— А за ними еще три засады с верными людьми. Если бы, кроме этой, была другая дорога, мы бы им сообщили.
— Пусть стреляют из пушек или вызовут аэроплан.
— Снаряды не долетят сюда — пушки тоже должны стрелять с высоты. А об аэроплане ничего не знаю. Приедет Карим, может быть, тогда и аэроплан...
Ойша глубоко вздохнула и спросила:
— А еще что он сказал?
— Сказал: берегите себя. Если вдруг узнает Махсум, то и вам будет плохо, и нашему делу.
Так он сказал. Теперь, дорогая сестренка, старайтесь поддерживать с Асадом хорошие отношения, не злите его. Мы должны быть живы до прихода Карима.
— А как ваш дядя?— спросила Ойша.
— Мой дядя Яхья-палван — молодец,— отвечал Гаюрбек.— Он склоняет на свою сторону недовольных воинов... Нас уже десять человек. Но мы осторожны.
— Да, да, будьте осторожны, без вас я как птица без крыльев.
— Не беспокойтесь, все будет хорошо. Ну, я ухожу. Встретимся снова здесь же в это же время через три дня. Я принесу вам новости.
— Если я не смогу прийти, значит, приходите на следующий день.
— Конечно,— ответил Гаюрбек и мгновенно исчез в темноте.
Этот Гаюрбек был одним из тех, кто недавно присоединился к отряду Махсума и, прибыв сюда, скоро понял истинное положение дел. Некоторое время он был сторожем при доме и в отсутствие Махсума познакомился с Ойшой и ее матерью, сговорился с ними. Дядя Гаюрбека Яхья-палван был поваром в лагере Махсума. Они собрали вокруг себя несколько человек таких же недовольных, как они сами, искали удобного момента уйти и сдаться в плен красным или, если наберется побольше сторонников, поднять бунт против Махсума. Однажды Гаюрбек, спустившись вниз, ушел в лагерь красных и сдался в плен. Но командир Фатхуллин, познакомившись с ним и узнав его хорошенько, посоветовал ему вернуться в отряд и организовать связь с красными.
Так и получилось.
Ойша удивляла Гаюрбека бесстрашием. Она узнавала все что могла о планах и замыслах Махсума, передавала Гаюрбеку, а он сообщал Фатхуллину. Ойша радовалась, что помогает красным и тем как бы искупает свою вину перед Каримом. Она делала это без сомнений и страха, мечтая о счастливом дне, когда избавится от тирана...
Прошел уже час, как Махсум ушел на край горы. В лагере было тихо, ждали его возвращения.
В небольшом домике, выложенном из неотесанных горных камней, очень старом (кто знает, может, выстроил его какой-то беглый военачальник или разведчик эмира), сидели при свете свечи Ойша и ее мать, пили чай и тихо разговаривали. В доме была только одна дверь, старая, из толстого ствола чинары, и два отверстия вместо окон. Стены почернели от дыма и копоти, потолок — без поперечных балок и перекрытий, как купол в медресе или в бане,— был крепок. В доме пахло сыростью.
— Сейчас в Бухаре, наверное, тепло, проговорила Ойша.
— Да, сейчас там лето,— сказала Раджаб-биби,— в Бухаре жара, фрукты поспели, собирают урожай...
— Наверное, дыни созрели, урюк, персики...
— Поспел и виноград.
— Как хорошо! Была бы спокойная ночь, лежала бы на дворе, глядела на небо, усыпанное звездами... А потом вы бы принесли дыню «ходжамуроди», захотели ее разрезать, но едва поднесли нож, как дыня с треском разломилась бы на части от одного прикосновения... Мы бы смеялись, шутили и при свете звезд ели бы ту сладкую, как мед, дыню... А потом... потом вы бы мне рассказали старую сказку... А потом...
Раджаб-биби только приговаривала «да, да», стараясь не спугнуть настроение дочери. Хорошо, что было темно и Ойша не видела материнских слез.
— А потом...— сказала задумчиво Ойша,— я бы заснула, и никто мне не мешал бы... и во сне я увидела бы Карим-джана...
— Почему только во сне?— возразила мать.— Карим-джан жив и здоров, готовится к бою и надеется увидеться с тобой.
Ведь не обманывает же Гаюрбек.
— Нет, Гаюрбек не обманывает...
— Не печалься, доченька, Карим жив. Жив и твой герой дядя!
В это время дверь отворилась и в комнату вошел Асад Махсум. Видно было при свете свечи, что на устах его змеится торжествующая улыбка.
— Герой дядя?— повторил с издевкой Махсум, поглаживая заросший подбородок.— Это тот самый повар Хайдаркул, что ли? Благодарение богу, еще один грязный большевик покинул наш мир!
