.. о сказке. А мой отец возвращает нас в реальный мир.
И пока Агзам-ата пил зеленый чай, Аброр пересказал гостю, что происходит.
— У нас свадьба... много хлопот, добрый гость,— подтвердил Агзам-ата. Он хорошо все понимал, но говорил по-русски не без труда.— Надо — дом свой заложи, но что просит семья невесты — сделай... Иначе не джигит!.. И карнай-сурнай нужно, артист знаменитый нужно, найдем!
— Но это предрассудок, отец! — возразил Аброр.— Зачем развращать артистов легкими большими деньгами? Тысячи рублей за вечер выбросить! Кто это может? Спекулянты, вообще те, кто с жиру бесятся! Пригласим музыкантов. А певцов знаменитых не надо, отец!..
— Нет, Аброр, я слово дал! Если ты не разыщешь, я сам пойду искать!..
— Хорошо, отец, я постараюсь. Вы успокойтесь, отдохните, посидите вот с нашим гостем.
Агзам-ата выпил еще чаю и тяжело поднялся.
— Мне надо сейчас к сурнайчи, сынок. Не один, оказывается,— пара сурнаев сегодня вечером должна играть.
Еще раз Агзам-ата пригласил Павла Данииловича на вечерний той. И ушел неверным шагом, усталый, измученный. Павел Даниилович сказал Аброру:
— Сказка сказкой, а видно, везде есть корыстолюбцы. Любую прекрасную традицию можно извратить...
— Бахрамов, кажется, не случайно выбрал моего отца своей ми-
шенью. Я теперь боюсь за старика. Ведь Бахрамов только внешне кажется мелким и неопасным. А по сути он тихо подкрадывающийся охотник. Он сумел найти беззащитное звено в нашей семейной цепи и играет на предрассудках.
— Ну теперь, Аброр Агзамович, поедете искать знаменитых артистов-певцов? — спросил Павел Даниилович.
— Не поеду! Не нужен нам этот тысячерублевый предрассудок! Успокоил отца, и ладно. Нехорошо — понимаю. Но уступить Бахрамову — еще хуже! И так уж сколько других излишеств в этой свадьбе вынужден брать я на себя из-за бахрамовского распорядительства!
Узнав, что невеста Шакира приходится племянницей Бахрамову, Павел Даниилович вдруг встрепенулся:
— О, тогда я должен рассказать вам один эпизод... Прилетаю я из Москвы, и тотчас Шерзод Исламович повез меня к себе домой. Прямо из аэропорта. Говорит, тетушка из кишлака привезет свежий кумыс. Когда мы приехали к ним, дверь в квартиру оказалась закрытой. Ключа нет. Оказывается, десятилетняя дочь Бахрамова его потеряла. Старая женщина с цветным мешком сидит на ступеньках лестницы. И девочка сидит. И тетя и девочка друг друга корят. Бахрамов достает из кармана ключ, хочет открыть замок. А ключ не лезет в отверстие. Оказывается, девочка, потеряв ключ, попыталась открыть замок гвоздем. А гвоздь сломался, и часть его осталась в замке... Отец с дочкой разговаривают по-русски, я все понимаю. А старая тетя из кишлака говорит только по-узбекски, жестикулирует, что-то бурно объясняет Шерзоду Исламовичу. Девочка обвиняет ее: это она, мол, заставляла открывать замок гвоздем. А та отнекивается. Потом Бахрамов мне объяснил. Произошло, мол, между ними недоразумение. Девочка не знает по-узбекски, а тетя не знает по-русски. Они и не поняли друг друга... Ну, в общем-то, Шерзод Исламович нашел выход: залез через соседний балкон к себе в кухню, при этом рисковал упасть с третьего этажа на бетонку вниз. Запертую стеклянную дверь Кухни кое-как тоже преодолел, замок открыл изнутри. Вот с такими приключениями мы попали к нему домой. Но я не о них рассказываю. О другом. Ну, сели, попили кумыс — он оказался на редкость вкусным, от него шел удивительный запах трав. А девочка и тетя все дуются и дуются друг на друга. Я знал, что жена Бахрамова тоже узбечка, ну так спрашиваю у него, почему же это дочка, живя в Ташкенте, не знает языка родителей? Тут Шерзод Исламович отвечает: «Мы дома разговариваем только по-русски. Так привыкли». Говорит это Бахрамов и смотрит на меня гак, будто я должен прийти в восторг от его слов. Не знаю, за кого он меня принимал. Русскому человеку приятно видеть, что люди другой национальности наряду с родным языком владеют и русским: говорят, мигают, тянутся к нашей культуре. Вот у вас в семье слышу и узбекскую речь, и русскую. Вы легко, естественно переходите с одной на другую. Я даже удивляюсь этой легкости.
