Ты что ж, назло Ухабову хочешь в партию вступить? Давай отложим, ты ще подумай. Я бачу, що в самом диле ще рано...
Веселый опешил. Он удивленно, как бы прося поддержки, посмотрел на Микаберидзе. Но Микаберидзе покачал головой.
— Ты сам говорил, что тебе рано, ты был искренен
полчаса назад. За полчаса люди не меняются, даже
на фронте. Таких чудес не бывает.
Аник хотелось вмешаться, защитить Мишу Веселого. Как он расстроился, как изменилось его лицо, потускнел взгляд! И ведь опять этот Ухабов виноват!
Тяжелая каменная голова Ухабова, казалось, ушла в плечи, в глазах стояла злорадная усмешка. Аник казалось, что он сейчас, как черепаха, совсем втянет голову в плечи, и головы не станет видно. А у Миши Веселого душа была прозрачной, будто капля росы.
Аник вышла из блиндажа, за ней следом вышел Ухабов.
Подойдя к Аник, он осторожно взял ее за руку и спросил:
— Скажите, Мария Вовк хорошая девушка?
— Почему вы спрашиваете?
— Когда меня судили, она была заседателем.
— Хорошая.
— Мне тоже так показалось.
— Ну и что?
— Ничего.
Ухабов отошел, исчез в темноте.
Облака окутали небо. Ночь была темной и в то же время какой-то молочно-белой. Противник в этот час не освещал небо ракетами, артиллерийская и минометная стрельба стихла. Аник пошла в штаб батальона.
Малышева на командном пункте не оказалось, его вызвали в штаб дивизии. Печка погасла, в землянке было холодно. Проснувшийся дежурный подложил дров в круглую железную печурку. Аник иголкой поправила фитилек коптилки, взяла лежавшую на нарах дивизионную газету.
«В течение 14 ноября наши войска вели бои с противником в районе Сталинграда, северо-восточнее Туапсе и юго-восточнее Нальчика. На других фронтах никаких изменений не произошло».
Сегодня уже 15 ноября 1942 года, а советские войска все еще стоят на берегах Дона. 15 ноября... знакомая дата. Сердце Аник неожиданно забилось: это день рождения ее матери! Как она могла забыть? Она вынула из планшета карандаш и бумагу, решила написать письмо матери.
Как бы ей повеселее написать: пусть мама не думает, что на фронте ей тяжело. Знает ли она, что Аник была ранена, долго лежала в госпитале? Она об этом домой не писала, но ведь могли сообщить другие. Она уже здорова — зачем зря пугать маму? Но как же все-таки начать?
Она задумалась, держа в руке карандаш.
Боец вышел из блиндажа, она осталась одна; хорошо бы кончить письмо, пока никого нет в блиндаже.
«Дорогая мама,— написала она.— Пишет тебе твоя дочка, милая моя мамочка. Поздравляю тебя с днем рождения. Ты знаешь, как каждый раз в этот день я веселилась и радовалась. И этот день здесь для меня прошел так же весело, мама, свою дочь ты родила для счастья...»
На слове «счастье» Аник остановилась, положила голову на руки и заплакала...
XIX
Майор Козаков все ждал назначения. Каждое утро он выходил из избы и прислушивался к канонаде со стороны Дона. Из Сталинграда шли тяжелые вести: враг занял большую часть города, советская оборона проходила по узкой полосе на западном берегу Волги. Где же праздник на нашей улице, о котором сказал Сталин? А, может быть, праздник готовится? Но почему никто не приглашает майора Козакова участвовать в нем?
Начальник отдела кадров каждый день говорит: «Подождите, надо будет — вызовем». Вчера он даже головы не поднял от стола, чтобы взглянуть на майора. И в самом деле, ведь все сведения о рабе божьем Козакове вложены в папку, спрятаны у кадровика в ящике, зачем же смотреть на его лицо? Каждый день сотни людей приходят в отдел кадров, всех не упомнишь. Эх, вышел бы этот бумажный рыцарь, этот ветеран военной канцелярии на свежий воздух и прислушался бы к артиллерийской музыке... А ведь Козаков приехал сюда всего лишь пять дней назад; как же измучились полковники, подполковники, майоры, капитаны, которые по десять, по двадцать дней томятся с утра до ночи в ожидании, проклиная этого полковника.
Козаков решил сегодня категорически заявить кадровику: «Дайте мне любое назначение, хотя бы командиром роты. Я не могу привыкнуть к штабным тылам, мое место в окопах.
