Прощаясь с женой и детьми, Олим-джан сказал им, чтобы они распространили слух, будто он уехал по торговым делам в Казань.
Крепкие кони скакали быстро. На небе — ни облачка. Солнце сияло. Выехав из города, всадники скоро доскакали до реки Урал и спокойно перешли ее вброд в знакомом месте, где воды было по колено. Въехали в лес. В этом лесу, расположенном близ Оренбурга, по праздничным дням бывало много народу. Сейчас там было пусто. Слышалось только пение птиц да шелест листвы. А ведь еще вчера отсюда раздавались выстрелы... Трудно было поверить, что идет война, да к тому же совсем близко...
«Хорошо как! — мечтательно сказал Файзулла.— Тихий лес, шелест листьев, лучи солнца, золотящие их... Все так спокойно и радостно! Соловьи поют о том, что существует в мире жизнь, красота, покой, счастье... Чтобы вырвать до конца корни гнета, надо нам поскорее добраться до Москвы, просить помощи у Ленина. Сейчас это наша главная задача!»
Олим-джан слушал Файзуллу и одновременно думал о сегодняшних делах: надо поскорее выбраться из окружения белых. Важно, чтобы подлец ходжа Гулом не узнал об их отъезде из Оренбурга...
Друзья были уже далеко от города. Лес кончился, пошли пашни, крестьянские огороды. Но в поле, как это ни странно, никого не было видно.
«Неужели мы заблудились?» — озабоченно пробормотал Олим-джан, оглядываясь кругом.
«Вы говорили, что нужно идти на юго-запад. По-моему, мы так и едем?» — сказал Файзулла, глядя на свой компас.
«И никого нет, чтобы спросить, где мы находимся. Но погодите... вон там большая дорога».
Дорога тянулась за видневшимся невдалеке лесом, с юга на запад, видимо по направлению к Саратову... Всадники повернули в ту же сторону. Но как только они приблизились к лесу, оГтуда выскочил отряд вооруженных всадников с криками: «Стой!»
Делать было нечего, либо застрелят на скаку, либо догонят и схватят, а там... Олим-джан боялся главным образом за Файзуллу. Но тот успел незаметно бросить бумажник с документами в придорожную канаву. Держался он совершенно спокойно, отдавал себе отчет в том, что может произойти...
Тем временем всадники подъехали к ним, окружили и по-русски спросили, кто они и куда направляются. Олим-джан сказал, что они бухарские купцы и едут в Саратов.
«Мы покажем вам Саратов!» — усмехнувшись, сказал начальник отряда и приказал тщательно их обыскать.
Во время обыска из кармана Олим-джана извлекли маленький пистолет и кошелек с керенками. В карманах Файзуллы никакого оружия не оказалось, а были только деньги, которые также перешли в карман начальника отряда.
Затем, взяв поводья коней, повели пленных в лес.
— Тем временем я и мой друг Мукам Махсум сидели у ходжи Гулома и угощались,— продолжал свой рассказ Насим-джан. Карим слушал его, затаив дыхание...— Я не могу до сих пор понять, почему ходжа Гулом был так доверчив, поверил в нашу искренность, предложил стать его сообщниками в темных делах.
— А какие вы приводили доводы, чтобы он поверил вашей искренности? — спросил Карим.
— Когда мы пришли к нему утром с вещами, то прежде всего попросили убежища. «Спасите нас, дядя ходжа,— жалобно попросили мы,— житья нет от Файзуллы и его дружков». Ходжа Гулом угодливо засуетился, пригласил в гостиную, подал обильный завтрак. А мы стали «разоблачать» еще резче Олим-джана, назвали его развратником...
«Файзулла же, вместо того чтобы быть с нами заодно, его защищал, ругался... Назвал нас невеждами, отсталыми людьми, зараженными суевериями и религиозными предрассудками. Мы не могли больше этого вынести, собрали наши вещи и вот пришли к вам, вы нас приглашали. Если революционность заключается в том, что человек предает религию, продает свое достоинство и честь, то нам не нужна такая революционность!»
Мукам Махсум говорил с такой страстью, что казалось, он выражает свои заветные мысли и чувства. Ходжа Гулом ликовал, вознес нас до неба и стал делиться своими планами. «Вы,— сказал он нам,— не обижайтесь. Эти планы придется мне по ходу дела уточнять. Белые вот-вот возьмут город. Я уже сейчас успел поставить их в известность о том, что Файзулла находится здесь. Как только город будет в руках у белых, я лично посажу его в тюрьму. Вот вы и будете свидетелями его злодеяний и отомстите ему за то, что он смеялся над вами». Мы во всем соглашались с ним, а сердце давила тоска и тревога: удалось ли Файзулле и Олим-джану выбраться из Оренбурга и добраться до Саратова? Ходжа Гулом щедро угощал нас, но мы не могли есть...