— Да отсохнет ваш лживый язык!— крикнула Ойша.
— Разве я лгу ради того, чтобы приобрести себе штаны?— насмешливо сказал Махсум, не повышая голоса.— Четыре дня назад пришло это приятное известие, не говорил до сих пор, чтобы не огорчать тебя... Ведь этот твой дядя стоил, говорят, двух отцов.
— Мало вам мучений, какие небо послало на наши головы, так вы, Махсум, еще терзаете нас, говоря такое о моем брате,— вступилась Раджаб-биби.
— Не верите — дело ваше, живите вашей надеждой!— спокойно возразил Махсум.— Вот войдем в Бухару, сами узнаете, когда Хайдаркул умер, в какой больнице и пуля какого смельчака его прикончила!
— Не довольно ли обманов, Махсум?— сказала Ойша.— Ты знаешь, что я сама хочу умереть, потому и не боюсь ни твоего гнева, ни твоих угроз и брани. Поступай как хочешь, но не играй так зло с нами!
Махсум слегка покраснел и, поглаживая бороду, нагло посмотрел на Ойшу, потом достал из внутреннего кармана френча сложенный лист бумаги.
— Я не собираюсь заискивать перед вами, собаки,— сказал он грубо.— И врать не хочу, чтобы казаться хорошим. Ты мне больше не нужна, Ойша. Я давно мог бы сбросить тебя с горы, но мужское достоинство мне этого не позволяет, мне неудобно перед моими людьми. Поэтому мне не имеет никакого смысла лгать. Это письмо я получил четыре дня назад. Оно секретное, я никому не должен его показывать. Но за вас я спокоен, кроме меня, вы можете увидеть в лицо только старушку смерть, поэтому я вам прочту, что тут написано. Слушайте и знайте, какие дела творятся на свете!
Он сел поближе к свече и стал читать:
— «Брат по борьбе, наш герой, борец за веру, господин Асад Махсум! Доводим до вашего сведения, что мы живы и здоровы, желаем и просим у бога и для вас здоровья и многих лет жизни, дорогой и уважаемый друг! По милости божьей и его благоволению, наши дела хороши, с каждым днем, с каждым часом приближается наша победа.
В Бухаре все больше разгорается движение против большевиков. Недавно наши люди стреляли в секретаря партии Турсуна Ходжаева, ноу Хайдаркул, бывший рядом с ним, прикрыл его, как щитом, своим телом и спас от неминуемой смерти. Хотя на этот раз секретарю удалось спастись, но скоро его душа отправится в преисподнюю, как и душа проклятого Хайдаркула, которая сейчас отдает отчет в своих делах ангелам смерти... Мы решили послать к вам Низамиддина-эфенди, завтра вечером он выедет в Карши. Вам нужно будет встретить его и доставить к себе известным вам путем...» Ну, и так далее... Это письмо пришло четыре дня назад,— сказал Махсум.— А сейчас Низамиддин подымается в Санг Калу. Мои люди его встречают. Подробности узнаем у Низамиддина... Теперь вы верите?
Ойша и Раджаб-биби ничего не ответили, будто онемели. Хайдаркул, любимый их человек, опора, единственный их защитник, погиб. Кто теперь побеспокоится о них, кому они нужны? Никому! Никому! Земля тверда, а небо высоко — хоть плачь, хоть кричи! Неужели это правда? Неужели?/
— Ну, что ж вы молчите? Говорите, кричите, зовите: «О мой дядюшка, о мой братец!» Причитайте!
— Нет,— неожиданно решительно и смело сказала Ойша.— Не будем кричать, не будем плакать! Дядя Хайдаркул жив и никогда не умрет!
— Верно говоришь, доченька,— сказала и Раджаб-биби,— твой дядя не умрет!
— Да, да, он стал Хизром, напился живой воды! Ну ладно, оставим эти разговоры. Вставайте-ка да принимайтесь готовить что-нибудь горячее из наших запасов! Сегодня Низамиддин-эфенди будет нашим гостем.
Женщины ничего не ответили. Махсум снял с гвоздя халат из алачи, набросил его на плечи, надел каракулевую шапку, сказал:
— Сегодня ночью я хочу повеселиться, выпить вина с гостем. Каждому, кто захочет мне помешать, голову отрублю!
В это время кто-то снаружи позвал Махсума. Он поспешно вышел, чтобы встретить гостя. За дверью стоял слуга Махсума, в темноте не видно было выражения его лица.
— Прибыл Мухаммед Ер,— сказал слуга.
— А Низамиддин-эфенди?
— Низамиддин-эфенди...— Слуга замялся и замолк, потом опустил голову и сказал:— Он там...
