..
— Да, да... виноваты, имеете полное право ругать нас. Но если бы и вы кое-когда справлялись о своих работниках, они бы немало обрадовались... Им ваши советы очень пригодятся, верблюду если даже раз крикнешь «хайт» — и то польза бывает...— Подполковник стал объяснять причину, по какой обеспокоил пенсионера.— Не телефонный разговор... Вас очень хочет видеть начальник угрозыска... Да, вопрос важный... Вот как? Хорошо. Скажу... Придет... Он положил трубку.— Полковник милиции, бывший начальник областного управления внутренних дел. Вы не знаете его, еще ходили пешком под стол тогда, а я под его началом долго работал. Преданный делу человек. Он тебя ждет после работы.— Джуманазаров посмотрел на Хаиткулы.— Просил прийти к нему. Иди... Он человек хлебосольный, рассказчик что надо...
Хаиткулы отнесся к этому поручению как к приказу, оно не огорчило, но и не обрадовало его. Не лишенный наблюдательности Джуманазаров заметил, что майор не в восторге от его хлопот. Если бы здесь не было Бекназара, он бы извинился за бестактность: не поинтересовался, свободен ли вечером начальник угрозыска; дал себе слово сделать это потом, когда останутся наедине.
...Ветеран-полковник встретил Хаиткулы радушно, как старого знакомого. Он занимал квартиру в самом центре, в доме постройки конца сороковых годов, стоявшем почти впритык к старому зданию обкома. Из кабинета хорошо просматривались одна из главных площадей города и кинотеатра «XXX лет Октября». На противоположной от окон стене под самый потолок, очень высокий, поднимались стеллажи, тесно заставленные книгами. На просторном письменном столе, стоявшем под окном, если его освободить от бумаг и книг, можно было бы сыграть партию в настольный теннис. К столу придвинуты кресла с пологими
спинками,— видно, что хозяин любит встречаться и беседовать с людьми. На другой стене небольшой ковер, под ним стандартный журнальный столик с двумя мягкими креслами. Полковник усадил Хаиткулы, а поскольку чай и угощение были приготовлены заранее, разговор сразу принял деловой характер.
По всему было видно, что полковник умел ценить и свое, и чужое время. Это, пожалуй, было у него в крови. Иные его односельчане, побывав в этом доме, потом сокрушенно говорили другим: «Если поедете в Чарджоу, не особенно спешите к нему; придете, а он уставится на вас и сразу спросит: с каким пришел делом? Выкладывай!» Некоторые очень обижались: забыл полковник туркменские обычаи.
Манера вести себя, обстоятельность в разговоре, точность изложения мысли — все это подчеркивало, что полковник прошел настоящую профессиональную школу. Это сразу же бросилось в глаза Хаиткулы, но больше всего ему понравилось чувство собственного достоинства, с каким он держался.
Он оказался отзывчивым собеседником. Хаиткулы видел, как мрачнело его лицо и начинало подергиваться одно веко, если он, Хаиткулы, неудачно формулировал свою мысль или дважды к ней возвращался. Если же говорил складно, вовремя подхватывал мысль полковника, лицо его просветлялось, взгляд теплел. Заинтересованность, радость, огорчение— богатейшая гамма чувств сменялась на его лице.
Хаиткулы не старался нарочно завоевать расположение полковника, держался просто. Это понравилось его собеседнику, который сразу понял, что с майором о многих вещах можно говорить в открытую.
Сразу вникнув в суть дела, с которым пришел Хаиткулы, дал ему несколько практических советов, согласился, что надо тщательно просмотреть старые картотеки.
— ...Работе милиционера вредит вспыльчивость. Если дело попадает в руки несдержанного человека, оно быстро запутается и попадет в тупик. Говорю это, потому что знаю примеры. Но и хладнокровию должны быть границы, чтобы слишком не затянуть розыск... Вообще-то говоря, нераскрытых уголовных преступлений не должно быть. Любое может быть раскрыто. Ведь нас, работников милиции, вот какая армия, да мы и не одни трудимся. Кроме милиции и прокуратуры есть дружинники, а партийные и комсомольские организации руководят нашей деятельностью. Каждый трудящийся — наш помощник... Преступник, по существу,
сразу оказывается в изоляции, никогда не знает покоя, а ведь это страшно для человека. Это, собственно, и есть конец! Чуть криво ступил — все, попался. Дома, в пути, на улице, в кино, даже в пустыне — везде надо остерегаться, ни на ком лишнюю секунду нельзя задерживать взгляда: вдруг заподозрят, вдруг узнают!
