Со студенческих лет, когда Аброр и Шерзод частенько сражались за шахматной доской и когда каждый неудачный ход Аброра вызывал радость соперника, почти неприличную.
Ну, а он сам, Аброр, совсем чист в отношении своем к Шерзоду? Не завидует ли однокашнику? Иногда Аброра даже удивляло постоянство того душевного напряжения, с которым он следит за Шерзодом. Чуть только зарубцевалась ранка, нанесенная бахрамовскими притязаниями на Вазиру,— так эта история с премией! Притупилась и эта боль — так на тебе, будто назло, около дома, можно сказать — под носом, развернулась эта стройка кооперативного дома!
Чисто и просторно было во дворе раньше. А сейчас «Жигули» у подьезда не поставишь. Домой приходится добираться через горы земли, груды булыжника, с осторожностью шествуя вдоль деревянного забора.
— Зафар, не вздумай на самокате по улице разъезжать!
— А где же мне кататься? — спрашивает Зафар, вылезая из машины и недовольным взглядом окидывая деревянный забор.— Здесь стройка...
— А тротуар?
Дети привыкли к простору двора, им, конечно, тесно на этой полоске грязного асфальта между стеной дома и высоченным деревянным забором. Но Зафар покорно соглашается:
— Хорошо, папа... До свидания!
Аброр взглянул на часы — он уже опаздывает на работу — и поспешно отъехал. Асфальтовая дорожка, огибая дом, выводила к магистрали. Но за углом, поперек дорожки, стал землеройный трактор — готовили траншею под водопровод. Аброр дал задний ход, собираясь объехать дом с другой стороны, но тут из-за деревянного забора, натужно урча, вылез тяжелогруженый самосвал. В его кузове горой-конусом возвышался свежевынутыи грунт, из-под колес летели комки глины. Увесистый ком ударил в капот «Жигулей», брызгами запачкал лобовое стекло. Аброр затормозил, стал осторожно вылезать из кабины — не ругаться с водителем самосвала (тот уже удалялся, устилая за собой путь песком и глиной), а просто очистить стекло от этого «бахрамовского ошметка», как выругался он в сердцах. И снова ожило перед глазами недавнее: бегущие к самолету, совсем рядом, Вазира и Бахрамов... Снова в душе колыхнулась давняя гнетущая злость...
ГЛАВА ВТОРАЯ
Самолет летел над плотными слоями облаков, в совершенно чистом, залитом ослепительным солнечным сиянием небе. Было покойно и приятно.
Откинули укрепленные на спинках кресел столики, приступили к завтраку, поданному на легких голубоватых подносах.
Шерзод, стараясь не задеть соседку, протянул руку за пластмассовым стаканчиком с чаем. Вазира заметила, как на безымянном пальце по руки блеснуло обручальное кольцо.
Курица была мягкой, рис хорошо проваренный. Вазира сказала: Неплохо, правда? Во всяком случае, Аэрофлот кормит вкусней, чем иные рестораны. Или это мне только кажется?..
Да нет, вы правы. Мне тоже нравится.— Шерзод готов был поддержать разговор о еде.
А вот чай похуже, верно?
Вообще-то говоря... да,— согласился Шерзод и тут же рассмеялся. «Вообще-то говоря»! Вообще-то говоря, он бы хотел перевесы беседу в другое русло.
Белозубая улыбка очень шла Шерзоду, молодила его. Правда, над висками волосы немного поредели, да и под глазами появилось немало морщин. Брови тоже утратили былую мягкость, заметно отросли и погрубели.
Вазира не успела отвести взгляд— Шерзод перехватил его. Чувство приятной успокоенности, естественности оставило их. Вазира ела курицу совсем бесшумно. Шерзод сначала допил чай, потом тоже взялся за курицу.
— А в самом деле — ничего!..
— Вы помните, Шерзод, как на Чимгане мы делали шашлык из куропаток?
— Где? — Шерзод повернулся в кресле, насколько позволял это сделать столик, прямо взглянул в сверкающие черные глаза Вазиры.
— А у Двенадцати ключей! Я-то вот помню.
«Не меня — Аброра помнит»,— подумал Шерзод. Ведь это Аброр тогда настрелял горных куропаток — кекликов, а шашлык ели все, и все от души нахваливали охотника и повара.
— Знаем, знаем,— усмехнулся Шерзод,— ваш супруг из удачливых охотников.
Прозрачный намек на былое соперничество за нее, Вазиру? Аброр оказался победителем. Но почему же Шерзод улыбнулся так снисходительно? Дело далекого прошлого, не таких, мол, красавиц потом видели?