Говорят, начальники отделов кадров не выносят таких слов. Взбесится, ну и пусть, хоть этим душу отвести.
Майор шел задумавшись, когда кто-то окликнул его.
— Товарищ Козаков, вы уже позавтракали или
только собираетесь?
Это был полковник из отдела кадров. Его дружеский тон удивил майора.
Козаков ответил, что идет в военторговскую столовую.
— Тогда быстрее кушайте и сразу же приходите
ко мне,— сказал полковник. Словно другой человек
был перед Козаковым. Обычно мрачный и недобро
желательный, начальник отдела кадров сейчас приветливо улыбался, как бы говоря: «Вот я каким ласковым могу быть, зря вы такого плохого мнения обо мне».
Наспех поев, Козаков пошел в отдел кадров.
— С вами хочет говорить начальник штаба
армии генерал Яснополянский,— сказал полковник,—
после разговора с ним возвращайтесь сюда.
...Козаков вошел в просторную избу, увидел склоненную над столом голову генерала.
— Товарищ генерал, по вашему приказанию,
майор...
Генерал, не поднимая головы, проговорил:
— Знаю, знаю, подождите минутку, вот дочитаю...
Его рыжие волосы свисали на лоб. Генерал
толстым карандашом подписал прочитанную бумагу, поднял голову.
— Садитесь, майор Козаков. Скучали без дела?
Генерал заговорил с Козаковым, как со старым
знакомым.
— Скучал, товарищ генерал.
Генерал прищурил глаза, словно задумался над ответом майора, затем произнес:
— Вы командовали батальоном, майор Козаков, потом полком, а через две недели после последнего назначения были ранены, не так ли?
— Так точно, товарищ генерал.
— И всегда отступали?
— Да, отступал. С контратаками, но отступал.
— Контратаками от Дона до Одера не дойдешь. Командование дает вам полк, имеющий славную историю, майор Козаков. Его командира убили несколько дней назад. Имейте в виду: вы назначаетесь командиром полка не для отступления, а для наступления. Что скажете?
— Постараюсь оправдать ваше доверие, товарищ генерал.
— Пусть вашим судьей будет ваша совесть, а не я,— сказал генерал,— наша совесть — верховный судья для нас всех. Ну, желаю вам удачи.
Когда майор Козаков шел от генерала, ему казалось, будто за плечами у него выросли крылья.
В тот же день после полудня Козаков добрался до места назначения и представился командиру дивизии и начальнику штаба.
Командир дивизии Геладзе крепко пожал Козакову руку, сказал: «Думаю, мы будем хорошими друзьями, чувствую, вижу, вы настоящий воин».
— Хочу думать, что так и будет, товарищ полковник,— ответил Козаков.
— Великолепно! — с грузинским акцентом сказал командир дивизии. Он осматривал майора с ног до головы, как кавалерист, выбирающий боевого коня.
— Взгляните, полковник Дементьев, какого нам прислали командира полка: лицо Наполеона, а рост Петра Великого!
Козаков смутился. «Несерьезный человек этот грузинский полковник»,— подумал он.
— Ну, значит, будем работать вместе, майор,—
продолжал Геладзе.
Тяжело облокотившись о стол, начальник штаба слушал Геладзе, следил, какое впечатление тот производит на новоприбывшего майора.
— Будем вместе воевать,— повторил Геладзе,— вы принимаете полк, бойцы которого очень любили своего командира. Полагаю, вы понимаете, что это значит. Подполковник Самвелян был для них и командиром и отцом. А бойцы всегда сравнивают новых командиров с прежними, имейте в виду. Полк боевой, прочитайте его историю. Сейчас вам некогда будет, после прочтете. А я грубый человек, примите и это к сведению. Нравоучений читать не люблю, но если надо наказать, не колеблюсь. Я вам не угрожаю, майор, не улыбайтесь. Человека строже всего наказывает не бог и не начальник, человек сам себя наказывает, будьте уверены. Вы, майор, где родились?
— В Ленинграде,— ответил майор.
— В какой семье?
— Отец мой профессор истории.
— О, почти аристократическое происхождение. А мы с Дементьевым мужицкие дети, внуки крепостных. Великолепно... Ну, поезжайте в полк, познакомьтесь с людьми, с местностью. Полк — большое хозяйство! Полковник Дементьев, покажите майору обстановку на карте. Расскажите о противнике. Хорошо, если бы Козаков встретился со своими соседями Кобуровым и Баланко, сразу же ближе познакомились бы. Времени мало. Скоро начнутся горячие дни. Действуйте, товарищи, я сейчас еду в танковую бригаду, пусть мне танкисты расскажут, как их танки будут нам помогать. Действуйте.