— Да мы и сами не замечаем, как это происходит,— сказал Аброр.- Верней, не задумываемся... Оба языка для нас... ну как две руки.
— Язык своего народа — это вроде ключа от собственного дома,— улыбаясь, продолжал Павел Даниилович.— Потеряешь его — и придется лезть через балкон, как Бахрамов... И смешно было, и в то же время я чувствовал себя тогда с ним неловко. Уж очень льстец большой. Я это сразу понял. И не без корысти, конечно. Я был нужен Шерзоду Исламовичу как сторонник его проекта, так вроде бы считалось. Ну, а после обсуждения он меня уже не узнает.
— Да, Павел Даниилович, мы еще не представляем себе, до какой степени корыстолюбие и эгоизм способны осквернить святые наши понятия. Использовать их то как ширму, то как щит, го как палку, чтобы ударить неугодных людей, а порой и обвинить в чем-либо, например в национальной ограниченности.
— Я про вас, Аброр Агзамович, многое успел услышать хорошего. Мне крепко запомнился утренний наш разговор в машине,— задумчиво сказал Павел Даниилович.— Ну, об антисейсмических поясах ташкентских домов... когда вы сравнили их с прочным как алмаз нравственным «держателем» каждой настоящей семьи.
Вазира заметила:
— Да, это его любимое сравнение.
— Вот и мне оно понравилось, Вазира Бадаловна. Семья... если взять ее пошире... все народы нашей страны живут в единой семье, не так ли?.. Вчера вот гуляю по Ташкенту, по улице Ленина, ну, фактически по бульвару — целому парку в центре города. Там я увидел чорбог. «Четыре сада» буквально, да? Вы знаете, конечно, узбекский чорбог в классическом стиле немного по-другому делался, но здесь взята основная идея. Четыре разновидности сада как четыре стороны света — восток, запад, юг, север. На востоке — японский сад. Я сразу узнал его характерные приметы по каменным завалам, вроде беспорядочным, и струящейся воде. На западе — французский. Он тоже вполне узнаваемо сделан. В северной стороне — русский пейзаж с белой березой. А рядом — узбекский сад с пирамидальными тополями и навесом из виноградных лоз. Чорбог — интересная задумка! Так вот, весь Ташкент — это сад, скрепленный алмазно прочным поясом братства и дружбы... Я хочу выпить, друзья, за Ташкент!
Аброр налил в бокалы игристое шампанское:
— Надо выпить, Павел Даниилович, обязательно надо. Только можно мне, ташкентцу, добавить? Новый Ташкент строила вся страна, каждый народ внес в его сокровищницу свой алмаз, превратив нашу столицу в великий алмазный пояс.
Павел Даниилович поднял бокал:
— Так за алмазный пояс Ташкента!
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
В четыре часа ночи Аброр пробудился от сна: резко и тревожно звонил телефон. Спотыкаясь обо что-то в темноте, он добрался до аппарата на столе, ощупью нашел и снял трубку.
— Аброр-ака... быстрей приезжайте к нам...
— Шакир? Это ты?.. Что случилось? Почему ты так...
— Отец... Был совсем здоров... Вчера даже ходил сторожить... А ночью... внезапно...
Аброр не хотел верить в смерть отца, хотя мысль о смерти молнией пронеслась в еще отуманенном мозгу.
— Доктора вызвали? Или мне привезти доктора? Шакир плакал, уже не скрывая слез от брата.
— Я сейчас... Сейчас!
Проснулась и вскочила с постели Вазира. Включив свет, подошла к мужу и увидела, как мелко дрожит Аброр. Налила ему холодного чая из чайника, смутно догадываясь о случившемся.
— Выпейте... успокойтесь... хоть немного...
Аброр побоялся спросить у брата, жив ли еще отец, но сердце подсказало ему, что произошло самое худшее.
И пока они спешно с Вазирой собирались, пока в темноте шагали к железному гаражу, оставив дома сладко спавших Зафара и Малику, перед внутренним взором Аброра не переставая вспыхивали и гасли кадры: усталый отец на строительстве участка; изможденный отец с винтовкой в сторожевой будке среди большой стройки; бегает-снует отец на свадьбе Шакира... Уже неделя, как отшумела свадьба. Аброр, встревоженный состоянием здоровья отца, хотел показать его докторам, но вновь нахлынули заботы с Маликой. Хотя она последние экзамены сдала прекрасно, опасались первой тройки. Да и Вазира еще толком не оправилась от болезни. И вот только вчера наконец выяснилось: по решению приемной комиссии Малика стала студенткой...