Вазира почувствовала, что вот-вот начнется тот серьезный разговор, которого опасалась и от которого, как она понимала женским чутьем, уйти было нельзя.
Самолет мягко и незаметно сделал вираж; яркий луч солнечного света из иллюминатора сдвинулся к креслам и упал на лацкан пиджака Шерзода. Лауреатская медаль отразила его, и луч жарко стрельнул в глаза Вазиры... Снисходительный тон — скажи пожалуйста... Да ее Аброр тоже мог бы стать лауреатом, не выступи в защиту Юлдашева так благородно и так... неуместно.
Вазира тщательно вытерла руки салфеткой. Повернулась снова к собеседнику:
— Но зато вы оказались в числе удачливых лауреатов!
— Ваш муж хотел лишить меня и этого.
— Потому и был наказан судьбой. Нет, кроме шуток, я считаю, что в той деликатной ситуации Аброр повел себя не вполне тактично. Я ему говорила об этом.
Будто в доказательство искренности своих слов Вазира протянула руку к Шерзоду и тронула его лауреатский значок. Приятны, что тут скрывать, приятны были ему и слова ее, и нежное прикосновение.
— Я восхищен вашей независимостью, Вазира! Право же, Аброр еще должен до вас дорасти.
Вазира чувствовала, как настойчиво Шерзод отделяет ее в разговорах от мужа. И тем настойчивее, чем дальше уносил ее от Аброра самолет. Ей почему-то стало боязно.
— Кое в чем и я должна дорасти до него.
— Я так не думаю... А все-таки, примерно, в чем? Вазира ответила не сразу:
— В совестливости. В умении болеть душой за других...
Ведь Юлдашев получил тогда премию только благодаря Аброру...
— Да, как в газетах пишут, самоотверженный герои нашего времени. В самоотверженности, вообще говоря, ему не откажешь.
Шерзод произнес свою колкость так высокопарно-иронично, что видно было, сколь высоко он ставил себя по сравнению с Аброром.
— Вам бы, Шерзод,не мешало заиметь хотя бы частичку его самоотверженности.
— Не очень-то помогает она в деле. Даже в борьбе за добрую, гуманную цель.
— Вы не правы, и жизнь это уже доказала.
— В чем конкретно?
— Тот кооперативный дом... помните... Несправедливо да и плохо, безграмотно поставили его. Аброр очень надеялся на вас.
— Надеяться легко,— пожал плечами Шерзод.
Во что бы ему эта безоглядная решительность и настойчивость обошлась? Со столькими людьми пришлось бы в жаркие споры вступать, кое с кем схватиться не на шутку. Да и в чью-то немилость попасть. Из-за чего, вообще-то говоря? «И что мне такое хорошее сделал Аброр, чтобы я, оправдывая его надежду, опрометчиво ринулся в огонь?»
Шерзод не сказал всего этого, но по лицу его Вазира уловила мысленно произнесенное. «В самом деле, в каком долгу он перед Аброром?» — подумалось и ей.
Стюардесса собрала подносы.
Откидной столик — теперь на место, в прорезь мешка на спинке переднего кресла; свое кресло откинуть назад, самому расслабиться, чуть вытянуть ноги.
Покойно и приятно.
— Поверьте, Вазира,— голос Шерзода звучал мягко; убеждающе,— я всеми этими обидами по поводу жилищного строительства сыт по горло. Им конца-краю не будет. Никогда. Для кого-то делаешь добро, но тем самым кому-то другому причиняешь зло... Потому-то я сейчас на другую работу и перешел.
— Да, я слышала, вы получили повышение. Поздравляю!
— Спасибо, Вазира!.. Только я ведь не из-за должности... Вы знаете, конечно, что землетрясение вывело из строя всю прежнюю систему водоснабжения Ташкента.
— Так уж всю? Земля разверзлась и все арыки поглотила? Арыки не арыки, но, по мнению Шерзода, лучше осваивать безводную степь, нежели благоустраивать большой город. Что степь! Чистый лист бумаги, на котором пиши или рисуй что хочешь. А чтобы перестроить коммуникации большого города, надо сначала—да, не иначе! разрушить старое до основания. Тут под землей целый мир: реки холодной и горячей воды, газ, канализация, электрокабели. Чтобы заново все переоборудовать, весь город на поверхности вдоль и поперек перероешь... А эти старые арыки! Пусти в них воду, так она сразу и в снежеотрытые траншеи норовит. Вода проникает под новые дома, фундаменты начинают давать осадку сверх нормы. Аварии, скандалы... Представьте себе: каналы Бозсу, Салар, Бурджар, Кукчинский канал, Карасу, Жанггох, Чорсу, Ботирма, Кайирма, Ялангач. А еще Тал-арык, Румол-арык, Гурунч-арык1.