Козаков и Дементьев вышли из блиндажа командира дивизии.
— Боевой у нас командир,— сказал Дементьев, думая, что Геладзе не понравился майору.
— Видно, комдив любит выпить, попировать,— заметил майор Козаков, вспоминая красное лицо и веселые, хмельные глаза Геладзе.
— Наоборот,— улыбнулся Дементьев,— совершенно непьющий.
— Странно, грузин и непьющий.
— Вот такой человек,— всегда восторженный, всегда словно на взводе, а в рот капли не берет.
Войдя в штабную избу, полковник Дементьев разложил на столе карту.
— Так вот, Александр Алексеевич.
Это обращение тоже показалось Козакову странным. Ему ни в одной воинской части не приходилось встречать военных, так по-домашнему, дружески разговаривающих с подчиненными.
Ознакомившись с обстановкой по оперативной карте, получив некоторое представление о людях, основанное только на словах Дементьева, Козаков выехал в полк вместе со связным офицером. По дороге он пытливо оглядывал местность, замаскированные батареи, танки, гвардейские минометы под белыми брезентами. Эти скрытно стоящие резервы наполняли сердце Козакова радостью и волнением. Его удивляло присутствие конницы, он-то считал, что коннице в этой войне нечего делать. Как много изменений от июля до ноября! Во время июльского отступления Козакову казалось, что армия обескровлена, что материальных потерь не возместить. Каким тяжелым было это чувство!
До вечера майор обходил батальоны. Он побывал в ротах и взводах, беседовал с командирами, политработниками, рядовыми. Казалось, самый окопный воздух, вся фронтовая обстановка придавали ему силу и бодрость. Но в каждом подразделении Козаков чувствовал: людям тяжела мысль, что их командира Самвеляна должен заменить этот богатырского сложения майор, хоть майор хорошо улыбается и дружески смотрит на каждого командира и бойца.
В этот день Козаков не хотел отдавать приказы, говорить повелительным тоном. «Не лучше ли отвести пулеметы вон под ту высотку, не станут ли тогда наши огневые точки менее уязвимы для врага?» «Может быть, огневые для батареи имеет смысл рыть не в таком отдалении,— в случае наступательных действий полковая артиллерия сразу сможет двинуться с боевыми порядками?»
Ему казалось, что именно так разговаривал с подчиненными Самвелян.
Поздно вечером, вернувшись в штаб полка, Козаков вызвал к себе командиров батальонов и полковых батарей.
— Мы должны вместе воевать против немца,—
сказал он,— значит, давайте получше знакомиться.
Я чувствую, что с моим предшественником вас
связывала большая любовь. О нем рассказывают
много хорошего, пусть вечно живет память о нем.
Но ведь люди не бывают похожи друг на друга.
Человек неповторим...
Майор замолчал, почувствовав, что его заносит в глубокую философию, к которой он вообще имел слабость.
— Нам начинать наступление, товарищи,— продолжал он немного спустя,— приказа еще нет, но
по всему видно, что скоро будем наступать. Готов
ли полк к наступательным боям? Давайте поговорим
об этом.
Он понимал, что командиры подразделений пытливо разглядывают, изучают его. Он записывал в блокнот замечания, пожелания и требования комбатов и не знал, что это вызывает их недоумение: он ведь не мог знать, что Самвелян никогда ничего не записывал, потому что никогда ничего не забывал...
XX
Наступила ночь, командиры батальонов разошлись. Но майор Козаков не лег спать; надо было разобраться в многочисленных впечатлениях дня.
Ему было ясно, что ритм, стиль жизни полка — это ритм, стиль обороны.
Немедля нужно начать ломать и стиль, и ритм боевой жизни, и психологию привыкших к отступлению людей. Козаков вспомнил слова генерала Яснополянского: «Вам дают боевой полк не для отступления или обороны, а для наступления».
В эту же ночь в штаб полка пришли соседи: подполковник Кобуров и майор Баланко. Кобуров сразу же заговорил с Козаковым покровительственным тоном, и весь его вид выражал: «Я ведь более опытный в боевых делах командир, чем вы, слушайте меня, учитесь у меня». Толстощекий Баланко вел себя куда скромней,— больше молчал, усмехался, слушая самоуверенные речи Кобурова.
