— И у нас так. Если закололи барана, то суп из головы и ножек едят все чабаны со всех колодцев. Все вместе... Если, конечно, кто не ушел с отарой далеко. А гостя по очереди приглашаем на чай, без этого не отпускаем. И он так делает. Но часто не показывает нам гостей. Не знаю почему.
— Гарагол-ага, вы не слыхали: к нему за последние месяц-два кто-нибудь приезжал?
— Почему не слыхал? Если человек приезжает в кош, мы об этом знаем. В лицо можем не видеть, но у кошары или у колодца он обязательно пройдет... Совсем недавно, приезжали к нему двое из Ашхабада, пересчитали баранов и уехали.
— У кого они останавливались?
— У Сарана.
— Барана он заколол?
— Заколол.
— К себе приглашал?
— Нет... Вечером, Когда гости уехали, он позвал нас. Ели суп.
— Саран не сказал, кто приезжал .из Ашхабада? — Сказал: поступило на него заявление, приехали проверять. Могут и к вам зайти, смотрите лучше считайте, сказал. Мы и не спросили, откуда и кто приезжал, это его подпасок моему сказал, что были из Ашхабада «особенные люди».
— Кто мог приезжать из Ашхабада считать овец? Из министерства?.. Из ОБХСС?.. Из народного контроля? Разве колхоз не должен был об этом знать? И меня должны были предупредить, если бы сигнал поступил...
— Видно, придется у него самого спросить, инспектор. Мне он ничего не сказал. Может, подпасок побольше знает?
Талхат вернулся в кибитку, ему не хотелось откладывать разговор с подпаском. Чабан, может быть, нарочно остался на пороге, он даже шофера вызвал, который все еще жевал отварное мясо с чуреком, запивая без конца чаем. Шофер послушно вышел, а Талхат присел на матрасик. Подпасок налил ему чай. Талхат пригласил его тоже выпить пиалу. Подпасок уже готовил ужин, но, чтобы не обидеть гостя, вытер руки о полу халата и взял пиалу из рук инспектора.
— Подпаски все время заняты делом каждый у себя или находят время поговорить друг с другом?
— Время бывает. Мы ведь близко живем...
— Ты, Муратберды, вообще-то с подпаском Сарана как, в хороших был отношениях?
Загорелое круглое лицо мальчика потемнело.
— Вах-хей, он был очень хороший парень.
— Что-то непонятно, почему он ушел в город. Если у него там не было девушки или какого-нибудь неотложного дела, то это не очень хороший поступок — бросить кош. Говорят, вы были в хороших отношениях... Если это так на самом деле, может, он тебе сказал что-нибудь?
— Между нами даже муха не пролетала, такие мы были друзья. Слышать о нем плохое мне очень тяжело, товарищ...
— Говори просто — Талхат-ага.
— Талхат-ага, он был очень хорошим парнем.
— Думаю, что так. Только вот скажи: если он хороший парень, к тому же комсомолец, мог он оставить кош, не сказав ничего своему другу?
Подпасок держал пиалу в руках, но не пил из нее, долго молчал.
— Сам подумай. Ты бы смог бросить здесь все и уйти?
— Не смог бы.
— Хорошо, что не смог бы. Я тоже так подумал. А он...
— Нет, он не бросил... Ему пришлось это сделать...
— Значит, это неверно, что он бросил кош и ушел?
— Неверно... Это неправда.
— И мне хочется верить, что это неправда. И я не хочу, чтобы пачкали его имя. Но только знай: сколько ни кричи «неправда!», никого этим криком не убедишь. Нужно до-
казать, что это действительно неправда. Мы сейчас разыскиваем' людей, покушавшихся на его жизнь. Если ты не поможешь, другой откажется, третий скроет, что он знает, как мы найдем преступника? Мы же не гадалки, чтобы пальцем в небо тыкать... Ты за своего друга давным-давно должен был поднять всех на ноги, потребовать: «Разыщите его!» Ты как раз больше всего и должен беспокоиться, чтобы нашли преступников!
— А вы поверите мне?
— Если скажешь, я лично поверю.
— Свидетелей не нужно?
— Каких свидетелей?
— Чтобы подтвердили, что я скажу.
— Можешь быть спокойным, не понадобятся.
— Тогда скажу...— Муратберды посмотрел на дверь, на стены, словно у них были уши, зашептал: — К ним пришли гости...
— Овец пересчитывать?