— Диковинные названия, я их все и не знала,— удивилась Вазира. О, есть арыки с еще более потешными названиями... В той стороне,
где лежит канал Карасу, есть арык, который называется Пулемас,— значит не требующий денег. Шерзод подсчитал, во сколько примерно обойдется бетонирование его русла, и оказалось — около миллиона рублей! Вот тебе и Пулемас — эдакую прорву денег слопать готов! А тех средств, которые выделяет горсовет, и на закваску для теста не хватит, не то что на пироги. Поэтому он, Шерзод, и обратился за помощью к богатым родственникам — в Министерство водного хозяйства. («Вон впереди сидит наш попутчик с портфелем... он и есть один из богатых родственников».)
Рассказывал Шерзод занимательно, и слушать его было интересно. Временами Шерзод заглядывал в глаза Вазиры, не переставая дивиться, какие они у нее угольно-черные. А ресницы? Как и раньше, в годы студенческие,— густые и нежные, и брови шелковистые. Смотреть на Вазиру, будто исподтишка изучать ее лицо было для Шерзода томительным, но и непреодолимо влекущим удовольствием. Завоевать душевное ее расположение, а не просто приударить за миловидной женщиной — вот чего ему хотелось.
— Вообще говоря, хан,ум, тяжкий это труд — поддерживать систему орошения. Ведь есть же края, где, когда нужно, идут дожди, где сам бог круглое лето дает влагу всему зеленеющему, всему растущему. А тут без рукотворных каналов ничего не вырастет! Да к тому же: выкопал канал, выкопал арык — и мучайся потом с ними, ухаживай как за капризницей какой-нибудь.
— Зато у нас и накопился тысячелетний опыт в этом.— Вазира улыбнулась.— Как мой муж любит говорить, опираться, опираться нужно на живые традиции народа... Сейчас много говорят о ландшафтной архитектуре. Она ведь тоже народное творчество, вы не находите?
Шерзоду показалось, что Вазира опять нарочно помянула Аброра. Говорить с этой женщиной было приятно, однако неспокойно.
- Ваш муж тем самым доказывает... можно сказать откровенно? Не обидитесь?
— Нет, нет, пожалуйста, скажите!
— - Доказывает тем самым... свою ограниченность, свой консерватизм! Он застрял в узких рамках национальных традиций...
— Как вы умеете перегибать палку, Шерзод! И какой вы, оказывается, злой!
— Вазира, вы же дали слово не обижаться.
— Да, но Аброр совсем не заслужил таких обвинений.
— Заслужил, заслужил... Я знаю, ваш муж защищал диссертацию по ландшафтной архитектуре, он добивается, чтоб ему дали кафедру ландшафтной архитектуры. Ходил даже в министерство с таким пред-
ложением... И опять почему-то меня приплетал к фактам — не буду скрывать, и такое случается! — неразумного, торопливого «покорения природы».
1 Карасу — черная вода; жанггох — поле битвы; к у к ч а — синенький; ботирма—могущий утопить; кайирма—извилистый; гурунч — рисовый; тал — ива; румол — платок, и т. п.
Вазира вновь ощутила, какой опасный поворот приобретает их разговор.
— Кто вам такое сказал, Шерзод? Неужели вы думаете, что Аброр за вашей спиной...
— Ханум, я ничего плохого не думаю, я говорю только о фактах.
«В конце концов эти постоянные стычки Аброра с Шерзодом мне надоели»,— подумала Вазира. И мужу и ей они приносят только неприятности. Может быть, удастся за время поездки в Москву пусть немного, но смягчить конфликт, хотя бы рассеять осложняющие его недоразумения, а женское чутье ей подсказывало, что недоразумения эти проистекают из-за былого соперничества двух мужчин.
«Как она простодушно верит, что сумеет одним махом помирить нас»,— подумал Шерзод и припомнил недавний свой разговор об Абро-ре в министерстве, в кабинете одного начальника...
