За болотом пошли луга, а за лугами темнеет густой лес. В траве кричат коростели, и кажется — они где-то здесь, совсем рядом. Кричат так усердно, словно выхваляются друг перед другом:
«Дерь! Дерь!»
«Кря! Кря!»
«Дерь! Дерь!»
«Кря! Кря!»
Я слушаю эту перекличку и не могу наслушаться. А Легкий и ребята не обращают никакого внимания на коростелей, им, видать, не в диковинку птичья музыка.
Вот и лес. Мы идем сначала среди старых мохнатых елей, таких мохнатых, что даже солнца сквозь их сучья не видно. Огромные муравьиные кучи, как курганчики, стоят у дороги, и муравьи кишмя кишат на них. Между елей — заросли черничника, но ягод на нем уже нет, их пора отошла. И все же, видимо, кое-где ягодки уцелели — в одном месте мы
вспугнули целый выводок рябчиков. Маленький пичужки, ползунки, снуют по деревьям и деловито, по-хозяйски осматривают в коре каждую щелку и дырочку. Что они там выискивают, понять нельзя.
Ельник кончился, и лес пошел веселей. Возле дороги тянулись дубы и клены, березняк и осинник, ясень и вяз. А потом и лиственный лес кончился, мы вышли на луг.
— Теперь и малина скоро будет. Вот он, Горшков покос, а за ним — болото, за болотом — вырубки, на вырубках и малина растет,— говорит нам Легкий, когда мы вышли на лесную лужайку.
Горшков покос, бывший когда-то большим лугом, теперь зарос осинником и березняком. Дорожка идет как раз посреди небольшой лужайки, по сторонам ее кочки да кочки, сплошь обросшие мохом. И у самой дорожки стоит огромный старый вяз, с глубоким дуплом внутри.
— Ребята, угадайте, кто в этом дупле живет? — спрашивает Легкий.
— Пчелы! — кричим мы ему в ответ.
— А вот и не угадали. Не пчелы, а враги пчелиные — шершни. Я сам видел, как шершень поймал пчелу на цветке. Он сначала обрубил ей ножки, крылышки, брюшко и грудку, а потом зажал в лапах ее голову и улетел с ней. Шершни пчелиными головами питаются, гады!
— Не может быть!
— Я собственными глазами видел... Тишка, сломай-ка мне хорошую ветку!
Тишка мигом сломал лозовую ветку, сосмурыжил с нее листву и подал Легкому.
— Отойдите-ка немножко подальше! — кричит Легкий. Мы расступились.
Легкий смело подошел к вязу и начал стегать по дуплу веткой. Шершни загудели, зашумели в своем гнезде, а Легкий знай стегает. Шершни летят наружу, но Легкий сшибает их на лету.
— Бей, бей их, Легкий, они кусаются сильнее пчел! — кричит Тишка.
Шершни и на самом деле отвратительные и страшные на вид насекомые. Они желтые, как осы, только немного потемней, но гораздо крупнее их, даже больше шмелей. И наши мужики, у кого есть пчелы, ненавидят шершней, выжигают дупла, где они водятся. Это дупло, видно, тоже кто-то выжигал, его края обуглены, но шершни опять в нем обосновались.
Говорят, шершни кусают не так, как пчелы, а бьют с налета. Меня они еще ни разу не кусали, но все равно я их боюсь. А Легкий не боится!..
Легкий знай стегает шершней. Они так и падают под его веткой. Но некоторые увертываются и упрямо кружат над его головой.
— Довольно, Легкий! — кричим мы.
Но было уже поздно. Огромный шершень со всего маху ужалил Легкого в затылок, чуть пониже картуза, и Легкий, как сноп, повалился на траву.
А за первым налетел второй, за вторым — третий, четвертый...
Легкий катался по земле, махал веткой, но шершни продолжали нападать. Мы было сунулись на выручку — шершни загудели и над нами. Мы в ужасе побежали прочь. Легкий вскочил и тоже бросился наутек, на ходу снимая с сабя рубашку. Ему казалось, что шершни забрались и под рубашку. Он начал отбиваться от них рубашкой; это было лучше, чем отмахиваться веткой. Легкий отбегал все дальше и дальше от вяза, приближаясь к кустам. А мы уже сидели там и не дышали.
— Ах, гады! Как они кусаются лихо! — говорит он нам.— Сильнее, чем хворостина Трусакова. Он тут лее спохватился и взглянул на меня. Теперь я увидел у него на спине следы Трусаковой хворостины, следы знатные...
Легкий поспешно надел на себя рубашку и пытливо посмотрел на меня: не догадался ли я, откуда у него рубцы на спине. Но я притворился, будто ничего не заметил. Легкий облегченно вздохнул.
— Ладно, хотя мне немножко и попало от шершней, но и их немало полегло,— говорит он себе в утешение.— Пошли дальше!