А ходжа Гулом был в чудесном настроении. Он без конца хвастался, рассказывал об услышанных им на улице разговорах, из которых явствовало, что большевики потерпели полное поражение. «Вся эта суета большевиков,— говорил он,— не больше чем на два дня! Даст бог, и вся власть вернется в руки прежних хозяев. Мы избавимся от этих голодранцев и воскресим торговлю и вообще все коммерческие дела...»
Узнав, что Файзулла и Олим-джан исчезли, он пришел в ярость. «Негодяи, шкуры свои спасают! — кричал он.— Ничего, ничего, далеко не уйдут, попадутся, голубчики!»
Через день белые захватили город. Ходжа Гулом до вечера не выходил из дому. К вечеру, когда стало тише и спокойнее, он повязал на рукав белую повязку, взял большой поднос с подарками и угощениями и ушел. Вернулся он через несколько часов радостный и возбужденный. Власть в руках у его друзей. Теперь можно и на Москву идти.
Мы спросили о Файзулле. Он сказал, что воины генерала Дутова задержали каких-то двух подозрительных. Сегодня ночью или завтра утром их привезут в городскую тюрьму и начнут следствие. «Я сам назову их имена в присутствии свидетелей, расскажу об их тайных замыслах. Потом судите и расстреливайте».
Да, этот гад так бы и сделал. Не удивительно, что мы сидели грустные и растерянные. Я решил выйти в город, сказал, что нужно прогуляться, зайти в дом Олим-джана, проведать его семью... Но план не был осуществлен, и вот почему. У ходжи Гулома был слуга-татарин, жуликоватый, очень преданный своему хозяину. Узнав, что я хочу выйти из дому, ходжа Гулом сначала не разрешал мне, а потом согласился, но с условием: меня будет сопровождать Мустафа-абзый. Конечно, в присутствии этого человека я ничего бы не смог сделать, только себя погубил бы.
Оставшись как-то ненадолго в комнате одни, мы с Мукамом стали советоваться: как быть, что предпринять? Я считал, что мы должны убрать подлеца, иначе он погубит наших друзей. Но как это сделать? А что, если выйти с ним вечером попозже погулять и пристрелить? «Это не так просто, вы рискуете попасть в лапы к белым, схватят и меня...— сказал Мукам Махсум.— К чему такие бессмысленные жертвы?»
Вопрос этот разрешился сам собой; вечером ходжа Гулом собрался уходить из дома. Он вошел в комнату, где мы сидели, в приподнятом настроении, нарядный. На нем был черный костюм, белая рубашка с крахмальным воротничком, французский галстук и американские ботинки.
«Я приглашен на ужин к самому генералу,— сказал он хвастливо.— Все поставки мои: мясо, масло, спиртные напитки. Хочу повеселиться. Наверное, вернусь поздно. Прислуживать вам будет Мустафа-абзый, отдыхайте, спите...»
Ну и отдых! Файзулла Ходжаев и Олим-джан в смертельной опасности. Неизвестно, что там с Ахмад-джаном Махсумом. А мы торчим в доме предателя и негодяя. Завтра или послезавтра нас потащат в суд как свидетелей... Нет, сейчас не время отдыхать и бездельничать. Нужно действовать! И вот я принял решение. Несмотря на то что было поздно, я встал, оделся... Мустафа-абзый проснулся и спросил, куда я иду. Я ответил, что мне снился страшный сон, что у меня сердцебиение и мне нужно выйти на воздух, проветриться... Он либо поверил мне, либо просто поленился,— голова его упала на подушку, он, по-видимому, снова заснул. Я вышел на улицу и тут же остановился: куда идти? Ведь в городе был объявлен комендантский час — после шести часов вечера запрещено появляться на улице, меня сразу же задержит патруль. Я осмотрелся и увидел, что на площадке у дома ходжи Гулома — телега, а рядом с ней большой железный чан. Я спрятался за ними и стал поджидать возвращения ходжи Гулома. Правой рукой, спрятанной за пазухой, я сжимал ручку пистолета... Вскоре к дому подъехал фаэтон и остановился у ворот. Из фаэтона вышли трое военных, и я увидел при тусклом свете фонаря, что они понесли во двор ходжу Гулома.