Бахрамову, как авторитетному эксперту, была дана целая кипа предложений и объяснительных к ним записок, поступивших из института, который занимался проблемами градостроительства. Бумаги подписал директор института, но составлены они были, судя по характеру идей, в них излагаемых, Аброром Агзамовым. Во всяком случае, при его активном участии. В бумагах, например, настойчиво проводилась мысль о необходимости для Ташкента открыть кафедру ландшафтной архитектуры. Аргументы напоминали статьи и выступления Аброра, знакомые Шерзоду. Поначалу он даже спросил себя, а не лучше ли будет поддержать Агзамова, поскорей ушел бы на эту кафедру, занялся бы теорией — все подальше от той области, в которой они уже сталкивались и столкнутся, как чувствовал Шерзод, еще не раз, и по-крупному. Но Шерзод Бахрамов рассудил, что данное решение было бы опрометчивым: Аброр Агзамов при его энергичности мог укрепиться и предстать не только основателем новой кафедры, но чуть ли не зачинателем нового направления градостроительства, городского благоустройства. У Агзамова могут появиться последователи, и с удесятеренной силой он будет, конечно, нападать на то, что делает Бахрамов, в том числе на дорогую сердцу Шерзода идею бетонирования всех водных артерий Ташкента. Нет, надо опередить Аброра!
...Шерзод не без удовольствия припомнил и сейчас, сидя в мягком, удобном кресле самолета, как сумел тогда тонко и сдержанно, бесстрастным, ровным голосом доложить министерскому начальнику, что идея, конечно, неплохая, помечтать о подобной кафедре можно, но открывать ее еще преждевременно.
— Во-первых, сейчас всюду идет борьба за экономию, в частности м\ сокращение штатов, а тут сколько потребуется... гм... смотрителей и просто сторожей за ландшафтами. Во-вторых, сама ландшафтная архитектура как научная дисциплина только начала у нас формироваться. Даже в Московском архитектурном институте эту кафедру, вообще говоря, открыли совсем недавно.
— Но именно там Агзамов кончал аспирантуру и защищал кандидатскую,— возразил начальник.
— Да, отдельные специалисты в Москве есть, они-то и помогли ему.
— Но тут вот написано, что в Киеве работает такая кафедра. А в Болгарии и Чехословакии существуют целые факультеты по ландшафтной архитектуре.
— Что с того? В буржуазных странах есть даже специальные институты подобного профиля. Миллионеры строят себе замысловатые виллы, разбивают сады на берегах океанов и морей или возле разных ниагар. Им как раз и нужно побольше ландшафтных архитекторов. А нам увлекаться этой роскошью...— Шерзод пожал плечами.
— Шерзод Исламович, когда-то, в двадцатые годы, галстук считался буржуазным пережитком. Вы-то не помните, но был и такой «классовый подход»... Мы сейчас с вами ездим на собственных машинах, а в довоенное время это тоже многие считали непозволительной роскошью... Жизнь учит отличать ненужное от неосуществимого в данный момент, а преждевременное — от становящегося необходимостью.
Шерзод почти весело хохотнул тогда, как бы признавая свое поражение в споре, касающемся столь высоких материй.
— Вы правы, вы правы... Ландшафтная архитектура должна служить нашему трудовому народу. Это искусство мы не должны отдать на откуп капиталистам. Это и наше перспективное искусство! Вот почему я от души поздравил Агзамова, когда он защитил диссертацию.
— А вы его хорошо знаете?
— Как же, пять лет учились вместе.
— Он перспективный работник?
— Мы однокашники, я должен защищать его и поддерживать.
Если ты хочешь напасть на кого-то, сделай вид, что вроде защищаешь и поддерживаешь его,— маневр старый, проверенный, дающий потом преимущество в нападении. Шерзод так убедительно произнес последнюю фразу, что начальник попался на крючок.
— Я не имею в виду ваши приятельские отношения, но... Агзамов человек... нуждающийся в защите? От кого, от чего его защищать?
— Он очень способный, но, вообще говоря, с загибами... В какую сторону?
— В сторону национальной ограниченности... абсолютизации национальных традиций... Скользкие интерпретации, понимаете?
— Значит, вы и в этом защищаете его...
— От него самого... Приходится критиковать. По-товарищески, но... В идейных вопросах на компромисс я не иду.
Такой ответ явно тогда понравился собеседнику Шерзода. Начальник задумался, начал листать-перелистывать присланные бумаги.
— Так. Значит, по ландшафтной архитектуре у нас один специалист... этот самый Агзамов... И такой специалист, что... Один в поле не воин, а?
— Потому я решился сказать, что пока мы только можем мечтать и о настоящей нашей ландшафтной архитектуре, и о соответствующей кафедре. Сейчас открыть такую кафедру мы не готовы.