У Махсума, который немного ожил в ожидании Низамиддина, вдруг сжалось сердце, во рту пересохло, он молча пошел вслед за слугой. Первое, что пришло на ум: Низамиддин убит красными. Но где?
Разве красные появились уже возле пещеры? А если он убит, почему слуга сказал «там»?
Выйдя из ворот, они подошли к площадке неподалеку. Там горел костер. У костра на земле на чем-то вроде носилок лежал кто-то, чье лицо было закрыто суконным халатом. Площадку кольцом окружали воины Махсума. У изголовья трупа стоял, опустив голову, мрачный Мухаммед Ер. Махсум быстрыми шагами подошел к трупу, наклонился и приподнял халат.
— О боже, что это?!— закричал он.
— Когда мы поднимались, - сказал Мухаммед Ер,— сверху посыпались камни.
— Камни? Какие камни? Почему они не посыпались на твою голову? Почему раздавили моего друга?— Махсум крепко схватил Мухаммеда Ера за грудь и рванул к себе.— Говори, проклятый предатель!
— Я не предатель!— отвечал Мухаммед Ер, отрывая от себя руки Махсума.— Я ранен, ногу мне пробил камень, но я все же притащил его сюда! Если бы я был предатель, не пришел бы!
— Кто же сбросил эти камни?
— Кишлачные воришки...— сказал Мухаммед Ер.— Устроили на горе засаду и стали сбрасывать на нас камни. Ногу мне зашибли, не мог пошевельнуться. Я кинулся спасать гостя, но в это время камень попал мне в голову, и я упал. А когда пришел в себя и вытащил Низамиддина из-под камней, увидел, что воры уже обчистили его карманы и скрылись.
— Ладно,— сказал Махсум, в ярости поглаживая бороду,— это мы все проверим. Урунбай!
— Слушаю вас!— отозвался высокий силач, стоявший поблизости.
— Уведите этого предателя, хорошенько обыщите, осмотрите рану на ноге! А ты, Убайдулла, осмотри одежду Низамиддина-эфенди, не найдется ли что-нибудь в карманах — письмо или еще что-нибудь. Потом отнесите тело погибшего — положите под айван, прикройте чем-нибудь. Завтра похороним.
Отдав эти распоряжения, Махсум вдруг заплакал и, вытирая слезы платком, повернулся и пошел. Люди были ошеломлены, увидев его в таком состоянии, никогда до нынешнего дня никто не видел его слез, и даже представить себе не могли его плачущим. Медленно прошел он к себе во двор, вошел в мехманхану и приказал слуге никого к нему не впускать.
Мехманхана была немногим лучше комнаты, где жили женщины. На каменном полу лежал старый грязный ковер, вдоль стен сатиновые, ситцевые и из кустарной ткани одеяла, разноцветные подушки и курпачи. На вбитых в стену гвоздях висели винтовки и револьверы, в углу комнаты стоял пулемет на колесах, в другом углу — коробки и мешки с патронами. Комната была не только приемной, но и его личным складом оружия.
Войдя в комнату, Асад закрыл за собою дверь и, сев возле пулемета, тяжело вздохнул. Снаружи и в доме было совершенно тихо.
Слышалась лишь трескотня сверчков. Это были голоса лета, только они и говорили о нем на этой пустынной горной вершине. Махсум уже давно не прислушивался к этим размеренным успокоительным вечерним голосам, твердившим о мире и благополучии. Каждый вечер перед сном он спорил или бранился со своими подчиненными, спорил или бранился с Ойшой. То доносили о приближении красных, то кто-то бежал из лагеря... А сейчас была такая тишина... Но почему же? Что случилось? А-а, привезли труп Низамиддина, все видели его размозженную, окровавленную голову и теперь сидят тихо, вспоминая об убитом... Всюду тишина, кажется, все вокруг объято печалью...
«Да, раньше они не знали, что такое горе, были беспечны и самонадеянны, а вот теперь каждый день, каждую ночь испытывают лишения, узнали горечь жизни и думают о том, что их ждет... Ах, почему злая судьба лишила меня счастья? Почему теперь нет мне ни в чем удачи? Друзья один за другим покинули меня — люди, которые были мне ближе всех, во всех случаях жизни были мне помощниками, шли со мной по одной дороге, к одной цели, не щадя се,бя... Все ушли!..
Бедный Низамиддин! Сколько он перенес из-за меня! Жить среди врагов, заискивать и лгать, притворяться, каждый час и каждый день ждать разоблачения — хуже смерти. Всякая еда казалась ему отравой, всегда он должен был скрывать свою истинную личину, обдумывать каждое слово, прежде чем его произнести; он не был ни открытым врагом, ни другом Советской власти. Ни зерно, ни солома! Жил только в надежде на будущее и вот разбил голову о камень — теперь, когда мог, сняв маску, хоть несколько дней пожить свободно, насладиться открытой борьбой... Кто знает, какие мысли унес он с собою... какие важные сообщения...