— Все надо было бросать к черту,— говорил сейчас Аброр в горечи и ярости,— а отца везти к докторам!
— Но и сам он мог бы сходить к докторам, просто он их не признает, не любит к ним обращаться.
Вазира говорила о свекре как о живом человеке, и это звучало как-то обнадеживающе. Успокаивает его? А может, и правда еще не поздно?
Однако, вылезая из машины у ворот дома на Бешкайрагаче, они услышали безнадежные рыдания Ханифы.
На свадьбе младшего сына Агзам-ата чувствовал себя очень скверно. Думал, придет в себя, отсидев одну смену в сторожевой будке. Пошел на работу, как обычно, на вторую стройку. «Хватит, отец, хватит, дом-то уже стоит!» — сказал ему вчера Шакир. Отец же ответил: «А долги? Вот рассчитаемся с ними, тут же брошу работу». Вчера ночью, когда обходил стройплощадку, внезапно потемнело в глазах. 11рисел на груду кирпичей, перевел дух. Но тяжелая боль в груди не исчезла. До дома-то от ворот было метров двести всего, но ему не хватало жндуха, и дважды по пути он останавливался, пережидал, когда пройдет острый приступ боли.
Дома не помогли ему ни заботы Ханифы, ни чай. Агзам-ата потерял сознание, и когда Шакир прибежал с врачом, что жил на соседней улице, отец был уже мертв.
- Он сгорел словно свеча.— Врач сокрушенно покачал головой. И добавил, помолчав: — Хорошо жил и умер по-мужски... Не надо горевать и убиваться...
Аброр увидел безжизненное тело дорогого человека, еще вчера ходившего по земле, делавшего столько добра людям, и навзрыд заплакал:
— Отец!.. Я не успел!.. Отец!..
Но и от этих рыданий взрослого сына Агзам-ата ни на одно мгновение не открыл глаза и ничего уже не сказал любимому старшему своему. Отца, мудрого от природы человека, всегда готового помочь каждому, не стало. Ощущение безвозвратной потери, беспощадности, с которой обошлась судьба, постепенно охватывало Аб-рора.
Перед неотвратимостью смерти все житейские заботы казались мелкими и ненужными. Но они были и есть, а теперь еще больше их стало...
К обеду весь двор заполнили люди. По обычаю тело, обмыв, завернули в белый саван, открытым оставили одно лицо. Положили тело на широкие носилки, покрытые материей, а поверх гроба набросили новый бекасамовый чапан. Агзам-ата всего раза два и надевал его. Плач и рыдания женщин взметнулись ввысь, когда гроб на носилках выносили со двора. За гробом шло много людей — больше трехсот человек. Аброр, Шакир, другие самые близкие родственники покойного в тонких летних чапанах, подпоясанных матерчатыми кушаками, шли на десять — пятнадцать шагов впереди гроба. Встречные автомашины и даже трамваи останавливались перед похоронной процессией, неподвижностью и молчанием своим отдавая дань уважения покойному.
Так всю трехкилометровую дорогу от Бешкайрагача до кладбища Кукчи гроб переходил с плеч на плечи, с рук на руки и ни разу не был опущен на землю.
Но вот старики закончили свои обряды. Тело покойного опустили в могилу-нишу. Старший зять собрал в кушак немного земли, раздал тем, кто нес гроб. Потом снова собрал эту землю и высыпал ее на могилу. Чтоб тепло ладоней тех, кто пришел отдать последние почести, перешло земле.
После того как тело было укрыто в нише и вход в нее закрыт кирпичами, могилу, глубиной в рост человека, засыпали землей. По обычаю первыми это должны были делать сыновья. Аброр взял в руку кетмень, обрушил вглубь на краю лежащий ком земли; и от этой жестокости, когда родной сын собственными руками должен зарывать отца, у Аброра, быть может впервые, вдруг онемели ноги и закружилась голова... Аброр передал кетмень кому-то, а сам с трудом отошел в сторону.
А во дворе, где совсем недавно играли свадьбу, теперь справляли поминки. И опять был расстелен дастархан, и опять светлый большой самовар пускал пар, в маленьких чайниках заваривался чай для всех тех, кто приходил сюда, чтобы сказать горькие слова соболезнования семье покойного, опять люди ели лепешки, а на столах красовались фрукты и сладости.
Все было, только не было больше мираба Агзама. Как примириться с мыслью, что уходят лучшие?.. Эти чертовы стрессы, полосы житейских переутомлений, невзгод... Не полосы. Штормовой силы волны. Сам Аброр выздоровел, поднялся — Вазира заболела. Вазиру удалось спасти, а вот отца... Аброр чувствовал, что трудно отцу, не выдержать ему, но упустил время... Почему не сумел опередить, подготовиться отразить эту волну?