Но я отвлекся... В конце пятидесятых годов был у нас случай. Может быть, слыхали... На улице Пушкина убили женщину с дочерью. Они жили в коммунальном доме барачного типа. Убили летом, ночью. Свидетели были, но все равно Мы не смогли раскрыть тот случай. Недалеко от дома, в том же дворе, старики играли в лото до позднего часа. Они люди чуткие, при них лишнее слово скажешь — запомнят, а ночью закашляешь — на следующий же день уже скажут, сколько раз ты кашлянул,— «всю ночь не давал спать». Но и они ничего не могли рассказать путного. Видели, как перед заходом солнца во двор вошли двое, видели, как около десяти часов их провожала до ворот та, которую зарежут этой ночью. В милиции и тогда были хорошие кадры... Все силы бросили на поиски убийцы. Я сам не спал и другим не давал лишний час отдохнуть. Работали как одержимые. И... ничего не вышло! От стыда был готов сквозь землю провалиться... Почти весь двор видел, что пришли двое с мешками, но как они выглядели, никто, видите ли, «не обратил внимания»! Короче говоря, те двое оставили нас с носом... Когда после такого слышишь в автобусе, что-де «милиция не работает, зря хлеб ест», становится не по себе. Были и такие, что не стесняясь говорили в лицо: «Вы с ними заодно, что ли?» Ну, это плевки злобных людей, но все же приятного мало. После этого происшествия я больше месяца провалялся в больнице.
Почему я тебе привел этот пример из моей практики? Ты не должен торопиться, надо работать абсолютно спокойно. Пусть сроки тебя не очень подгоняют. Твоя цель — не срок, а раскрытие преступления. Чтобы не ослабить ход расследования, чтобы оно не пошло на самотек — вот для чего ставятся сроки.
Последние слова полковника Хаиткулы пропустил мимо ушей, мысли его стали сбиваться на другое: представил себе большой двор, в него входят два человека с грузом на спине. Жильцы дома не запомнили их лиц. Значит, они были здесь в первый раз. Вот мать с дочерью встречают гостей, вместе пьют чай, едят плов. Летом солнце заходит в де-вять-десять часов. Пришли они, по-видимому, около семи.
Провожает она их примерно в десять. Три часа — немалый срок... Что они делали все это время? Только отдыхали?..
Хаиткулы увидел, как потемнело лицо полковника, веко стало дергаться, сразу же прогнал навязчивую картину.
— Извините, товарищ полковник. Вы говорили об очень важных вещах... Но меня, как начальника уголовного розыска, сразу заинтересовал тот случай. Убийц было двое. Подпаска скорее всего убили также два человека...
— Какие основания считать тех двоих убийцами? Мне интересно знать ваше мнение, но не делайте скоропалительных выводов!
— Основания, по-моему, есть. Они ушли на глазах соседей, но могли вернуться потом, когда все легли спать.
— Эту версию мы проверяли. Никто не видел, чтобы они вернулись. В летнее время многие спят во дворе под навесом — дома слишком жарко. Они бы слышали стук в дверь, проснулись бы.
— А если те предупредили хозяйку, что вернутся, если, скажем, не сумеют достать билеты на вечерний или ночной поезд? Попросили не запирать дверь...
— Только очень близкие родственники могут просить об этом женщину. Просто знакомых ночевать она не пустит. А дальних родственников у нее не было.
— Муж у нее был?
— Был.
— Где он тогда находился?
— В колонии.
— В какой?
— В Магаданской области.
— Да-а, я понимаю ваше положение, товарищ полковник, неудачи, конечно, не помогают следствию.
— Нет, майор, нам помешали успехи, а не неудачи, как ты сказал.
— Разве успехи могут повредить?
— Да. Могут привести к ошибкам.
— Первый раз узнаю об этом.
— Вот и знай. У нас так и получилось... Если успехи собьют тебя с правильного пути, то, оказывается, вернуться на него очень нелегко... У дверей мы нашли каблук от мужского ботинка. Выяснили: от ботинка одного пьянчужки, не раз судимого, а тогда пропивавшего все, что можно было,.— и свое, и чужое. Когда деньги кончались, ходил по дворам и клянчил старье или милостыню. В тот день он заходил к этой женщине, просил пятерку. Она отказала, и люди слышали, как он пригрозил: «Я тебе покажу за это!»