Баланко не пускался в теоретические рассуждения. Он показал Козакову по карте расположение своих батальонов, высказал пожелание совместно с Козаковым подготовить кое-какие мероприятия, чтобы отразить возможные удары противника на стыках полков.
— Здесь нас должны поддержать танки,— сказал он, указывая на карту.
— И без танков мы отсюда бросимся вперед,— проговорил Кобуров,— вот, смотрите, что я предлагаю...
Он стал пространно излагать свои замыслы.
— Наши стремительные действия дадут большой
эффект. Это тот случай, когда удача одной воинской
части способна обеспечить стратегическое превосходство для целой армии.
Козаков с терпеливым удивлением поглядывал на самоуверенного подполковника. Скромного Баланко он слушал с большим интересом. Но Кобуров, восхищенный своим красноречием, не замечал этого.
Уже близился рассвет, гости собрались уходить. Козаков позвал своего нового ординарца Фирсова.
— Чем ты можешь угостить нас, Фирсов? Есть у тебя водка?
— Найдется, товарищ майор.
— А закусить чем-нибудь найдется?
— Извините, товарищ майор, вареное мясо.
— Давай нам вареное мясо.
Кобуров и Баланко чокнулись со своим новым соседом.
— За будущие успехи! — сказал Кобуров.— За
наступательную тактику.
После ухода гостей Фирсов постелил командиру полка постель.
— Отдыхайте, товарищ майор.
— Не мешает,— сказал Козаков.— А подушка у тебя есть, Фирсов?
— А как же, товарищ майор.
Козаков лег, накрылся шинелью и почувствовал, что от волнения, усталости, от массы сегодняшних впечатлений ему не уснуть.
— Фирсов!
— Слушаю, товарищ майор.
— Расскажи мне о подполковнике Самвеляне, какой он был человек, как вы жили вместе... Ты должен его знать лучше всех.
Фирсов вздохнул.
— Что мне вам рассказать, товарищ майор? Всю свою жизнь не забуду подполковника. Родной отец так меня не любил, как он, но и не бил меня так сильно, как подполковник.
— Неужели подполковник бил тебя? — удивился майор.
— И еще как, товарищ майор! Словами бил! А ведь слова бьют больнее палки. Он умно бил. Его все любили, все, кроме трусов... Они подполковника до смерти боялись.
— А те, кто любил, не боялись?
— Не боялись, товарищ майор, а уважали, стеснялись.
— А тебе за что доставалось?
— Как сказать, товарищ майор, бывали причины. Иногда слишком старался, чтобы доставить подполковнику удовольствие. Раз, например...
И Фирсов рассказал про новогодний случай, когда он раздобыл шесть бутылок водки и навлек на себя гнев Самвеляна.
— А в другой раз случилось такое...
Но телефонный звонок помешал Фирсову рассказать про другой случай. Козакова вызвал к телефону начальник штаба дивизии Дементьев.
— Доброе утро, товарищ Козаков.
— Доброе утро, товарищ полковник.
— В семь ноль-ноль будьте у меня, повторяю,— в семь ноль-ноль.
Времени для отдыха оставалось совсем мало. Козаков попытался задремать, но сон не шел к нему.
Через несколько минут вновь зазвонил телефон,— подполковник Кобуров известил Козакова, что заедет
за ним, и они вместе на кобуровских санях поедут в штаб дивизии.
В голосе Кобурова слышалось ликование.
«Счастливый человек, сам от себя в восторге»,— подумал Козаков.
XXI
Светало, в молочно-голубом тумане тонули рощи, холмы, степь. «Виллис», подпрыгивая на ухабах, шел по фронтовой дороге. Красными от долгой бессонницы глазами вглядывался в рассветный туман генерал Луганской. Рядом с ним дремал генерал Яснополянский.
Туман медленно таял, покрытые снегом поля заблестели под утренним солнцем.
Яснополянский проснулся.
— Подъезжаем,— сказал он.
— Подъезжаем,— подтвердил Луганской.— Какое высокое мастерство маскировки, никаких признаков воинских частей не увидишь.
Яснополянский оглянулся, чтобы посмотреть, не отстала ли от «вилисса» бронемашина с охраной.