До каких же пор я буду сидеть здесь, на вершине горы? Неужели нельзя с боем спуститься вниз и пробиться в Восточную Бухару? Что думают мои трусливые руководители? Зачем они прислали ко мне Низамиддина? В письме об этом нет ни слова.
Он поднял голову и посмотрел на чайник, стоявший в нише.
— Эй!— крикнул он слугу, находившегося за дверью.
— Слушаю вас!— отвечал тот, открыв дверь.
— Подай мне чайник и пиалу!
Слуга достал чайник и пиалу, поставил их перед Махсумом и, вынув из-за пазухи перевязанную тесемкой бумагу, передал хозяину.
— Это нашли в карманах Низамиддина-эфенди.
— А еще что?
— Ничего нужного, платочек, карандаш, ножичек...
— Принеси все вещи Низамиддина, положи вон на ту полочку. Если утаишь что-то, пеняй на себя!
— Хорошо!
Слуга подкрутил фитиль в лампе, чтобы получше осветить комнату, и вышел.
Махсум развязал бумаги и стал читать:
«Бог покровитель наш! Находящемуся вдали от нас брату и герою нашему сообщаем, что мы живы и здоровы и просим у бога здоровья вам и успехов в ваших делах. Вместе с тем сообщаем, что мы послали к вам господина Низамиддина-эфенди. Этот человек будет вам полезен в вашем отряде, надеемся, что он будет вашим заместителем. Наше положение в Бухаре сейчас стало затруднительным. Но это временно. Даст бог, этой осенью известный всем национальный герой, знаменитый военачальник и наша опора — господин Энвер-паша изволит прибыть в Бухару со своими людьми, и мы направим его к вам. Тогда начнутся великие дела, вы и люди в Восточной Бухаре пойдут в наступление и победят. По намеченному высшим советом плану, под знамя защитников нации соберутся сотни тысяч преданных нам воинов, и мы возьмем власть над всей Средней Азией. Подробности узнаете от Низамиддина. А пока мы просим от вас только терпения, выдержки и стойкости. Скоро взойдет заря нашего торжества. Терпение — залог успеха!»
Махсум сложил бумагу вчетверо, положил в карман френча, взял чайник, налил из него в пиалу красного вина и жадно выпил. Закирбай иногда посылал ему снизу вино. Хотя оно было дороже и мяса и масла, но он не мог отказать себе в этих расходах, так как надеялся на помощь своих бухарских друзей. Он надеялся, что Низамиддин привезет ему денег и золота. Он был убежден и потому послал за ним проверенного человека.
«Неужели Мухаммед Ер — предатель? - спрашивал себя Махсум.— А почему бы ему им не быть? Разве сейчас можно верить кому-нибудь? Может быть, он, зная, что у Низамиддина есть золото, сговорился с Закирбаем и совершил это злое дело? Как узнать? Он, конечно, хоть убей, не сознается ни в чем. Нужно обдумать все это. Если я обращусь к своим помощникам, вряд ли они смогут узнать что-нибудь. Если бы я мог спуститься в кишлак, я бы, наверное, узнал. Но спуститься мне нельзя, невозможно. Ну что ж, допрошу хорошенько Мухаммеда Ера...»
Вдруг снаружи послышались выстрелы. Махсум вскочил, но не успел он подойти к двери, как в комнату вошел его слуга.
— Мухаммед Ер сбежал из-под стражи... Куда? Стражники говорят, Махсум грубо оттолкнул слугу и, схватив маузер, кинулся из дома...
Сентябрь 1921 года подходил к концу. Отсняло жаркое солнце, все лето щедро дарившее свои лучи земле. Оно принесло изобилие овощей и фруктов, но оно же своими яростно жаркими лучами загоняло людей в прохладные подвалы и погреба, заставляло их бежать из города, чтобы глотнуть свежего воздуха. Особенно трудно приходилось тем, кто соблюдал уразу. И вот наконец пепельно-серые, пыльные облака закрыли солнце, стало чуть-чуть прохладней, но еще по-прежнему душно.
Закрытые было базары вновь открылись. Торговцы возводили свои лавки. Магазины ломились от товаров, как когда-то. Казалось, что вернулось время баев, богачей, купцов. Еще несколько месяцев назад в Бухаре негде было купить спички, а сейчас? Глаза разбегаются... Чего только здесь нет! Бензиновые зажигалки и папиросы высшего качества, фарфоровая посуда и обувь, готовые платья и материи — бархат, сатин, ситец и еще многое... Откуда только торговцы доставали все это?