Бедняга, он не ночевал в ту ночь дома. Отпирался, говорил, что не его каблук, что не помнит, где был ночью... Вмешался Ашхабад, и дело вернули из суда.
— Пьяница сумел оправдаться?
— Мы его оправдали. Каблук он оторвал, зацепившись за порог дома. Разозлился, поднял его и швырнул... Тот и улетел к ее дверям.. С трудом все это удалось подтвердить, он же никогда трезвым не бывал, ничего не помнил — где бродит, где ночует. Ту ночь провел в овраге за железной дорогой... Если я тебе надоел этой историей, извини. Этот случай тебе уже не пригодится. Теперь у меня к тебе несколько вопросов...
...Домой Хаиткулы вернулся поздно. Он нисколько не жалел, что ветеран отнял у него свободный вечер. Он был убежден, что не скоро забудет сегодняшнюю встречу... может быть, никогда. Перед ним предстал человек несгибаемой воли, не опускающий рук ни при каких обстоятельствах. Человек, берущий на себя всю полноту ответственности и не сваливающий на других свои неудачи.
Он понимал, почему полковник сказал: «Этот случай тебе уже не пригодится». Профессионально он прав — когда голова занята одним вопросом, не стоит загружать ее другими... И все же то давнее преступление не выходило у него из головы. «Порыться в том деле стоит»,— думал Хаиткулы.
На следующее утро он попросил Джуманазарова отпустить его в Ашхабад для проверки старых картотек. Подполковник охотно подписал командировку, и Хаиткулы позвонил Аннамамеду: встречай!
АШХАБАД
Поезд Чарджоу — Ашхабад опоздал на полчаса. Рассвело, но туман окутал город. Фонари тускло светили в молочном воздухе, домов и железнодорожных построек почти не было видно... Хаиткулы приехал в костюме — было уже тепло,— голова, как всегда, непокрыта. «Не меняет привычек»,— с удовлетворением подумал Аннамамед. Друзья обнялись. Хаиткулы, оторвав друга от груди, легко хлопнул его по плечу:
— Мне кажется, не успел я уехать, как ты вычеркнул меня из списка своих знакомых!
Аннамамед хотя и располнел еще больше, но чувства юмора не потерял.
— Своих друзей я записываю навсегда вот в этой книге.— Он показал на сердце.. Как старший, первым стал расспрашивать Хаиткулы о здоровье семьи...— Объявляю выговор за то, что приехал без Марал.
Они взяли такси и поехали к Аннамамеду. Туман еще не поднялся, и желтые пятна включенных фар плыли им навстречу из белой пелены. Машины то и дело сигналили, какофония стояла над городом. Туман изменил перспективу: улицы, казалось, раздвинули свои берега, дома еще с трудом были различимы. И все же Хаиткулы увидел из окна машины то, что хотел увидеть,— корпуса Красного Креста, которые он некогда исходил в поисках Марал.
Дом и двор Аннамамеда не изменились — все тот же виноградник, тот же заборчик, который сейчас показался Хаиткулы ниже, чем год назад.
Хаиткулы остановился на дорожке, которая тянулась от калитки к веранде.
— Аннамамед, для чего ты кончал университет? Неужели ты не в состоянии даже застеклить веранду?
Дети и жена Аннамамеда встречали гостя на пороге дома. Услышав, что критикуют ее мужа, жена, поздоровавшись, сразу же пожаловалась:
— Если не будете почаще приезжать и напоминать ему, боюсь, веранда рухнет на нас. Диплом защитил и совсем опустил руки.
Хаиткулы недолго гостил в этом почти родном ему доме. По долгу службы, ему надо было встретиться с Ходжой Назаровичем, как-никак он подчинялся и ему, начальнику отдела по особо важным делам министерства.
...Ходжа Назарович осмотрел его с ног до головы:
— Сумел сохранить тот же вид. Много таких, что, не успеешь оглянуться, отращивают себе живот, двойной подбородок. В тридцать я был щуплым. Такой черноглазенький с вьющимися волосами милиционерик. Нас, ветеранов, испортило то, что не было машин. Целый день на лошади или на ишаке... Сразу осанку теряешь. Работали без отдыха, того, что называем сейчас «рабочий день», не знали. Когда начало? Когда конец? А! Всегда — вот когда!
Он заложил руки за спину, прошелся по кабинету. Потом, вспомнив, что утро наступило, раздвинул шторы на окнах, погасил настольную лампу.