— Тихо, спокойно,— сказал он,— видно, противник и сегодня ни о чем не догадывается. Ночные данные воздушной и сухопутной разведки подтверждают, что никакого движения в оборонительной зоне противника не наблюдалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Веселый опешил. Он удивленно, как бы прося поддержки, посмотрел на Микаберидзе. Но Микаберидзе покачал головой.
— Ты сам говорил, что тебе рано, ты был искренен
полчаса назад. За полчаса люди не меняются, даже
на фронте. Таких чудес не бывает.
Аник хотелось вмешаться, защитить Мишу Веселого. Как он расстроился, как изменилось его лицо, потускнел взгляд! И ведь опять этот Ухабов виноват!
Тяжелая каменная голова Ухабова, казалось, ушла в плечи, в глазах стояла злорадная усмешка. Аник казалось, что он сейчас, как черепаха, совсем втянет голову в плечи, и головы не станет видно. А у Миши Веселого душа была прозрачной, будто капля росы.
Аник вышла из блиндажа, за ней следом вышел Ухабов.
Подойдя к Аник, он осторожно взял ее за руку и спросил:
— Скажите, Мария Вовк хорошая девушка?
— Почему вы спрашиваете?
— Когда меня судили, она была заседателем.
— Хорошая.
— Мне тоже так показалось.
— Ну и что?
— Ничего.
Ухабов отошел, исчез в темноте.
Облака окутали небо. Ночь была темной и в то же время какой-то молочно-белой. Противник в этот час не освещал небо ракетами, артиллерийская и минометная стрельба стихла. Аник пошла в штаб батальона.
Малышева на командном пункте не оказалось, его вызвали в штаб дивизии. Печка погасла, в землянке было холодно. Проснувшийся дежурный подложил дров в круглую железную печурку. Аник иголкой поправила фитилек коптилки, взяла лежавшую на нарах дивизионную газету.
«В течение 14 ноября наши войска вели бои с противником в районе Сталинграда, северо-восточнее Туапсе и юго-восточнее Нальчика. На других фронтах никаких изменений не произошло».
Сегодня уже 15 ноября 1942 года, а советские войска все еще стоят на берегах Дона. 15 ноября... знакомая дата. Сердце Аник неожиданно забилось: это день рождения ее матери! Как она могла забыть? Она вынула из планшета карандаш и бумагу, решила написать письмо матери.
Как бы ей повеселее написать: пусть мама не думает, что на фронте ей тяжело. Знает ли она, что Аник была ранена, долго лежала в госпитале? Она об этом домой не писала, но ведь могли сообщить другие. Она уже здорова — зачем зря пугать маму? Но как же все-таки начать?
Она задумалась, держа в руке карандаш.
Боец вышел из блиндажа, она осталась одна; хорошо бы кончить письмо, пока никого нет в блиндаже.
«Дорогая мама,— написала она.— Пишет тебе твоя дочка, милая моя мамочка. Поздравляю тебя с днем рождения. Ты знаешь, как каждый раз в этот день я веселилась и радовалась. И этот день здесь для меня прошел так же весело, мама, свою дочь ты родила для счастья...»
На слове «счастье» Аник остановилась, положила голову на руки и заплакала...
XIX
Майор Козаков все ждал назначения. Каждое утро он выходил из избы и прислушивался к канонаде со стороны Дона. Из Сталинграда шли тяжелые вести: враг занял большую часть города, советская оборона проходила по узкой полосе на западном берегу Волги. Где же праздник на нашей улице, о котором сказал Сталин? А, может быть, праздник готовится? Но почему никто не приглашает майора Козакова участвовать в нем?
Начальник отдела кадров каждый день говорит: «Подождите, надо будет — вызовем». Вчера он даже головы не поднял от стола, чтобы взглянуть на майора. И в самом деле, ведь все сведения о рабе божьем Козакове вложены в папку, спрятаны у кадровика в ящике, зачем же смотреть на его лицо? Каждый день сотни людей приходят в отдел кадров, всех не упомнишь. Эх, вышел бы этот бумажный рыцарь, этот ветеран военной канцелярии на свежий воздух и прислушался бы к артиллерийской музыке... А ведь Козаков приехал сюда всего лишь пять дней назад; как же измучились полковники, подполковники, майоры, капитаны, которые по десять, по двадцать дней томятся с утра до ночи в ожидании, проклиная этого полковника.
Козаков решил сегодня категорически заявить кадровику: «Дайте мне любое назначение, хотя бы командиром роты. Я не могу привыкнуть к штабным тылам, мое место в окопах.