— Ну вот что: набросайте-ка мне вкратце ваши аргументы, чтобы я мог доложить дело министру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Ну, а он сам, Аброр, совсем чист в отношении своем к Шерзоду? Не завидует ли однокашнику? Иногда Аброра даже удивляло постоянство того душевного напряжения, с которым он следит за Шерзодом. Чуть только зарубцевалась ранка, нанесенная бахрамовскими притязаниями на Вазиру,— так эта история с премией! Притупилась и эта боль — так на тебе, будто назло, около дома, можно сказать — под носом, развернулась эта стройка кооперативного дома!
Чисто и просторно было во дворе раньше. А сейчас «Жигули» у подьезда не поставишь. Домой приходится добираться через горы земли, груды булыжника, с осторожностью шествуя вдоль деревянного забора.
— Зафар, не вздумай на самокате по улице разъезжать!
— А где же мне кататься? — спрашивает Зафар, вылезая из машины и недовольным взглядом окидывая деревянный забор.— Здесь стройка...
— А тротуар?
Дети привыкли к простору двора, им, конечно, тесно на этой полоске грязного асфальта между стеной дома и высоченным деревянным забором. Но Зафар покорно соглашается:
— Хорошо, папа... До свидания!
Аброр взглянул на часы — он уже опаздывает на работу — и поспешно отъехал. Асфальтовая дорожка, огибая дом, выводила к магистрали. Но за углом, поперек дорожки, стал землеройный трактор — готовили траншею под водопровод. Аброр дал задний ход, собираясь объехать дом с другой стороны, но тут из-за деревянного забора, натужно урча, вылез тяжелогруженый самосвал. В его кузове горой-конусом возвышался свежевынутыи грунт, из-под колес летели комки глины. Увесистый ком ударил в капот «Жигулей», брызгами запачкал лобовое стекло. Аброр затормозил, стал осторожно вылезать из кабины — не ругаться с водителем самосвала (тот уже удалялся, устилая за собой путь песком и глиной), а просто очистить стекло от этого «бахрамовского ошметка», как выругался он в сердцах. И снова ожило перед глазами недавнее: бегущие к самолету, совсем рядом, Вазира и Бахрамов... Снова в душе колыхнулась давняя гнетущая злость...
ГЛАВА ВТОРАЯ
Самолет летел над плотными слоями облаков, в совершенно чистом, залитом ослепительным солнечным сиянием небе. Было покойно и приятно.
Откинули укрепленные на спинках кресел столики, приступили к завтраку, поданному на легких голубоватых подносах.
Шерзод, стараясь не задеть соседку, протянул руку за пластмассовым стаканчиком с чаем. Вазира заметила, как на безымянном пальце по руки блеснуло обручальное кольцо.
Курица была мягкой, рис хорошо проваренный. Вазира сказала: Неплохо, правда? Во всяком случае, Аэрофлот кормит вкусней, чем иные рестораны. Или это мне только кажется?..
Да нет, вы правы. Мне тоже нравится.— Шерзод готов был поддержать разговор о еде.
А вот чай похуже, верно?
Вообще-то говоря... да,— согласился Шерзод и тут же рассмеялся. «Вообще-то говоря»! Вообще-то говоря, он бы хотел перевесы беседу в другое русло.
Белозубая улыбка очень шла Шерзоду, молодила его. Правда, над висками волосы немного поредели, да и под глазами появилось немало морщин. Брови тоже утратили былую мягкость, заметно отросли и погрубели.
Вазира не успела отвести взгляд— Шерзод перехватил его. Чувство приятной успокоенности, естественности оставило их. Вазира ела курицу совсем бесшумно. Шерзод сначала допил чай, потом тоже взялся за курицу.
— А в самом деле — ничего!..
— Вы помните, Шерзод, как на Чимгане мы делали шашлык из куропаток?
— Где? — Шерзод повернулся в кресле, насколько позволял это сделать столик, прямо взглянул в сверкающие черные глаза Вазиры.
— А у Двенадцати ключей! Я-то вот помню.
«Не меня — Аброра помнит»,— подумал Шерзод. Ведь это Аброр тогда настрелял горных куропаток — кекликов, а шашлык ели все, и все от души нахваливали охотника и повара.
— Знаем, знаем,— усмехнулся Шерзод,— ваш супруг из удачливых охотников.
Прозрачный намек на былое соперничество за нее, Вазиру? Аброр оказался победителем. Но почему же Шерзод улыбнулся так снисходительно? Дело далекого прошлого, не таких, мол, красавиц потом видели?