Хаиткулы нехотя сказал:
— Милиция и сейчас не особенно избалована... Ходжа Назарович кивнул, соглашаясь с уточнением начальника Чарджоуского уголовного розыска, и сразу же не ревел разговор в другое русло:
— Знаю, не погостив у меня, не уедешь. За пиалами поговорим о жизни. Сейчас рассказывай о работе, товарищ майор. Предложили тебе помощь — отказался. Признаюсь, то, что розыск затягивается, меня беспокоит. Как бы не оскандалиться... Отчеты читаю, но по бумагам вопросы задавать нельзя. Рассказывай сам. — Полковник усадил Хаиткулы в кресло.
Ходжа Назарович обновил кабинетную мебель. Прежние старомодные кресла и диваны, истрепавшиеся и повидавшие на своем веку многих начальников, пришлось выбросить. По тому, как неловко сидел сейчас полковник, было видно, что к новой мебели он не привык, словно сидел не на своем месте. Хаиткулы помнил, как любил сидеть Ходжа Назарович раньше: не меняя позы, всей тяжестью навалясь на спинку кресла старинной работы. Сидел так прочно, будто это место записано за ним на веки вечные.
Хаиткулы свой устный отчет о розыске преступников довел до сегодняшнего дня. Ходжа Назарович убрал руки с подлокотников, снял полотенце с красного чайника, налил чай в знакомые майору красные пиалы.
— Незачем тебя ни ругать, ни хвалить, Хаиткулы. От этого дело не продвинется. Меня интересуют улики. Ну, скажем, задержите этих двоих, а дальше? Какие вы завтра предъявите им обвинения? Что они припугнули Берекета и заставили везти их в Ташкент? На шоссе и около сгоревшей машины они не оставили следов...
— Мы нашли номер от той машины, которым они соскабливали следы, на нем есть отпечатки пальцев. Этого, я считаю, достаточно, чтобы предъявить обвинение.
— Возможно, возможно... Но на убийство подпаска это еще не проливает свет. Эта сторона поиска вообще мало отработана. Что, думаешь, могло произойти на самом деле? Как он попал в город?..
Советы Ходжи Назаровича, как и ожидал Хаиткулы, оказались дельными. Кое-что он записал в своем блокноте.
Выйдя из кабинета, Хаиткулы медленно побрел по знакомому длинному коридору. Пройдя половину его, остановился возле двери, которая и сейчас показалась ему такой же родной, как и три года назад, когда он захлопнул ее в последний раз. Он старательно протер носовым платком номер, не оставив на нем ни пылинки, только после этого осторожно толкнул ее.
В кабинете не было никого, и он обрадовался этому... Вот за этим столом слева от двери всего-навсего три года назад сидел старший лейтенант Мовлямбердыев. На стене над его столом отрывной календарь. Не веря своим глазам, Хаиткулы всмотрелся в листок. День, месяц, год те самые, когда он был здесь последний раз. Та же самая картонка у календаря с выведенными на ней буквами «X. М.». Тот самый календарь, который он собственноручно прибивал к стене! «Это твоя работа, Аннамамед, спасибо»,— растроганно подумал Хаиткулы, садясь в свое сохранившееся кресло за такой знакомый ему стол.
Окинул взглядом кабинет — почти ничего в нем не изменилось. Потом заметил на своем столе записку. Почерк Аннамамеда: «Мегрэ, папка на твоем столе — это интересующее тебя дело. Сиди и читай, я скоро позвоню или вернусь».
Он раскрыл толстую, как подушка, папку с номером дела на ней и датой его начала. Сверху лежал пакет со снимками, сделанными на месте преступления. Ол тщательно рассмотрел их, пытаясь хоть как-то представить себе тех, кто совершил это злодеяние. Вот снимок общего плана. На матрасе, расстеленном прямо на полу, лежит окровавленная женщина. Глаза открыты. Черные волнистые волосы упали на грудь, несколько прядей лежит на подушке. Значит, перед сном она мыла голову — женщины только тогда распускают свои косы. Одежда аккуратно повешена на спинку стула. Платок, видимо, свалился с головы от резкого движения, но снимки, сделанные крупным планом, говорят о том, что она не оказывала сопротивления. Рядом металлическая кровать, на которой лежит ее дочь. Такие же распущенные волосы, подвязанные платком,— вместе мыли перед сном голову. Глаза закрыты,— значит, смерть наступила во сне. Никаких следов насилия или беспорядка вокруг постели. Убита ударом ножа в сердце. Убийца осторожно подкрался и нанес точно рассчитанный удар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
— Да, да... виноваты, имеете полное право ругать нас. Но если бы и вы кое-когда справлялись о своих работниках, они бы немало обрадовались... Им ваши советы очень пригодятся, верблюду если даже раз крикнешь «хайт» — и то польза бывает...— Подполковник стал объяснять причину, по какой обеспокоил пенсионера.— Не телефонный разговор... Вас очень хочет видеть начальник угрозыска... Да, вопрос важный... Вот как? Хорошо. Скажу... Придет... Он положил трубку.— Полковник милиции, бывший начальник областного управления внутренних дел. Вы не знаете его, еще ходили пешком под стол тогда, а я под его началом долго работал. Преданный делу человек. Он тебя ждет после работы.— Джуманазаров посмотрел на Хаиткулы.— Просил прийти к нему. Иди... Он человек хлебосольный, рассказчик что надо...