Он явно был в бессознательном состоянии. Потом все трое вышли со двора, уселись в фаэтон и уехали. Я очень жалел, что не мог осуществить свое намерение пристрелить Гулома, но изменить положение было невозможно. Я вернулся во двор. Там уже стонали и плакали. Выяснилось, что ходжа Гулом много выпил, веселился вовсю и вдруг вскрикнул, схватился за сердце и упал. Военный врач привез его домой, сказал семье, что надежды на его выздоровление почти нет. Так и покинул он бренный мир.
Мукам Махсум и я были весьма довольны, что одним хищником стало меньше, но на лицах наших застыла маска печали. Плач жены и детей ходжи становился все громче по мере приближения часа похорон. Понятно, что я и Мукам присутствовали на похоронах.
Дня через два после этого события Мустафа-абзый, которого мы считали преданнейшим слугой ходжи, вдруг открылся нам совсем с другой стороны.
«Дорогие братья! — обратился он к нам.— Не бойтесь меня, доверяйте мне! Я ваш друг и сторонник. Я читаю ваши мысли и чувства... Покойный, а вернее сказать, проклятый ходжа Гулом не дал возможности поработать вашей революционной комиссии и мог принести еще больше вреда. К счастью, он умер. Теперь ничто уже не угрожает вашим товарищам, что сидят под арестом! Даст бог, я найду возможность их освободить. Но сейчас нужно подумать, как вас уберечь. Надеюсь сегодня же прикрепить вас к одному бухарскому купцу и отправить обратно в Туркестан. Вот вам пропуска, чтобы вас не задерживала по дороге белая военщина».
Нас поразило такое превращение Мустафа-абзыя, и на радостях мы его обняли.
Покинув дом, где так много пережили волнений, мы направились к постоялым дворам бухарских купцов. Там стояла телега, а около нее толстопузый купец с большими, туго набитыми чемоданами поджидал нас.
Лошади и телега принадлежали купцу, но возницы у него не было. Пришлось мне стать кучером, а Мукаму Махсуму предназначена была роль слуги купца... Вот так мы и тронулись, тепло попрощавшись с Мус-тафа-абзыем. Дороги мы не знали, расспрашивали встречных. Наконец выехали на большую дорогу, ведущую в сторону казахской степи. Купец не знал, кто мы, да мы всего лишь и сказали, что из Гиждувана. Верил он нам или не верил, а только говорил с нами очень приветливо, был доволен, что выехал из города, находившегося на военном положении.
До самого вечера нас останавливали на многих постах и спрашивали пропуска. Все проходило гладко. И вдруг мы наткнулись на шалаш, где сидели четыре солдата.
«Куда прете? — грубо спросил один из них.— Кто вас пустил перейти границу к красным!»
«Мы едем не к ним, а в Бухару. Мы купцы, вот наши бумаги, пропуска...»
«Ты покажи эти пропуска своей бабушке! Ну-ка слезайте с телеги!»
Пришлось подчиниться. Они завели нас в шалаш и закрыли плетенную из прутьев дверь. Сами в шалаш не вошли, а стали совещаться. Говорили они тихо, но я все слышал. И волосы мои встали дыбом.
Один из них предложил, никого не дожидаясь, заколоть нас штыками, чтобы без выстрелов, втихомолку... А вещи наши поделить между собой. Другой возразил, сказав, что может нагрянуть десятник и им попадет. И еще как! Лучше его подождать.
Я думаю, что солдаты эти были из дозоров белой армии. Их жизнь всегда висит на волоске, потому они так грубы, злы и алчны.
Я видел смерть перед глазами, но спутникам своим ничего не говорил.
Бухарский купец весь трясся от страха. Мукам Махсум был растерян и вопросительно поглядывал на меня.
Солдаты еще не закончили спорить, как раздались ружейные выстрелы и крики... В щель я увидел, как все четыре наших стражника схватили свои ружья и побежали в сторону степи, откуда доносились крики.
«Давайте выйдем и убежим»,— предложил я.
«Вы с ума сошли! — воскликнул купец.— Они нас поймают и убьют».
«И так нас не помилуют, лучше попытать счастья. Лошади у нас сильные. Мне кажется, где-то поблизости должны быть красные».
«Может быть, и так, но знаете...» — замямлил Мукам.
«Ах, до чего вы нерешительны, брат Мукам! Пока мы будем препираться, упустим время. Идем!»
Купец сопротивлялся, но мы вдвоем схватили его и посадили в телегу. Я хлестнул коней плетью, и мы поскакали в степь. Так через полчаса бешеной гонки мы попали к красноармейцам. Нас арестовали и повели к командиру. К счастью, здесь оказался Ахмад-джан Махсум. Он объяснил командиру, кто мы такие, и мы присоединились к отряду...