Вазира почувствовала, что вот-вот начнется тот серьезный разговор, которого опасалась и от которого, как она понимала женским чутьем, уйти было нельзя.
Самолет мягко и незаметно сделал вираж; яркий луч солнечного света из иллюминатора сдвинулся к креслам и упал на лацкан пиджака Шерзода. Лауреатская медаль отразила его, и луч жарко стрельнул в глаза Вазиры... Снисходительный тон — скажи пожалуйста... Да ее Аброр тоже мог бы стать лауреатом, не выступи в защиту Юлдашева так благородно и так... неуместно.
Вазира тщательно вытерла руки салфеткой. Повернулась снова к собеседнику:
— Но зато вы оказались в числе удачливых лауреатов!
— Ваш муж хотел лишить меня и этого.
— Потому и был наказан судьбой. Нет, кроме шуток, я считаю, что в той деликатной ситуации Аброр повел себя не вполне тактично. Я ему говорила об этом.
Будто в доказательство искренности своих слов Вазира протянула руку к Шерзоду и тронула его лауреатский значок. Приятны, что тут скрывать, приятны были ему и слова ее, и нежное прикосновение.
— Я восхищен вашей независимостью, Вазира! Право же, Аброр еще должен до вас дорасти.
Вазира чувствовала, как настойчиво Шерзод отделяет ее в разговорах от мужа. И тем настойчивее, чем дальше уносил ее от Аброра самолет. Ей почему-то стало боязно.
— Кое в чем и я должна дорасти до него.
— Я так не думаю... А все-таки, примерно, в чем? Вазира ответила не сразу:
— В совестливости. В умении болеть душой за других...
Ведь Юлдашев получил тогда премию только благодаря Аброру...
— Да, как в газетах пишут, самоотверженный герои нашего времени. В самоотверженности, вообще говоря, ему не откажешь.
Шерзод произнес свою колкость так высокопарно-иронично, что видно было, сколь высоко он ставил себя по сравнению с Аброром.
— Вам бы, Шерзод,не мешало заиметь хотя бы частичку его самоотверженности.
— Не очень-то помогает она в деле. Даже в борьбе за добрую, гуманную цель.
— Вы не правы, и жизнь это уже доказала.
— В чем конкретно?
— Тот кооперативный дом... помните... Несправедливо да и плохо, безграмотно поставили его. Аброр очень надеялся на вас.
— Надеяться легко,— пожал плечами Шерзод.
Во что бы ему эта безоглядная решительность и настойчивость обошлась? Со столькими людьми пришлось бы в жаркие споры вступать, кое с кем схватиться не на шутку. Да и в чью-то немилость попасть. Из-за чего, вообще-то говоря? «И что мне такое хорошее сделал Аброр, чтобы я, оправдывая его надежду, опрометчиво ринулся в огонь?»
Шерзод не сказал всего этого, но по лицу его Вазира уловила мысленно произнесенное. «В самом деле, в каком долгу он перед Аброром?» — подумалось и ей.
Стюардесса собрала подносы.
Откидной столик — теперь на место, в прорезь мешка на спинке переднего кресла; свое кресло откинуть назад, самому расслабиться, чуть вытянуть ноги.
Покойно и приятно.
— Поверьте, Вазира,— голос Шерзода звучал мягко; убеждающе,— я всеми этими обидами по поводу жилищного строительства сыт по горло. Им конца-краю не будет. Никогда. Для кого-то делаешь добро, но тем самым кому-то другому причиняешь зло... Потому-то я сейчас на другую работу и перешел.
— Да, я слышала, вы получили повышение. Поздравляю!
— Спасибо, Вазира!.. Только я ведь не из-за должности... Вы знаете, конечно, что землетрясение вывело из строя всю прежнюю систему водоснабжения Ташкента.
— Так уж всю? Земля разверзлась и все арыки поглотила? Арыки не арыки, но, по мнению Шерзода, лучше осваивать безводную степь, нежели благоустраивать большой город. Что степь! Чистый лист бумаги, на котором пиши или рисуй что хочешь. А чтобы перестроить коммуникации большого города, надо сначала—да, не иначе! разрушить старое до основания. Тут под землей целый мир: реки холодной и горячей воды, газ, канализация, электрокабели. Чтобы заново все переоборудовать, весь город на поверхности вдоль и поперек перероешь... А эти старые арыки! Пусти в них воду, так она сразу и в снежеотрытые траншеи норовит. Вода проникает под новые дома, фундаменты начинают давать осадку сверх нормы. Аварии, скандалы... Представьте себе: каналы Бозсу, Салар, Бурджар, Кукчинский канал, Карасу, Жанггох, Чорсу, Ботирма, Кайирма, Ялангач. А еще Тал-арык, Румол-арык, Гурунч-арык1.