Но военное и политическое положение в стране оставалось весьма сложным, тяжелым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
— Пусть стреляют из пушек или вызовут аэроплан.
— Снаряды не долетят сюда — пушки тоже должны стрелять с высоты. А об аэроплане ничего не знаю. Приедет Карим, может быть, тогда и аэроплан...
Ойша глубоко вздохнула и спросила:
— А еще что он сказал?
— Сказал: берегите себя. Если вдруг узнает Махсум, то и вам будет плохо, и нашему делу.
Так он сказал. Теперь, дорогая сестренка, старайтесь поддерживать с Асадом хорошие отношения, не злите его. Мы должны быть живы до прихода Карима.
— А как ваш дядя?— спросила Ойша.
— Мой дядя Яхья-палван — молодец,— отвечал Гаюрбек.— Он склоняет на свою сторону недовольных воинов... Нас уже десять человек. Но мы осторожны.
— Да, да, будьте осторожны, без вас я как птица без крыльев.
— Не беспокойтесь, все будет хорошо. Ну, я ухожу. Встретимся снова здесь же в это же время через три дня. Я принесу вам новости.
— Если я не смогу прийти, значит, приходите на следующий день.
— Конечно,— ответил Гаюрбек и мгновенно исчез в темноте.
Этот Гаюрбек был одним из тех, кто недавно присоединился к отряду Махсума и, прибыв сюда, скоро понял истинное положение дел. Некоторое время он был сторожем при доме и в отсутствие Махсума познакомился с Ойшой и ее матерью, сговорился с ними. Дядя Гаюрбека Яхья-палван был поваром в лагере Махсума. Они собрали вокруг себя несколько человек таких же недовольных, как они сами, искали удобного момента уйти и сдаться в плен красным или, если наберется побольше сторонников, поднять бунт против Махсума. Однажды Гаюрбек, спустившись вниз, ушел в лагерь красных и сдался в плен. Но командир Фатхуллин, познакомившись с ним и узнав его хорошенько, посоветовал ему вернуться в отряд и организовать связь с красными.
Так и получилось.
Ойша удивляла Гаюрбека бесстрашием. Она узнавала все что могла о планах и замыслах Махсума, передавала Гаюрбеку, а он сообщал Фатхуллину. Ойша радовалась, что помогает красным и тем как бы искупает свою вину перед Каримом. Она делала это без сомнений и страха, мечтая о счастливом дне, когда избавится от тирана...
Прошел уже час, как Махсум ушел на край горы. В лагере было тихо, ждали его возвращения.
В небольшом домике, выложенном из неотесанных горных камней, очень старом (кто знает, может, выстроил его какой-то беглый военачальник или разведчик эмира), сидели при свете свечи Ойша и ее мать, пили чай и тихо разговаривали. В доме была только одна дверь, старая, из толстого ствола чинары, и два отверстия вместо окон. Стены почернели от дыма и копоти, потолок — без поперечных балок и перекрытий, как купол в медресе или в бане,— был крепок. В доме пахло сыростью.
— Сейчас в Бухаре, наверное, тепло, проговорила Ойша.
— Да, сейчас там лето,— сказала Раджаб-биби,— в Бухаре жара, фрукты поспели, собирают урожай...
— Наверное, дыни созрели, урюк, персики...
— Поспел и виноград.
— Как хорошо! Была бы спокойная ночь, лежала бы на дворе, глядела на небо, усыпанное звездами... А потом вы бы принесли дыню «ходжамуроди», захотели ее разрезать, но едва поднесли нож, как дыня с треском разломилась бы на части от одного прикосновения... Мы бы смеялись, шутили и при свете звезд ели бы ту сладкую, как мед, дыню... А потом... потом вы бы мне рассказали старую сказку... А потом...
Раджаб-биби только приговаривала «да, да», стараясь не спугнуть настроение дочери. Хорошо, что было темно и Ойша не видела материнских слез.
— А потом...— сказала задумчиво Ойша,— я бы заснула, и никто мне не мешал бы... и во сне я увидела бы Карим-джана...
— Почему только во сне?— возразила мать.— Карим-джан жив и здоров, готовится к бою и надеется увидеться с тобой.
Ведь не обманывает же Гаюрбек.
— Нет, Гаюрбек не обманывает...
— Не печалься, доченька, Карим жив. Жив и твой герой дядя!
В это время дверь отворилась и в комнату вошел Асад Махсум. Видно было при свете свечи, что на устах его змеится торжествующая улыбка.
— Герой дядя?— повторил с издевкой Махсум, поглаживая заросший подбородок.— Это тот самый повар Хайдаркул, что ли? Благодарение богу, еще один грязный большевик покинул наш мир!
— Да отсохнет ваш лживый язык!— крикнула Ойша.