Хаиткулы отнесся к этому поручению как к приказу, оно не огорчило, но и не обрадовало его. Не лишенный наблюдательности Джуманазаров заметил, что майор не в восторге от его хлопот. Если бы здесь не было Бекназара, он бы извинился за бестактность: не поинтересовался, свободен ли вечером начальник угрозыска; дал себе слово сделать это потом, когда останутся наедине.
...Ветеран-полковник встретил Хаиткулы радушно, как старого знакомого. Он занимал квартиру в самом центре, в доме постройки конца сороковых годов, стоявшем почти впритык к старому зданию обкома. Из кабинета хорошо просматривались одна из главных площадей города и кинотеатра «XXX лет Октября». На противоположной от окон стене под самый потолок, очень высокий, поднимались стеллажи, тесно заставленные книгами. На просторном письменном столе, стоявшем под окном, если его освободить от бумаг и книг, можно было бы сыграть партию в настольный теннис. К столу придвинуты кресла с пологими
спинками,— видно, что хозяин любит встречаться и беседовать с людьми. На другой стене небольшой ковер, под ним стандартный журнальный столик с двумя мягкими креслами. Полковник усадил Хаиткулы, а поскольку чай и угощение были приготовлены заранее, разговор сразу принял деловой характер.
По всему было видно, что полковник умел ценить и свое, и чужое время. Это, пожалуй, было у него в крови. Иные его односельчане, побывав в этом доме, потом сокрушенно говорили другим: «Если поедете в Чарджоу, не особенно спешите к нему; придете, а он уставится на вас и сразу спросит: с каким пришел делом? Выкладывай!» Некоторые очень обижались: забыл полковник туркменские обычаи.
Манера вести себя, обстоятельность в разговоре, точность изложения мысли — все это подчеркивало, что полковник прошел настоящую профессиональную школу. Это сразу же бросилось в глаза Хаиткулы, но больше всего ему понравилось чувство собственного достоинства, с каким он держался.
Он оказался отзывчивым собеседником. Хаиткулы видел, как мрачнело его лицо и начинало подергиваться одно веко, если он, Хаиткулы, неудачно формулировал свою мысль или дважды к ней возвращался. Если же говорил складно, вовремя подхватывал мысль полковника, лицо его просветлялось, взгляд теплел. Заинтересованность, радость, огорчение— богатейшая гамма чувств сменялась на его лице.
Хаиткулы не старался нарочно завоевать расположение полковника, держался просто. Это понравилось его собеседнику, который сразу понял, что с майором о многих вещах можно говорить в открытую.
Сразу вникнув в суть дела, с которым пришел Хаиткулы, дал ему несколько практических советов, согласился, что надо тщательно просмотреть старые картотеки.
— ...Работе милиционера вредит вспыльчивость. Если дело попадает в руки несдержанного человека, оно быстро запутается и попадет в тупик. Говорю это, потому что знаю примеры. Но и хладнокровию должны быть границы, чтобы слишком не затянуть розыск... Вообще-то говоря, нераскрытых уголовных преступлений не должно быть. Любое может быть раскрыто. Ведь нас, работников милиции, вот какая армия, да мы и не одни трудимся. Кроме милиции и прокуратуры есть дружинники, а партийные и комсомольские организации руководят нашей деятельностью. Каждый трудящийся — наш помощник... Преступник, по существу,
сразу оказывается в изоляции, никогда не знает покоя, а ведь это страшно для человека. Это, собственно, и есть конец! Чуть криво ступил — все, попался. Дома, в пути, на улице, в кино, даже в пустыне — везде надо остерегаться, ни на ком лишнюю секунду нельзя задерживать взгляда: вдруг заподозрят, вдруг узнают!