— Как вы потом вернулись в Бухару? — спросил Карим.
— Не в Бухару, а в Ташкент... О, это был трудный путь! Но все же добрались... Файзулла Ходжаев был освобожден с помощью друзей. Это целая история... Только в конце года он попал в Москву.
— А чем он занимался там?
— Писал новую программу партии младобухарцев... В середине тысяча девятьсот девятнадцатого года он приехал в Ташкент.
— Большое спасибо за интересный, волнующий рассказ.
Поезд подъезжал к Карши. Карим и Насим-джан собрали свои вещи.
Председатель ЧК Бухары Аминов с двумя помощниками проводил уходивший из Кагана воинский эшелон, которым командовал Карим. Затем вернулся в Бухару и прошел в свой кабинет. Его уже ждали — заместитель Федоров и два начальника отделов
— Входите, пожалуйста! — пригласил он их.— Итак, продолжим наш разговор. Речь у нас шла об Энвер-паше. Все мы хорошо понимаем задачи и цели этого оголтелого авантюриста. Он таскался по всей Европе под защитой и на деньги капиталистических стран. Все знают, что он хорошо разбирается в военных науках, владеет искусством шантажа и подстрекательства. Другого такого не найти для организации контрреволюционного брожения в Бухаре. Он приходится зятем османскому халифу, турок по национальности. Чего же лучше? Его послали в Баку, то ли делегатом на съезд мусульман Востока, то ли в качестве гостя, но слова Энвер там не получил. Зато в Баку с Энвером встретились представители Бухары и от имени правительства пригласили в гости. И вот двадцать первого октября, проехав через Каспийское море, через города Красно-водск, Ашхабад, Мары, Байрам-Али, Чарджоу, Энвер прибыл в Каган и в Бухару. Ни в одном из названных городов он не останавливался, а приехал прямо в Бухару. Его здесь ждали и весьма хорошо встретили. Энвер выразил сожаление, что среди встречавших он не увидел Усман-ходжу, председателя Бухарской республики.
— А действительно, почему он отбыл на это время из Бухары? — спросил один из начальников отдела.
— Дело в том, что Усманходжа, стремясь установить в Восточной Бухаре мир с басмачами, чуть было не перешел на их сторону. В Центральном Комитете партии и Совете назиров был поставлен вопрос, не поехать ли ему туда самому и исправить допущенные ошибки. Решение было принято положительное. Зная о приезде Энвера, оставили это решение в силе. Усманходжа взял с собой для этой операции семьсот бойцов, семь пушек, начальника милиции Бухарской республики Данияр-бека. Как бы они там не затеяли какую-нибудь провокацию...
— Чего еще не хватает Усманходже? — недоуменно спросил кто-то.
— Ему русских не хочется видеть,— ответил Федоров.
— Так или иначе, надо предостеречь Байсун и Душанбе... Пусть следят за ним и его делами! — внушительно сказал председатель.— Я говорю об Энвере... Вместе с ним прибыли два турецких главаря: известный шпион и интриган Сами-паша и второй — Муиддин-бек. Тоже негодяй. По ним давно виселица скучает!
Срок их пребывания в гостях в их паспортах указан. Официально они гости Назирата иностранных дел, но в действительности у них другой хозяин... Мы еще не получили никаких сведений от Файзуллы Ходжаева. Сегодня отбыл Насим-джан и завтра должен с ним повидаться, узнать, что тот думает об этих делах, и сообщить его мнение нам. Какая же у нас задача? Мы должны следить за каждым шагом этих непрошеных гостей. Предусмотреть все их происки, чтобы пресечь провокации.
— А почему бы нам сразу их не схватить и не обезопасить? — спросил молодой чекист, начальник отдела.
— У нас еще нет в руках достаточных оснований для ареста. Энвер и остальные прибыли из-за границы как гости, а согласно международным законам, иностранцев нельзя арестовывать только по подозрению
— Но ведь у Энвера нет хозяина.
— Стоит только арестовать его, как со всех сторон объявятся его хозяева... Ну что ж, товарищи, мобилизуйте своих работников. Пусть бдительно и осторожно следят за гостями, и не только за гостями. И никто не должен заметить эту слежку.
— Нужно привлечь к этому делу людей, знающих тюркские языки,— сказал Федоров.— Ведь в основном будут говорить на тюркских.
— Да, да, конечно, на тюркских,— ответил председатель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31