Безответные вопросы вызывали неутихающую боль в душе. Лишь на время Аброр возвращался к действительности, вспоминал проблемы, которые не исчезали, продолжали существовать.
Директор Сайфулла Рахманович, позабыв все прежние их с Аброром стычки, явился рано утром в день похорон, шел вместе со всеми пешком до кладбища. Были здесь и Сергей, и Фарид, и Хатим Юлда-шев, и сослуживцы. И каждый говорил:
— Надо привыкать, Аброр-джан, старшие уходят...
— Будьте мужественны, Аброр Агзамович...
— Мы разделяем ваше горе!
Среди родственников, которые встречали и провожали пришедших, вьюном крутился и Шерзод Бахрамов. Он тоже был опоясан, правда не поверх халата, а по тенниске опущенным шелковым белбогом — траурным кушаком. Лицо он старался делать скорбное, но иногда бросал украдкой на убитого горем Аброра едва ли не злорадный взгляд. А обращаясь к людям, Шерзод, как подобает, демонстрировал всепрощающую свою мягкость.
Вечером после похорон приехали в дом покойного представители главного управления во главе с Садриевым. Шерзод первым поспешил к ним на улицу, остановился перед машиной.
Садриев хмуро с ним поздоровался, начал искать глазами Аброра. Шерзод тут же сообщил:
— Аброр Агзамович во дворе. Я сейчас его позову. Вы заходите во двор, Наби Садриевич, пожалуйста!
Аброр увидел Садриева, когда тот входил в ворота. Пошел навстречу гостю. Садриев быстрым шагом приблизился к Аброру, пожав руку, выразил свои соболезнования. Между тем Шерзод подозвал из группы женщин, находившихся на террасе — айване, Вазиру. Знаком показал ей на Садриева.
Вазира была в легком черном платке и черном платье. Траурный наряд особенно подчеркивал бледность ее лица. Садриев чувствовал себя сейчас виноватым перед этой усталой, поникшей и даже сейчас красивой женщиной. Она всегда привлекала его, вызывала внутреннее восхищение своим умом, независимостью.
— Вазира Бадаловна, примите мои соболезнования. Очень тяжело, но так уж мир устроен,— сказал Садриев.— В этот час мы все решили быть рядом с вами...
— Благодарим. Шерзод сообщил Вазире:
- Наби Садриевич двух молодых парней в помощь вам прислал и на два дня дал «рафик». Чтоб машина дежурила здесь.
Вазира еще раз выразила свою признательность Садриеву. Внимательно посмотрела в глаза Шерзоду. Учтивый родственник... Другой бы мучился угрызениями совести — ведь это он, Шерзод, совсем недавно безжалостно гонял свекра за музыкантами да певцами... А сейчас делает вид, что сочувствует. «Бетонный человек»—гак его Аброр однажды назвал. Защитился от мук душевных и рефлексий плитой эгоизма и живет себе припеваючи». Поймала себя на мысли, что думает точно так же, как муж.
Она беспокоилась уже за мужа, хотела поговорить с ним наедине, ободрить.
Вазира почему-то вспомнила и другое выражение Аброра — «озоновая защита». Она, эта защита, простирается над всей землей, над всем живым на ней. Но и в душах людских она необходима: от того, какими будут души человеческие, зависит благополучие планеты.
Вазира поискала глазами Аброра. Как плохо он выглядит, как мучительно переживает потерю отца! Тихо, чтобы муж не слышал, попросила начальника:
— Наби Садриевич, поговорите с Аброром, пожалуйста... отвлеките его, прошу вас...
Наби Садриевич с пониманием кивнул. Вазира тихонько вернулась назад, на айван, к женщинам.
До машины Садриева провожали безучастный Аброр с одной стороны и Шерзод — с другой.
Садриев взял Аброра за локоть:
— Аброр Агзамович, добрая весть в трудный момент поднимает дух человека. Я бы хотел сообщить вам и Вазире Бадаловне одну новость...
— Позвать жену?
— Лучше вы ей сами потом передадите... Ну, у всех в памяти, конечно, дискуссия. Справедливо нас тогда ударили... И сейчас мне больно оттого, что я слишком сурово упрекнул Вазиру Бада-ловну.
— Но вы тогда, примерно, тоже были правы;— заметил Шерзод.
Садриев отвернулся от него. Говорил дальше так, будто Шерзода здесь и не было:
— Вы интересовались судьбой Ганчтепе — возвышенности на берегу Бозсу, помните?