— Диковинные названия, я их все и не знала,— удивилась Вазира. О, есть арыки с еще более потешными названиями... В той стороне,
где лежит канал Карасу, есть арык, который называется Пулемас,— значит не требующий денег. Шерзод подсчитал, во сколько примерно обойдется бетонирование его русла, и оказалось — около миллиона рублей! Вот тебе и Пулемас — эдакую прорву денег слопать готов! А тех средств, которые выделяет горсовет, и на закваску для теста не хватит, не то что на пироги. Поэтому он, Шерзод, и обратился за помощью к богатым родственникам — в Министерство водного хозяйства. («Вон впереди сидит наш попутчик с портфелем... он и есть один из богатых родственников».)
Рассказывал Шерзод занимательно, и слушать его было интересно. Временами Шерзод заглядывал в глаза Вазиры, не переставая дивиться, какие они у нее угольно-черные. А ресницы? Как и раньше, в годы студенческие,— густые и нежные, и брови шелковистые. Смотреть на Вазиру, будто исподтишка изучать ее лицо было для Шерзода томительным, но и непреодолимо влекущим удовольствием. Завоевать душевное ее расположение, а не просто приударить за миловидной женщиной — вот чего ему хотелось.
— Вообще говоря, хан,ум, тяжкий это труд — поддерживать систему орошения. Ведь есть же края, где, когда нужно, идут дожди, где сам бог круглое лето дает влагу всему зеленеющему, всему растущему. А тут без рукотворных каналов ничего не вырастет! Да к тому же: выкопал канал, выкопал арык — и мучайся потом с ними, ухаживай как за капризницей какой-нибудь.
— Зато у нас и накопился тысячелетний опыт в этом.— Вазира улыбнулась.— Как мой муж любит говорить, опираться, опираться нужно на живые традиции народа... Сейчас много говорят о ландшафтной архитектуре. Она ведь тоже народное творчество, вы не находите?
Шерзоду показалось, что Вазира опять нарочно помянула Аброра. Говорить с этой женщиной было приятно, однако неспокойно.
- Ваш муж тем самым доказывает... можно сказать откровенно? Не обидитесь?
— Нет, нет, пожалуйста, скажите!
— - Доказывает тем самым... свою ограниченность, свой консерватизм! Он застрял в узких рамках национальных традиций...
— Как вы умеете перегибать палку, Шерзод! И какой вы, оказывается, злой!
— Вазира, вы же дали слово не обижаться.
— Да, но Аброр совсем не заслужил таких обвинений.
— Заслужил, заслужил... Я знаю, ваш муж защищал диссертацию по ландшафтной архитектуре, он добивается, чтоб ему дали кафедру ландшафтной архитектуры. Ходил даже в министерство с таким пред-
ложением... И опять почему-то меня приплетал к фактам — не буду скрывать, и такое случается! — неразумного, торопливого «покорения природы».
1 Карасу — черная вода; жанггох — поле битвы; к у к ч а — синенький; ботирма—могущий утопить; кайирма—извилистый; гурунч — рисовый; тал — ива; румол — платок, и т. п.
Вазира вновь ощутила, какой опасный поворот приобретает их разговор.
— Кто вам такое сказал, Шерзод? Неужели вы думаете, что Аброр за вашей спиной...
— Ханум, я ничего плохого не думаю, я говорю только о фактах.
«В конце концов эти постоянные стычки Аброра с Шерзодом мне надоели»,— подумала Вазира. И мужу и ей они приносят только неприятности. Может быть, удастся за время поездки в Москву пусть немного, но смягчить конфликт, хотя бы рассеять осложняющие его недоразумения, а женское чутье ей подсказывало, что недоразумения эти проистекают из-за былого соперничества двух мужчин.
«Как она простодушно верит, что сумеет одним махом помирить нас»,— подумал Шерзод и припомнил недавний свой разговор об Абро-ре в министерстве, в кабинете одного начальника...
