Это навело Низамиддина на новые размышления.
Даже слабенький огонек лампы не хотел угасать, продолжал гореть,— что же говорить о человеческой жизни? Разве легко умереть, особенно Низамиддину, который так любит жизнь, так хочет жить! Еще не догорело масло в лампе его жизни, еще долго она хочет освещать его дом. Вся трудность в том, что ради его жизни, ради того, чтобы он остался жить, нужно потушить огонь жизни нескольких людей. Да, другого выхода нет! Но как избавиться от Халимы и ее матери? Может, дать Зухре яд для Халимы — под видом лекарства, а потом арестовать ее как отравительницу? А во время следствия дать ей самой лекарство...
В это время со стороны Самаркандских ворот донеслась стрельба. Через некоторое время зазвонил телефон.
Низамиддин со страхом поднял трубку.
— Кто говорит? — спросил он. Ему ответили, что группа басмачей добралась до Конного базара, до ворот Хазрат Имама, и разграбила государственный магазин.
— А что вы сделали? Подоспели, когда дело было сделано? Ну, молодцы! И никого из басмачей не поймали? Правда? Сколько человек? Хорошенько охраняйте их. Нет, в тюрьму пока не надо, держите их в милиции, утром я сам приеду и допрошу их. Будьте осторожны!
Положив трубку телефона, Низамиддин сладко потянулся.
Рано утром постучали в ворота. Камбар уж давно встал и подметал двор.
— Кто там? — спросил он.
— Ака Камбар, это я, откройте,— ответил кто-то снаружи. Услышав свое имя, Камбар понял, что стучит свой человек, без страха
открыл калитку и удивился, увидев за воротами совершенно незнакомого человека. Высокого роста, смуглолицый человек в кителе и в шароварах защитного цвета похож был на милиционера, только без оружия, в руках он держал кожаный портфель. Он быстро вошел во двор, сам запер ворота на засов, только потом поздоровался с Камбаром:
— Вы меня не знаете, ничего, я, как и вы, для назира-эфенди свой человек. Я принес ему из комитета срочное письмо. Скажите ему, что пришел Анарбай.
Удивленный Камбар потянул за веревку звонка во внутренний двор. Через несколько минут вышел заспанный назир-эфенди и, увидев Анарбая, тотчас узнал его.
— А, это вы? — сказал он, успокоившись.— Войдите!
Они прошли во внутренний двор и скрылись в комнате назира.
— Как дела ваши? — спросил гость, садясь на мягкий стул.
— Хорошо...— ответил Низамиддин, причесываясь перед зеркалом.
— Все спокойно? — переспросил гость.
— Все спокойно. Говорите! — отвечал Низамиддин, прикрыв дверь в прихожую.
Тогда Анарбай сказал вполголоса:
— Привет вам от председателя! Нехорошо у вас получилось, сказали. Вам теперь здесь оставаться нельзя — со всех сторон грозит опасность.
— А если примем меры? — спросил беспокойно Низамиддин. Гость посмотрел на него вопросительно и ничего не ответил.
— А если мы примем меры? — повторил, как бы советуясь, Низамиддин.— Меры, которые отдалят эту опасность? Неужели нет другого выхода?
— Мне кажется,— отвечал мужчина также вполголоса,— центр считает — другого выхода нет.
Но они не хотят вас потерять. Поэтому вы сегодня же выедете из Бухары в Каган — в командировку...
— Куда?
— К Асаду Махсуму.
Низамиддин с удивлением поглядел на гостя.
— Да, к Асаду Махсуму, в горы Байсуна! — повторил Анарбай и пояснил: — Дела у Махсума не очень хороши, будете ему помогать. В самое ближайшее время должен прибыть Энвер-паша. Тогда вы все объявитесь под его знаменем и вернетесь в Бухару с победой.
— А что будет здесь? Как быть с моими делами у Гулом-джана Махсума?
— Все ваши дела будут переданы друг ому человеку. Будьте спокойны! Вот вам мандат для командировки. Сегодня пораньше поедете на работу, передадите дела своему заместителю, скажете, что едете по срочному заданию ЦИК, и быстро выедете в Каган. Постарайтесь сделать вид, что ваша поездка секретная, чтоб никто, кроме вашего заместителя, не знал об этом.
— Ужасно! — сказал Низамиддин.— Неужели нет другого выхода?
— Вы дали в руки ЧК такого «языка», как Бако-джан, от него можно узнать многое.
В эту минуту зазвонил телефон. Низамиддин дрожащими от волнения руками поднял трубку и нарочито сонным голосом сказал «да», но, узнав знакомый голос на конце провода, успокоился, стал внимательно слушать, проговорил:
— Жаль, жаль, что Бако-джан унес с собой тайну. Ну да ладно, что поделаешь...