Говорят, начальники отделов кадров не выносят таких слов. Взбесится, ну и пусть, хоть этим душу отвести.
Майор шел задумавшись, когда кто-то окликнул его.
— Товарищ Козаков, вы уже позавтракали или
только собираетесь?
Это был полковник из отдела кадров. Его дружеский тон удивил майора.
Козаков ответил, что идет в военторговскую столовую.
— Тогда быстрее кушайте и сразу же приходите
ко мне,— сказал полковник. Словно другой человек
был перед Козаковым. Обычно мрачный и недобро
желательный, начальник отдела кадров сейчас приветливо улыбался, как бы говоря: «Вот я каким ласковым могу быть, зря вы такого плохого мнения обо мне».
Наспех поев, Козаков пошел в отдел кадров.
— С вами хочет говорить начальник штаба
армии генерал Яснополянский,— сказал полковник,—
после разговора с ним возвращайтесь сюда.
...Козаков вошел в просторную избу, увидел склоненную над столом голову генерала.
— Товарищ генерал, по вашему приказанию,
майор...
Генерал, не поднимая головы, проговорил:
— Знаю, знаю, подождите минутку, вот дочитаю...
Его рыжие волосы свисали на лоб. Генерал
толстым карандашом подписал прочитанную бумагу, поднял голову.
— Садитесь, майор Козаков. Скучали без дела?
Генерал заговорил с Козаковым, как со старым
знакомым.
— Скучал, товарищ генерал.
Генерал прищурил глаза, словно задумался над ответом майора, затем произнес:
— Вы командовали батальоном, майор Козаков, потом полком, а через две недели после последнего назначения были ранены, не так ли?
— Так точно, товарищ генерал.
— И всегда отступали?
— Да, отступал. С контратаками, но отступал.
— Контратаками от Дона до Одера не дойдешь. Командование дает вам полк, имеющий славную историю, майор Козаков. Его командира убили несколько дней назад. Имейте в виду: вы назначаетесь командиром полка не для отступления, а для наступления. Что скажете?
— Постараюсь оправдать ваше доверие, товарищ генерал.
— Пусть вашим судьей будет ваша совесть, а не я,— сказал генерал,— наша совесть — верховный судья для нас всех. Ну, желаю вам удачи.
Когда майор Козаков шел от генерала, ему казалось, будто за плечами у него выросли крылья.
В тот же день после полудня Козаков добрался до места назначения и представился командиру дивизии и начальнику штаба.
Командир дивизии Геладзе крепко пожал Козакову руку, сказал: «Думаю, мы будем хорошими друзьями, чувствую, вижу, вы настоящий воин».
— Хочу думать, что так и будет, товарищ полковник,— ответил Козаков.
— Великолепно! — с грузинским акцентом сказал командир дивизии. Он осматривал майора с ног до головы, как кавалерист, выбирающий боевого коня.
— Взгляните, полковник Дементьев, какого нам прислали командира полка: лицо Наполеона, а рост Петра Великого!
Козаков смутился. «Несерьезный человек этот грузинский полковник»,— подумал он.
— Ну, значит, будем работать вместе, майор,—
продолжал Геладзе.
Тяжело облокотившись о стол, начальник штаба слушал Геладзе, следил, какое впечатление тот производит на новоприбывшего майора.
— Будем вместе воевать,— повторил Геладзе,— вы принимаете полк, бойцы которого очень любили своего командира. Полагаю, вы понимаете, что это значит. Подполковник Самвелян был для них и командиром и отцом. А бойцы всегда сравнивают новых командиров с прежними, имейте в виду. Полк боевой, прочитайте его историю. Сейчас вам некогда будет, после прочтете. А я грубый человек, примите и это к сведению. Нравоучений читать не люблю, но если надо наказать, не колеблюсь. Я вам не угрожаю, майор, не улыбайтесь. Человека строже всего наказывает не бог и не начальник, человек сам себя наказывает, будьте уверены. Вы, майор, где родились?
— В Ленинграде,— ответил майор.
— В какой семье?
— Отец мой профессор истории.
— О, почти аристократическое происхождение. А мы с Дементьевым мужицкие дети, внуки крепостных. Великолепно... Ну, поезжайте в полк, познакомьтесь с людьми, с местностью. Полк — большое хозяйство! Полковник Дементьев, покажите майору обстановку на карте. Расскажите о противнике. Хорошо, если бы Козаков встретился со своими соседями Кобуровым и Баланко, сразу же ближе познакомились бы. Времени мало. Скоро начнутся горячие дни. Действуйте, товарищи, я сейчас еду в танковую бригаду, пусть мне танкисты расскажут, как их танки будут нам помогать. Действуйте.
