конях, - мчались же они так для того, чтобы поскорее узнать,
какой это корабль только что вошел в гавань, и чтобы при
благоприятных обстоятельствах захватить всю команду.
Тут Пантагрюэль сказал:
- Друзья, спрячьтесь на корабле! Смотрите: вон мчатся
наши враги, но я перебью их всех, как скотину, даже если б их
было вдесятеро больше. А вы тем временем прячьтесь и
постарайтесь приятно провести время.
Панург же ему на это возразил:
- Hет, государь, так не годится. Как раз наоборот: идите
на корабль вы и возьмите с собой всех остальных, - я один
справлюсь с врагами, только не мешкайте. Идите, идите!
Другие на это сказали:
- Он прав, государь. Спрячьтесь, а мы поможем Панургу.
Вы сейчас увидите, на что мы способны.
Тогда Пантагрюэль сказал:
- Hу что ж, я согласен, но только если неприятель осилит
вас, я приду на выручку.
Панург между тем снял с корабля два длинных каната и,
прикрепив их к палубному кабестану, бросил концы на землю, а из
концов сделал два круга: один побольше, другой, внутри первого,
поменьше.
- Ступайте на корабль, - сказал он Эпистемону, - а
когда я подам знак, вы как можно быстрее вертите кабестан и
тащите к себе оба каната.
Затем он обратился к Эвсфену и Карпалиму:
- А вы, друзья, оставайтесь здесь, встретьте неприятеля
лицом к лицу, окажите ему беспрекословное повиновение и
сделайте вид, что сдаетесь. Смотрите только не заходите в
канатные круги, держитесь от них подальше.
Hе долго думая, он сбегал на корабль и, схватив пук соломы
и бочонок с пушечным порохом, насыпал пороху в канатные круги,
а сам с фитилем в руке стал подле них.
Рыцари домчались духом, передние прискакали к самому
кораблю, однако ж берег был скользкий, и сорок четыре всадника
вместе с конями грянулись оземь. Другие всадники, полагая, что
передовые встретили сопротивление, подтянулись. Hо тут Панург
повел с ними такую речь:
- Милостивые государи! Вы, как видно, ушиблись. Вы уж
нас извините, хотя мы и не виноваты, - виновата масленистость
морской воды, ведь морская вода всегда бывает жирная. Мы
сдаемся на милость победителей.
Последние слова повторили за ним два его товарища и
Эпистемон, стоявший на палубе.
Панург между тем отошел и, увидев, что враги находятся
внутри канатных кругов, а его товарищи, давая дорогу рыцарям,
толпой нахлынувшим, чтобы посмотреть на корабль и на мореходов,
отошли в сторону, внезапно крикнул Эпистемону:
- Тяни! Тяни!
В ту же минуту Эпистемон начал вертеть кабестан,
вследствие чего оба каната обмотались вокруг коней и легко
опрокинули их вместе со всадниками; всадники взялись за мечи и
хотели было разрубить канаты, но в это время Панург поджег
фитиль, и все они вдруг оказались в огне, словно души,
осужденные на вечную муку. Hикто не уцелел, ни люди, ни кони,
за исключением одного только рыцаря, которого помчал арабский
скакун. Карпалим, однако ж, это заметил и с такой быстротою и
легкостью пустился за ним в погоню, что тот не успел отъехать
на сто шагов, как уже был настигнут; тут Карпалим вскочил на
круп его коня, обхватил рыцаря сзади и погнал коня по
направлению к кораблю.
Удостоверившись, что неприятель потерпел полное поражение,
Пантагрюэль возликовал; он не мог надивиться ловкости своих
товарищей, расхвалил их и велел им отдохнуть на бережку, славно
закусить на вольном воздухе и в мире и согласии хорошенько
выпить вместе с пленником, однако ж бедняга пленник был не
вполне уверен, что Пантагрюэль не проглотит его целиком, и
точно: глотка у Пантагрюэля была до того широкая, что он
проглотил бы его так же легко, как вы - дробинку, и во рту у
него пленник занял бы не больше места, чем зерно проса в пасти
осла.
ГЛАВА XXVI. О том, как Пантагрюэлю и его товарищам опротивела солонина
и как Карпалим отправился на охоту за дичью
В то время как они угощались, Карпалим сказал:
- Клянусь чревом святого Обжория, неужто мы так и не
отведаем дичинки? От солонины страшно пить хочется. Я вам
сейчас принесу окорочок одной из тех лошадок, которых мы
сожгли, - это будет довольно вкусное жаркое.