Но я отвлекся... В конце пятидесятых годов был у нас случай. Может быть, слыхали... На улице Пушкина убили женщину с дочерью. Они жили в коммунальном доме барачного типа. Убили летом, ночью. Свидетели были, но все равно Мы не смогли раскрыть тот случай. Недалеко от дома, в том же дворе, старики играли в лото до позднего часа. Они люди чуткие, при них лишнее слово скажешь — запомнят, а ночью закашляешь — на следующий же день уже скажут, сколько раз ты кашлянул,— «всю ночь не давал спать». Но и они ничего не могли рассказать путного. Видели, как перед заходом солнца во двор вошли двое, видели, как около десяти часов их провожала до ворот та, которую зарежут этой ночью. В милиции и тогда были хорошие кадры... Все силы бросили на поиски убийцы. Я сам не спал и другим не давал лишний час отдохнуть. Работали как одержимые. И... ничего не вышло! От стыда был готов сквозь землю провалиться... Почти весь двор видел, что пришли двое с мешками, но как они выглядели, никто, видите ли, «не обратил внимания»! Короче говоря, те двое оставили нас с носом... Когда после такого слышишь в автобусе, что-де «милиция не работает, зря хлеб ест», становится не по себе. Были и такие, что не стесняясь говорили в лицо: «Вы с ними заодно, что ли?» Ну, это плевки злобных людей, но все же приятного мало. После этого происшествия я больше месяца провалялся в больнице.
Почему я тебе привел этот пример из моей практики? Ты не должен торопиться, надо работать абсолютно спокойно. Пусть сроки тебя не очень подгоняют. Твоя цель — не срок, а раскрытие преступления. Чтобы не ослабить ход расследования, чтобы оно не пошло на самотек — вот для чего ставятся сроки.
Последние слова полковника Хаиткулы пропустил мимо ушей, мысли его стали сбиваться на другое: представил себе большой двор, в него входят два человека с грузом на спине. Жильцы дома не запомнили их лиц. Значит, они были здесь в первый раз. Вот мать с дочерью встречают гостей, вместе пьют чай, едят плов. Летом солнце заходит в де-вять-десять часов. Пришли они, по-видимому, около семи.
Провожает она их примерно в десять. Три часа — немалый срок... Что они делали все это время? Только отдыхали?..
Хаиткулы увидел, как потемнело лицо полковника, веко стало дергаться, сразу же прогнал навязчивую картину.
— Извините, товарищ полковник. Вы говорили об очень важных вещах... Но меня, как начальника уголовного розыска, сразу заинтересовал тот случай. Убийц было двое. Подпаска скорее всего убили также два человека...
— Какие основания считать тех двоих убийцами? Мне интересно знать ваше мнение, но не делайте скоропалительных выводов!
— Основания, по-моему, есть. Они ушли на глазах соседей, но могли вернуться потом, когда все легли спать.
— Эту версию мы проверяли. Никто не видел, чтобы они вернулись. В летнее время многие спят во дворе под навесом — дома слишком жарко. Они бы слышали стук в дверь, проснулись бы.
— А если те предупредили хозяйку, что вернутся, если, скажем, не сумеют достать билеты на вечерний или ночной поезд? Попросили не запирать дверь...
— Только очень близкие родственники могут просить об этом женщину. Просто знакомых ночевать она не пустит. А дальних родственников у нее не было.
— Муж у нее был?
— Был.
— Где он тогда находился?
— В колонии.
— В какой?
— В Магаданской области.
— Да-а, я понимаю ваше положение, товарищ полковник, неудачи, конечно, не помогают следствию.
— Нет, майор, нам помешали успехи, а не неудачи, как ты сказал.
— Разве успехи могут повредить?
— Да. Могут привести к ошибкам.
— Первый раз узнаю об этом.
— Вот и знай. У нас так и получилось... Если успехи собьют тебя с правильного пути, то, оказывается, вернуться на него очень нелегко... У дверей мы нашли каблук от мужского ботинка. Выяснили: от ботинка одного пьянчужки, не раз судимого, а тогда пропивавшего все, что можно было,.— и свое, и чужое. Когда деньги кончались, ходил по дворам и клянчил старье или милостыню. В тот день он заходил к этой женщине, просил пятерку. Она отказала, и люди слышали, как он пригрозил: «Я тебе покажу за это!»