Бахрамову, как авторитетному эксперту, была дана целая кипа предложений и объяснительных к ним записок, поступивших из института, который занимался проблемами градостроительства. Бумаги подписал директор института, но составлены они были, судя по характеру идей, в них излагаемых, Аброром Агзамовым. Во всяком случае, при его активном участии. В бумагах, например, настойчиво проводилась мысль о необходимости для Ташкента открыть кафедру ландшафтной архитектуры. Аргументы напоминали статьи и выступления Аброра, знакомые Шерзоду. Поначалу он даже спросил себя, а не лучше ли будет поддержать Агзамова, поскорей ушел бы на эту кафедру, занялся бы теорией — все подальше от той области, в которой они уже сталкивались и столкнутся, как чувствовал Шерзод, еще не раз, и по-крупному. Но Шерзод Бахрамов рассудил, что данное решение было бы опрометчивым: Аброр Агзамов при его энергичности мог укрепиться и предстать не только основателем новой кафедры, но чуть ли не зачинателем нового направления градостроительства, городского благоустройства. У Агзамова могут появиться последователи, и с удесятеренной силой он будет, конечно, нападать на то, что делает Бахрамов, в том числе на дорогую сердцу Шерзода идею бетонирования всех водных артерий Ташкента. Нет, надо опередить Аброра!
...Шерзод не без удовольствия припомнил и сейчас, сидя в мягком, удобном кресле самолета, как сумел тогда тонко и сдержанно, бесстрастным, ровным голосом доложить министерскому начальнику, что идея, конечно, неплохая, помечтать о подобной кафедре можно, но открывать ее еще преждевременно.
— Во-первых, сейчас всюду идет борьба за экономию, в частности м\ сокращение штатов, а тут сколько потребуется... гм... смотрителей и просто сторожей за ландшафтами. Во-вторых, сама ландшафтная архитектура как научная дисциплина только начала у нас формироваться. Даже в Московском архитектурном институте эту кафедру, вообще говоря, открыли совсем недавно.
— Но именно там Агзамов кончал аспирантуру и защищал кандидатскую,— возразил начальник.
— Да, отдельные специалисты в Москве есть, они-то и помогли ему.
— Но тут вот написано, что в Киеве работает такая кафедра. А в Болгарии и Чехословакии существуют целые факультеты по ландшафтной архитектуре.
— Что с того? В буржуазных странах есть даже специальные институты подобного профиля. Миллионеры строят себе замысловатые виллы, разбивают сады на берегах океанов и морей или возле разных ниагар. Им как раз и нужно побольше ландшафтных архитекторов. А нам увлекаться этой роскошью...— Шерзод пожал плечами.
— Шерзод Исламович, когда-то, в двадцатые годы, галстук считался буржуазным пережитком. Вы-то не помните, но был и такой «классовый подход»... Мы сейчас с вами ездим на собственных машинах, а в довоенное время это тоже многие считали непозволительной роскошью... Жизнь учит отличать ненужное от неосуществимого в данный момент, а преждевременное — от становящегося необходимостью.
Шерзод почти весело хохотнул тогда, как бы признавая свое поражение в споре, касающемся столь высоких материй.
— Вы правы, вы правы... Ландшафтная архитектура должна служить нашему трудовому народу. Это искусство мы не должны отдать на откуп капиталистам. Это и наше перспективное искусство! Вот почему я от души поздравил Агзамова, когда он защитил диссертацию.
— А вы его хорошо знаете?
— Как же, пять лет учились вместе.
— Он перспективный работник?
— Мы однокашники, я должен защищать его и поддерживать.
Если ты хочешь напасть на кого-то, сделай вид, что вроде защищаешь и поддерживаешь его,— маневр старый, проверенный, дающий потом преимущество в нападении. Шерзод так убедительно произнес последнюю фразу, что начальник попался на крючок.
— Я не имею в виду ваши приятельские отношения, но... Агзамов человек... нуждающийся в защите? От кого, от чего его защищать?
— Он очень способный, но, вообще говоря, с загибами... В какую сторону?
— В сторону национальной ограниченности... абсолютизации национальных традиций... Скользкие интерпретации, понимаете?
— Значит, вы и в этом защищаете его...
— От него самого... Приходится критиковать. По-товарищески, но... В идейных вопросах на компромисс я не иду.
Такой ответ явно тогда понравился собеседнику Шерзода. Начальник задумался, начал листать-перелистывать присланные бумаги.
— Так. Значит, по ландшафтной архитектуре у нас один специалист... этот самый Агзамов... И такой специалист, что... Один в поле не воин, а?
— Потому я решился сказать, что пока мы только можем мечтать и о настоящей нашей ландшафтной архитектуре, и о соответствующей кафедре. Сейчас открыть такую кафедру мы не готовы.
— Ну вот что: набросайте-ка мне вкратце ваши аргументы, чтобы я мог доложить дело министру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33