— Нет, после тех... намного. Акы утром пришел бледный как смерть. Я испугался, пощупал его лоб. Он говорит: «Не бойся, я здоров». Я и сейчас думаю, что это мне приснилось, такое у него было лицо сморщенное, думал, он перец проглотил. Потом говорит: «Я должен добраться до села, нужно разоблачить... Не знаю, верить своим ушам или нет». Так и сказал, товарищ... Талхат-ага. Я сам испугался и не спросил, кого, надо разоблачить. Помог ему собраться в дорогу. Мы вместе вышли вон за те барханы,— подпасок показал рукой за стену кибитки,— я его провожал пешком. Он все время твердил одно и то же: «Надо разоблачить, надо разоблачить». Кулаки сжал, когда прощались: «Скоро вернусь с людьми. Тогда обо всем узнаете». Ему казалось, Талхатпага, что если он сегодня же не уйдет, то будет поздно, очень спешил...
— Может, он не поладил с Саран-агой? Какие у них были отношения?
— Скажу, скажу! Саран-агу он уважал, как отца. «Са-ран-ага такой... Саран-ага эдакий»,— все время повторял.
— Почему же он пришел к тебе, чтобы, сказать, что хочет идти в аул? Почему ты ему не посоветовал: без ведома Саран-аги ничего не. делай! Или ты так испугался?
— Вах-хей, правильно, почему же он действительно не посоветовался с Саран-агой? Нет, нет, без его ведома он и шага бы не сделал, если...
— Что если?
— Если на него самого не обиделся.
— Знаешь, и я так же подумал. А у тебя голова работает.
— Вах-хей, еще бы — не работает!
— Нас употребляешь?
Подпасок улыбнулся, покачал головой.
— Гарагол-ага употребляет. Унес, наверное, свой наскади... Поискать?
— Да нет! Это я просто спросил...— Талхат тоже улыбнулся. — Ну, а водку пьешь?
— Старший брат сказал: «Если станешь пить, я тебя сразу выгоню и не буду к себе пускать». Брат у меня хороший.
— Это точно. Слово старшего брата — закон для младшего. Смотри не сделай так, чтобы он тебя прогнал. Пропащим будешь. Не пей и не кури, если хочешь, чтобы за тебя хорошая девушка пошла. Когда люди будут говорить про тебя: «Он не курит, не пьет, не употребляет нас»,— знаешь, не найдется такой мамаши, которая отказалась бы выдать дочку за такого парня.— Талхат снял свои шерстяные носки (ботинки, как принято, оставил у дверей), голые ступни подвинул к самому огню.— Человек начинает замерзать, с ног. А я будто к бабушке собрался за конфетами, выехал в одних носках и ботинках. И никто не предупредил: вах, куда ты в таком виде едешь?... Значит, это правда, что к Саран-аге приезжали пересчитывать овец?
— Почему же неправда! Не один, а двое приезжали. Ночевали одну ночь. Им очень понравился ишлекли, ели до отвала. Потом до утра чай пили. Один длинный, а другой только чуть повыше вашего шофера.
— Ты их видей?
— Издалека видел. Акы мне про них рассказывал. Сначала испугался их, хмурые такие приехали, злые. Лотом подружился с обоими. «Очень хороший и справедливый»,— это он про одного говорил. Обед, им стали готовить, а они как заладили: «Если государственное, то лучше уберите, нам не надо, чтобй вы потом говорили — овцу волк задрал. Обойдемся чуреком и чаем. Нам,— говорят,— государство выдает деньги и на дорогу, и на питание». Он говорил, откуда они приехали. Откуда, откуда? Обождите...— Он приложил палец ко лбу, силясь вспомнить
Талхат знал, что это один из самых важных моментов разговора, поэтому молчал, сидел так тихо, как будто его нет здесь. «Пусть вспомнит! Ведь Саран может ничего не сказать об этих людях... Ну...»
Но подпасок, конечно, не мог вспомнить название организации, которую называл ему Акы.
— Вах-хей, не голова, а черт знает что! — Мальчик сокрушенно встряхнул своей черной шевелюрой.— Как новое ружье, не пристрелянное,— то и дело дает осечки... А мы с вами сказали, что она работает...— Он дал себе щелчок по лбу, потом задал Талхату вопрос, который тот сам собирался ему задать: — Почему же к нам мало приезжают, . а к ним много? У Гарагол-аги орденов не меньше, чем у других, а уж овец пасет лучше, это точно! И отара у них не больше нашей, если не меньше. Мне все интересно, почему так, но ума не хватает понять. Хотел спросить у старшего брата, но боюсь—обидится от такого вопроса: «Чего, мол, пустяками занимаешься...» Знакомств, я так думаю, должно быть больше, у кого больше авторитета. Выходит, у нас их должно быть больше. Знаете, портрет Гарагол-аги висит в райцентре на главной улице, а портрета Саран-аги там не повесили,— наверно, у него нет такого авторитета?