И он гордо зашагал к болоту. Мы — за ним. Перейдя болото, мы вышли на вырубку, на которой когда-то спалили груды сучьев. И вот на этом пожарище, на выгоре, вырос высокий малинник, и ягод на нем уйма!
Мы закричали, завизжали, кинулись набирать в кузовки малину.
Я никогда еще не видел таких кустов малины, таких крупных ягод. Малина нынче уродилась «шапками», как у
нас бабы говорят. И действительно, эти ягоды похожи на маленькие шапочки. Я начал кидать в кузовок малину горстями. И все, вижу, стараются, все притихли, почти не разговаривают, даже Легкий умолк. Я знаю, он хочет, чтобы у него малины в кузовке было больше, чем у кого-нибудь из нас. Ведь он сильнее и ловчее всех считается.
В лесу тихо, даже птиц не слышно. Только мухи над нами гудят, жужжат, носятся да ястреб-конюх парит под облаками и кричит тоненьким голосом — пить просит:
«Пи-и-ить! Пи-и-ить!» Но нам сейчас ни до конюха, ни до мух. Мы ничего не замечаем, кроме малины. Наполнив кузовки, мы начинаем собирать ягоды себе в рот. Малина, по-моему, самая сладкая и вкусная ягода. И от нее не бывает оскомины, сколько ни ешь.
Был уже вечер, когда мы возвратились домой с полными кузовками. Мать, поди, уже начала беспокоиться, не заблудился ли я. Она заругалась было на меня, но, увидев полный кузовок малины, стала жалеть:
— Милый ты мой сынок, уморился-то как! Садись скорее за стол, я тебе поужинать дам.
Если бы она знала, что со мною было возле Матюшина сада, как я собирал камни и колья для Легкого с Матве-. ечкой, она бы «пожалела» меня иначе...
МЫ ХОТИМ ПОПАСТЬ НА НЕБО ЖИВЫМИ
Вот уже сколько дней, как я дружу с Васей Легким, а мы с ним еще ни разу не поругались и не подрались, живем мирно, все у нас идет хорошо.И дружба наша все крепнет и крепнет. Я теперь дня не могу прожить, чтобы к Легкому не сходить. Хотя я играю по-прежнему и со своими ребятами — Ванькой Прошкиным, Катросом, Романом и даже с Ульчей и Фанасом,— но лучше Легкого для меня сейчас на свете
никого нет.И он за что-то полюбил меня, несмотря на то что я совсем иной, чем он. Вася тоже иногда ко мне приходит: и вместе со своими ребятами и один.С каждым днем я все больше убеждаюсь, что как ни хороши наши ребята, а с Васей Легким интереснее всего играть. Он все что-нибудь выдумывает, и столько с ним разных приключений бывает!
А сколько я улсе поел с ним яблок, огурцов, репы с морковью, которые он на огородах добывал! Сам он не очень-то любит яблоки, а огурцы и совсем ему не нравятся. Забирается же он на огороды и в сады ради своих товарищей и потому, что любит опасность. А один раз, когда мы захотели огурцов и моркови и нигде подходящего огорода не было, Легкий повел нас на свой огород. Он выбрал время, когда дома садились обедать, и так же выставил стражу. А потом повел нас и «пчельню», и там мы поели все огурцы.
После этого случая мы все еще больше полюбили Легкого. Мы хорошо знали, что забраться без спросу на свой огород не менее опасно, чем на чужой. Застань домашние Легкого на огороде, да еще с целой ватагой ребят, что бы ему было! Дядя Тихонок измочалил бы на его спине свой ремень, а бабка Кытичка палку изломала бы всю. И лучше всех знал это сам Легкий. Знал и все же рискнул полезть. Не каждый на это решится.
А я все еще робел, ничего пока не добыл для ребят, и мне оттого было стыдно.Я долго думал, какую мне долю внести в «пчельню», чтобы Легкий похвалил меня, понял бы, что я тоже боевой.И вдруг представился случай. Мишку Максакова, ротозея-парня, мать послала в лавку купить баранок для маленького и дала ему десять копеек. Ему бы идти прямо в
лавку, а он стал баловаться с ребятами, показывать им гривенник. Мишка подошел ко мне.
— Ты куда идешь? — спрашиваю я его.
— В лавку за баранками, вот и деньги. Лучше бы он своим гривенником не хвастался!..
Мне тут же пришло в голову стащить гривенник у Мишки. Вот удивится Легкий, вот похвалит меня! По огородам-то все лазят, а вот гривенник украсть — это не каждый сможет.
Но как это сделать?И тут я придумал...
— Мишка, хочешь со мною бороться? — говорю я ему.
— Хочу.
И мы начинаем бороться.Я нарочно валюсь, поддаюсь ему, а он и рад, пыхтит и старается вовсю.А я тем временем ловко запускаю руку к нему в карман — и гривенник мой!