Бедняга, он не ночевал в ту ночь дома. Отпирался, говорил, что не его каблук, что не помнит, где был ночью... Вмешался Ашхабад, и дело вернули из суда.
— Пьяница сумел оправдаться?
— Мы его оправдали. Каблук он оторвал, зацепившись за порог дома. Разозлился, поднял его и швырнул... Тот и улетел к ее дверям.. С трудом все это удалось подтвердить, он же никогда трезвым не бывал, ничего не помнил — где бродит, где ночует. Ту ночь провел в овраге за железной дорогой... Если я тебе надоел этой историей, извини. Этот случай тебе уже не пригодится. Теперь у меня к тебе несколько вопросов...
...Домой Хаиткулы вернулся поздно. Он нисколько не жалел, что ветеран отнял у него свободный вечер. Он был убежден, что не скоро забудет сегодняшнюю встречу... может быть, никогда. Перед ним предстал человек несгибаемой воли, не опускающий рук ни при каких обстоятельствах. Человек, берущий на себя всю полноту ответственности и не сваливающий на других свои неудачи.
Он понимал, почему полковник сказал: «Этот случай тебе уже не пригодится». Профессионально он прав — когда голова занята одним вопросом, не стоит загружать ее другими... И все же то давнее преступление не выходило у него из головы. «Порыться в том деле стоит»,— думал Хаиткулы.
На следующее утро он попросил Джуманазарова отпустить его в Ашхабад для проверки старых картотек. Подполковник охотно подписал командировку, и Хаиткулы позвонил Аннамамеду: встречай!
АШХАБАД
Поезд Чарджоу — Ашхабад опоздал на полчаса. Рассвело, но туман окутал город. Фонари тускло светили в молочном воздухе, домов и железнодорожных построек почти не было видно... Хаиткулы приехал в костюме — было уже тепло,— голова, как всегда, непокрыта. «Не меняет привычек»,— с удовлетворением подумал Аннамамед. Друзья обнялись. Хаиткулы, оторвав друга от груди, легко хлопнул его по плечу:
— Мне кажется, не успел я уехать, как ты вычеркнул меня из списка своих знакомых!
Аннамамед хотя и располнел еще больше, но чувства юмора не потерял.
— Своих друзей я записываю навсегда вот в этой книге.— Он показал на сердце.. Как старший, первым стал расспрашивать Хаиткулы о здоровье семьи...— Объявляю выговор за то, что приехал без Марал.
Они взяли такси и поехали к Аннамамеду. Туман еще не поднялся, и желтые пятна включенных фар плыли им навстречу из белой пелены. Машины то и дело сигналили, какофония стояла над городом. Туман изменил перспективу: улицы, казалось, раздвинули свои берега, дома еще с трудом были различимы. И все же Хаиткулы увидел из окна машины то, что хотел увидеть,— корпуса Красного Креста, которые он некогда исходил в поисках Марал.
Дом и двор Аннамамеда не изменились — все тот же виноградник, тот же заборчик, который сейчас показался Хаиткулы ниже, чем год назад.
Хаиткулы остановился на дорожке, которая тянулась от калитки к веранде.
— Аннамамед, для чего ты кончал университет? Неужели ты не в состоянии даже застеклить веранду?
Дети и жена Аннамамеда встречали гостя на пороге дома. Услышав, что критикуют ее мужа, жена, поздоровавшись, сразу же пожаловалась:
— Если не будете почаще приезжать и напоминать ему, боюсь, веранда рухнет на нас. Диплом защитил и совсем опустил руки.
Хаиткулы недолго гостил в этом почти родном ему доме. По долгу службы, ему надо было встретиться с Ходжой Назаровичем, как-никак он подчинялся и ему, начальнику отдела по особо важным делам министерства.
...Ходжа Назарович осмотрел его с ног до головы:
— Сумел сохранить тот же вид. Много таких, что, не успеешь оглянуться, отращивают себе живот, двойной подбородок. В тридцать я был щуплым. Такой черноглазенький с вьющимися волосами милиционерик. Нас, ветеранов, испортило то, что не было машин. Целый день на лошади или на ишаке... Сразу осанку теряешь. Работали без отдыха, того, что называем сейчас «рабочий день», не знали. Когда начало? Когда конец? А! Всегда — вот когда!
Он заложил руки за спину, прошелся по кабинету. Потом, вспомнив, что утро наступило, раздвинул шторы на окнах, погасил настольную лампу.