Он положил трубку и с усмешкой посмотрел на Анарбая:
— Ну, вот и все. Вопрос решен.
— Что случилось?
— Сегодня ночью нашему человеку удалось покончить с Бако-джаном. Бако-джан принял яд и скончался, не сказав ни слова. Это меняет все дело. Прошу вас, пойдите быстро к председателю, сообщите ему об этом, а потом позвоните мне и условными словами передайте, изменил ли председатель свое решение обо мне или нет
Анарбай в знак согласия кивнул головой и ушел.
Умывшись, Низамиддин размышлял. Бако-джан умер, что же теперь? Остаются Зухра и ее дочь. Но с ними дело проще. Их нужно убрать сегодня же, а то чекисты могут взять их... Такие свидетельницы могут доставить много хлопот... Сейчас главное — убрать этих женщин... Потом можно будет подумать о том, как быть дальше...
Пусть Гулом-джан, зять эмира и другие делают свое дело... Анарбай будет связывать их... А Низамиддин должен развить такую деятельность, чтобы ЧК и Центральный Комитет полностью ему доверяли. Хорошо бы поближе сойтись с Аминовым и Хайдаркулом, подружиться с ними. Аминова, пожалуй, хоть и трудновато, все же можно завлечь в свои сети, а с Хайдаркулом это не выйдет, он человек бывалый, знает людей.
Старик верно чувствует, что Низамиддин не может быть ему другом. Поэтому с ним надо держаться, как он сам, немного грубовато и прямо. Иногда надо угодить ему в чем-то, но казаться при этом равнодушным. Пожалуй, с ним можно кое-чего добиться — вот таким путем...
Не успел Низамиддин умыться, как пришла Зухра, плача и бранясь.
— Ну, ну, ну, что случилось, в чем дело? — спрашивал Низамиддин, делая вид, что ничего не знает.— Халима здорова ли?
— Хоть бы эта Халима умерла в детстве! — рыдала женщина, бросившись на диван.— Хоть бы она совсем не появлялась на свет! Из-за нее мой муж попал в тюрьму, из-за нее теперь ему грозит смерть!
— Что такое? Перестаньте плакать, говорите ясней!
— А то, что прошлой ночью он хотел отомстить Насим-джану и застрелил его жену — Оим Шо, а чекисты схватили его и увели. Неужели вы не знаете об этом?
— Я только под утро вернулся. К воротам Хазрат Имама подходили басмачи...
— Что же теперь будет? Что будет с Бако-джаном? — спрашивала женщина, не слушая, что говорит назир.
— Значит, он убил Оим Шо, жену Шсим-джана? — Немного подумав, Низамиддин сказал: — Что ж, это хорошо, просто очень хорошо...
— Хорошо? Так вы поэтому толкнули его на это дело?
— Я толкнул? Ты с ума сошла!
— Да, вы его заставили, вы дали ему в руки револьвер, и вы во всем виноваты! Теперь они еще и меня арестуют и уведут из дома! Будьте вы прокляты!
— Что ты болтаешь? Разума ты лишилась, что ли?! — Низамиддин испугался.
— Будьте вы прокляты! — повторила женщина и опять зарыдала. Низамиддину вдруг захотелось наброситься на глупую, дерзкую женщину, задушить ее Ведь она прямо в лицо ему бросает обвинение... Если кто услышит...
В руках у него было полотенце. Он сел рядом с женщиной на диван, чтобы накинуть ей полотенце на шею, но женщина вдруг откинула рукав платья с лица и с удивлением посмотрела на него заплаканными глазами. Почувствовав так близко рядом с собой сильного, крепкого мужчину, она обмякла и, положив голову ему на грудь, обеими руками обняла его за шею, прижалась к нему. Это ее движение удержало Низамиддина от его страшного намерения, он улыбнулся.
— Слава богу, слава богу! — воскликнул он.— Какая глупость пришла мне в голову.
И он крепко обнял женщину, стал целовать ее мокрые от слез щеки, губы, дрожащими руками гладил ее тело, желая разбудить в ней чувство, говорил нежно:
— Пусть буду я жертвой за тебя, Зухра, пусть все твои беды падут на меня, Зухра! Иди ко мне, иди же, я утешу тебя, успокою твое сердце.
— Нет,— отстранилась от него женщина, — я не могу сейчас, боюсь...
Что мне делать? Что со мной будет?