— Зачем много гостей? — Талхат решил его успокоить и снова вернуть разговор в нужное русло.— Гости приезжают, и у тебя сразу прибавляется, работы, да еще какой! Варишь, чай готовишь, ишлекли в песке печешь. А если Каждому гостю еще и барана резать, сам останешься голодным.
— Гости к нам не за мясом приезжают, да мы для них колхозного барана никогда не заколем... ни-ни. Правление нам ежемесячно одного барана на убой выделяет, но мы и его не режем. У нас есть свои личные десять — пятнадцать овец, так полагается. Когда гости приезжают, мы их и колем. Вот и сейчас Гарагол-ага с шофером пошли резать ширбаза1.
Талхат не понял, что такое ширбаз, но уточнять не стал.
— Ну-ка щелкни себя еще раз по лбу, не вспомнишь, как звали тех, кто приезжал к Саран-аге пересчитывать овец?
Только имена, и, считай, нам с тобой этого достаточно...
— Вах, как же я сразу не сказал! Работает голова! Имен у лих не было, сказал подпасок. Только фамилии. Одного звали Уруссемов. Это я точно запомнил. Другого — Хакгаев или... Акгаев... Нет! Оджагаев. Нет... Ходжакгаев. Точно! Уруссемов и Ходжакгаев. Мы смеялись, что у них фамилии интересные. Мы... с Акы Доврановым.— Лицо подпаска снова помрачнело.
— У этого колодца кроме вашей отары еще сколько отар бывает?
— Пять.Всего пять...
— Они все далеко от вас находятся?
— Ближе всего отара Саран-аги. Если хотите туда пойти, можем после ужина сходить вместе. Можно на ишаке, можно на машине. Только на машине очень кружная дорога получается. Если пешком, то все прямо и прямо через барханы! Недалеко еще отара, за. ней еще... А другие очень далеко... А у вас почему мало звездочек? Наверное, кто долго работает, у тех больше звездочек. Вы еще мало служите? Верно?
— Аййи.
— Что это?
— Это значит — да, так...— Талхат смутился.
— Ага... понятно.
— Ужинать будем все вместе, но время еще есть. Может, пока сходим с тобой в другие коши?
— Тесто надо месить, Талхат-ага! Мы решили испечь ишлекли. Иначе...
— Никуда не денется твой ишлекли, испечется как-нибудь. Пойдем!
— А, ладно! — Подпасок махнул рукой. Муратберды набросил полушубок и пошел за Талхатом.
Инспектор не привык ходить по барханам, поэтому быстро выдохся. Еле передвигал ноги от усталости, а почти бегом бежавшему впереди подпаску все было нипочем. «Где кош?» — «Вон за тем барханом», или: «Вон за той горкой». «Вон за тем» или «за той» равнялись нескольким километрам. Когда они вышли из своего коша, погода показалась Талхату даже приятной, но после ходьбы от коша к кошу, от отары к отаре она уже не радовала.
Стиснув зубы, Талхат решил вынестд. все трудности, чтобы сегодня к вечеру закончить обход всех интересовавших его людей. А приходишь к ним, хочешь не хочешь, надо пить чай. Это еще и ритуал знакомства. Если прийти, пусть даже в форме, и сразу начать спрашивать: «Вы, такой-то, что можете сказать о том-то», могут подумать: уж не спятил ли человек? Или сразу отрежут: «Нет!» — и будут сидеть набрав в рот воды.
Люди, живущие в песках,—особые людщ со своим этикетом, со своими нравами. Их гостеприимство известно по всему Востоку. В свою четырехстворчатую юрту они могут вместить столько гостей, сколько не войдет в городскую
четырехкомнатную квартиру. Душа их открыта, а слово крепко. Кому-то они могут показаться грубоватыми, но это не так. Они бывают наивны, бесхитростны, но никогда не кривят душой. Несмотря на внешнюю суровость, для обитателей пустыни нет большей радости, как хорошо встретить гостя. Потому-То от этих радушных людей сразу никогда не хочется уходить.
Когда Талхат с подпаском возвращались в свой кош, на пески спустились сумерки. Так ли это на самом деле или нет, но Талхату показалось, что день в пустыне короче, чем в городе. Только стемнело, и сразу же как будто черную кошму опустили сверху на землю. За первым же барханом на обратном пути Талхат потерял бы дорогу, если бы не верный его провожатый. «Как находишь тропу?» — спросил подпаска Талхат в полной темноте. «Разве не чуете — навозом пахнет? Это ветер дует от нашей кошары»,— отвечал мальчик.
Погода в пустыне с таким же характером, как у скотоводов,— всегда определенная: или хмурая, или ясная, бывает, и гневается так же грозно, как они. Ветер то ласковый, то суровый, каждый час меняет направление, то дождем обдаст, то песком, то снегом, а умчится — и на все живое упадут щедрые лучи солнца. А ночью сквозь дыры в небесной кошме светят, яркие звезды.