Хаиткулы нехотя сказал:
— Милиция и сейчас не особенно избалована... Ходжа Назарович кивнул, соглашаясь с уточнением начальника Чарджоуского уголовного розыска, и сразу же не ревел разговор в другое русло:
— Знаю, не погостив у меня, не уедешь. За пиалами поговорим о жизни. Сейчас рассказывай о работе, товарищ майор. Предложили тебе помощь — отказался. Признаюсь, то, что розыск затягивается, меня беспокоит. Как бы не оскандалиться... Отчеты читаю, но по бумагам вопросы задавать нельзя. Рассказывай сам. — Полковник усадил Хаиткулы в кресло.
Ходжа Назарович обновил кабинетную мебель. Прежние старомодные кресла и диваны, истрепавшиеся и повидавшие на своем веку многих начальников, пришлось выбросить. По тому, как неловко сидел сейчас полковник, было видно, что к новой мебели он не привык, словно сидел не на своем месте. Хаиткулы помнил, как любил сидеть Ходжа Назарович раньше: не меняя позы, всей тяжестью навалясь на спинку кресла старинной работы. Сидел так прочно, будто это место записано за ним на веки вечные.
Хаиткулы свой устный отчет о розыске преступников довел до сегодняшнего дня. Ходжа Назарович убрал руки с подлокотников, снял полотенце с красного чайника, налил чай в знакомые майору красные пиалы.
— Незачем тебя ни ругать, ни хвалить, Хаиткулы. От этого дело не продвинется. Меня интересуют улики. Ну, скажем, задержите этих двоих, а дальше? Какие вы завтра предъявите им обвинения? Что они припугнули Берекета и заставили везти их в Ташкент? На шоссе и около сгоревшей машины они не оставили следов...
— Мы нашли номер от той машины, которым они соскабливали следы, на нем есть отпечатки пальцев. Этого, я считаю, достаточно, чтобы предъявить обвинение.
— Возможно, возможно... Но на убийство подпаска это еще не проливает свет. Эта сторона поиска вообще мало отработана. Что, думаешь, могло произойти на самом деле? Как он попал в город?..
Советы Ходжи Назаровича, как и ожидал Хаиткулы, оказались дельными. Кое-что он записал в своем блокноте.
Выйдя из кабинета, Хаиткулы медленно побрел по знакомому длинному коридору. Пройдя половину его, остановился возле двери, которая и сейчас показалась ему такой же родной, как и три года назад, когда он захлопнул ее в последний раз. Он старательно протер носовым платком номер, не оставив на нем ни пылинки, только после этого осторожно толкнул ее.
В кабинете не было никого, и он обрадовался этому... Вот за этим столом слева от двери всего-навсего три года назад сидел старший лейтенант Мовлямбердыев. На стене над его столом отрывной календарь. Не веря своим глазам, Хаиткулы всмотрелся в листок. День, месяц, год те самые, когда он был здесь последний раз. Та же самая картонка у календаря с выведенными на ней буквами «X. М.». Тот самый календарь, который он собственноручно прибивал к стене! «Это твоя работа, Аннамамед, спасибо»,— растроганно подумал Хаиткулы, садясь в свое сохранившееся кресло за такой знакомый ему стол.
Окинул взглядом кабинет — почти ничего в нем не изменилось. Потом заметил на своем столе записку. Почерк Аннамамеда: «Мегрэ, папка на твоем столе — это интересующее тебя дело. Сиди и читай, я скоро позвоню или вернусь».
Он раскрыл толстую, как подушка, папку с номером дела на ней и датой его начала. Сверху лежал пакет со снимками, сделанными на месте преступления. Ол тщательно рассмотрел их, пытаясь хоть как-то представить себе тех, кто совершил это злодеяние. Вот снимок общего плана. На матрасе, расстеленном прямо на полу, лежит окровавленная женщина. Глаза открыты. Черные волнистые волосы упали на грудь, несколько прядей лежит на подушке. Значит, перед сном она мыла голову — женщины только тогда распускают свои косы. Одежда аккуратно повешена на спинку стула. Платок, видимо, свалился с головы от резкого движения, но снимки, сделанные крупным планом, говорят о том, что она не оказывала сопротивления. Рядом металлическая кровать, на которой лежит ее дочь. Такие же распущенные волосы, подвязанные платком,— вместе мыли перед сном голову. Глаза закрыты,— значит, смерть наступила во сне. Никаких следов насилия или беспорядка вокруг постели. Убита ударом ножа в сердце. Убийца осторожно подкрался и нанес точно рассчитанный удар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29