— Ты удивительная! — сказал Низамиддин, утешая ее.— Если твой муж сделал глупость, при чем тут ты? Какое тебе дело до этого? Конечно, если понадобится, тебя, чтобы распутать узел, могут увести и станут допрашивать. Если ты во время допроса будешь осторожна, притворишься, что ничего не знаешь, покажешь себя наивной женщиной, тебе скажут: «Спасибо, идите домой». Но если ты будешь говорить глупости, например: «Дочь моя забеременела от такого-то, муж хотел отомстить, а тот дал ему револьвер» — и так далее и тому подобное, то знай, что тогда и тебя могут привлечь к ответственности
— А если спросят у меня, почему мой муж убил Оим Шо, что мне отвечать?
— А что ты можешь ответить? Скажешь не знаю или, например, что он мог сделать, когда увидел, что она вышла на улицу без паранджи и головного платка... скажешь, что муж твой очень набожный, религиозный человек...
— Так, ну ладно... а что я буду делать одна без мужа? Сколько времени будут держать Бако-джана в тюрьме?
— Бог знает, сколько его там продержи! Если долго, подашь заявление на развод... а потом я сам женюсь на тебе.
— Я не девочка, чтобы поверить таким обещаниям!
— Клянусь Кораном!—уверял Низамиддин.— Честно говоря, я знал много женщин, но такой, как ты, во всем мире нет. Почему же мне не сделать тебя хозяйкой в моем доме? Чем ты хуже других? Я уже не молод, бог даст, сыграем свадьбу, женюсь на тебе, будем всегда вместе.
Зухра была женщиной легкомысленной, податливой на мужскую ласку и, услышав такие сладкие слова, сразу позабыла про свое горе и с игривой улыбкой на устах сказала:
— А что люди скажут? Вот, скажут, назир-эфенди женился и позабыл про все свои важные дела, отошел от всего?
— Пусть говорят! — отвечал Низамиддин, глядя на часы.— Я ведь тоже человек, имею право жить со своей законной женой. Ну, ладно, ты успокойся, сегодня вечером я буду дома, свари хороший плов, поужинаем вдвоем... но только никому не говори, что твой муж арестован, вообще не болтай. Я пойду, все узнаю, потом тебе расскажу. А сейчас займись своими делами. Как будто ты ничего не знаешь. Да, кстати. Я давно собирался тебе подарить чудесные серьги. Сейчас тебе их дам — в знак моей любви, вечером ты их наденешь.
Он вынул из кармана ключ, отпер металлический, украшенный орнаментом сундучок, спрятанный в стенной нише за дверцей, достал золотые с жемчугом серьги и отдал их женщине. И тут же подумал: «Не дать ли ей сейчас яд под видом лекарства для Халимы, а потом обвинить ее в убийстве и арестовать?..»
Но зазвонил телефон, и он, ничего не решив, направился к телефону...
В ЧК кипела работа.
В эту ночь Асо даже не мог пойти домой. Как ни старались привести в чувство Бако-джана, это не удалось. Падая, он ударился сильно о камень головой. Врач перевязал рану, из Кагана привезли лекарства, делали ему уколы. Бако-джан наконец пришел в себя, но отвечать на вопросы у него недостало сил.
Под утро Асо ушел домой, но в восемь часов его снова вызвали: кто-то влил яд в пиалу с водой и дал Бако-джану.
— Хорошо, что он не выпил всю воду из пиалы,— докладывал Асо дежурный,— да и ту, что выпил, тотчас вырвало. В это время как раз пришел врач его навестить. Он прежде всего убрал пиалу с отравленной водой, сделал больному укол, заставил его выпить почти полный кувшин воды с содой, прочистил ему желудок. Потом посадил раненого в фаэтон, и мы с доктором и двумя солдатами отвезли его в больницу Шейха Джалола. Караульные остались там.
— Всему городу показали, что делаете? — резко сказал Асо.
— Нет,— ответил дежурный.— Мы были осторожны. Фаэтон закрытый, арестованного мы посадили между нами и закрыли ему лицо и голову. Никто не видел его.
— А в больнице он один в палате?
— Да, один. Окна за железной решеткой. Один из охранников находится в палате вместе с арестованным, другой сторожит у дверей.
— Откуда узнали, что в воде был яд?
— У доктора сразу явилось подозрение. В больнице сделали анализ, и все подтвердилось.
— Кто же дал яд? Чьих рук это дело?
— Не знаю...— проговорил дежурный и умолк.
Асо был разгневан: как, в самом ЧК есть враг, в самом ЧК! Асо понимал", что Бако-джан может дать в руки нить, чтобы распутать запутанный врагами клубок. Асо знал Бако-джана и был уверен, что он стал орудием врага. Он только исполнял чье-то приказание. Он мог назвать имя человека, давшего ему задание, и тем самым дать им возможность обнаружить вражеское гнездо. И враг это знал тоже. Вот почему Асо поместил Бако-джана в отдельную камеру и всячески старался привести его в чувство.