Аброр будто из другого мира возвращался к давним спорам:
— Да, помню, мы говорили как-то об этом холме с нашим директором.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
И пока Агзам-ата пил зеленый чай, Аброр пересказал гостю, что происходит.
— У нас свадьба... много хлопот, добрый гость,— подтвердил Агзам-ата. Он хорошо все понимал, но говорил по-русски не без труда.— Надо — дом свой заложи, но что просит семья невесты — сделай... Иначе не джигит!.. И карнай-сурнай нужно, артист знаменитый нужно, найдем!
— Но это предрассудок, отец! — возразил Аброр.— Зачем развращать артистов легкими большими деньгами? Тысячи рублей за вечер выбросить! Кто это может? Спекулянты, вообще те, кто с жиру бесятся! Пригласим музыкантов. А певцов знаменитых не надо, отец!..
— Нет, Аброр, я слово дал! Если ты не разыщешь, я сам пойду искать!..
— Хорошо, отец, я постараюсь. Вы успокойтесь, отдохните, посидите вот с нашим гостем.
Агзам-ата выпил еще чаю и тяжело поднялся.
— Мне надо сейчас к сурнайчи, сынок. Не один, оказывается,— пара сурнаев сегодня вечером должна играть.
Еще раз Агзам-ата пригласил Павла Данииловича на вечерний той. И ушел неверным шагом, усталый, измученный. Павел Даниилович сказал Аброру:
— Сказка сказкой, а видно, везде есть корыстолюбцы. Любую прекрасную традицию можно извратить...
— Бахрамов, кажется, не случайно выбрал моего отца своей ми-
шенью. Я теперь боюсь за старика. Ведь Бахрамов только внешне кажется мелким и неопасным. А по сути он тихо подкрадывающийся охотник. Он сумел найти беззащитное звено в нашей семейной цепи и играет на предрассудках.
— Ну теперь, Аброр Агзамович, поедете искать знаменитых артистов-певцов? — спросил Павел Даниилович.
— Не поеду! Не нужен нам этот тысячерублевый предрассудок! Успокоил отца, и ладно. Нехорошо — понимаю. Но уступить Бахрамову — еще хуже! И так уж сколько других излишеств в этой свадьбе вынужден брать я на себя из-за бахрамовского распорядительства!
Узнав, что невеста Шакира приходится племянницей Бахрамову, Павел Даниилович вдруг встрепенулся:
— О, тогда я должен рассказать вам один эпизод... Прилетаю я из Москвы, и тотчас Шерзод Исламович повез меня к себе домой. Прямо из аэропорта. Говорит, тетушка из кишлака привезет свежий кумыс. Когда мы приехали к ним, дверь в квартиру оказалась закрытой. Ключа нет. Оказывается, десятилетняя дочь Бахрамова его потеряла. Старая женщина с цветным мешком сидит на ступеньках лестницы. И девочка сидит. И тетя и девочка друг друга корят. Бахрамов достает из кармана ключ, хочет открыть замок. А ключ не лезет в отверстие. Оказывается, девочка, потеряв ключ, попыталась открыть замок гвоздем. А гвоздь сломался, и часть его осталась в замке... Отец с дочкой разговаривают по-русски, я все понимаю. А старая тетя из кишлака говорит только по-узбекски, жестикулирует, что-то бурно объясняет Шерзоду Исламовичу. Девочка обвиняет ее: это она, мол, заставляла открывать замок гвоздем. А та отнекивается. Потом Бахрамов мне объяснил. Произошло, мол, между ними недоразумение. Девочка не знает по-узбекски, а тетя не знает по-русски. Они и не поняли друг друга... Ну, в общем-то, Шерзод Исламович нашел выход: залез через соседний балкон к себе в кухню, при этом рисковал упасть с третьего этажа на бетонку вниз. Запертую стеклянную дверь Кухни кое-как тоже преодолел, замок открыл изнутри. Вот с такими приключениями мы попали к нему домой. Но я не о них рассказываю. О другом. Ну, сели, попили кумыс — он оказался на редкость вкусным, от него шел удивительный запах трав. А девочка и тетя все дуются и дуются друг на друга. Я знал, что жена Бахрамова тоже узбечка, ну так спрашиваю у него, почему же это дочка, живя в Ташкенте, не знает языка родителей? Тут Шерзод Исламович отвечает: «Мы дома разговариваем только по-русски. Так привыкли». Говорит это Бахрамов и смотрит на меня гак, будто я должен прийти в восторг от его слов. Не знаю, за кого он меня принимал. Русскому человеку приятно видеть, что люди другой национальности наряду с родным языком владеют и русским: говорят, мигают, тянутся к нашей культуре. Вот у вас в семье слышу и узбекскую речь, и русскую. Вы легко, естественно переходите с одной на другую. Я даже удивляюсь этой легкости.