— Разве я лгу ради того, чтобы приобрести себе штаны?— насмешливо сказал Махсум, не повышая голоса.— Четыре дня назад пришло это приятное известие, не говорил до сих пор, чтобы не огорчать тебя... Ведь этот твой дядя стоил, говорят, двух отцов.
— Мало вам мучений, какие небо послало на наши головы, так вы, Махсум, еще терзаете нас, говоря такое о моем брате,— вступилась Раджаб-биби.
— Не верите — дело ваше, живите вашей надеждой!— спокойно возразил Махсум.— Вот войдем в Бухару, сами узнаете, когда Хайдаркул умер, в какой больнице и пуля какого смельчака его прикончила!
— Не довольно ли обманов, Махсум?— сказала Ойша.— Ты знаешь, что я сама хочу умереть, потому и не боюсь ни твоего гнева, ни твоих угроз и брани. Поступай как хочешь, но не играй так зло с нами!
Махсум слегка покраснел и, поглаживая бороду, нагло посмотрел на Ойшу, потом достал из внутреннего кармана френча сложенный лист бумаги.
— Я не собираюсь заискивать перед вами, собаки,— сказал он грубо.— И врать не хочу, чтобы казаться хорошим. Ты мне больше не нужна, Ойша. Я давно мог бы сбросить тебя с горы, но мужское достоинство мне этого не позволяет, мне неудобно перед моими людьми. Поэтому мне не имеет никакого смысла лгать. Это письмо я получил четыре дня назад. Оно секретное, я никому не должен его показывать. Но за вас я спокоен, кроме меня, вы можете увидеть в лицо только старушку смерть, поэтому я вам прочту, что тут написано. Слушайте и знайте, какие дела творятся на свете!
Он сел поближе к свече и стал читать:
— «Брат по борьбе, наш герой, борец за веру, господин Асад Махсум! Доводим до вашего сведения, что мы живы и здоровы, желаем и просим у бога и для вас здоровья и многих лет жизни, дорогой и уважаемый друг! По милости божьей и его благоволению, наши дела хороши, с каждым днем, с каждым часом приближается наша победа.
В Бухаре все больше разгорается движение против большевиков. Недавно наши люди стреляли в секретаря партии Турсуна Ходжаева, ноу Хайдаркул, бывший рядом с ним, прикрыл его, как щитом, своим телом и спас от неминуемой смерти. Хотя на этот раз секретарю удалось спастись, но скоро его душа отправится в преисподнюю, как и душа проклятого Хайдаркула, которая сейчас отдает отчет в своих делах ангелам смерти... Мы решили послать к вам Низамиддина-эфенди, завтра вечером он выедет в Карши. Вам нужно будет встретить его и доставить к себе известным вам путем...» Ну, и так далее... Это письмо пришло четыре дня назад,— сказал Махсум.— А сейчас Низамиддин подымается в Санг Калу. Мои люди его встречают. Подробности узнаем у Низамиддина... Теперь вы верите?
Ойша и Раджаб-биби ничего не ответили, будто онемели. Хайдаркул, любимый их человек, опора, единственный их защитник, погиб. Кто теперь побеспокоится о них, кому они нужны? Никому! Никому! Земля тверда, а небо высоко — хоть плачь, хоть кричи! Неужели это правда? Неужели?/
— Ну, что ж вы молчите? Говорите, кричите, зовите: «О мой дядюшка, о мой братец!» Причитайте!
— Нет,— неожиданно решительно и смело сказала Ойша.— Не будем кричать, не будем плакать! Дядя Хайдаркул жив и никогда не умрет!
— Верно говоришь, доченька,— сказала и Раджаб-биби,— твой дядя не умрет!
— Да, да, он стал Хизром, напился живой воды! Ну ладно, оставим эти разговоры. Вставайте-ка да принимайтесь готовить что-нибудь горячее из наших запасов! Сегодня Низамиддин-эфенди будет нашим гостем.
Женщины ничего не ответили. Махсум снял с гвоздя халат из алачи, набросил его на плечи, надел каракулевую шапку, сказал:
— Сегодня ночью я хочу повеселиться, выпить вина с гостем. Каждому, кто захочет мне помешать, голову отрублю!
В это время кто-то снаружи позвал Махсума. Он поспешно вышел, чтобы встретить гостя. За дверью стоял слуга Махсума, в темноте не видно было выражения его лица.
— Прибыл Мухаммед Ер,— сказал слуга.
— А Низамиддин-эфенди?
— Низамиддин-эфенди...— Слуга замялся и замолк, потом опустил голову и сказал:— Он там...
У Махсума, который немного ожил в ожидании Низамиддина, вдруг сжалось сердце, во рту пересохло, он молча пошел вслед за слугой. Первое, что пришло на ум: Низамиддин убит красными. Но где?