Сейчас звезды им не светили. Подпасок шел так же быстро, как и днем. Талхат учуял запах навоза. Тропки, по которым они шли, тоже были усыпаны овечьим навозом. Талхат вспомнил, что маленькие дети чабанов собирают этот навоз корзинами: высушишь — будет отличное топливо.
В кибитке их ждал накрытый сачак с чаем и ишлекли, который испек сам Гарагол. Талхат ел и не мог насытиться, взял один кусок, а рука уже тянулась за другим. На ночь не надо бы наедаться, да остановиться трудно. И лучший здесь помощник желудку — зеленый чай, помогает переваривать самую тяжелую пищу. Не жалей за трапезой чая, пей как можно больше, ведь не зря бытует выражение: «Агры ашдан...»
Талхат проснулся рано, и первое, что почувствовал,— голод. Быстро оделся и вышел из кибитки в кителе и без шапки. Но домашнее тепло быстро выветривал крепкий
утренний мороз. Чувствуя, что зябнет, Талхат сделал пробежку.В это время из кибитки вышел шофер, а со стороны коша пришел подпасок. А Гарагол появился в кибитке к самому концу чаепития.
— Яшулы, вы рано встаете! — Талхат подвинулся, давая ему место рядом с собой.
— Не особенно. Я ушел перед тем, как вы проснулись. Отару загнал в кошару, дал корму. Теперь будут лежать и спокойно жевать.
Чабан взял кумган с теплой водой, вышел из кибитки, чтобы: вымыть руки. Вернулся и сел, скрестив ноги, не снимая верхней одежды и не разуваясь, хотя внутри было очень тепло. В большую пиалу налил себе чаю.
— Сарану я. уже сказал: один человек собирается к тебе, государственный человек. Он сказал, что сегодня далеко не уйдет. «Пусть придет»,— сказал.
После этих слов чабана Талхат, собиравшийся уже встать, чтобы иди к Сарану, налил себе еще пиалу и не спеша выпил.
Он встал, снял фуражку, висевшую на гвозде, вбитом в деревянный каркас кибитки, надел шинель. Увидев, что Гарагол тоже поднялся, сказал:
— Вы оставайтесь, я сам пойду.
— Найдешь?
— Найду.
Лежавший снаружи под дверью куцый кобель, огромный как телок, не поднимая морды со своих толстых лап, насторожил уши. Талхат прошел мимо него спокойно: знал, что чабанские псы людей не трогают. Не оглядываясь, быстро пошел прочь от коша в сторону колодца. Послышалось, что кто-то крикнул вслед: «Остерегайся!» Кто кричал? Кого остерегаться: Сарана или непогоды?
С тем, к кому шел Талхат, он столкнулся лицом к лицу еще в низине, далеко от его коша. Саран сидел на ишаке спиной к Талхату. Держа на седле перед собой транзистор, чабан слушал республиканские последние известия. Овцы разбрелись по всей лощине; везде, где можно было, они щипали сухую траву, выбирали из-под снега редкие зеленые побеги, выгрызали из песчаной почвы корни белой акации. Один сторожевой кобель сидел неподалеку от Сарана, навострив уши; другой подгонял отбившихся от стада овец.
Саран резко повернулся к Талхату. Инспектора удивил цвет его лица — темно-матовый, отчего даже не было видно
синяков под глазами, обычных у чабанов от недосыпания. Как будто вечная тень легла на это лицо.
Одной рукой Саран придерживал транзистор, другой держался за ремень перекинутой за спину двустволки. Увидев, что у милиционера руки пустые, он легко спрыгнул с седла, снял с плеча ружье и сунул его в хорджун. Проделав это, протянул инспектору обе руки, лицо просветлело, он улыбнулся.
— Как здоровье милисе? Все нормально? Дети, семья все здоровы? Дома все хорошо?
Талхат коротко ответил, потом расспросил чабана о том же, о чем тот спрашивал его.
На каждый его вопрос Саран отвечал одинаково: «Алла-га шукур» (слава богу), в то же время снимая с седла хорджун. Под небольшим барханом, прикрывавшим, их от ветра, он постелил тонкий матрасик, который извлек из хорджуна. Потом оттуда же достал сачак с ковурмой и чуреком, отвинтил крышку термоса,
— Гарагол сказал: один человек государственный хочет со мной повидаться, но не сказал, какая твоя должность. В жизни я не имел дела ни с милицией, ни с катыком, но...— Он опять улыбнулся.
— Чего меня бояться? Я не совсем посторонний вам человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29