— Да мы и сами не замечаем, как это происходит,— сказал Аброр.- Верней, не задумываемся... Оба языка для нас... ну как две руки.
— Язык своего народа — это вроде ключа от собственного дома,— улыбаясь, продолжал Павел Даниилович.— Потеряешь его — и придется лезть через балкон, как Бахрамов... И смешно было, и в то же время я чувствовал себя тогда с ним неловко. Уж очень льстец большой. Я это сразу понял. И не без корысти, конечно. Я был нужен Шерзоду Исламовичу как сторонник его проекта, так вроде бы считалось. Ну, а после обсуждения он меня уже не узнает.
— Да, Павел Даниилович, мы еще не представляем себе, до какой степени корыстолюбие и эгоизм способны осквернить святые наши понятия. Использовать их то как ширму, то как щит, го как палку, чтобы ударить неугодных людей, а порой и обвинить в чем-либо, например в национальной ограниченности.
— Я про вас, Аброр Агзамович, многое успел услышать хорошего. Мне крепко запомнился утренний наш разговор в машине,— задумчиво сказал Павел Даниилович.— Ну, об антисейсмических поясах ташкентских домов... когда вы сравнили их с прочным как алмаз нравственным «держателем» каждой настоящей семьи.
Вазира заметила:
— Да, это его любимое сравнение.
— Вот и мне оно понравилось, Вазира Бадаловна. Семья... если взять ее пошире... все народы нашей страны живут в единой семье, не так ли?.. Вчера вот гуляю по Ташкенту, по улице Ленина, ну, фактически по бульвару — целому парку в центре города. Там я увидел чорбог. «Четыре сада» буквально, да? Вы знаете, конечно, узбекский чорбог в классическом стиле немного по-другому делался, но здесь взята основная идея. Четыре разновидности сада как четыре стороны света — восток, запад, юг, север. На востоке — японский сад. Я сразу узнал его характерные приметы по каменным завалам, вроде беспорядочным, и струящейся воде. На западе — французский. Он тоже вполне узнаваемо сделан. В северной стороне — русский пейзаж с белой березой. А рядом — узбекский сад с пирамидальными тополями и навесом из виноградных лоз. Чорбог — интересная задумка! Так вот, весь Ташкент — это сад, скрепленный алмазно прочным поясом братства и дружбы... Я хочу выпить, друзья, за Ташкент!
Аброр налил в бокалы игристое шампанское:
— Надо выпить, Павел Даниилович, обязательно надо. Только можно мне, ташкентцу, добавить? Новый Ташкент строила вся страна, каждый народ внес в его сокровищницу свой алмаз, превратив нашу столицу в великий алмазный пояс.
Павел Даниилович поднял бокал:
— Так за алмазный пояс Ташкента!
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
В четыре часа ночи Аброр пробудился от сна: резко и тревожно звонил телефон. Спотыкаясь обо что-то в темноте, он добрался до аппарата на столе, ощупью нашел и снял трубку.
— Аброр-ака... быстрей приезжайте к нам...
— Шакир? Это ты?.. Что случилось? Почему ты так...
— Отец... Был совсем здоров... Вчера даже ходил сторожить... А ночью... внезапно...
Аброр не хотел верить в смерть отца, хотя мысль о смерти молнией пронеслась в еще отуманенном мозгу.
— Доктора вызвали? Или мне привезти доктора? Шакир плакал, уже не скрывая слез от брата.
— Я сейчас... Сейчас!
Проснулась и вскочила с постели Вазира. Включив свет, подошла к мужу и увидела, как мелко дрожит Аброр. Налила ему холодного чая из чайника, смутно догадываясь о случившемся.
— Выпейте... успокойтесь... хоть немного...
Аброр побоялся спросить у брата, жив ли еще отец, но сердце подсказало ему, что произошло самое худшее.
И пока они спешно с Вазирой собирались, пока в темноте шагали к железному гаражу, оставив дома сладко спавших Зафара и Малику, перед внутренним взором Аброра не переставая вспыхивали и гасли кадры: усталый отец на строительстве участка; изможденный отец с винтовкой в сторожевой будке среди большой стройки; бегает-снует отец на свадьбе Шакира... Уже неделя, как отшумела свадьба. Аброр, встревоженный состоянием здоровья отца, хотел показать его докторам, но вновь нахлынули заботы с Маликой. Хотя она последние экзамены сдала прекрасно, опасались первой тройки. Да и Вазира еще толком не оправилась от болезни. И вот только вчера наконец выяснилось: по решению приемной комиссии Малика стала студенткой...