Разве красные появились уже возле пещеры? А если он убит, почему слуга сказал «там»?
Выйдя из ворот, они подошли к площадке неподалеку. Там горел костер. У костра на земле на чем-то вроде носилок лежал кто-то, чье лицо было закрыто суконным халатом. Площадку кольцом окружали воины Махсума. У изголовья трупа стоял, опустив голову, мрачный Мухаммед Ер. Махсум быстрыми шагами подошел к трупу, наклонился и приподнял халат.
— О боже, что это?!— закричал он.
— Когда мы поднимались, - сказал Мухаммед Ер,— сверху посыпались камни.
— Камни? Какие камни? Почему они не посыпались на твою голову? Почему раздавили моего друга?— Махсум крепко схватил Мухаммеда Ера за грудь и рванул к себе.— Говори, проклятый предатель!
— Я не предатель!— отвечал Мухаммед Ер, отрывая от себя руки Махсума.— Я ранен, ногу мне пробил камень, но я все же притащил его сюда! Если бы я был предатель, не пришел бы!
— Кто же сбросил эти камни?
— Кишлачные воришки...— сказал Мухаммед Ер.— Устроили на горе засаду и стали сбрасывать на нас камни. Ногу мне зашибли, не мог пошевельнуться. Я кинулся спасать гостя, но в это время камень попал мне в голову, и я упал. А когда пришел в себя и вытащил Низамиддина из-под камней, увидел, что воры уже обчистили его карманы и скрылись.
— Ладно,— сказал Махсум, в ярости поглаживая бороду,— это мы все проверим. Урунбай!
— Слушаю вас!— отозвался высокий силач, стоявший поблизости.
— Уведите этого предателя, хорошенько обыщите, осмотрите рану на ноге! А ты, Убайдулла, осмотри одежду Низамиддина-эфенди, не найдется ли что-нибудь в карманах — письмо или еще что-нибудь. Потом отнесите тело погибшего — положите под айван, прикройте чем-нибудь. Завтра похороним.
Отдав эти распоряжения, Махсум вдруг заплакал и, вытирая слезы платком, повернулся и пошел. Люди были ошеломлены, увидев его в таком состоянии, никогда до нынешнего дня никто не видел его слез, и даже представить себе не могли его плачущим. Медленно прошел он к себе во двор, вошел в мехманхану и приказал слуге никого к нему не впускать.
Мехманхана была немногим лучше комнаты, где жили женщины. На каменном полу лежал старый грязный ковер, вдоль стен сатиновые, ситцевые и из кустарной ткани одеяла, разноцветные подушки и курпачи. На вбитых в стену гвоздях висели винтовки и револьверы, в углу комнаты стоял пулемет на колесах, в другом углу — коробки и мешки с патронами. Комната была не только приемной, но и его личным складом оружия.
Войдя в комнату, Асад закрыл за собою дверь и, сев возле пулемета, тяжело вздохнул. Снаружи и в доме было совершенно тихо.
Слышалась лишь трескотня сверчков. Это были голоса лета, только они и говорили о нем на этой пустынной горной вершине. Махсум уже давно не прислушивался к этим размеренным успокоительным вечерним голосам, твердившим о мире и благополучии. Каждый вечер перед сном он спорил или бранился со своими подчиненными, спорил или бранился с Ойшой. То доносили о приближении красных, то кто-то бежал из лагеря... А сейчас была такая тишина... Но почему же? Что случилось? А-а, привезли труп Низамиддина, все видели его размозженную, окровавленную голову и теперь сидят тихо, вспоминая об убитом... Всюду тишина, кажется, все вокруг объято печалью...
«Да, раньше они не знали, что такое горе, были беспечны и самонадеянны, а вот теперь каждый день, каждую ночь испытывают лишения, узнали горечь жизни и думают о том, что их ждет... Ах, почему злая судьба лишила меня счастья? Почему теперь нет мне ни в чем удачи? Друзья один за другим покинули меня — люди, которые были мне ближе всех, во всех случаях жизни были мне помощниками, шли со мной по одной дороге, к одной цели, не щадя се,бя... Все ушли!..
Бедный Низамиддин! Сколько он перенес из-за меня! Жить среди врагов, заискивать и лгать, притворяться, каждый час и каждый день ждать разоблачения — хуже смерти. Всякая еда казалась ему отравой, всегда он должен был скрывать свою истинную личину, обдумывать каждое слово, прежде чем его произнести; он не был ни открытым врагом, ни другом Советской власти. Ни зерно, ни солома! Жил только в надежде на будущее и вот разбил голову о камень — теперь, когда мог, сняв маску, хоть несколько дней пожить свободно, насладиться открытой борьбой... Кто знает, какие мысли унес он с собою... какие важные сообщения...