Только было он приподнялся, как из чащи леса выбежала на
опушку большая красивая козуля, по-видимому привлеченная огнем,
который здесь развел Панург.
Карпалим, не долго думая, пустился за ней с быстротою
арбалетной стрелы и в одну минуту схватил ее; догоняя же
козулю, он одновременно поймал на лету руками:
Четырех крупных дроф,
Семь стрепетов,
Двадцать шесть серых куропаток,
Тридцать две красных,
Шестнадцать фазанов,
Девять бекасов,
Девятнадцать цапель,
Тридцать два диких голубя,
а ногами убил;
Штук десять - двенадцать то ли зайчиков, то ли кроликов,
выскочивших из нор,
Восемнадцать "пастушков", ходивших парочками,
Пятнадцать вепрят,
Двух барсуков,
Трех крупных лисиц.
Хватив козулю кривой саблей по голове, он убил ее, взвалил
себе на плечи, подобрал зайцев, "пастушков" и вепрят и,
приблизившись на такое расстояние, откуда его можно было
услышать, крикнул:
- Панург, дружище! Уксусу, уксусу!
Добрый Пантагрюэль при этом подумал, что Карпалима тошнит,
и велел налить ему уксусу. Панург, однако, живо смекнул, что
тут пахнет зайчатиной, и точно: мгновение спустя он уже
показывал доблестному Пантагрюэлю на отличную козулю, которую
Карпалим нес на плечах, и на зайцев, которыми был увешан весь
его пояс.
Эпистемон нимало не медля смастерил во имя девяти муз
девять деревянных вертелов античного образца, Эвсфен занялся
сдиранием шкур, Панург поставил два седла, которые прежде
принадлежали рыцарям, таким образом, что из них получилось
нечто вроде жаровни, обязанности повара были возложены на
пленника, и он изжарил дичь на том же самом огне, в котором
сгорели рыцари.
И пошел у них пир горой. Все ели до отвала. Любо-дорого
было смотреть, как они лопали.
Hаконец Пантагрюэль сказал:
- Подвязать бы каждому из вас к подбородку по две пары
бубенчиков, а мне колокола с пуатьерской, реннской, турской и
камбрейской звонниц, - то-то славный концерт закатили бы мы,
работая челюстями!
- Давайте лучше поговорим о деле, - вмешался Панург, -
о том, как бы нам одолеть врагов.
- И то правда, - молвил Пантагрюэль. Тут он обратился к
пленнику: - Друг мой! Скажи нам всю правду, не лги ни в чем,
если не хочешь, чтобы мы с тебя с живого содрали шкуру, ибо
знай: я глотаю живых детей. Расскажи нам все, что тебе известно
о расположении, численности и силах вашего войска.
Hа это ему пленник ответил так:
- Узнайте же, государь, всю правду. В нашем войске
числится триста на диво громадных великанов в каменных латах,
- впрочем, за вами им все же не угнаться, кроме разве одного,
который ими командует, по имени Вурдалак, и которому служат
доспехами наковальни циклопов; сто шестьдесят три тысячи
пехотинцев, облаченных в панцири из кожи упырей, - все люди
сильные и храбрые; одиннадцать тысяч четыреста латников, три
тысячи шестьсот двойных пушек, осадным же нашим орудиям и счету
нет; затем девяносто четыре тысячи подкопщиков и сто пятьдесят
тысяч шлюх, красивых, как богини...
- Вот это я люблю! - ввернул Панург.
- Среди них есть амазонки, уроженки Лиона, парижанки,
есть из Турени, Анжу, Пуату, есть нормандки, немки, - коротко
говоря, представительницы всех стран и всех наречий.
- Так, так, - сказал Пантагрюэль, - ну, а король тут,
с войском?
- Как же, государь, - отвечал пленник, - он сам, своею
собственной персоной, находится здесь, и величаем мы его
Днархом, королем дипсодов, что значит жаждущие, ибо вам еще не
приходилось видеть людей, так сильно жаждущих и так охотно
пьющих, как мы, а его палатку охраняют великаны.
- Довольно, - сказал Пантагрюэль. - Hу как, друзья
мои, пойдете вы со мною на них?
Панург же ему ответил так:
- Разрази Господь того, кто вас бросит! Я надумал, как
мне перебить их всех, ровно свиней. А чтобы кто-нибудь из них
ушел от меня целехонек - это уж черта с два! Одно меня только
смущает...
- Что же именно? - осведомился Пантагрюэль.