— Все надо было бросать к черту,— говорил сейчас Аброр в горечи и ярости,— а отца везти к докторам!
— Но и сам он мог бы сходить к докторам, просто он их не признает, не любит к ним обращаться.
Вазира говорила о свекре как о живом человеке, и это звучало как-то обнадеживающе. Успокаивает его? А может, и правда еще не поздно?
Однако, вылезая из машины у ворот дома на Бешкайрагаче, они услышали безнадежные рыдания Ханифы.
На свадьбе младшего сына Агзам-ата чувствовал себя очень скверно. Думал, придет в себя, отсидев одну смену в сторожевой будке. Пошел на работу, как обычно, на вторую стройку. «Хватит, отец, хватит, дом-то уже стоит!» — сказал ему вчера Шакир. Отец же ответил: «А долги? Вот рассчитаемся с ними, тут же брошу работу». Вчера ночью, когда обходил стройплощадку, внезапно потемнело в глазах. 11рисел на груду кирпичей, перевел дух. Но тяжелая боль в груди не исчезла. До дома-то от ворот было метров двести всего, но ему не хватало жндуха, и дважды по пути он останавливался, пережидал, когда пройдет острый приступ боли.
Дома не помогли ему ни заботы Ханифы, ни чай. Агзам-ата потерял сознание, и когда Шакир прибежал с врачом, что жил на соседней улице, отец был уже мертв.
- Он сгорел словно свеча.— Врач сокрушенно покачал головой. И добавил, помолчав: — Хорошо жил и умер по-мужски... Не надо горевать и убиваться...
Аброр увидел безжизненное тело дорогого человека, еще вчера ходившего по земле, делавшего столько добра людям, и навзрыд заплакал:
— Отец!.. Я не успел!.. Отец!..
Но и от этих рыданий взрослого сына Агзам-ата ни на одно мгновение не открыл глаза и ничего уже не сказал любимому старшему своему. Отца, мудрого от природы человека, всегда готового помочь каждому, не стало. Ощущение безвозвратной потери, беспощадности, с которой обошлась судьба, постепенно охватывало Аб-рора.
Перед неотвратимостью смерти все житейские заботы казались мелкими и ненужными. Но они были и есть, а теперь еще больше их стало...
К обеду весь двор заполнили люди. По обычаю тело, обмыв, завернули в белый саван, открытым оставили одно лицо. Положили тело на широкие носилки, покрытые материей, а поверх гроба набросили новый бекасамовый чапан. Агзам-ата всего раза два и надевал его. Плач и рыдания женщин взметнулись ввысь, когда гроб на носилках выносили со двора. За гробом шло много людей — больше трехсот человек. Аброр, Шакир, другие самые близкие родственники покойного в тонких летних чапанах, подпоясанных матерчатыми кушаками, шли на десять — пятнадцать шагов впереди гроба. Встречные автомашины и даже трамваи останавливались перед похоронной процессией, неподвижностью и молчанием своим отдавая дань уважения покойному.
Так всю трехкилометровую дорогу от Бешкайрагача до кладбища Кукчи гроб переходил с плеч на плечи, с рук на руки и ни разу не был опущен на землю.
Но вот старики закончили свои обряды. Тело покойного опустили в могилу-нишу. Старший зять собрал в кушак немного земли, раздал тем, кто нес гроб. Потом снова собрал эту землю и высыпал ее на могилу. Чтоб тепло ладоней тех, кто пришел отдать последние почести, перешло земле.
После того как тело было укрыто в нише и вход в нее закрыт кирпичами, могилу, глубиной в рост человека, засыпали землей. По обычаю первыми это должны были делать сыновья. Аброр взял в руку кетмень, обрушил вглубь на краю лежащий ком земли; и от этой жестокости, когда родной сын собственными руками должен зарывать отца, у Аброра, быть может впервые, вдруг онемели ноги и закружилась голова... Аброр передал кетмень кому-то, а сам с трудом отошел в сторону.
А во дворе, где совсем недавно играли свадьбу, теперь справляли поминки. И опять был расстелен дастархан, и опять светлый большой самовар пускал пар, в маленьких чайниках заваривался чай для всех тех, кто приходил сюда, чтобы сказать горькие слова соболезнования семье покойного, опять люди ели лепешки, а на столах красовались фрукты и сладости.
Все было, только не было больше мираба Агзама. Как примириться с мыслью, что уходят лучшие?.. Эти чертовы стрессы, полосы житейских переутомлений, невзгод... Не полосы. Штормовой силы волны. Сам Аброр выздоровел, поднялся — Вазира заболела. Вазиру удалось спасти, а вот отца... Аброр чувствовал, что трудно отцу, не выдержать ему, но упустил время... Почему не сумел опередить, подготовиться отразить эту волну?