До каких же пор я буду сидеть здесь, на вершине горы? Неужели нельзя с боем спуститься вниз и пробиться в Восточную Бухару? Что думают мои трусливые руководители? Зачем они прислали ко мне Низамиддина? В письме об этом нет ни слова.
Он поднял голову и посмотрел на чайник, стоявший в нише.
— Эй!— крикнул он слугу, находившегося за дверью.
— Слушаю вас!— отвечал тот, открыв дверь.
— Подай мне чайник и пиалу!
Слуга достал чайник и пиалу, поставил их перед Махсумом и, вынув из-за пазухи перевязанную тесемкой бумагу, передал хозяину.
— Это нашли в карманах Низамиддина-эфенди.
— А еще что?
— Ничего нужного, платочек, карандаш, ножичек...
— Принеси все вещи Низамиддина, положи вон на ту полочку. Если утаишь что-то, пеняй на себя!
— Хорошо!
Слуга подкрутил фитиль в лампе, чтобы получше осветить комнату, и вышел.
Махсум развязал бумаги и стал читать:
«Бог покровитель наш! Находящемуся вдали от нас брату и герою нашему сообщаем, что мы живы и здоровы и просим у бога здоровья вам и успехов в ваших делах. Вместе с тем сообщаем, что мы послали к вам господина Низамиддина-эфенди. Этот человек будет вам полезен в вашем отряде, надеемся, что он будет вашим заместителем. Наше положение в Бухаре сейчас стало затруднительным. Но это временно. Даст бог, этой осенью известный всем национальный герой, знаменитый военачальник и наша опора — господин Энвер-паша изволит прибыть в Бухару со своими людьми, и мы направим его к вам. Тогда начнутся великие дела, вы и люди в Восточной Бухаре пойдут в наступление и победят. По намеченному высшим советом плану, под знамя защитников нации соберутся сотни тысяч преданных нам воинов, и мы возьмем власть над всей Средней Азией. Подробности узнаете от Низамиддина. А пока мы просим от вас только терпения, выдержки и стойкости. Скоро взойдет заря нашего торжества. Терпение — залог успеха!»
Махсум сложил бумагу вчетверо, положил в карман френча, взял чайник, налил из него в пиалу красного вина и жадно выпил. Закирбай иногда посылал ему снизу вино. Хотя оно было дороже и мяса и масла, но он не мог отказать себе в этих расходах, так как надеялся на помощь своих бухарских друзей. Он надеялся, что Низамиддин привезет ему денег и золота. Он был убежден и потому послал за ним проверенного человека.
«Неужели Мухаммед Ер — предатель? - спрашивал себя Махсум.— А почему бы ему им не быть? Разве сейчас можно верить кому-нибудь? Может быть, он, зная, что у Низамиддина есть золото, сговорился с Закирбаем и совершил это злое дело? Как узнать? Он, конечно, хоть убей, не сознается ни в чем. Нужно обдумать все это. Если я обращусь к своим помощникам, вряд ли они смогут узнать что-нибудь. Если бы я мог спуститься в кишлак, я бы, наверное, узнал. Но спуститься мне нельзя, невозможно. Ну что ж, допрошу хорошенько Мухаммеда Ера...»
Вдруг снаружи послышались выстрелы. Махсум вскочил, но не успел он подойти к двери, как в комнату вошел его слуга.
— Мухаммед Ер сбежал из-под стражи... Куда? Стражники говорят, Махсум грубо оттолкнул слугу и, схватив маузер, кинулся из дома...
Сентябрь 1921 года подходил к концу. Отсняло жаркое солнце, все лето щедро дарившее свои лучи земле. Оно принесло изобилие овощей и фруктов, но оно же своими яростно жаркими лучами загоняло людей в прохладные подвалы и погреба, заставляло их бежать из города, чтобы глотнуть свежего воздуха. Особенно трудно приходилось тем, кто соблюдал уразу. И вот наконец пепельно-серые, пыльные облака закрыли солнце, стало чуть-чуть прохладней, но еще по-прежнему душно.
Закрытые было базары вновь открылись. Торговцы возводили свои лавки. Магазины ломились от товаров, как когда-то. Казалось, что вернулось время баев, богачей, купцов. Еще несколько месяцев назад в Бухаре негде было купить спички, а сейчас? Глаза разбегаются... Чего только здесь нет! Бензиновые зажигалки и папиросы высшего качества, фарфоровая посуда и обувь, готовые платья и материи — бархат, сатин, ситец и еще многое... Откуда только торговцы доставали все это?
Но военное и политическое положение в стране оставалось весьма сложным, тяжелым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31