— Кто заходил к Бако-джану после моего ухода? — спросил он у дежурного.
— Кажется, никто не заходил...— растерянно отвечал тот.
— Камера была заперта?
— Да, заперта.
— Ключ был у вас?
— Да...
— Значит, это вы дали яд Бако-джану? Дежурный побледнел.
— Что вы говорите, товарищ... товарищ следователь! Да неужели я... Я — чекист, разве я мог это сделать?! И зачем?
— Не знаю зачем...
Это вы должны мне сказать.
— Я? — спросил удивленный дежурный и даже вытер пот со лба.
Асо хорошо знал этого дежурного. Это был железнодорожник, преданный и смелый боец революции. Но кто знает, может быть, он продался врагу?
— Вспомните хорошенько, впускали ли вы к арестованному кого-нибудь из следователей? Может, председатель входил? Может, Иван? Кто входил?
— О да! — с горькой улыбкой вспомнил дежурный.— Сегодня ночью дежурил Хабибуллин. Под утро он пришел и сказал, что нужно проведать арестованного... Именно в это время вы позвонили из больницы... потом привели трех туркмен-беглецов. Еще кто-то был, я был занят и не заметил. Тут подошел Хабибуллин, вернул мне ключ от камеры, сказал, что все спокойно... Я совсем забыл об этом.
— Интересно! — сказал Асо.— Значит, Хабибуллин?
Он не очень хорошо знал этого человека. Хабибуллин гораздо раньше его стал работать в ЧК, был, как и он, следователь. Председатель не раз говорил, что Хабибуллин слишком безжалостен и жесток с местным населением. Неужели он, член партии, коммунист, изменяет делу революции? Это нужно проверить.
— Где сейчас Хабибуллин? спросил Асо у дежурного.
— Выехал на разбор какого-то ночного происшествия у Конного базара.
Асо встал с места. Он твердо решил сам взяться за расследование этого дела. Пусть потом его бранят, пусть даже накажет председатель — будь что будет. Но сейчас надо воспользоваться отсутствием Хабибуллина и осмотреть его кабинет.
— Где ключ от его кабинета? — спросил Асо.
— У него,— отвечал дежурный,— но у нас есть второй ключ.
— Возьмите этот ключ и идемте со мной. И никому ни слова.
— Хорошо,— сказал дежурный и, взяв из ящичка в столе ключ, поднялся вместе с Асо наверх, в кабинет Хабибуллина.
Все ящики стола были заперты. Но они нашли ключи и открыли их. Асо просмотрел бумаги и не заметил ничего подозрительного. Только в одном деле увидев протокол допроса лекаря Хакима, удивился. Как будто ничего определенного. Но лекарь дал обещание, что будет действовать в согласии с законами революционного правительства. Асо раздумывал над этой бумагой, как вдруг зазвонил телефон. Асо поднял трубку, ответил, изменив голос, по-русски. Его спросили (голос показался ему знакомым), где товарищ Хабибуллин. Асо кашлянул и ответил тихо, что Хабибуллин слушает. Человек спросил: как настроение, как дела? Асо ответил тихо, что дела хороши. Бако-джан... Человек на другом конце провода вдруг заволновался. Что Бако-джан?
Выздоровел, что ли? Асо спокойно, еще покашляв, сказал, что нет, цель достигнута. Все в порядке. Человек успокоился, сказал: «Слава богу...» Асо спросил, откуда говорят. Ответили: из учреждения. Асо почти шепотом сказал, чтоб «они» были спокойны, что ЧК правильно выполняет свою задачу. Человек ответил радостно: «Молодцы!» — и положил трубку.
Теперь у Асо не было никакого сомнения, что Хабибуллин — предатель.
В десять часов прибыл председатель и сразу вызвал к себе Асо.
— Мы уже немолоды. Теперь на эту работу надо привлекать молодых,— сказал учитель Назари Хайдаркулу.
— Солдат должен учить тот, у кого есть военный опыт, кто умеет командовать, кто знает, как добиваться воинской дисциплины...
Они сидели втроем в кабинете Хайдаркула и беседовали. Назари, мужчина средних лет, высокого роста, носил очки, легкую баранью папаху, сшитую по-кавказски; продолговатое загорелое лицо его было тщательно выбрито, ни усов, ни бороды. Товарищ его был в красивой небольшой чалме, борода аккуратно подстрижена.
— Да,— поддержал он своего друга. — Мы уже немолоды, кроме того, отдел народного образования поручил нам организацию учительского института...
Хайдаркул засмеялся.
— Я вас понял,— сказал он,— все, что вы говорите, верно, но задача наша — выбрать из всех важных дел самое важное, самое срочное, самое необходимое и браться именно за него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31