Безответные вопросы вызывали неутихающую боль в душе. Лишь на время Аброр возвращался к действительности, вспоминал проблемы, которые не исчезали, продолжали существовать.
Директор Сайфулла Рахманович, позабыв все прежние их с Аброром стычки, явился рано утром в день похорон, шел вместе со всеми пешком до кладбища. Были здесь и Сергей, и Фарид, и Хатим Юлда-шев, и сослуживцы. И каждый говорил:
— Надо привыкать, Аброр-джан, старшие уходят...
— Будьте мужественны, Аброр Агзамович...
— Мы разделяем ваше горе!
Среди родственников, которые встречали и провожали пришедших, вьюном крутился и Шерзод Бахрамов. Он тоже был опоясан, правда не поверх халата, а по тенниске опущенным шелковым белбогом — траурным кушаком. Лицо он старался делать скорбное, но иногда бросал украдкой на убитого горем Аброра едва ли не злорадный взгляд. А обращаясь к людям, Шерзод, как подобает, демонстрировал всепрощающую свою мягкость.
Вечером после похорон приехали в дом покойного представители главного управления во главе с Садриевым. Шерзод первым поспешил к ним на улицу, остановился перед машиной.
Садриев хмуро с ним поздоровался, начал искать глазами Аброра. Шерзод тут же сообщил:
— Аброр Агзамович во дворе. Я сейчас его позову. Вы заходите во двор, Наби Садриевич, пожалуйста!
Аброр увидел Садриева, когда тот входил в ворота. Пошел навстречу гостю. Садриев быстрым шагом приблизился к Аброру, пожав руку, выразил свои соболезнования. Между тем Шерзод подозвал из группы женщин, находившихся на террасе — айване, Вазиру. Знаком показал ей на Садриева.
Вазира была в легком черном платке и черном платье. Траурный наряд особенно подчеркивал бледность ее лица. Садриев чувствовал себя сейчас виноватым перед этой усталой, поникшей и даже сейчас красивой женщиной. Она всегда привлекала его, вызывала внутреннее восхищение своим умом, независимостью.
— Вазира Бадаловна, примите мои соболезнования. Очень тяжело, но так уж мир устроен,— сказал Садриев.— В этот час мы все решили быть рядом с вами...
— Благодарим. Шерзод сообщил Вазире:
- Наби Садриевич двух молодых парней в помощь вам прислал и на два дня дал «рафик». Чтоб машина дежурила здесь.
Вазира еще раз выразила свою признательность Садриеву. Внимательно посмотрела в глаза Шерзоду. Учтивый родственник... Другой бы мучился угрызениями совести — ведь это он, Шерзод, совсем недавно безжалостно гонял свекра за музыкантами да певцами... А сейчас делает вид, что сочувствует. «Бетонный человек»—гак его Аброр однажды назвал. Защитился от мук душевных и рефлексий плитой эгоизма и живет себе припеваючи». Поймала себя на мысли, что думает точно так же, как муж.
Она беспокоилась уже за мужа, хотела поговорить с ним наедине, ободрить.
Вазира почему-то вспомнила и другое выражение Аброра — «озоновая защита». Она, эта защита, простирается над всей землей, над всем живым на ней. Но и в душах людских она необходима: от того, какими будут души человеческие, зависит благополучие планеты.
Вазира поискала глазами Аброра. Как плохо он выглядит, как мучительно переживает потерю отца! Тихо, чтобы муж не слышал, попросила начальника:
— Наби Садриевич, поговорите с Аброром, пожалуйста... отвлеките его, прошу вас...
Наби Садриевич с пониманием кивнул. Вазира тихонько вернулась назад, на айван, к женщинам.
До машины Садриева провожали безучастный Аброр с одной стороны и Шерзод — с другой.
Садриев взял Аброра за локоть:
— Аброр Агзамович, добрая весть в трудный момент поднимает дух человека. Я бы хотел сообщить вам и Вазире Бадаловне одну новость...
— Позвать жену?
— Лучше вы ей сами потом передадите... Ну, у всех в памяти, конечно, дискуссия. Справедливо нас тогда ударили... И сейчас мне больно оттого, что я слишком сурово упрекнул Вазиру Бада-ловну.
— Но вы тогда, примерно, тоже были правы;— заметил Шерзод.
Садриев отвернулся от него. Говорил дальше так, будто Шерзода здесь и не было:
— Вы интересовались судьбой Ганчтепе — возвышенности на берегу Бозсу, помните?
Аброр будто из другого мира возвращался к давним спорам:
— Да, помню, мы говорили как-то об этом холме с нашим директором.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33