Козаков и Дементьев вышли из блиндажа командира дивизии.
— Боевой у нас командир,— сказал Дементьев, думая, что Геладзе не понравился майору.
— Видно, комдив любит выпить, попировать,— заметил майор Козаков, вспоминая красное лицо и веселые, хмельные глаза Геладзе.
— Наоборот,— улыбнулся Дементьев,— совершенно непьющий.
— Странно, грузин и непьющий.
— Вот такой человек,— всегда восторженный, всегда словно на взводе, а в рот капли не берет.
Войдя в штабную избу, полковник Дементьев разложил на столе карту.
— Так вот, Александр Алексеевич.
Это обращение тоже показалось Козакову странным. Ему ни в одной воинской части не приходилось встречать военных, так по-домашнему, дружески разговаривающих с подчиненными.
Ознакомившись с обстановкой по оперативной карте, получив некоторое представление о людях, основанное только на словах Дементьева, Козаков выехал в полк вместе со связным офицером. По дороге он пытливо оглядывал местность, замаскированные батареи, танки, гвардейские минометы под белыми брезентами. Эти скрытно стоящие резервы наполняли сердце Козакова радостью и волнением. Его удивляло присутствие конницы, он-то считал, что коннице в этой войне нечего делать. Как много изменений от июля до ноября! Во время июльского отступления Козакову казалось, что армия обескровлена, что материальных потерь не возместить. Каким тяжелым было это чувство!
До вечера майор обходил батальоны. Он побывал в ротах и взводах, беседовал с командирами, политработниками, рядовыми. Казалось, самый окопный воздух, вся фронтовая обстановка придавали ему силу и бодрость. Но в каждом подразделении Козаков чувствовал: людям тяжела мысль, что их командира Самвеляна должен заменить этот богатырского сложения майор, хоть майор хорошо улыбается и дружески смотрит на каждого командира и бойца.
В этот день Козаков не хотел отдавать приказы, говорить повелительным тоном. «Не лучше ли отвести пулеметы вон под ту высотку, не станут ли тогда наши огневые точки менее уязвимы для врага?» «Может быть, огневые для батареи имеет смысл рыть не в таком отдалении,— в случае наступательных действий полковая артиллерия сразу сможет двинуться с боевыми порядками?»
Ему казалось, что именно так разговаривал с подчиненными Самвелян.
Поздно вечером, вернувшись в штаб полка, Козаков вызвал к себе командиров батальонов и полковых батарей.
— Мы должны вместе воевать против немца,—
сказал он,— значит, давайте получше знакомиться.
Я чувствую, что с моим предшественником вас
связывала большая любовь. О нем рассказывают
много хорошего, пусть вечно живет память о нем.
Но ведь люди не бывают похожи друг на друга.
Человек неповторим...
Майор замолчал, почувствовав, что его заносит в глубокую философию, к которой он вообще имел слабость.
— Нам начинать наступление, товарищи,— продолжал он немного спустя,— приказа еще нет, но
по всему видно, что скоро будем наступать. Готов
ли полк к наступательным боям? Давайте поговорим
об этом.
Он понимал, что командиры подразделений пытливо разглядывают, изучают его. Он записывал в блокнот замечания, пожелания и требования комбатов и не знал, что это вызывает их недоумение: он ведь не мог знать, что Самвелян никогда ничего не записывал, потому что никогда ничего не забывал...
XX
Наступила ночь, командиры батальонов разошлись. Но майор Козаков не лег спать; надо было разобраться в многочисленных впечатлениях дня.
Ему было ясно, что ритм, стиль жизни полка — это ритм, стиль обороны.
Немедля нужно начать ломать и стиль, и ритм боевой жизни, и психологию привыкших к отступлению людей. Козаков вспомнил слова генерала Яснополянского: «Вам дают боевой полк не для отступления или обороны, а для наступления».
В эту же ночь в штаб полка пришли соседи: подполковник Кобуров и майор Баланко. Кобуров сразу же заговорил с Козаковым покровительственным тоном, и весь его вид выражал: «Я ведь более опытный в боевых делах командир, чем вы, слушайте меня, учитесь у меня». Толстощекий Баланко вел себя куда скромней,— больше молчал, усмехался, слушая самоуверенные речи Кобурова.