Сердце у меня стучит шибко, и я говорю Мишке:
— Нет, я больше с тобой бороться не могу, ты очень здоров... Иди-ка ты лучше за баранками...
Мишка, подхватившись, веселый побежал в лавку. А я, бросив маленьких братишек, со всех ног пустился к Легкому.
— Ле... Легкий... Иди-ка сюда,— шепчу я, еле переводя дух.
Легкий сразу понял: что-то случилось. Вышел ко мне.
— Что с тобою?
Я показываю ему гривенник.
— Где ты взял?
— Украл... то есть стибрил!
— Ты украл гривенник? Не может быть! У кого же ты украл? У матери?
— Нет, у Мишки Максакова. Мы с ним боролись, вот я у него и стянул...
Легкий даже рот раскрыл от удивления.
— Ты что, Легкий?— спрашиваю я его, почувствовав неладное.
— Вот уж никогда бы я не подумал, что ты украдешь! — говорит он мне.
— Почему? Сам-то ты лазишь по чужим садам и огородам? Даже на свой забираешься с нами...
— Я — другое дело, а ты не должен быть таким. Каждый сам по себе. А потом же, сад и огород — не карман. В саду и на огороде еще вырастет, а в кармане нет. И в саду яблок много, в огороде огурцов и моркови тоже, а у Мишки был один гривенник, и тот не его, он должен был баранок на него купить для маленького, а ты стянул. Вот что он теперь будет делать? Ведь мать теперь убьет его!
Я не знал, что ответить Легкому, и готов был со стыда сквозь землю провалиться. Мне казалось, что я стал хуже всех на свете, что я самый гадкий человек. И как же это я мог такое сделать, откуда же мысль такая забрела мне в голову?
— Легкий, что ж мне делать теперь? — спрашиваю я. В это время на улице показался Мишка Максаков. Он возвращался из лавки с пустыми руками и ревел что есть мочи.
— Ты чего гудишь? — спрашивает его Легкий.
— А я деньги потерял, десять копеек! У-у-у! Меня мать теперь бить будет! У-у-у!
— Перестань гудеть, дурак губатый! — прикрикнул на него Легкий.— Незачем было рот разевать да озоровать по дороге, шел бы сразу, куда тебя послали. Ты боролся с Федей?
— Бо... боролся...
— «Бо... боролся»! — передразнил его Легкий.— А тебе очень нужно было бороться? Кто тебя просил бороться с ним?
— Он... он сам меня просил...
— Мало ли кто тебя попросит, а ты не слушай. Тоже мне борец нашелся! Да перестань гудеть, говорю, а то у меня еще не так загудишь, когда я за тебя сам возьмусь. Цел твой гривенник. Федя, отдай ему! Да скажи спасибо, дурак, что твой гривенник такому парню попался в руки. Найди этот гривенник я, в жизни не отдал бы тебе, дураку губато-му! А Федя вот нес его твоей матери отдать. Гривенник-то у тебя из кармана выпал, а Федя его потом в траве нашел. Мог и не найти или найти, да не отдать. Пусть бы тебя мать проучила как следует... Беги обратно за баранками! Чего глаза выпучил?
Мишка, ухватив свой гривенник, не стал ожидать второй команды, он тоже знал, что такое Легкий, и помчался обратно в лавку.Мне же по-прежнему было мучительно стыдно, и я не мог смотреть в глаза Легкому.И Легкий не смотрел на меня.
— Ладно, пошли,— сказал он наконец.
Но мне нужно было бежать домой. Придет с поля мать, увидит, что я бросил хату и детей,— мне несдобровать. И я как побитый поплелся домой... Этот случай я запомнил на всю жизнь. Это был для меня урок, и урок знатный.
Мне еще долго было стыдно после случая с гривенником. Легкий же, видимо, забыл про него или притворялся, что забыл, и по-прежнему дружил со мною.И мне опять захотелось что-то сделать для своих товарищей, чтобы не оставаться у них в долгу. Я очень люблю читать книжки. Учусь в школе лучше всех ребят, много читаю, хорошо рисую. В эту зиму я буду кончать школу. Книги я читаю даже летом. Мне лишь бы достать новую книжку, тогда я забываю про все на свете! Книжки дает мне учительница из школьной библиотечки, по только они большей частью одинаковые: про святых да преподобных, о том, как они постились да как мучились за
веру. Правда, попадались и другие: сказки, басни, рассказы. Одна книжка мне особенно понравилась — как Робинзон Крузо на остров среди моря попал и как он жил там один. Но таких книжек было мало в школе.
И вот читаю я раз книжку, братишки мои на завалинке играют, смотрю — идет Легкий.
— Ты что это ко мне редко ходить стал? — спрашивает он меня.
— Да вот с братишками нужно быть, мать все эти дни их на меня оставляет.