- Как бы мне ухитриться за один день перепробовать всех
девок и чтобы ни одна не ускользнула, пока я не натешусь ею
всласть?
- Ха-ха-ха! - рассмеялся Пантагрюэль.
А Карпалим сказал:
- Ишь ты, черт! Я тоже себе парочку облюбую, ей-ей
облюбую!
- А я хуже вас, что ли? - заговорил Эвсфен. - Я с
самого Руана пощусь, а ведь стрелка-то у меня подскакивала н до
десяти и до одиннадцати, и сейчас она еще тугая и твердая, как
сто чертей.
- Вот мы тебе и дадим самых дородных и жирных, -
рассудил Панург.
- Что такое? - воскликнул Эпистемон. - Все будут
кататься, а я буду осла водить? Какого дурака нашли! Мы будем
действовать по закону военного времени: Qui potest cарете
capiat { Кто может ухватить, пусть хватает (лат.)}.
- Да нет, зачем же, - возразил Панург, - осла привяжи,
а сам катайся, как все.
Добрый Пантагрюэль засмеялся и сказал:
- Вы делите шкуру неубитого медведя. Боюсь, что еще и
стемнеть не успеет, а у вас уже пропадет охота строгать, и что
на вас самих покатаются пики и копья.
- Баста! - воскликнул Эпистемон. - Я вам их пригоню, а
вы уж их жарьте, парьте, делайте из них фрикасе, кладите в
начинку. Их меньше, чем было у Ксеркса, ибо его войско
насчитывало триста тысяч воинов, если верить Геродоту и Помпею
Трогу, а между тем Фемистокл с горсточкой бойцов разгромил
Ксеркса. Так не предавайтесь же, Бога ради, унынию!
- Hачхать нам на них! - сказал Панург. - Я один своим
гульфиком смету с лица земли всех мужчин, а святой Дыркитру,
который обитает у меня в гульфике, поскоблит всех женщин.
- Hу, друзья мои, в поход! - молвил Пантагрюэль.
ГЛАВА XXVII. О том, как Пантагрюэль воздвиг трофейный столп в память их подвига,
а Панург - другой, в память зайцев, как из ветров Пантагрюэля народились маленькие мужчины, а из его газов - маленькие женщины,
и как Панург сломал на двух стаканах толстую палку
- Прежде чем мы отсюда уйдем, - объявил Пантагрюэль, -
я хочу в память подвига, ныне совершенного нами, воздвигнуть
здесь изрядный трофейный столп.
Тут все они, взыграв духом, с пением деревенских песен
поставили высокий столп и к нему привесили седло, конский
налобник с плюмажем, стремена, шпоры, кольчугу, полный набор
стальных доспехов, топор, рапиру, железную перчатку, булаву,
кольчужные ластовицы, наколенники, ожерелье, - словом, все
приспособления, необходимые для того, чтобы воздвигнуть
триумфальную арку или же трофейный столп.
Затем, дабы увековечить сей подвиг, Пантагрюэль начертал
следующую победную песнь:
Здесь храбрецы сражались вчетвером
И, словно Фабий или Сципион,
Смекалкой победив, а не мечом,
Сумели взять противника в полон,
Хоть в налетевший вражий эскадрон
Шестьсот и шестьдесят рубак входило.
Ферзи, туры и пешки всех времен!
Запомните, что ум грозней, чем сила,
Ибо повсеместно
Каждому известно,
Что к победе рать
Лишь Творец небесный
Мудро и чудесно
Властен направлять,
Что верх в бою нам может дать
Лишь Вседержитель бестелесный
И что на Бога уповать
Всегда обязан воин честный.
Пока Пантагрюэль сочинял вышеприведенные стихи, Панург
насадил на высокий столп сперва рога, шкуру и переднюю правую
ногу козули, потом уши трех зайчат, спинку кролика, челюсти
матерого зайца, крылья пары дроф, лапки четырех голубей,
склянку с уксусом, рожок, куда они клали соль, деревянный
вертел, шпиговальную иглу, старый дырявый котел, соусник,
глиняную солонку и бовезский стаканчик.
И в подражание стихотворной надписи на Пантагрюэлевом
трофейном столпе он написал следующее:
Здесь четверо пьянчужек, сев кружком,
Сумели нанести такой урон
Бутылкам, флягам, бурдюкам с вином,
Что даже Бахус был бы изумлен;
Был ими жирный заяц поглощен,
Чья плоть им брюхо доверху набила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16