Баланко не пускался в теоретические рассуждения. Он показал Козакову по карте расположение своих батальонов, высказал пожелание совместно с Козаковым подготовить кое-какие мероприятия, чтобы отразить возможные удары противника на стыках полков.
— Здесь нас должны поддержать танки,— сказал он, указывая на карту.
— И без танков мы отсюда бросимся вперед,— проговорил Кобуров,— вот, смотрите, что я предлагаю...
Он стал пространно излагать свои замыслы.
— Наши стремительные действия дадут большой
эффект. Это тот случай, когда удача одной воинской
части способна обеспечить стратегическое превосходство для целой армии.
Козаков с терпеливым удивлением поглядывал на самоуверенного подполковника. Скромного Баланко он слушал с большим интересом. Но Кобуров, восхищенный своим красноречием, не замечал этого.
Уже близился рассвет, гости собрались уходить. Козаков позвал своего нового ординарца Фирсова.
— Чем ты можешь угостить нас, Фирсов? Есть у тебя водка?
— Найдется, товарищ майор.
— А закусить чем-нибудь найдется?
— Извините, товарищ майор, вареное мясо.
— Давай нам вареное мясо.
Кобуров и Баланко чокнулись со своим новым соседом.
— За будущие успехи! — сказал Кобуров.— За
наступательную тактику.
После ухода гостей Фирсов постелил командиру полка постель.
— Отдыхайте, товарищ майор.
— Не мешает,— сказал Козаков.— А подушка у тебя есть, Фирсов?
— А как же, товарищ майор.
Козаков лег, накрылся шинелью и почувствовал, что от волнения, усталости, от массы сегодняшних впечатлений ему не уснуть.
— Фирсов!
— Слушаю, товарищ майор.
— Расскажи мне о подполковнике Самвеляне, какой он был человек, как вы жили вместе... Ты должен его знать лучше всех.
Фирсов вздохнул.
— Что мне вам рассказать, товарищ майор? Всю свою жизнь не забуду подполковника. Родной отец так меня не любил, как он, но и не бил меня так сильно, как подполковник.
— Неужели подполковник бил тебя? — удивился майор.
— И еще как, товарищ майор! Словами бил! А ведь слова бьют больнее палки. Он умно бил. Его все любили, все, кроме трусов... Они подполковника до смерти боялись.
— А те, кто любил, не боялись?
— Не боялись, товарищ майор, а уважали, стеснялись.
— А тебе за что доставалось?
— Как сказать, товарищ майор, бывали причины. Иногда слишком старался, чтобы доставить подполковнику удовольствие. Раз, например...
И Фирсов рассказал про новогодний случай, когда он раздобыл шесть бутылок водки и навлек на себя гнев Самвеляна.
— А в другой раз случилось такое...
Но телефонный звонок помешал Фирсову рассказать про другой случай. Козакова вызвал к телефону начальник штаба дивизии Дементьев.
— Доброе утро, товарищ Козаков.
— Доброе утро, товарищ полковник.
— В семь ноль-ноль будьте у меня, повторяю,— в семь ноль-ноль.
Времени для отдыха оставалось совсем мало. Козаков попытался задремать, но сон не шел к нему.
Через несколько минут вновь зазвонил телефон,— подполковник Кобуров известил Козакова, что заедет
за ним, и они вместе на кобуровских санях поедут в штаб дивизии.
В голосе Кобурова слышалось ликование.
«Счастливый человек, сам от себя в восторге»,— подумал Козаков.
XXI
Светало, в молочно-голубом тумане тонули рощи, холмы, степь. «Виллис», подпрыгивая на ухабах, шел по фронтовой дороге. Красными от долгой бессонницы глазами вглядывался в рассветный туман генерал Луганской. Рядом с ним дремал генерал Яснополянский.
Туман медленно таял, покрытые снегом поля заблестели под утренним солнцем.
Яснополянский проснулся.
— Подъезжаем,— сказал он.
— Подъезжаем,— подтвердил Луганской.— Какое высокое мастерство маскировки, никаких признаков воинских частей не увидишь.
Яснополянский оглянулся, чтобы посмотреть, не отстала ли от «вилисса» бронемашина с охраной.
— Тихо, спокойно,— сказал он,— видно, противник и сегодня ни о чем не догадывается. Ночные данные воздушной и сухопутной разведки подтверждают, что никакого движения в оборонительной зоне противника не наблюдалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84