Легкий уселся рядом со мною и мельком заглянул в книжку.
— А какую ты книжку читаешь?
— Про одного святого, Семена Столпника.
— А что он утворил такое, что про него книжку написали?
— Он на столб в пустыне забрался и сидел на нем сорок дней и сорок ночей, не евши ничего, и бог его за это на небо живым взял.
— Да ну-у-у? — удивился Легкий. — Да, тут так написано.
— Может, это враки?
— Да нет, это так бывает. Потому они и святые. Легкий задумался.
— А это интересно. Я бы тоже пробыл не евши сорок дней и ночей, только бы на небо живому попасть. Мне давно туда хочется. Как там живут люди? Есть там яблоки?
— Яблок там уйма, и не только яблок, а и слив, и груш, и винограду. И воровать не нужно — все святые там их едят, сколько кому влезет.
И я рассказываю ему все, что знаю о небе и рае. Рай — это просто большой сад на небе, куда попадают все, кто правильно живет — не ворует, не врет и не дерется.
Легкий очень заинтересовался: он об аде и рае, оказывается, почти ничего не знал. Дядя Тихонок кое-что говорил ему о святых и грешниках — Тихонок очень богомольный, почти каждое воскресенье ездит на Вороном в село Бацке-но в церковь,— но он неграмотный, того не знает, что я узнал из книг. И притом же дядя больше стращал Легкого адом, куда после смерти попадают все грешники. Там их черти мучают, сажают в котел с кипящей смолой, колют раскаленными вилами. Тихонок говорил, что Легкому не миновать ада, если только он не утихомирится, не перестанет озорничать,— черти давно ждут его не дождутся. Я же говорю Легкому, что не все грешники после смерти попадают в лапы к чертям: те, которые раскаются в своих грехах, хотя бы перед самой смертью, вместо ада идут прямехонько в рай, а вот такие, как Семен Столпник, поголодав хорошенько, живыми туда переселяются. У Легкого даже глаза разгорелись. Он слушает меня внимательно. Я нарочно прочел вслух то место, где ангелы прилетают к Семену Столпнику и уносят его на небо.
— Вот это здорово, вот это лихо! — говорит Легкий.— Молодец Семен этот! Как он ловко на небо живым угодил. Я слыхал, что только мертвому туда можно попасть, а оказывается, и живые пролезают.
— Да еще как пролезают-то! — замечаю я.
— Знаешь что, Федя...
— Что?
— Я приведу завтра к тебе своих ребят, ты нам опять расскажешь про это. Ладно?
— Ладно.
Он ушел, а я от радости места не нахожу. Наконвц-то и я буду чем-то полезен Легкому и его ребятам! Я им буду рассказывать про все, что узнаю из книг. Никогда бы я не подумал, что книжки могут меня выручить.
На следующий день Легкий опять является ко мне, но уже не один: пришли с ним также ребята.
— Ну, Федя, рассказывай, как обещал!
И я опять рассказываю про небо и рай, про Семена Столпника. Всем интересно, один Леник ничего не понял, глуп он еще.
— А знаете, ребята, что я надумал? — говорит Легкий.
— Что?
— Мы тоже должны попасть на небо живыми.
— А как ты попадешь туда? — спрашивает Митька.
— А так же, как и Семен этот. Заберемся на столбы и будем сидеть сорок дней и сорок ночей не евши. И нас тогда прямо со столбов — на небо!
— Да, а ежели есть захочется? — говорит Тишка.— Ведь сорок дней и сорок ночей не шуточка. День, другой можно бы потерпеть, но сорок дней...
— Ежели ты не можешь, так не ходи, а мы пойдем. Ребята, кто хочет попасть живым на небо со мной и Федей? — спрашивает Легкий у ребят.
Меня он не спрашивает, во мне он уверен.
— Я! — кричит Митька.
— Я! — заорал Захар.
— И я, и я! — захныкал и Леник, хотя и не понимал толком, куда мы собираемся.
— Ну вот, с нар и хватит, а ты оставайся дома. Но только ежели ты разболтаешь нашим, скажешь, куда мы ушли, я тебя тогда вздую,— пригрозил Легкий Тишке.
Тишка молчит.
— Ребята,— говорю я,— голода не бойтесь. Трудно только перетерпеть день, другой, а там уж легче будет. Да и ангелы к нам прилетят, будут песни петь, чтобы нам есть не хотелось. К Семену они прилетали, утешали его песнями. Только вот где мы пустыню найдем, чтобы столбы такие стояли?
— Пустыни у нас такой нету, но зато лес есть,— говорит Легкий.— Я знаю в Жбанковой углине, там за болотом такое местечко, что никакая пустыня в подметки не годится. Там нет столбов, это верно, но зато есть елка, такая здоровенная, что мы все на ней поместимся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19